Пророчество старого батарейца
   |
Поселок Провидения на Чукотке назван по одноименной бухте. Это – там, где воды обширного Анадырского залива плавно переливаются к северу в акваторию Берингового пролива. За переливом к зюйд-осту в ясную погоду в аквамариновой дали полоской белесого тумана угадываются окоемные берега острова Святого Лаврентия. Уже чужая земля. Соединенные Штаты. Аляска… И в разгар полярного лета на сопке, осеняющей бухту, не истаивают языки снежников к великой радости местных слаломистов. Круглый год катайся на лыжах, можно сказать, до помрачения. Загорай - не хочу! - под круглосуточным летним солнцем на фоне горных снегов… «Слава советским пограничникам!» - этот лозунг, буквы которого выложены валунами, обкатанными прибоем и поднятыми на сопочный склон, можно было видеть из любого провиденческого конца. И сегодня лозунг, чествующий солдат границы, остался на той же сопке. Только вместо слова «советским» читаем другое: «российским»… Сиренеки – такое поэтического звучания имя носило стойбище аборигенов, на месте которого возник поселок Провидения. Перевалить если на вертолете через Чукотский мыс на западный его склон, попадаешь из Сиреников в Урелики. Трудно гадать, что разумеется под этим чукчанским словом, но русский слух оно ласкает… Главная достопримечательность бухты Провидения – разбросанные там и сям по ее берегам многочисленные темные квадраты и прямоугольники, собранные в скопления. Как будто кто-то в давнюю пору специально вычерчивал их на жухлой тундровой стерне в довольно правильном порядке. Угадывались линии, по коим выстраивались эти пятна. И уже тогда, в конце семидесятых минувшего столетия, ходили среди местных обывателей довольно упорные слухи о какой-то «армии вторжения», которая, дескать, дислоцировалась на Чукотке на исходе сталинской эпохи. Дескать, Генералиссимус, сумевший собрать под своим скипетром большинство территорий бывшей Российской империи, накрывший сенью державного крыла Восточную Европу, завоевавший Маньчжурию, вознамерился вернуть в родные пенаты и Русскую Америку, Аляску, то- бишь, Алеутские острова. Мол, загадочные квадраты и прямоугольники в окрестностях бухты Провидения – это не что иное, как следы пребывания здесь той самой «армии вторжения», о которой витают здесь столь настойчивые легенды… Наводили на некоторые размышления и официальные названия пограничных отрядов на Чукотке и Камчатке: Кенигсбергский ордена Красной Звезды и Виленский, Курильский орденов Ленина и Александра Суворова. Каким образом части, штурмовавшие Кенигсберг и освобождавшие Вильнюс на западном театре, оказались вдруг на крайнем Северо-Востоке Союза и приобрели пограничный статут? (А они его и не теряли, эти части. Ибо и на фронте оставались пограничными не только по личному составу, но и по ведомственной принадлежности. В системе НКВД эти полки выполняли специфические задачи по охране тылов действующей армии. На Дальнем Востоке, к примеру, пограничный отряд на острове Кунашир тоже именовался необычно: Рущукский, ордена Богдана Хмельницкого, унаследовав почетные титулы от пограничного полка по охране тыла, участвовавшего в освобождении болгарского города Рущук. Авторское примечание.) Много позднее, когда наступила пора менять ориентиры и площадно, на виду у всех рвать партийные билеты, поклоняться тому, что сжигали и проклинать все, чему присягал, когда нагрянула мода не только ругать недавнее прошлое, но и облыжно рыгать в его сторону, в одной из заядло демократических газет появилась статья, разглашавшая факты, составлявшие раньше строгую государственную тайну. Оказывается, «армия вторжения», действительно, имела место на Чукотке. Ее начали формировать в сорок шестом, вслед за финалом Второй Мировой войны, после поджигательной речи Уинстона Черчилля в американском городе Фултон. А расформировали в начале хрущевской оттепели, когда американцы, получив изрядный афронт в Корее, попросили, наконец, пардону при президенте Эйзенхауэре. Автор, не вдаваясь в подробности, минуя историческую конкретику, упражнялся обычным для того времени способом, испуская хулительные рулады в адрес тоталитаризма, процветающего при культе личности. Дескать, кровавый тиран, схарчивший демократию повсюду, куда только шагнули орды несметных его армий, напрямую замахнулся и на американскую цитадель свободы. Ну и так далее, в том же духе… Но была ли пресловутая чукотская армия «армией вторжения»? Думается все же, у Генералиссимуса хватало и на тот момент достаточно ума и мудрости, чтобы не ввергать истерзанную жестокой войной страну, победившую, но лежащую в развалинах, в новые испытания, сулящие отнюдь не легкие батальные прогулки по Арктике. Сдается нам, Вождь и Учитель преследовал несколько иные цели. Какие? Об этом поговорим чуть ниже.
