Бесёнок под сердцем, или Огни Питера
 |
Фантастические сны в послеоперационный период Все, кого завтра-послезавтра выпишут из приютившей нас "пятизвездочной" клиники, собираются на заключительное занятие в свободную смотровую. Кристина, врач-методист, невысокая стройная брюнетка, одета в белый брючный костюмчик медперсонала, терпеливо ожидает, пока все займут места на диванчиках. В течение последних пяти дней именно она терпеливо учила нас ходить, эта молодая женщина с умным взглядом карих глаз, вежливая, выдержанная. Поднимала нас, выгоняла в коридор, выслушивая упреки, а вслед за ними шутки и анекдоты. Кристина, сидя на больничной койке боком ко мне, болтает ножкой в стильных белых спортивных тапочках. Чуть покачивается бедро в плотно облегающих брюках. Линия стрижки, оставляя шейку открытой от затылка, по косой линии опускает волосы немного ниже лица. Кажется, у Кристины чуть вздернутый носик. От веселого соседа по палате, предвкушающего расставание с образом молодого "калеки", знаю, что "Кристинка" разведена и что у нее двое детишек… Кристина, рассказав обо всем, с чем может столкнуться каждый из нас после выписки, завершая сеанс, предлагает записать на обороте своих методичек номера телефонов лечащих врачей и начинает диктовать. Похожая запись у меня уже есть, а потому жду окончания процедуры, но как только больные, выходя, засуетились, спохватился – дополнительный номер не станет лишним. Подхожу и, назвав фамилию врача, передаю свою брошюру. Кристина записывает сиреневым маркером номер телефона ординаторской и добавляет ниже свой на тот случай, если у меня вдруг возникнут вопросы и к ней. Маршрут из Питера домой на заднем сидении авто оказался не столь утомительным. За окном Ленинградка шумит моторами, рваным ветром и слякотью асфальта. Тихая музыка в салоне, можно дремать или, не спеша, выгружать из памяти и листать картинки... Вспомнил, как перехватил задумчивый взгляд Кристины. Как она сразу же торопливо присела рядом и стала показывать правильный шаг, поддерживая и направляя мою ногу своими руками: – Михаил, Вы для чего делали операцию? Ну, смелее, сгибайте... Вперед… Нужно наступать и давать небольшую нагрузку. А теперь так... Видите, получается. И я за Вас рада. Интересная, привлекательная молодая женщина... Первые два месяца – дома. За все это время на сиреневые номера телефонов обратил внимание и задумался через месяц, когда на виду оказалась та методичка. Телефон Кристины оказался мобильным, я набрал его номер и отправил СМС со ссылкой на сайт, где были выложены мои записи. В прошлом году, отдавая дань предкам, что помнил, сохранил для родных в текстах. В этом виде творчества видел себя человеком случайным, но неожиданно пришли добрые отзывы, в итоге победило тщеславие: прошел год и вышли "из-под пера" несколько рассказов и вторая повесть. Скоро мне повезло: часть рукописей была опубликована. Возникла потребность в читателях, ищешь их, зная уже, что обратная связь может оставить горький осадок. А если записи имеют отношение к тебе и твоим близким, то приходит тяжелая болезнь в хронической форме – переживание событий из прошлого, которые десятилетиями были сжаты в памяти в крошечный архив, и вот он оказался распакованным. * * * В конце декабря выхожу на работу. Пока был на больничном, у заказчика к моей части проекта накопился целый пакет предложений. После зимних каникул приступаю к подготовке командировки в Питер. Через неделю сажусь в "Сапсан". В Питере на вокзале захожу в метро, встаю на эскалатор, спускаюсь, взгляд вяло переключается с перил на рекламные щиты, табло, встречный поток пассажиров. Вдруг издалека по каким-то признакам выделяю женское лицо. Маловероятно здесь встретить знакомого, а потому не возникает никакого напряжения, вновь "ушел в себя, меня там ждали", взгляд, забыв, оставил прикрепленным к незнакомке. Но эта женщина тоже смотрит в мою сторону, и выражение ее лица не кажется праздным! Первой узнала она, через мгновение по ее вспыхнувшим глазам и ожившей мимике – я. Выпрямился, показываю жестами, что как только спущусь, то поднимусь наверх, и успеваю заметить согласие в ее улыбке и глазах. Обленившиеся мысли проснулись и завозились, потягиваясь, заканючили: "Что ты затеваешь? Тебе это надо? Давай в гостиницу отдыхать!" Кристина ожидает у эскалатора, прислонившись к стене. Полупальто, пояс, красивый шарф, кепи, тонкой кожи ботфорты и сумочка. Цвета – черный, серый различных оттенков, бордовый, белый. С проявлением галантности я опоздал, и первые слова были ее: – Здравствуйте, Михаил! Я – Кристина. Мне осталось только произнести ответное приветствие, добавить, мол, помню и на автомате сделать комплемент. Кристина приветливо улыбается. Меня это настораживает, т.