ЗАПАХИ

Степан Мащенко – давнишний мой приятель и товарищ по лесным путешествиям, сплавам по бурным речкам Дальневосточья. Лежим однажды с ним у костерка, глазеем на звездную россыпь, ведем разговоры разные. Потом он и спрашивает:
—    Володька, за что ты любишь свой край, ведь предки твои с Украины?

Я то да се, мол, родился здесь, женился, родители рядом, романтика. Он неожиданно перебил меня на полуслове и начал рассказывать о своем, о любви земной к малой родине:
—    Родился я тоже на этой дальневосточной земле, — заговорил Степан, — но почувствовать и полюбить родимый край мне помогла трагическая случайность, связанная с шахтой и, как ни странно, с запахами, которые помогли мне вернуться к жизни.

После второго курса техникума распределили нас для прохождения производственной практики на предприятия треста «Артемуголь». Мне выпал жребий начинать свой трудовой стаж на шахте № 1 — самом старом угледобывающем предприятии города. К тому времени там дорабатывали предствольные угольные целики, оставленные с начала эксплуатации в когда-то мощных пластах и которые долгие годы принимали на себя мощь горного давления, обеспечивая безопасность подземного рудного двора и капитальных выработок на глубине трехсот метров. С отработкой этих целиков шахта закрывалась.

В местах пережимов пласты были раздавлены боковыми породами до такой степени, что порой достаточно было взорвать пару зарядов, встряхнуть часть массива, и уголь сутками самотеком сыпался на транспортер.

Такие места старые шахтеры называют мельницами. Были они выгодны для производства — затрат всего ничего, а уголь течет рекой. Порой за счет такой вот дармовщинки шахта за четыре-пять дней перекрывала полумесячное отставание от выполнения плана и выводила из-под гнева большого начальства местных чиновников. Дело это было крайне опасное для людей, но настолько выгодное, что заставляло горных начальников рисковать, подвергая опасности чужие жизни.

Оставленные в кровле пластов своды пустот могли внезапно обрушиться и принести много беды. Поэтому на отработку целиков ставили опытных шахтеров, способных определить опасность по мельчайшим признакам и принять меры для спасения людей.
Ничего об этом в те времена Степан не ведал. Был он студентом, ему нужны деньги, и он знал, где их можно заработать.

В отделе кадров немолодая женщина-инспектор, прочитав его документы и паспорт, удивленно приподняла брови. Дескать, по закону на подземную работу можно оформлять физически крепких ребят только с восемнадцати лет. А ты, паренек, совсем уж какой-то дробненький, да и годочка тебе не хватает до совершеннолетия. Будешь работать на поверхностном комплексе.

Это был удар ниже пояса. На поверхности не те заработки, на которые он рассчитывал, это конец мечтам о теплой зимней куртке, ботинках и ливерных пирожках. На глазах загрустил парень.
Инспектор еще раз внимательно посмотрела на него и жалостливо, время-то было послевоенное, холодное и голодное, добавила:
—    Видно, не от хорошей жизни в шахту тянешься. Никак в семье за старшего будешь?

Услышав ответ, что пятеро их, ребятишек, у родителей, а он и в самом деле старший, она сняла трубку телефона и с кем-то повела разговор. Закончив его, повернулась к Степану:
—    Бери свое заявление и иди к начальнику участка. Зовут его Балула Николай Николаевич. Если он на заявлении поставит свою подпись, оформим на подземный участок.

Долго бродил он по огромному административному зданию шахты и в конце концов в одном из коридоров первого этажа заметил табличку с надписью: «Балула Н.Н., начальник участка № 11». Зашел.

За небольшим столом сидел солидный мужчина. Перед ним лежала стопка бумаг, по диагонали рассеченных жирной красной полосой, с крупным словом по самому верху — «НАРЯД», а под ним мелко — «Для производства особо опасных работ». Каждую из этих бумаг он брал в руки, внимательно читал, что-то писал и наискось размашисто ставил свою подпись. Мельком глянув в сторону вошедшего, прогудел:
—    Чего надо, паренек?