А пока вернемся на Чукотку и в те далекие времена.
Николай Николаевич Олешев прошел всю войну. Отступал с боями из Львова во главе сборного пограничного отряда. Оборонял Москву. Освобождал Клин, Ржев, Минск, Вильнюс. Брал Тильзит. Участвовал в победном штурме Кенигсберга. «После войны,- пишет Анатолий Смирнов,- он командовал отдельным корпусом на Чукотке. Это было в разгар «холодной войны». Хотя историк и ошибся в некоторых деталях и, в частности, понизил на целую ступень ранг Олешева-старшего, когда он служил на Чукотке, возглавляя не корпус, а армию, в книге Анатолия Георгиевича впервые озвучено его имя в качестве командира крупного войскового формирования, дислоцировавшегося на Чукотке ранее засекреченного. В энциклопедическом двухтомнике, посвященном Героям Советского Союза, ничего не говорится о пограничной службе Н.Н. Олешева и о его пребывании на Чукотке. Зато сказано, что имя генерал-лейтенанта Олешева носит одна из пограничных застав. Где она дислоцируется и по какому поводу Олешев – старший удостоился такой высокой чести – не сообщается. Нет! Что ни говори, но умели пропагандисты и популяризаторы в советское время хранить государственную и военную тайну, открывая простор разного рода толкам и пересудам, обрекая на забвение достойные деяния достойных людей! Однако страна должна знать о своих героях по возможности более подробно, нежели содержание энциклопедических статей и биографических справочников.
Так кто же родом и откуда он – Николай Николаевич Олешев, крупный военачальник, Герой Советского Союза, участник кампаний Второй Мировой на западном и восточном ее театрах? Олешев в лишенцах не состоял. Наоборот, в минуты, которые пытаемся воскресить нашим воображением, видим его бравым красным командиром, подтянутым, с великолепной выправкой, приличествующей лихому кавалеристу, в скрипящей портупее из новенькой желтой кожи. Зеленая фуражка. На зеленых петлицах – две шпалы. Майор-пограничник едет в отпуск на родину – в Ярославль. Показать матери Евгении Николаевне молодую жену и двух дочек. С тех пор, как покинул дом в восемнадцатом году, они не виделись. Немало воды утекло с тех дней и в Волге, и в других реках, малых и больших, на берега которых заносили его ветры военной, походной судьбы… Плацкартный вагон поезда, идущего на Москву. За окном – то дикие забайкальские степи, то сопки, опаленные солнцем с одного склона и облесенные глухими таежными дебрями – с другого. Здесь драгметаллы роют в распадках… Ранняя осень вызолотила хвою лиственниц, упорно не желающих расставаться с убранством. Березовые рощицы давно уже стали прозрачными, осыпав листву… Считай, больше полутора десятка лет минуло с тех пор, когда их эскадрон выделили из состава Троице-Савского полка Народно-Революционной армии ДВР и выдвинули на охрану границы в Кяхтинском оперативном районе. Полк, между прочим, участвовал в разгроме белогвардейского воинства барона Унгерна на территории Внешней Монголии. Наверное, и молодой Олешев побывал там. Так, «академиев не кончав», до всего доходил своим умом и учился на собственных промахах, начинал Николай Олешев службу на восточной границе. Начальник погранзаставы посреди полупустыни - полустепи. Пологие холмы. Березовые рощи в распадках – колки. Так называют их по-местному: по-забайкальски, по-гурански. С Унгерном покончено. Но монгольская граница с дружественной страной все равно остается неспокойной. В России – революция, гражданская война. Распахнуты узилища. Выпущены на волю обиженные царем и Законом. Они-то и дают волю своим неуемным страстям и мстительным поползновениям, Волною накатывают грабежи. Мародерствуют все. Кулаки. Подкулачники. Каппелевцы. Колчаковцы. Вся земская рать, разгромленная в боях и разбежавшаяся по буеракам, дальним урочищам, походя шастующая за рубеж и обратно. Держать твердой рукой порядок в прикордонье по эту и ту сторону обязан командир-пограничник. Под началом у него два помощника и семь рядовых бойцов-ковалеристов. Охраняемый участок – однако… Не охватишь взором, если даже и вскарабкаешься на вершину самого Хамар-Дабана. Пропахли порохом насквозь. Постоянные стычки с контрабандистами, с шайками контрревоюционных, как их тогда называли, белобандитов.