к. не являюсь мужчиной, избалованным скорым проявлением женского внимания. Замечаю легкую нервозность, которая не бросается в глаза: плечиком дернет, на ножке переступит, рукой до лица дотронется, под ноги или в сторону посмотрит. Вновь опережая меня, заговорила быстро: – По ссылке я прочитала почти все. Представьте, сегодня не осталось в моем окружении знакомого, которого я знала бы лучше, чем вас… Кроме детей своих, конечно же!.. Как хорошо, что я вас встретила – смотрю, навстречу спускается близкий, простите, знакомый мне человек... Я так завидую тому, что вы жили в то время. Вы все – совершенно другие люди!.. Извините, может, я некстати? Здорово – попала в самое яблочко! От сказанного по голове побежали горячие колики. В "том времени" за день могу побывать не раз – это часть того самого распакованного архива. Как только справился с коротким шоком, вижу – Кристина, крайне приблизившись, вот уже несколько секунд заглядывает в мои глаза и, замерев, ожидает ответ на свой вопрос. Точка, на которой остановился ее взор, находится глубоко внутри меня, а там, согласитесь, можно встретить только серое вещество и ничего более… Замечаю, что начинаю стремительно входить в состояние юношеской стеснительности, что Кристина "чертовски" привлекательна и не только я так думаю. Вспомнил вопрос, извинился, посмотрел на часы и объявил, что у меня остается около часа на выкуп брони в гостинице. Поднимаю голову и вновь попадаю в плен ее темных глаз… – Успеешь? Простите, успеваешь? Черт, простите!… Успеваете? – Кристина, успеваю. Давайте на "ты", хорошо! – Согласна! С ней явно что-то происходит. Предлагаю связаться завтра после шестнадцати, и предупреждаю, что в этот момент могу быть за пределами Питера и где именно: – У меня здесь никого, значит, после работы будет уйма времени. Погуляем, поболтаем. Познакомишь поближе с Питером. А я расскажу про наше время. Зачем я это сделал? Оставив вещи в номере, возвращаюсь в "Перекресток", закупаю все, что завтра может оказаться не лишним, если не завтра, – то до отъезда. Возвращаюсь заснеженным парком. Есть время для раздумий... Ведь что-то же произошло. Моделирую разные ситуации, доводя каждую до состояния носителя некой беды, столкнувшись с которой, Кристина нуждается в помощи. Могу предположить, что ей необходимо общение и появление нечужого ей человека – выход, пусть на время... Что-то я накрутил слишком. Ну, ладно, в любом случае мне завтра следует быть внимательным, а главное – не обидеть. * * * Мой первый рабочий день на предприятии подошел к концу. Вышел на улицу. Мороз слабенький, на воротник ложатся снежинки, дышится легко. Вдруг под курткой слышу звонок, а с ним приходит понимание того, что мобильный весь день пролежал в ее кармане в гардеробе! Подношу к лицу, замечаю время 16-10 и имя звонившего. Полетели торопливые извинения, скоро понял, что спешить не надо, что встретимся на Васильевском Острове через полтора часа. Кружится невесомый снег. На переходе замечаю Кристину. Подходит, пританцовывая: – Привет! – и, круто развернувшись, подхватывает меня под руку, и вот мы, уже не спеша, двинулись по Среднему проспекту, про себя отметил, в сторону кафе "Алиса". – Я говорила, что у меня вопросов куча. А вот тебе, догадываюсь, не терпится самому задать, да? – и Кристина нетерпеливо теребит меня за локоть. Повернулся к ней, смог только улыбнуться, но чуть позже собрался и ответил: – Конечно, задам... Впереди "Алиса", зайдем? Кристина мило показала разочарование: – А я размечталась, что это будет от меня первый объект знакомства с городом. Большую часть пути молчим, поглядывая друг на друга, а когда проходили мимо освещенной витрины, Кристина неожиданно развернула нас к ней лицом: – Это зеркало. Мы – неплохая пара. Так могут думать мальчишки и девчонки, дяди и тети, которых мы встречаем. Другое им просто в голову не придет. Знаю, сколько тебе, но выглядишь ты намного моложе. Да, представь себе, не смейся. Смотри-смотри, нет, не на меня… А я за прошедший год постарела на целых пять лет. Весна и лето, осень – одни нервотрепки. Спасибо маме, иначе детишек запустила бы. У меня их двое: Дашеньке – четырнадцать, Даниле – двенадцать… Ах, зна-а-аешь?... Ага, "морячок" сказал. Это тот, что в тельняшке, любитель старых анекдотов? Ладно, проехали… Отвернись, на меня не надо смотреть, туда смотри, не отвлекайся. Видишь – там мы, совсем молодые, разница всего десять лет! Оба рассмеялись, неожиданно Кристина положила руки мне на плечи и быстро поцеловала, медленно отвела голову назад, по-детски пожаловалась: – Колются. А теперь ты… А так лучше, не колются, а еще разик… – Кристина, пожалуйста, давай не станем делать это у каждой витрины. – Нет, будем: я тороплюсь, – и она отшатнулась, взгляд на мгновение стал холодным, но тут же прежним, ласковым. – Не обращай