Робко положив заявление, парень замер в ожидании. Прочитав бумагу, Балула что-то черкнул в углу и расписался. Отдавая лист, спросил:
—    В шахте бывал? Нет? Ничего, не боги горшки обжигают. Оботрешься, может, со временем вторым Стахановым станешь, и будет тобою гордиться народ. Работа у нас каторжная, тяжелая и очень опасная. Некоторые и недели в шахте не выдерживают, увольняются. А многие отдают ей всю свою жизнь. Они добывают Родине уголь, она благодарит их орденами и славой. Теперь по твоему заявлению — беру на участок проходчиком. В забой, где бригадиром Николай Николаевич Никитин. Он шахтер от Бога, скоро на пенсию провожать будем. Пока Ястребов Семен, его напарник, будет в отпуске, наберешься у профессионала, можно сказать профессора-самоучки, и ума, и опыта. Только не забывай о безопасности. Шахта не любит тех, кто нарушает ее правила. Иди в кадры, оформляйся.

С таким напутствием стал Степан шахтером. Для студента — неслыханное везение.

Бригадир, он же участковый молодежный наставник, был в его глазах дремучим старцем. И только по прошествии многих лет стал он понимать, каким мудрым и добрым был этот человек. Дело свое Никитин знал и любил. Работал без суеты, спокойно, с каким-то особым достоинством и наслаждением. Терпеть не мог пустых разговоров. Каждую фразу, любое слово наполнял смыслом, содержанием, идеей для размышлений и как бы дарил их своему собеседнику для дальнейшего использования и потребления.
Слушался его студент с особым удовольствием, старательно перенимая не только горняцкую науку, но и жизненные принципы.

Старик это чувствовал и без утайки раскрывал перед любознательным пареньком все шахтерские секреты и приметы, которые при определенных обстоятельствах могли сохранить жизнь человеку. Иногда дед применял непонятную для новичка терминологию и сам же старался разжевать до полного усвоения науку труда и выживания. Однажды сказал:
—    В шахте, сынок, избегай места со смертельным давлением, кто этим правилом пренебрегает, тот гибнет или калечится.

Не мог практикант взять в толк, что же это за давление и как его распознать. Ни в одном учебнике об этом не написано. Переходил бригадир к разбору на примерах. Поставят пару-тройку деревянных рам-трапеций, обурят, отпалят, проветрят забой, после этого он пальцем ткнет в верхняк первой от груди забоя рамы и спросит:
—    Видишь?
—    Вижу.
—    Что ты видишь?
—    Верхняк вижу.
—    Какой верхняк?
—    Деревянный.
—    Сам ты деревянный. Ты видишь над собою верхняк с раздавленными до самого никуда концами и слегка прогнувшейся серединой. Это говорит о том, что после встряски взрывом горное давление проявилось в терпимой форме и жизни твоей не угрожает. При смертельно опасном давлении сейчас бы трещал не только верхняк, но и боковые стойки рамы. Они, перед тем как сломаться и придавить тебя, стали бы не только трещать, но и закручиваться вдоль продольной своей оси сначала в одну, потом в другую сторону на всех рамах подряд. В таких случаях надо немедленно бежать из забоя. Потому что в следующие мгновения все наши труды вместе с нами одним ударом будут похоронены рухнувшей на голову породой. Уяснил?
—    Уяснил, но не совсем. Лучше бы увидеть.
—    Тю, ты дурень. Живи лет до ста и никогда с этим делом не встречайся, очень оно опасно для здоровья и жизни нашей.

С тех пор бывший ученик много перерыл специальной литературы по горному делу, но нигде не нашел угрожающего названия. Правда, описания признаков повышенного давления с предполагаемыми выбросами пыли и газа встречались, они во многом совпадали с наблюдениями наставника, но закручивания деревянных стоек не нашел. В дальнейшей работе приходилось сталкиваться и действовать по инструкциям Николая Николаевича, потому, наверное, и жив остался.

Отрабатывал он последний день практики, а бригадиру оставалось вкалывать еще целый месяц до выхода на пенсию. Настроение у студента радужное: денежный расчет, покупки, подарки матери, младшим братишкам – чем не счастье? Работали во вновь начатом забое.

2

Предыдущие две смены бригады разделали крестовину — сопряжение новой выработки, и произвели три полных рабочих цикла с установкой забойного конвейера. Придя на рабочее место, осмотрели забой, после чего «профессор» предложил:
— Ты, Степан, заготовь рудничной стойки на три крепежных рамы, а я тем временем забурю забой. По пути предупреди взрывника, пусть подходит.