Именные золотые часы на такой же цепочке, с надписью-гравировкой «За беспощадную борьбу с контрой» - награда от самого начальника госполитохраны Республики, остались памятью-сувениром из пороховых, сабельных двадцатых годов. Молога – родина многих знаменитых людей Земли Русской. Здесь родился поэт-эпикуреец Константин Батюшков, учитель Пушкина. Отсюда пошел старинный дворянский род князей Шаховских. Один из них убил пистолетным выстрелом градоначальника Санкт-Петербурга графа Милорадовича во время бунта и беспорядков, устроенных гвардейскими офицерами 14 декабря 1825 года. В новейшее время другой представитель той же княжеской фамилии стрелял в самого вождя мирового пролетариата В.И. Ленина. Промахнулся, впрочем…
В окрестностях Мологи лежало родовое поместье служивых дворян Ушаковых, давших России непобедимого флотоводца, первостроителя Черноморского флота, грозного для турок Ушак-пашу. Адмирал Ушаков причислен Русской Православной церковью к лику святых, в Российской Земле просиявших. Кормились скудным отцовским окладом жалования, положенным полковому капельмейстеру, каковым пребывал Олешев на царской службе в Ярославской отдельной артиллерийской бригаде… …Где-то подъезжая к Байкалу, на исходе дня уже, желая раскурить «казбечину» (командирский паек!), Олешев вышел в тамбур. Здесь уже дымил самокруткой какой-то пассажир громадного роста, на голову, пожалуй, выше Олешева, которого и самого ростом Бог не обидел. Помолчали. В тишине ярко разгорались, то вспыхивая при затяжках, то затухая, золотые пятнышки папиросы и цыгарки. -Гражданин начальник! Ваша фамилия, часом, не Олешин будет? -Почти угадал! Я – Олешев… - Память отшибло старику. Простите. Ради Бога! Отпустите душу на покаяние! Коля! Николай Николаевич! Ты меня не узнал разве? У Олешева раскрылись глаза… Да это же тот батареец, с коим закадычно дружил мальчишкой, норовя всякий раз удрать из дому к солдатам в артиллерийские казармы , на батарейную конюшню. По прозвищу дядя Усач. Фейерверкер в орудийном расчете. Силач. Богатырь, свободно в одиночку управляющийся с хоботом десятидюймовой пушки. По имени Яков. Фамилия Степанов… Вот только усы у него уже не смоляные, а сивые. Дядя Усач по-доброму заприметил старшенького из многочисленного выводка бедолаги-капельмейстера, музыкантского начальника штабс-капитана Олешева. Мальчуган тянулся к лошадям. Просил у нижних чинов, чтоб дали подержать в руках артиллерийский багинет. Их вместо сабель, положенных господам офицерам, носили на поясе батарейцы. Как звенят шпоры на солдатских сапогах – для маленького Николая Николаевича - словно полковая музыка, которой командовал Олешев – старший, его отец. Николаем Николаевичем отрекомендовался сам парнишка, когда солдаты спросили, как его зовут. Бывало кличут: «Дядька Усач! Иди! Там к тебе Николай Николаевич пришел!» Фейерверкер научил Колю держаться в седле, давая прокатиться на своем Орлике. Как-то, увязавшись за солдатами на стрельбище, Коля впервые в жизни стрельнул из карабина-трехлинейки. Потом долго болело у него правое плечо, ушибленное сильной отдачей. А в мишень он, таки, угодил. С первого выстрела… «Вырасту – в артиллеристы пойду. Как ты. Большой кинжал у меня будет. Сапоги со шпорами. Верхом на коне скакать буду». - «Тебе, Николай Николаевич, другая дорога выпадает»,- возражал Дядя Усач.- «Дворянская косточка, как никак. Вашим благородием станешь. Офицером. Может, и в генералы выйдешь. Ваше превосходительство!.. Звучит? А?» - «Не-е! В артиллеристы хочу! Не хочу в генералы!» Приохотился Коля к солдатскому сытному харчу, частенько обедая и вечеряя с батарейцами… Минувшее, как наяву, вставало перед взором Олешева. Золотые купола Ярославля, города не тронутого нашествием Батыя. Гремит музыка полковая в городском саду на набережной Волги. Трубачи - солдаты при аксельбантах повинуются малейшему мановению дирижерской палочки в руке штабс-капитана, тоже блистающего аксельбантами и золотыми погонами. Отец виртуозно владел своим искусством. На концерты военного духового оркестра стекалось множество публики, фланирующей парами под густыми развесистыми липами… Времени не остановишь. Пролетели года. - А что я тебе говорил, Коля? Офицером станешь. И стал! - Я не офицер. Я командир. - Какая разница? Все одно – офицер. Красный. А у меня, сынок, - другое. - Как ты здесь оказался? В Забайкалье? - Сослали меня, Николай Николаевич. Ненадежным элементом признали. Я, ведь, с Дону. Казак. Нас, казаков, не жаловали товарищ Троцкий, военный комиссар, и его причиндалы. - Ну, Троцкий теперь далече. Говорят, врагом народа оказался. - А он и был им. Всегда. - Как поживаешь, дядя Усач? - Помаленьку. Обвык. Здесь, за Байкалом, тоже Россия. Она у нас