внимания, сорвалось. Еще прошли немного по проспекту и снова Кристина, дернув за рукав, развернула меня к себе лицом и медленно подула в глаза, капризно спросила: – Ну, что с тобой? – и, не ожидая ответа, пока на переходе не погас "зеленый", потянула на ту сторону перекрестка в кафе под маркизой. Дальний столик в первом зале у окна оказался свободен. Кристина присела, я собрался идти делать заказ: – Не против: бризоли с белым соусом? К нему подойдет бокал пива, или возьмем красного, по глоточку минеральной и кофе? Кристина с прямой спинкой и ладошками между коленок бодро уточнила: – Или! – оглядела зал, подчиняя движение головы и бровей ритму какой-то своей внутренней мелодии, и добавила: – И ты, оказывается, бываешь здесь... Вернулся, сел напротив. Пока готовятся бризоли, музыкальные колонки предложили нам еще раз пережить с героем его историю с вопросом: "Ты помнишь чартер на Ганновер?" и, конечно же, ее грустный финал: "…как заноза в горле, на шее цЕпочка твоя". Ловлю встречный взгляд, не отпускаю его и замечаю, как розовеют ее щеки. Пропадаю: нравится мне она! Кристина красиво встряхнула головой, не разорвав ни на мгновение тонкой нити, связывающей нас, ласково улыбнулась: – Уже восемнадцать, можешь закурить. – Знаю, но не могу представить себе кабаком это уютно место. И ты – рядом. – Спасибо! Тебе трудно со мной. Почему? Хотелось, чтоб скоро прошло, – и провела пальцем по моей руке. – Не скрою, – робею. Пройдет, бывало так. Например, мешает мне жутко, когда оцениваю, что я – кавалер несостоятельный. – Ну, Михаил, с выводом ты явно торопишься. – Несостоятельность, уточню – не мобилен, авто нет, снять квартирку для свиданий не имею возможности, стоит прибавить сюда удаленность мест проживания. – Смотри сюда, у меня нет клыков ни с этой стороны, смотри, ни с этой, значит, я не вампир. Других угроз я не могу нести. – Кристина, ты очень мила! За тебя, за встречу! – Нет, за нас и за знако-о-омство!.. Михаил, повторю и больше не буду: ты для меня открытая книга, конечно, если ты не лукавил в своих записях. Мне известно наперед, что подумаешь, скажешь, как поведешь. Со стороны ты угрюм, у тебя свой мир, допускаешь в него не всех. Я же давно знакома с тобой! А ты не знал? Мы вместе в солдатском клубе смотрели "Летят журавли", и это я пряталась за скамеечкой в кустах сирени с прирученным соловьем, когда ты миловался со Светкой. Так же, как ты, я испытывала боль за детдомовских детишек и ветеранов… "Морячок", наверное, сказал тебе, что я разведена? – Да. И еще то, что ты, "Кристинка", дала ему свой номер телефона. Еще какую-то чушь, но мне тогда было все равно, а потому всего не помню. Мы с третьим шутили в его палате, и Андрей стал подыгрывать, было весело, он мог что-нибудь наболтать, ну, не помню. – Тебе я тоже телефон оставила… Нет, не разведена. Супруг мой – бандит, давно в бегах. Продал здесь все, что смог, бросил нас, воспользовался моей фамилией, скрывается за границей. Осталась нам только квартирка недалеко от Лиговского. Связи с ним и помощи практически нет. И родных нет, только их могилы и кровь, друзей теряю, все время – детям. – Что здесь значит – кровь? – Один дед погиб на Синявинских высотах, ходим к нему на Братскую могилу. Другой воевал на Карельском перешейке, вернулся, похоронен в пригороде. Много родных на Пискаревском.… – А вот и бризоли! Спасибо! – Ах, как роскошно! Спасибо, девочки... Михаил, знаю, что мужчины любят, когда их балуют, но я тебе ни крошки не оставлю, не рассчитывай. – Буду только рад! – Ты много пишешь о прыжках с парашютом. Не жалеешь, что бросил? – Жалел, но так надо было, не мой путь. Снятся все реже и реже, да. Уверен, что и сегодня показал бы неплохой результат. То была не экзотика, то была работа и счастливая юность! Благодарен Союзу, что имел возможность заниматься этим видом спорта, что был не раз делегирован на разные соревнования, и успех был, но травмы и прочее. Пришлось прекратить. Кристина, твоя квартира далеко от Обводного канала? – Нет, рядом, а что? – Выходит, мы – соседи. Рванем ко мне в гости! – Рванем, но прежде – кофе… Поднимаемся из метро на Пушкинской и, обнявшись и пряча лица от снега, идем навстречу ветру. Сворачиваем, идем парком. – Тебе нравится Петер? А какое было первое впечатление? – Я не сказал бы, что "Ах!". Буднично, суета на Невском. От посещения музеев до сих пор затхлый осадок, особенно от Морского. Импрессионисты и английский портрет – блеск! Например, полотно конца 18-го, начала 19-го: свежий ветер треплет женские волосы, это в таком контрасте с другими произведениями той эпохи. Повезло увидеть коллекцию Прадо: руки и глаза Слепого Органиста, Караваджо и его Давид – необычно, сильно. А Ростральные колонны – облупившейся коридор коммуналки, скрученный в трубочку, зачем-то наверху