Предстояло Степану принести к забою на плечах, на расстояние в пятьдесят метров по передавленной и переломанной старой выработке, девять бревен, так называемую рудничную стойку. Длина каждой из них равнялась трем метрам. Труд адский, но необходимый для крепления выработанного пространства после взрывных работ.

Приближаясь с последней лесиной, услышал в забое грохот. Тотчас из черной дыры с криком «Бежим!» выскочил, как черт из своего логова, наставник. Сообразить, что к чему, а значит, и действовать сообразно обстановке мой друг не успел.

Что-то жесткое ударило в спину, стукнуло по голове, с силой отбросило под приводную головку транспортера. Темная ночь погасила сознание. Через какое-то время очнулся. Темень. Болит голова и саднит бок. С большим усилием вытянул придавленную чем-то руку. Ощупал себя: на голове нет каски, но появилась большая, кровоточащая шишка, ноги придавлены, но шевелятся, левая достаточно свободно, правая — зажата, и сильно болит стопа. Нащупал кабель, что шел от аккумулятора к фонарю на каске. Подергал за него и подтянул светильник, зажал его подбородком, повернул флажок выключателя, вспыхнул свет.

Вбило его в небольшую дыру под приводом и первым рештаком конвейера, где после его установки на деревянные костры из чурок и досок образовалось пространство. Он неудобно лежал на деревянных обрезках, свежесколотых щепках и оставшемся после работы корье.  Крышей убежища был конвейер, над которым зависал, расклинившись одним концом в почву, другим в завал осыпавшейся породы, многотонный корж.

Осознание того, что его завалило, пришло не сразу. Первой была мысль о напарнике и почему он не идет на помощь. Потом в оглушенное сознание ядовитой змеей вползла мысль:
— Завалило! Погибаю!

От ужаса случившегося закричал так, что закололо в ушах. Кричал и плакал, пока не пропал голос, выл и хрипел, а потом снова ушел в беспамятство.

Сколько это продолжалось, он не помнит и сейчас, но тогда, когда его тело начинало застывать от могильного холода, грезились ему картины недалекого детства — солнечные поляны, море цветов, речка, луг. И запахи. Запахи ландышей, луговых цветов, скошенных трав и хвойного леса. Они волновали кровь, будоражили душу, звали, манили. С букетом пахучей сирени привиделась мать. Братишка с черными от смолы и копоти руками выколупывал орешки из обожженной на огне кедровой шишки, от которой исходил потрясающий запах маслянистого ядра.

Всякий раз, возвращаясь из небытия, чувствовал холод, затекшее от неудобного положения тело, онемевшие руки, ноги, хотелось пить. Пропали голос, слезы, исчезла боль. Остались только запахи леса и прелой земли, зовущие к жизни и свету.

Интересно устроен человек. Случись беда, он плачет от безнадежности и горя. Чуть легче стало, с юмором и смехом рассказывает о бывших своих страхах. Так и Степан. Тогда было все: безразличие, апатия, пустота, страх. Сейчас всю серьезность случившегося и вновь переживаемого пронизывают ирония и смех, может, и вынужденный, для маскировки чувств, но все-таки смех.
На вторые сутки заточения пригрезилась ему лесная опушка с огромным одиноким кедром на краю, в ветвях которого пряталось солнце, вот оно выглянуло, лучом ударило в глаза и ласково заговорило голосом начальника участка:
       —   Паренек! Слышь, паренек! Если жив, моргни глазами.
Потом ликующе:
—    Жив мальчишка! Сам видел — дрогнули веки. Аккуратнее разбирайте породу, чтобы на последнем метре не навредить человеку.

Волна свежего воздуха ударила в запертое пространство, свежие запахи жизни наполнили тело. Пришли в подземный ад горноспасатели и извлекли парнишку.

—    Влюблен я с тех пор в родную землю, — продолжал Степан, — в ее горы и реки, тайгу и поля, море и воздух ее. По сей день запахи леса и трав тревожат мне душу. Зовут под свой таежный покров: на час, на день, на неделю — зовут окунуться в дали добра и тепла, в море запахов, света и жизни.
__________________________

[1]Корж — в терминологии шахтеров многотонная глыба породы, зависшая в кровле или упавшая на почву горной выработки
 

Владимир Макарович Малащенко, строил Приморскую ГРЭС и Лучегорский угольный разрез, дважды лауреат литературных конкурсов имени Дункая Н.С.