одна… Вратами учености маленького Николая была церковно-приходская школа Введенского храма – это рядом с Николаевскими казармами артиллерийской бригады, а также наставления семинариста, жившего на хлебах в их доме на правах друга главы семейства. Как дворянскому сыну «недостаточных родителей», то есть, не имеющих твердого материального обеспечения: имения, там, какой-нибудь недвижимости, капитала в банке, первенец Олешиных имел право на существенную льготу – казенный кошт в кадетском корпусе. Грех было не воспользоваться этой привилегией. Нахлебник изрядно натаскал недоросля Олешева в словесности, четырех правилах арифметики, в Законе Божием. По всем этим наукам преуспел маленький Николай Николаевич, когда его экзаменовали, принимая в Московский кадетский корпус, высочайшим шефом которого состоял сам государь император Николай Второй. Учился кадет, можно сказать, похвально. Но и озоровать – тоже у него получалось. Однажды отчебучили, по тем временам ни в какие сани неукладывающееся. Шутка сказать! В Лефортово, где дислоцировался корпус, притчей во языцех пошла гулять скандальная сплетня. Кадеты, де, до того обнаглели - горланят крамольные песни. Спели «Варшавянку», и кто-то донес. Когда стали разбираться, сплетня обернулась чистейшей правдой. Среди прочих в числе двенадцати юных воспитанников, подлежавших отчислению из корпуса, значился и кадет Олешев. Шел второй – 1916-й год германской войны. Близились лихие смутные времена, уже примерившие терновый венок революций. 46-ая Ярославская артиллерийская бригада вместе с духовым оркестром давно на фронте, обеспечивает Брусиловский прорыв на кровавых полях галицийских. Правда, капельмейстер штабс-капитан Олешев с острым приступом язвенной болезни отпущен из действующей армии. Лежит в военном госпитале, развернутом в Ярославле. Здесь и застала его череда переворотов, случившихся в Петрограде. Сначала февральский, следом за ним – октябрьский. А потом и эсеровский мятеж Бориса Савинкова нагрянул. Крови много утекло тогда в Волгу в Ярославле и в Рыбинске. Красные обуздали савинковцев только возле Мурома. А бывший штабс-капитан (погоны уже отменили в стране победившего пролетариата) медленно угасал в военном госпитале, истекая кровью от прободения язвы. Он так и умер на руках маленького Николая Николаевича (отроку, впрочем, исполнилось уже восемнадцать), не покидавшего отца в последние его дни и часы. И в одночасье повзрослел он, Олешев Николай. Наверное, ему все же сильно повезло. Сдружился с начальником госпиталя. Уговорил, чтоб санитаром приняли его в палаты. Податься-то Николаю некуда. Идет война. Поднялся брат на брата с винтовкою в руках. Госпиталь, естественно, после подавления мятежа, остался за красными. Врачи – вне политики… А потом стали формировать летучие санотряды для отправки на фронт в полевые медсанбаты. Так Олешев оказался под Касторной и Воронежом, где конница Миронова (донского красного казака – были и такие в очередную годину русской смуты!) сначала остановила белых казаков генерала Шкуро и, опрокинув, погнала их вспять. На Дон. На Кубань. В Таврию. К слову сказать, красный казак Миронов, задолго до Буденного сформировавший конную армию из станичников, был вскоре расстрелян по личному приказу Троцкого… По-видимому, не стоит делать большие глаза, увидев однажды во времени минувшем Олешева – младшего не с санитарною сумкой на боку возле медицинской палатки, а верхом на коне. Сабля наголо, подвысь, пристав на стременах, на клочья рвет горячий встречный ветер в безумной скачке кавалерийской лавы… Медицина – это все-таки не его амплуа. Другое дело – быть конармейцем. Освобождал Крым от генерала Врангеля. Служил в особом отделе кавполка. Учился в кавалерийской школе в городе Твери. Вместе с будущим маршалом Коневым, между прочим. И того, и другого судьба забросит очень скоро на Дальний Восток. Коневу предстоит штурмовать сопку Июнь-Корань под Волочаевкой. А Олешев, как мы уже сказали, стал одним из самых первых начальников застав Дальневосточной погранохраны на левом фланге Кяхтинского отряда. Погранзастава «Жиндо» и сегодня носит его имя. Думается, есть резон раскрыть маленький секрет: майор Олешев, всретивший давнего своего земляка по Ярославлю в московском поезде неподалеку от Байкала, ехал не просто в отпуск на родину. Его приняли на ускоренные курсы академии имени Фрунзе. А отпуск предоставили, так сказать, попутно. Пусть дома немного отдохнет перед учебой. Успел выпуститься до начала Великой Отечественной. Получил подполковника. Назначен комендантом во Львове. Город наполовину и даже больше польский, который не отдали на растерзание вермахту в сентябре тридцать девятого года. Тогда такие назначения получали только