антенны, прожекторы, а носы кораблей, как приложение рук Церетели. – Ты не все видел. – Вспомнил: в Петергофе ахнул. Мы подходили Верхним парком к правому фасаду дворца. Середина октября, раннее утро, низкое солнце светило нам в спину. Представь, золото на куполах буквально бушевало, слепило нам глаза. Летом в сезон в этот час эффекта не будет никакого. Чтоб увидеть, как мы, надо вставать в четыре утра, какой турист оторвет голову от подушки. – Как хорошо летом… Через пятнадцать минут открываем дверь в номер. Помог снять верхнюю одежду, смеясь, освободились от сапожек. Проходим в комнату. – Думаю, ты быстро освоишься, а мне на домашние хлопоты будет достаточно пяти минут. – Освоюсь. Здесь, как теперь говорят, – дружественный интерфейс. Открываю окно, включаю бра, телевизор, прогоняю каналы до первого бестолкового. Выключаю верхний свет, приношу фрукты, шоколад, орешки, наливаю вино. Появляется Кристина, а за ней, выглядывая и прячась, тонкий интимный аромат. На Кристине белая блузка, жилетка, клетчатая юбочка. – Мне удобно без тапочек. Как дома. Присяду здесь, можно? – Ну что ты, конечно, можно! Дай свои ножки. Это шерстяные носки, чистые, беленькие, тебе будет уютно. – Спасибо, сядешь рядом? – Сяду, а сейчас, нет, извини, хочется видеть тебя – у нас осталось немного времени поговорить. На, возьми плед, а я окно закрою. – Глупенький, будет и поговорить. Меня отсюда теперь никто не выгонит… Кристина сидит на диване, подобрав под себя ноги. Присел на ковер перед ней, кладу руку на бедро, она ловит ее и перекладывает себе на плечо, ближе к шее. Я приподнимаюсь и присаживаюсь рядом, обнимаю ее. Сознание еще цепляется за реальность и подсказывает, что я на пороге нового, в котором буду желать принадлежать ей и чтобы она принадлежала мне, и что за этим порогом во все времена искусно пряталась тревога. Но мир уже стал иным: он – ее бездонные глаза. Кристина медленно опускает ресницы и отклоняет голову в сторону и назад, и я целую ее живые губы. Закружилась голова, на сердце так сладко, оно млеет, тает – сказка… Рядом женщина, которая мне доверилась, которая желает близости со мной. Она дарит мне чувство благодарности к ней и ощущение моего собственного достоинства, гордости… – Миша! Мы уже… Мы могли бы… Подожди, я скажу… – Знаю, ты скажешь, что мы уже взрослые люди и так далее. Дай еще две минуты, позволь продлить. Мне будто двадцать лет, когда еще… Резко встаю, беру кресло, подвожу и разворачиваю его к телевизору: – Пересядь, пожалуйста. Я на пять минут оставлю тебя… Кристина ныряет под одеяло. И тут же в комнате все закрутилось! Через минуту одеяло и одна подушка оказываются на полу – с ними нам тесно. Все внимание – Кристине, но себе оставляю слишком много, а это мешает – скован, постоянно оцениваю свои действия и ее реакцию. Постепенно игры выравниваются, чувствую, что у меня получается, что доставляю приятное. А вот меня уже и затрясло! Кристина тоже задыхается, вся горит. О-о-о! С этой секунды – мы вместе, мы одно целое. Не умолкая, несу всякую чушь о чуде, о счастье, о небесах... Вижу, как раскачиваются за окном огни вечернего Питера. Передо мной Кристина сжимает в зубах край пододеяльника, бегло, короткими циклами смотрит перед собой, закрывает глаза, смотрит, закрывает, сопит, задыхаясь… Целую и покусываю ее колени, сближаю их, развожу… По Кристине пошла дрожь, судороги, она готова вырваться, стон… Радуюсь, как ребенок, – пять с плюсом, теперь я свободен! Огни Питера взлетели и перевернулись раз… второй… третий… Упал… Через полминуты полез искать ее ушко, целую в губы, отклик восхитительный, целую глазки, а в них и на висках – слезы… – Как ты говорил, уходя от Светки: "сдуваюсь", апатия? – Нет, – "гасну"… – Я буду собираться. Что у тебя завтра? – Утром – бассейн, вечером – стулья. – Какие стулья? А... вспомнила – Мечников, а в твоих фантазиях – я. – Печников, монтер из театра. Как смешно. – Отвернись, я оденусь. – Не могу, но и ты не уходи, пожалуйста… Любуюсь тобой – ты нежная и удивительная… – Пожалуйста, застегни… Не надо, поздно уже… Расслабься, кого ждем!? Одевайся, идем, покажу, где мы живем… Вышли на ветер. На набережной канала Кристина обернулась и показала, чтоб запомнил, откуда мы вышли, затем – вперед на дома, "куда идем мы с Пятачком", и на вышку с красными огнями как главный ориентир, торчащий за теми домами. Немного погодя прошли под аркой в питерский дворик. – Я – на четвертый. Видишь, окно справа, как войду, помашу. Ну, до завтра. Звони, как определишься. Чуть приподнявшись на носочках, повернулась, взвизгнул снежок под сапожками, дошла до двери и сразу же – назад. Вздохнула, прикрыла глаза и поцеловала точно так, как у витрины на Среднем. Спустя две минуты, прижавшись к стеклу, помахала в темноту. * * * Завершился второй