Даурский рододендрон

Служили два друга в пограничном отряде. На Дальнем Востоке. Давно это было. В те времена, что овеяны порохом и песнями. Про простую девушку Катюшу. Про трех танкистов - экипаж машины боевой. Про синенький скромный платочек пели. Про землянку. И про гармонику цвета волны голубой...

Неумолима река времени. Коль молоды - часто летаем во сне. А к старости ближе видятся иные грезы: как в улье золотом, оживают, словно наяву, дни, давно отшумевшие, канувшие в лету...

Служили два друга на Амуре. В Кумарском кавалерийском отряде. Один восемь лет отслужил. Такое суровое время стояло тогда. Другой - семь на действительной. Но на гражданку так и не вернулся, пошел в офицеры. Карьеры, правда, великой не сделал. Не дали "папахи". Однако служил, как должно, с честью и по совести. Годы подсушили фигуру, но не вытравили выправки в нем. Служивая косточка отличает его и сегодня в суетной толпе.

Уехал из Кумары за год раньше друга, потому что направили в школу младших командиров...

А друг - тот "до отбоя" отбарабанил свой восьмилетний срок.

Зато привез в Подмосковье, в родной городок, молодую жену, красавицу - на радость стареньким родителям и на зависть соседским парням.

Ох, и гарные казачки полнили певучими голосами многолюдную в ту пору, большую пашенную и торговую станицу Кумару.

Впрочем, и у второго друга-кавалериста жила на Кумаре зазнобушка. Ольга. Много слез пролилось втихую из девичьих глаз, когда отбывал ее милый учиться на командира.

А ему, пригласив как-то в кабинет за двойными, обитыми войлоками дверьми, уполномоченный "Смерша" дал дружеский совет напрочь вырвать Ольгу из сердца. И корешков той любви, чтоб не осталось. Из раскулаченных Ольга. Классово чуждый элемент...

До сорок пятого и больше того держали границу кавалеристы. Всякое бывало. Самураям и маньчжурам пограничники спуску не давали. Стреляющей оставалась граница на Амуре. И ходили тучи хмуро над седыми берегами.

Когда разъехались, кто - домой, к тихим, дремотным рощам Среднерусской равнины, кто - неизбывными и неисповедимыми путями военной судьбы, надолго потеряли друг друга из виду.

Но в силе всегда остаются законы времени всех выводить под единый знаменатель. Встали под общий знаменатель и два друга-пенсионера. Один - в родном своем городе под Москвою. Второй, выслужив сроки, износил немало погон на плечах, перебрался к излету карьеры в сердце Родины.

Встретились они, в конце концов, вновь»

...В паутинных тентах, в червонном убранстве осин и в ярком золоте березовых колков, с прохладной дремотою сосновых боров пришло на Амур дальневосточное долгое бабье лето. Гостили на заставе "Кумара" два боевых друга. Пограничники и кавалеристы. С иконостасом наград на гражданских пиджаках.

Рассказывали солдатам о штурме японо-маньчжурского погранполицейского поста на том берегу Амура. Каким был сержант Анатолий Довбий, принявший в себя самурайскую пулю, которая летела в его боевого товарища.

Поклонились могилке со скромным обелиском. Когда-то была на этом месте околица Кумары. Умерла станина: выросли высокие, в обхват, стройные березы. Возле могилки - стройные березы высоко в небе раскачивают кроны, когда-то, в их пору, - подростки.

Вытянулись, вслед за ними ушли в небо две лиственницы и сосенка, посаженные солдатами над военной могилкой.

Всех знали в лицо друзья - кавалеристы, кто лежит под тем обелиском. А с Толей Довбием приятелями были, потому что служил он на местной заставе. Часто встречались в увольнении, когда в районном парке гремел военный оркестр, и бравые кавалеристы водили по кругу в плавном амурском вальсе кумарских девчат - одна другой краше.

Молодые лиственницы и березки проросли сквозь оплывшие руины отрядного штаба и солдатской казармы, В парке не слышно оркестра. Только дятел-желна проливает звонкую трель молоточками в густой одичалой березовой роще.

Одичали смородина и даурская груша-культурка, заполонившие старые огороды. Басовито гудят в грушевых купах, осыпанных перезрелыми медвяными плодами, грузные, золотисто-полосатые трудолюбивые шмели...

Приветила друзей и фермерская семья, сделавшая   дерзкий вызов конъюнктуре, отважно пустившаяся пахать землю на брошенных залежах, выжигать луговины под покосы и пастбища, ставить пчелиные домики по краю немереных медоносных таежных распадков.

Выпили хмельной медовухи возле могилки друзей. В утоление печалей и на вечное упокоение их отлетевших душ. Пускай крепко спят солдаты под амурской сосною на амурском крутом берегу.

И вспомнил один про Ольгу, которую оставил в Кумаре, не осмелившись ослушаться дружеской подсказки смершевского оперативника. И даже поплакал немного, когда показалось: отыскал, будто в заглохшем сале-лесу родную березку, под которой встречал и целовал свою Ольгу.

А друг его заветную просьбу жены - кумарской казачки не забыл. Она закончила счеты земные. На смертном одре, уже зная: недолго осталось идти в этом мире, заповедала ему, чтобы не поскупился на дорожные траты, оставил бы суетность житейскую, вернулся чтоб на Амур, в родную Кумару. "Хочу на могилу мою куст багульника. Живой. Чтоб рос и цвел в изголовье. Исполнишь?"

...В бабьем лете рододендрон даурский, вспомнив весну, вновь бросил сиреневую кисею, окутав амурские сопки.

Евгений КОРЯКИН.