офицеры пограничных и внутренних войск. Пограничники с началом гитлеровского нашествия на нашу страну, несмотря на известный разнобой во взаимодействии с армейскими частями, проявили себя, как наиболее организованная, наиболее стойкая, не поддающаяся панике составляющая наших Вооруженных Сил. Таким остался и подполковник Олешев на посту военного коменданта Львова. Сборный отряд пограничников – около восьми сот красноармейцев и командиров (полуокруженцы) под его командованием в полном порядке отступил из Львова и влился в состав 30-й армии Западного фронта. Пограничники, по приказу отступившие с позиций, занимаемых ими на государственном рубеже в Белоруссии и на Западной Украине, стали ударным костяком этого объединения Красной Армии. Олешев быстро рос в чинах и занимаемых должностях. Под Ржевом его назначили командиром 371-ой стрелковой дивизии и произвели в генерал-майоры. (А, ведь, в яблочко угодил старый батареец Степанов, дядя Усач! Сбылось его пророчество! Сбылось!) В начале очерка мы уже пунктирно обозначили боевой путь генерала Олешева на западном театре Великой Отечественной войны. Не будем повторяться. Скажем только, что он командовал сначала 36-ым стрелковым корпусом 31-й армии, на завершающем этапе Олешев – командир 113-ого стрелкового корпуса 39-й армии 3-его Белорусского фронта. За Тильзит корпус награжден орденом Красного Знамени и отмечен почетным наименованием «Тильзитский». И еще один эпизод, достойный упоминания. Под Вильнюсом лихая разведка комкора Олешева в глубоком войсковом поиске сумела захватить в плен германского высокопоставленного офицера инженерных войск. Герр майор имел неосторожность разъезжать по своим тылам на изящном «Опеле», имея при себе портфель с подробнейшими картами фортификационных укреплений Кенигсберга. Это был трофей неоценимой важности! Излишним будет говорить, какую роль сыграла разведка 113-ого корпуса в штурме столицы Восточной Пруссии… Освобождены Вильнюс, Литва. Взят Кенигсберг, так и не ставший для немцев новым Сталинградом на берегах Прегели. Очищена Куршская коса. Сложили оружие сорок дивизий вермахта, запертые в Померанском котле…
39-ую армию Героя Советского Союза генерал-полковника И.В.Людникова и в ее составе 113-й стрелковый корпус вывели из боев задолго до окончания военных действий. Сначала – в ближний тыл на отдых, пополнение, доукомплектование. Комкора Олешева назначили на этот период военным комендантом Минска, а потом – Вильнюса. После Бобруйска и Орши в окрестных лесах бродило немало разрозненных шаек: остатки разгромленных германских дивизий, лесные братья – банды местных националистов. Для зачистки окрестностей Белорусской и Литовской столиц пригодился чекистский опыт Олешева. Давайте посмотрим внимательно на карту, отражающую направление главных ударов Красной Армии и ход боевых действий в Маньчжурскую кампанию августа 1945-го года. Японцы всерьез готовили свою Квантунскую армию: около миллиона штыков, великолепно вооруженную, полноценно обеспеченную в инженерном отношении. На пути наступающих наших войск, особенно, в Приморье и Приамурье (1-й и 2-й Дальневосточные фронты) самураи оборудовали 17 УРов, почти неприступных по характеру своих фортификационных сооружений. Японцы дрались стойко и отчаянно, до последнего солдата. В мужестве врагу отказать было нельзя. И только одно направление на границах МНР с Маньчжурией и Внутренней Монголией в Северо-Восточном Китае, оккупированных императорской армией, оставалось прикрытым всего одним укрепрайоном – Аршанским. Здесь горы Большого Хингана плавно понижаются в пологие холмы, как бы образуя широкий проход во всей Хинганской гряде. Это недалеко от Халхин-Гольского выступа, на котором в августе тридцать девятого усиленный корпус комкора Жукова одержал блестящую победу над Шестой армией японского генерала Риппи. Японцы полагали: это направление и без того надежно защищают непрохожие и непроезжие пространства раскаленной каменисто-солончаковой пустыни Гоби и крутые скаты меридионального хребта Большого Хингана, западные склоны которого испещрены пятнами вечной мерзлоты, а восточные покрыты густыми зарослями южной тайги… Общие контуры Большого Хингана, пересекаемые под острым углом по берегу Амура грядою Малого Хингана, далее к северу упираются в Яблоневый хребет, идущий в широтном направлении, и таким образом как бы создают очертание русского православного креста. Делимся с читателями этими наблюдениями для общего сведения, безо всякой подспудной мысли… Больше всего красных стрел в сторону Маньчжурии и Северо-Восточного Китая, глубоко расчленивших пространство, обороняемое Квантунской армией, исходило в сорок пятом с территории Монгольской Народной Республики. В