день работы на предприятии. Договорились: поднимусь из метро "Гостиный Двор" и пойду правой стороной по направлению к Адмиралтейству, а Кристина – навстречу. Предупредила, что будет в светлом сером пальто елочкой. А вот и она. Увидела и, угрожая столкнуть с пути, остановилась в десяти сантиметрах, а ее живые темные глаза – в глаза, от чего внутри стало по-настоящему тепло. Она, точно – озорной бесенок. Идем к началу Невского, заходим в кафе. Берем баварские сосиски с кетчупом ей, с европейской горчицей – мне, а к ним – по бокалу немецкого светлого пива. – У меня прекрасное настроение. А что небо хмурится, то оно сделать ничего плохого мне не сможет, хоть разразись гром, хоть буря! – А я без зонта. Пока гром не грянул, отчитаюсь: завтра после обеда – выходной, но послезавтра, в субботу – домой, увы! – Причем здесь зонт! Почему послезавтра? Ах, да! Сегодня же четверг, а завтра последняя пятница... Послушай, почему у тебя так мудро выстроено: крылатый муравей, разные миры, оглянуться успел, не успел? Красиво, конечно. – Когда написал, вспомнил про муравья на полу в метро, что не захотел быть свидетелем неизбежной катастрофы, отвернулся. Следом – о том, что мало знаем друг о друге, не храним память, что теряем связи между поколениями, а это может привести к потере чувства долга перед Родиной и предками… И последнее – это когда бывал повод поднять бокал в память об ушедших родных, начинал рассказывать что-нибудь из их жизни, супруга нет-нет да подскажет: тебя, мол, уже никто не слушает. А позже предложила: запиши, а то уйдешь из жизни и это – за тобой вслед... Кристина, надо было предупредить, подготовился бы. – Молодец супруга, спасибо ей. – Да, я это ей говорил, говорю, и ценю ее... Признаюсь, о предках написано не все искренне. Когда ушел из жизни отец, я попросил у него прощение за свою скрытность – он тридцать лет не догадывался, что мне была известна… – Помолчи. Мне тоже не следует знать, храни эту тайну и унеси с собой… За изголовьем в окне – знакомые разноцветные огни вечернего Питера, но все, что я могу воспринимать, находится передо мной, от него восходит и обтекает меня горячая волна возбуждения… Удары моего сердца рвутся на волю и слышны нам обоим. Дышать больше нечем… Дрожь, рычание, судороги… Несколько раз огни Питера взлетели и перевернулись… В старом дворике дождался, когда Кристина мне помашет в окно, ответил и нырнул под арку. Улыбаясь, дошел до того места, где следует поворачивать к гостинице. И вот здесь задумался всерьез: "А что меня или нас ждет там, впереди? Ясно, я – носитель ярких рельефных чувств, но что они? Любовь? Долой: причин много. Мне хорошо, и боюсь потерять это хорошее – это ближе и угроза есть. У нас нет будущего! Вот оно!.. Еще одно испытание до конца дней. А может, наплевать на все?" * * * Последняя пятница. Прогуливаясь по Адмиралтейской набережной, остановились напротив "Кронверка". Обнял Кристину, она положила мне голову на плечо, прижалась щекой и смотрит в сторону Дворцового моста, я лицом к Неве – на Заячий остров. – Миш, ты хочешь что-то сказать мне? – Подожди, соберусь… – Когда не станет меня, ты тоже будешь молчать? – Что значит "не станет"? – Ну, например, исчезну из твоей жизни... – Да, буду… Кристина отстранилась, посмотрела на меня сбоку, достала платочек, прикоснулась к моим глазам. У меня задрожала картинка. Держись, черт побери!… – А я знаю, что ты думаешь, ты заладил одно: "Нет будущего, нет будущего…". А я вот что скажу! Кристина отошла, сделала на тонкой снежной порошке несколько маленьких кружков, остановилась, задумавшись, широко поставила ноги, подняла руки, за ними лицо… Постояла, разрушила вдруг свою инсталляцию, встряхнулась, вновь собралась в тонкое деревце, кулачки – к подбородку, глаза вверх и проговорила скороговоркой: – Спасибо Тебе, что у меня есть эти три дня! Положила руку на мое плечо, дав знать, что это не все. Подошла ближе и, глядя в глаза, прошептала: – Спасибо... Пошли быстрее. Сначала до Сенной, а там посмотрим... Отвернулась, но я услышал, как прошептала: "Какая я тварь, мразь последняя…" Остановился, потянул на себя: "О чем ты?", на что Кристина нервно: "Потом, все потом. Газ не выключила. Не тормози!" Не задерживаясь, пролетели мимо Исакия, Николая Первого, на каком-то канале нашли чистую скамеечку. – Ноге должно быть больно? – Ты милого узнала по походке. – Михаил, не перебивай, мне трудно… Уже долго я одна, без друзей и подруг. Меня ожидают перемены, рано говорить о них. Нужен, мне нужен близкий человек. Вся высохла, а здесь ты – это находка! – Все-таки ты – вампир. – Не злись, пожалуйста. Вижу, заводишься... Слушай дальше. Но я не ожидала, что тебе станет так больно. Я оказалась банальной эгоисткой, последней гадиной!... Это, пожалуй, все… Извини, но, согласись, пережить расставание теперь тебе будет легче. И древним философам нос утер: еще раз окунулся в знакомый омут. И народная мудрость удовлетворена: "седина в бороду – бес в ребро". Два – в одном! – Мы должны скоро расстаться? – Не миновать… Но около месяца еще есть. – Ладно, могу проводить тебя домой… или куда скажешь. Пойдем? – Нет, нет! Сядь, подожди, дай еще сказать, подумаю только… Кристина рывком приблизилась сбоку, приподняв одну ножку на скамейку, закинула руку мне на другое плечо и замерла в позе "Роденовского поцелуя", прижавшись и уткнув лицо в мой воротник. Сидим в этой позе долго, очень долго. Чувствую, закопошилась, поднимает лицо, я вздрогнул – у нее ресницы, как осенью на болоте круговые паутинки, обвешанные крупными бриллиантами росы, и губы прошептали: "Я люблю тебя", снова уткнулась, а немного позже: "Ты простил?" Огни Питера были послушны как никогда и вновь взлетали… Лежу на спине, возвращается Кристина, падает на кровать и вытягивается справа рядом, лицо кладет на мое плечо, смотрит. – Супруг воспользовался твоей фамилией. Как? – А так! Привстает, не щадя, больно упирается кулачками в грудь, переносит правую ногу через меня и встает на колени. Она, прекрасный бесенок, раскрылась вся! Черные волосы обрамляют милое лицо, тянутся ко мне, темные бездонные глаза блестят, раскачивается на цепочке золотой крестик. – Ты спрашивал… М-м-м-м… Все просто… У-у-у, ах!.. Подожди… Он под моей фамилией бежал в Израиль. – Не понял… Бог с ним… – Нет, ты должен знать: я – еврейка, крещеная, как и все мои предки... Всё, проехали… Ах! М-м-м-м… у-у… – Кристина-джан, я Вам одну умную вещь скажу, только Вы не обижайтесь. – Меня уже мало, Ларису Ивановну захотел, шалунишка? – Джанечка!... – Я не Бэла, а Светка тебе просто польстила. – Ладно, хотел бы тебе пересказать слова из одного эпиграфа, встретил его давно в одном из первых выпусков журнала "Родина". Это диалог в форме "вопрос-ответ". – Я готова, отвечу на любой. – Тебе вопросов я задавать не буду, ты не поняла. Слушай: "– Что такое литовец? – Национальность. – Что такое еврей? – Клеймо! – Что такое русский? – Судьба…" Долго молчим. Кристина приближается и, как шатром, накрывает мое лицо своими волосами: – Какие мы с тобой несчастные, без национальности, люди непонятного мира… Стараясь идти в ногу, обнявшись и поддерживая равновесие, бредем зигзагом от одного поребрика к другому. В морозной тишине улетает вдаль из-под ног звенящий скрип вечернего снега. – Ты ведь охоту любишь, правда? Но приходится и птичек, и зверушек убивать, верно? – Мы не произносим этого слова, говорим – добыл, взял, подстрелил, но в твоем вопросе истина. Я с детства мечтал заниматься охотой – книги и прочее. Выйти на эту тропу смог, когда отец свой наградной "Зауэр" подарил, а было мне около сорока. Гигантская дыра в досуге заполнилась до краев, стал открывать для себя новую жизнь... Однажды во вторую осень обходил заячьи места. Вдруг рядом что-то бурое выскочило и помчалось влево. Навскидку выстрелил. Вижу, на меже лежит заяц, дышит тяжело, кончик носа выдвинулся и ритмично так распахнется, сожмется... Во мне обвал: ты хотел этого, смотри и знай, тебе самому приводить к концу. Голову поднял к небу, сердце как закричит: "Помоги мне!" Сойти с места и приблизиться не мог долго. После этого месяца два болела душа, на службе ветеран-охотник успокаивал: "Ты должен был знать и быть готовым к тому, что охота – это кровь". И представь, привык потихоньку. Просто среди нас есть люди с сильным природным инстинктом охотника. Вот скажи: Пушкин, Тургенев, Некрасов, Аксаков, Толстой, они были злыми демонами, не любили природу? Благодаря им мы, городские, знаем и любим ее… Кристина, в этом вопросе – одни противоречия. Приз, добыча желанны, азарт велик… Но когда передо мной оказывается подранок, тогда-то и смотрю на себя как на скотину. – Миша, когда в следующий раз поднимешь ружье, ты спроси себя, то не душа ли Кристины. – Не говори так, раньше моя душа переселится в жертву. – Как знать… Ну, вот и пришли, милый. Когда мне тебя ждать? – Через две недели. До свидания, сладкий бесенок. – Пока-пока, дорогой. Я так рада, что мы снова дружим домами! * * * Через десять дней знаю дату, когда выезжать в Питер. Договариваемся с Кристиной, что сразу свяжусь с ней. Звоню с перрона... Жаль, но мы не сможем увидеться даже завтра – она больна. На следующий день, возвращаясь с предприятия, захожу в "Перекресток", что-то упаковываю, выхожу, здесь же заворачиваю в кафе, присаживаюсь у стойки, заказываю сто пятьдесят украинской перцовой и жареный арахис. Смотрю на себя со стороны и оттуда же ругаю и обзываю, используя только одно слово, в промежутках с нежностью вспоминаю Кристину. Еще глоточек и – в номер. Звонит телефон, копаюсь, достаю – она! – Куда