этом смысле Забайкальский фронт маршала Малиновского можно именовать и Монгольским фронтом. Именно с этого направления наши чудо-богатыри нанесли по врагу решающий удар, вонзив в сердце воинствующего японского дракона граненный русский штык. Покуда японцы упорно сопротивлялись в укрепрайонах под Мудацзяном в Приморье, в Фуюани возле Хабаровска, в Нэньцзяне и Бэйани против Благовещенска, в глубоком тылу Квантунской Армии вдруг материзовались огромные массы русских и монгольских войск, словно возникающие из призрачных силуэтов Хинганского хребта, синеющих на дальнем горизонте… Танки. Пехота. Артиллерия. Кавалерия. С неба сыпались русские парашютисты, с ходу захватывающие и столицу Маньчжоу-го Чаньчунь, и центр Ляодунского полуострова Мукден, и Дайрен (Дальний), и Порт-Артур. Мы недаром назвали наших бойцов, преодолевших соленые пустыни, хинганские ущелья и заоблачные перевалы, покрывших сотни верст по заболоченным захинганским степям, ставшим зыбучими трясинами в пору осеннего разлива рек (на Дальнем Востоке половодья случаются не весной, а осенью) суворовским определением – «чудо-богатыри». Ибо их подвиг прорыва равен сентготардскому переходу армии Суворова через Альпы, но только многажды возведенному в возрастающуюся степень по своим масштабам и размаху. 39-ая армия в числе других объединений Красной Армии во исполнение ялтинских и потсдамских соглашений скрытно перебрасывается по Транссибу в Забайкалье и оттуда по недавно проложенной ветке Борзя – Чойбалсан в МНР. Места, овеянные славою победных боев на Халхин- Голе. По ту сторону границы, в предгорьях Хингана, – неприступные фортеции Аршанского УРа. Их и предстоит штурмовать полкам и дивизиям Тридцать девятой. Но надо еще и добраться до Аршана. А впереди – знойное марево Гобийской пустыни. С обманчивыми миражами. С редкими, часто отравленными колодцами. С налетающими нивесть откуда черными столбами обжигающих смерчей, способных поднять в небо даже тяжелую 122-ух миллиметровую гаубицу… «Студебеккеры», мощные американские внедорожные грузовики, получаемые по ленд-лизу, палочка-выручалочка русской матушки-пехоты, задыхались от жары. Вода – на строгом рационе: походная фляжка в день на одну служивую голову. Закипавшие радиаторы автомобилей и танков «поили» солдатской мочой, собираемой в специальные емкости. (Надувные инженерные лодки, предназначенные для форсирования водных преград. Вместо воздуха их «накачивали» этой самой жидкостью.) Не пропадать же драгоценной влаге, когда такой на нее дефицит! Да… Было такое. Было! В авангарде армии – 113-й корпус генерал-майора Олешева. Личный состав подобран комкором, в основном, из пограничников, воевавших с первого дня и с первого часа войны. На острие наступления – 192-ая стрелковая дивизия, ставшая после успешного штурма укрепрайона «Аршанско-Хинганской». Упорные бои разгорелись за уездный город Солунь. Здесь располагался штаб Аршанского Ура. Капитан Николай Савельев, участник Хинганского прорыва, служивший в 39-ой армии, написал проникновенные стихи, посвященные друзьям-однополчанам, освобождавшим Маньчжурию в августе сорок пятого.
У самых гор, в стране чужой, далекой, Впереди наступающих порядков дивизии стремительно двигалась, рассыпаясь рыскающим веером, войсковая разведрота. Отъявленные смельчаки, не раз бросаемые в пасть льва и всегда умеющие выбраться из нее, пересчитав наличествующие львиные зубы… Прошли огонь и воду и медные трубы. Сибиряки и дальневосточники. В подавляющем большинстве моряки-пограничники. Перевалив Большой Хинган, вырвавшись из цепкий объятий почти тропических джунглей, обдававших влажным удушьем, напускавших на солдат мириады кровососущих москитов, части сто тринадцатого корпуса попали, что называется, в новую передрягу: впереди, насколько хватает взору – разливанное море воды. Болотистая степь. Заросли гаоляна - гигантского дикорастущего маньчжурского проса. Двигались по насыпи железнодорожного полотна на Чаньчунь и Мукден. Где-то ближе к середине августа смелым броском горстка воздушных десантников генерала Олешева: всего-то полтора десятка человек – захватила сначала Чаньчунь, а затем – Мукден, воспретив эвакуацию отсюда марионеточного императора Маньчжоу–го Генри Пуи. В ставке «генерал-майора Васильева» - под таким кодовым шифром значился командующий Советскими войсками на Дальнем Востоке маршал Василевский - была получена радиотелеграмма. Генерал Ямада, командующий Квантунской армией, извещал о том, что отдан приказ японским войскам прекратить огонь по всей линии фронтов и капитулировать перед наступающими частями Красной Армии. (Хотя вполне в традициях самурайского кодекса чести «Бусидо» этот приказ исполнялся далеко не сразу и не повсеместно.)