ты пропал! Я уже целых пять минут жду тебя в холле! Сколько можно, давай быстрее! Собрался, выскочил, вернулся, стянул со стойки кепку и скорым шагом – к ней! Кристина стоит у входа, улыбается издалека, постукивает каблучками, не может стоять на месте, но ждет, когда поднимусь по ступеням. "Привет! – Привет!", знакомый запах, прохладные нежные щеки, те же глаза. – Послушай, дружок, а ты – пьяненький! – Нет, ни капли, это опьянение от встречи! Ладно, сдаюсь. Представь, на Пушкинской выхожу – активисты в украинских национальных костюмах предлагают всем попробовать свой напиток и всего-то пятьдесят граммов. – Пятьюдесятью не пахнет. – Да, и я не поверил, еще раз обошел метро, зашел, вы-хо-жу-у... Чудеса – опять предлагают. Ну, думаю, колдовство, не иначе. Покурил, отдышался, еще раз зашел-вышел. Нет, все честно. Вот и набрались сто пятьдесят. Доза-то небольшая, скоро пройдет. Но для тебя я взял испанское. – Спасибо, а я была готова к тому, что ты мне "халяву" предложишь. Пить сегодня не будешь, буду одна, вот так-то! Дорогой, пошутила, поцелуй меня... и я тебя... Здравствуй! Мой номер выше, вид лучше, обзор шире. Остальное, как прежде. Рассматриваю Кристину. – Девочка моя, ты похудела, или кажется мне. Телепрограмма занимает Кристину больше, чем разговор со мной, поэтому отвечает, не оборачиваясь: – Скоро лето, море, пляж, кораллы – я должна быть в форме. Обрати внимание – вот, подзагорела! Цвет тебе нравится? Очень удачный и к сумочке подходит... Надо поговорить! Присядь… Я все эти дни была в больнице и сегодня тоже. Мне проводили операцию по пересадке пола, то есть по изменению. Через три дня лечу в Израиль, прохожу ускоренную подготовку и как агент Мосад нелегально прибываю в Эмираты. Цель – в гареме султана раскрыть и ликвидировать китайского агента. – Не понял! Так ты была со мной мужчиной? – Михаил, не пей больше украинскую водку, козленочком станешь. А еще хвалят советскую разведшколу! Кругом установлены "жучки", поэтому все, что ты услышал – шиф-ров-ка! Надо было пропустить лишнее мимо ушей, запомнить главное, сжечь, пепел запить водой. А главное здесь – "через три дня лечу в Израиль". – Вот оно что! Как же все это не честно, что сегодня, сейчас – наши последние часы, минуты, и они уходят. Кристина, поверь, я не готов к этому, парализован, и моя воля, и мои чувства, язык еще немного в тонусе. – Милый, – это горькая правда. И мне, поверь, очень больно... больно, что сегодня последний наш день… Везет тебе – ты под наркозом… Налей мне вина, но себе половину… Кони рванули вскачь. Опять все оказалось на полу. Дрожь и стон, слезы, пока еще незаметные следы укусов и царапки. Огни Питера не подвели, но повели себя иначе: вспыхнули так, что пришлось зажмуриться, притухли, и так несколько раз! – Не двигайся, дай-ка осмотрю тебя. Этот шрам – Омск, да? Этот наш, а здесь – у тебя дома? А под коленкой, что это? – Перед самым уходом в СА на одной свадьбе была стычка с братом. Но он ни при чем, да и вообще, драться с братом – ни-ни! – А на голове есть? – Есть. Посмотри над ухом к темечку… – Откуда, приятель? В кабаке наскочил на граненую бутылку из-под Текилы? – Рана штыком, ваше превосходительство, попомните, остался во фронте! – Ах-ах! Опять цитата? А все же? – Грабителей ловил… Да честно же! Но получил не от них. Сорвался с обрыва на строительный мусор: бетон, арматура... Эй, тебя опять потянуло вниз, герой лондонского дна?..... С гордостью и благодарностью смотрю на огни спящего Питера: снова не подвели. Они – мои друзья... Тишина, только убаюкивающий ход гостиничных часов. Глаза Кристины закрыты, дыхание не слышно. Чувствую грудью слабые ритмичные удары ее сердца. Оно совсем рядом с моим, которое, обгоняя то милое, учащенно шумит в ушах. Что же произошло? Она знает все, я же – почти ничего. Что ждет нас? Скорее, меня и ее, потому что нас, судя по всему, уже никогда не будет. А мне останется только в паузах вспоминать Кристину и каждый раз испытывать боль, переходящую в злость. Но вот она открыла глаза. – Кристина, душа моя, хоть каплю влаги! Поделись из своего бокала, не хочется подниматься. – Нет, я не спала. Похоже, ты пришел в себя. Пожалуйста, только не все, тоже вставать не хочется. Но нет, встать придется!.. Кристина стоит у окна, смотрит на небо: – Иди ко мне. Пристраиваюсь рядом, обнимаю, прижимаюсь губами к шее. Кристина какое-то время в такт часам качает головой из стороны в сторону. – Вот здесь, видишь, как у чайки, два крыла. Это Кассиопея. В середине – звездочка, на ней буду жить я. – Это "гамма", но зачем мне знать это? Одна из давних знакомых поселилась на "альфе", а сигналов не подает. – Ну, то не моя история... А тебе надо запомнить, что моя недвижимость на "гамме", больше мне от тебя ничего не нужно... Я обиделась… На тебе нет крестика, ты не веришь в Бога? – Не верю, и это логично. Но это не значит, что отвергаю гуманистические ценности. В перестройку достал я Каутского… – В печку его! – Его книга – история возникновения христианства. Понял, что "свобода совести" давалась нам как непонятная догма. Не так давно, через дочь начал знакомиться с учением о Новом Человеке по книге Мориса Николла. Церковь, ее сказки, обряды – мишура, что главная цель учения Христа – человек образованный, способный познать истину… – …и то, что добро выше истины. Жаль, что впервые заговорили об этом, было бы интересно. Мы расстаемся, не в наших силах помешать. Когда уезжаешь? – Теперь уже завтра "Сапсаном" в тринадцать. В двух словах – тебя что заставляет? – Бандиту нужно строить карьеру. Семья, хотя бы на первых порах, должна быть с ним. Мама, дети – категорически против: ценят свои корни. Меня он шантажирует, лететь придется. – А ты уверена, что вернешься? Мне кажется, нет, не уверена. – Не будем думать о крайнем, будем думать о хорошем. Ладно, проехали. А то, что ты уезжаешь завтра – это к лучшему. Мама знает о тебе, заходи, будет рада познакомиться. Зовут Анна Игнатьевна, она немного постарше, поболтаете. Давай собираться: завтра утром должна быть в больнице… Прошел контроль, во втором вагоне бросил сумку на полку, на кресло – куртку и вышел на перрон. Хожу взад-вперед, вдруг сзади толчок и смех – она! Обнялись, замерли. А что скажешь? Любые слова – пустое. Объявили, что до отправления осталось три минуты. Убедил, что лучше, если провожу до пункта контроля, и мы пошли, держась за руки. Расцепились и, подпрыгивая чуть-чуть, Кристина бодро удаляется, проходит, не оглядываясь, вертушку. Вышла на свободу, остановилась, отошла к стене, заглянула в сумочку, прикоснулась к лицу, посмотрела в мою сторону, поднявшись на носочки, махнула рукой и исчезла. По мягкой бесконечной дорожке прошел от последнего вагона к своему. Сосед – крупный седой краснолицый мужчина, стараясь очень, освобождает мне пространство. Начинает разговор на английском. Угадываю значение сказанного им, он – значение собранного мною по крупицам. – Ваша дама очень красива. – Да, но мы больше не увидимся. – Почему? Кто виноват? – Внешние обстоятельства. – Я из Шотландии. Эдинбург, знаешь? Вижу, парень, тебе плохо. Выпить хочешь? Смотри, у меня есть! – Маловато на двоих. – Достанем другую... Как тебе эта? Пока попутчик искал стаканчики, я развернул крошечный пакет, что ее рука оставила в моей, и на ладонь змейкой вытекла золотая цепочка, а за ней крестик. Всё вместе как ключ к воспоминаниям об этом "чартере"... * * * Начало апреля. Это первая командировка в новой жизни. Перешел канал, приближаюсь к ее дворику. Поднимаюсь на четвертый этаж. Дверь открывается, передо мной очаровательная юная особа. – Добрый вечер, Даша, я – Михаил, мы с вашей мамой – друзья. – Добрый. Я знаю, заходите. Бабушка сейчас подойдет. Это вам, чтоб раздеться. В комнату пока нельзя, сейчас уберусь. На "уберусь" ушли секунды: что-то просто было убрано. Входит Анна Игнатьевна. Познакомились и по ее предложению перешли на "ты". – Мой сын – урод: в девяностые мы его упустили, в итоге вырос безжалостный бандит. – Как, Анна, Кристина не твоя дочь? – Славная девочка, она была мне самым близким человеком. Теперь вот ее детки… Она при мне никогда не была так счастлива. Это я про ваши дни… – Кристина может вернуться? – Нет... Тебе, Михаил, на этот случай письмо... Поделись, что там... – Ничего... только три слова: "Напиши обо мне". – Михаил, Кристины нет больше, она погибла в автокатастрофе в какой-то пустыне две недели назад. Пошла на это ради нас… Он нам всем угрожал, а теперь своими руками создал себе ореол вдовца. Чувствую – беда. Полез в карман брюк за платком, не могу вытащить, встал, запрокинув голову. – Что, Михаил, кровь? Возьми ватку. – Нет. Наконец достал, прижал ладонями, сел, не изменяя положения головы, через минуту-две снял. – Есть ее фотография? – Да... А где она, Дашенька? Поставь на место… На, Миша, выпей водочки… И я с тобой… На листе записал свой адрес и телефон. Попросил Анну Игнатьевну записать свои данные. Покопался в карманах, сходил в коридор, повозился в куртке, собрал стопочку купюр, положил на стол. – Анна, это я оставляю для детей. – Не смею тебя обидеть. – А этот пакетик мама просила передать Даше... Наступает завтра, и, наконец, я – дома. Ближе к девяти собираюсь прогулять нашего фоксика. Идем по его местам, нюхаем, ножку поднимаем. Ясная ночь. Но на небо за яблоневыми садами не гляжу, знаю, что меня там ждет. На душе скверно, мир опустел... Отошли от нашего квартала прилично, присаживаюсь на тумбу, поднимаю голову и смотрю на звезды. И искать не пришлось – впереди "гамма" в Кассиопее… Виктор Калинкин, г. Тверь декабрь 2011г. |