ПРИКА3 2 сентября 1945 года в Токио представителями Японии подписан акт о безоговорочной капитуляции японских вооружённых сил. Война советского народа, совместно с нашими союзниками, против последнего агрессора — японского империализма — победоносно завершена, Япония разгромлена и капитулировала. Товарищи красноармейцы, краснофлотцы, сержанты, старшины, офицеры армии и флота, генералы, адмиралы и маршалы, поздравляю Вас с победоносным завершением войны против Японии. В ознаменование победы над Японией, сегодня, 3 сентября, в день ПРАЗДНИКА ПОБЕДЫ над Японией, в 21 час столица нашей Родины МОСКВА от имени Родины салютует доблестным войскам Красной Армии, кораблям и частям Военно- Морского флота, одержавшим эту победу, — двадцатью четырьмя артиллерийскими залпами из трёхсот двадцати четырёх орудий. Вечная слава героям, павшим в боях за честь и победу нашей Родины! Пусть живут и здравствуют наша Красная Армия и наш Военно-Морской флот!
Верховный Главнокомандующий Генералиссимус Советскою Союза Когда генерал-майор Олешев шел через Гоби на хребты Большого Хингана, его младший брат майор Григорий Олешев, начальник штаба Благовещенского пограничного отряда, во главе штурмовых групп сметал японо-маньчжурские погранполицейские посты под Айгунем и Сахаляном. В Маньчжурском походе участвовали оба брата. Хинганский прорыв решил победный исход молниеносной войны (действительно, блицкриг!) в Маньчжурии. 113-й стрелковый – Краснознаменный, Тильзитский – добавил к своим титулам еще одно наименование «Мукденский». На завершающем этапе Маньчжурской эпопеи видим славных орлов комкора генерал-лейтенанта Героя Советского Союза Олешева на улицах освобожденного Порт–Артура, города русской славы. Хотелось бы сказать буквально несколько слов, приподнимающих завесу еще над одной главой освободительного похода в Маньчжурию, вписанную разведчиками и чекистами. Ведь кроме трех фронтов, против квантунцев действовал еще и четвертый, разъедающий их ряды изнутри. В Маньчжурии, наводненной русскими беженцами революции и гражданской войны, существовали идеальные условия для вербовки из их числа резидентов, агентов влияния, разведчиков-нелегалов. Не все так называемые белогвардейцы питали звериную ненависть к новой России, переменившей цвет национального флага. Примером такой метаморфозы можно назвать, например, судьбу Всеволода Никаноровича Иванова, большого русского писателя, бывшего полковника Сибирской армии Колчака, работавшего при верховном правителе в Осведомительном Агенстве (Осваг – нечто вроде ИТАР - ТАССа). Маньчжурская резидентура еще в начале сороковых была изъята из ведения центрального аппарата НКВД и передана местным чекистским органам на Дальнем Востоке. Дальневосточные чекисты хорошо поработали в Маньчжоу-го. Например, в Харбине из числа русских эмигрантов был создан штаб обороны города (ШОХ). захвативший власть задолго до прихода сюда наших частей и соединений. Первыми в Харбин ворвались разведчики как раз 113-го стрелкового корпуса, прилетевшие на военно-транспортных «Дугласах» из Солуни, только что взятой гвардейцами Олешева, и приземлившиеся на местном аэродроме… Русское население с ликованием встретило их, одетых в военную форму с погонами. Чукотская страница в послужном списке генерал-лейтенанта Олешева, можно сказать, не имеет освещения в нашей печати. Несколько строчек в ранее упоминаемой книге Анатолия Смирнова, смутные догадки Вадима Морского («Армия на Чукотке» - «ВПК»), допустившего ошибку в календарных сроках – не в счет. Олешев получил назначение на должность командующего 14-ой особой десантной армии не в сорок шестом, а в сорок восьмом году. После Монголии и Маньчжурии он учился в Академии Генерального Штаба… Даже в книге П. Кудинова «Вся жизнь в строю» - единственной биографии Н.Н. Олешева, изданной в Риге в 1974 году, об арктических его годах рассказывается обиняками, полунамеками. Где-то там, на Крайнем Севере… Есть один штрих, достаточно ярко освещающий жизненное кредо камандарма, так сказать, ландшафт его души. Когда в сорок восьмом Олешев с женою и ребятишками прибыл на Чукотку, в окрестностях аборигенного стойбища Сиренеки уже стояли палатки и каркасно-насыпные бараки, в которых размещался личный состав армии. Начальник тыла подготовил для командующего роскошный по местным меркам особняк. Рубленный. На фундаменте. Двенадцать комнат. Кухня. Прихожая. Подсобные помещения…
Командующий бегло осмотрел будущее свое жилье. - Так точно, товарищ генерал. Построили. В первую очередь. - Очень хорошо! Так и надо – в первую очередь… Покажите, пожалуйста, школу. Надо взглянуть.
Начальник тыла замялся: - Какие еще могут быть окраины? Сам поселочек-то с пятачок ростом. Едем! Минут через пять «Виллис» командующего остановился возле барака. Строение мрачное. Даже с виду – сырое. Промозглое… - И это – школа? - На первых порах только, товарищ командующий. Временно разместим. Построим новую школу. Брошу все силы… - Не надо напрягать себя, полковник. Потрудитесь подыскать для моей семьи обыкновенный дом. Комнаты три. Можно четыре. Устроюсь не хуже других. А тот особняк отдайте детишкам. Пусть сядут за парты в тепле и в комфорте… 14-ая армия для поселка Провидения стала основным градообразующим фактором. В сорок шестом здесь на месте комендатуры развернулся Чукотский пограничный отряд, ядром которого стал 33-ий пограничный Кенигсбергский ордена Красной звезды полк по охране тыла, действовавший в Прибалтике и в Маньчжурии, переброшенный на Крайний Север. С пограничниками, с которыми прошли дорогами войны сотни километров, армейцы Четырнадцатой, сами в большинстве – бывшие пограничники поддерживали самые дружеские отношения. Командарм поощрял художественную самодеятельность военнослужащих, поддерживал спортсменов и физкультурников. В поселке часто устраивались состязания между товарищами по оружию, несущими службу в суровом краю. В те годы, кстати, родилась в поселке Провидения традиция летнего слалома на снежниках по склонам сопок, сохранившаяся и по сей день… «Армию вторжения» развернули на Чукотке в трудные для страны годы. Возьмем для примера такой малоизвестный факт. В сентябре сорок пятого, когда в Токио едва только успели просохнуть бокалы, из коих пили шампанское победители во Второй Мировой, на Камчатке наш пограничный катер, патрулировавший акваторию возле восточного побережья, в районе мыса Сердце-Камень подвергся нападению с воздуха со стороны неизвестного самолета без опознавательных знаков. По силуэту самолет, однако, сильно напоминал четырехмоторную «Летающую крепость». Аляска и Алеуты – рядом. Нетрудно догадаться, откуда прилетела хищная птица… В неравном бою пограничники истекли кровью, но сумели огнем крупнокалиберных пулеметов задымить один из движков «Летающей крепости». Самолет отвалил и «ушел в сторону моря»… На Чукотке, рядом с Аляской, где американцы успели развернуть сильную и разветвленную сеть военной инфраструктуры, был необходим весомый кулак против могущих быть возникшими здесь американских угроз. К тому же очень скоро началась Корейская война… Уже после того, как был написан этот очерк, по центральному телевидению выступил генерал-лейтенант авиации в отставке Виктор Михайлович Лавский, председатель Ассоциации советских добровольцев – участников гражданской войны в Испании. Сражался против узурпатора каудильо Франко. В Великую Отечественную воевал штурманом авиаполка. После войны – главный штурман ВВС. Виктор Михайлович приоткрыл на голубом экране завесу еще над одной – до недавнего времени засекреченной страницей своей биографии. Он был заместителем командарма генерал-лейтенанта Олешева по ВВС. В условиях Севера, где коммуникации растянуты и, фактически, стремятся к бесконечности, лишены на местности протяженных объектов инфраструктуры (железнодорожных магистралей, обустроенных дорог, а водные пути на большую часть года покрываются льдом), авиация и в наши дни остается главным фактором транспортного обеспечения службы войск. Тем более усугублялась роль военной авиации на Чукотке и вблизи нее в 40 - 50-е годы. Генерал Лавский рассказал о том, что в зоне ответственности 14-й особой армии было развернуто свыше пятидесяти полевых аэродромов. Эти площадки, в случае возникновения особых обстоятельств, вполне пригодились бы и в качестве баз подскока для нанесения ударов по агрессору. В последние годы жизни Олешев служил замом командующего Киевского и Прибалтийского военных округов. Он стоял в непрерывном строю пятьдесят один год…
Виктор Унин, |
