Холостой маршрут
  |
Виктор Калинкин
Моей дочери Наталье как память о совместных прогулках
Возможно, и тебе не нравится одиночество на жесткой полке вагона, или в третьей электричке за день, или в выходные ненастные дни в часы ожидания возвращения домой близких, и прочее, прочее. Но есть одиночество, радостное для Аксакова, милое для меня – это время на охоте, медленно, но неумолимо идущей к завершению.
Ранним утром, оставив далеко позади железнодорожную станцию и раскладывая на траве снаряжение, начинаешь чувствовать себя свободным не только в выборе маршрута, собственных действий, но, главное, в выборе темы для раздумий или заветного окошка для погружения в свою память. Ты в ожидании новых интимных встреч с природой, c ее звуками и явлениями, ожидаешь приобретение новых оттенков в понимании сути вещей. Сама же дичь уходит на второй план, добыча ее – весьма редкая награда или приз за многие пройденные километры, за испытание себя в этом одиночестве.
Середина октября. Небо затянуло низкими убегающими облаками. Осень, не давая заснуть, стучит по подоконнику, напоминая о себе, либо посылает послушный ветер приносить и оставлять на стекле грустные извещения – желтые мокрые листья. Сегодня сошел с электрички, выбрав маршрут в глубине дикого леса на удалении 4-7 километров от железной дороги. Конечная точка маршрута на третьей станции позади меня. Всего по карте около 20 километров. На маршруте будут завалы и обширные низины, заполненные осенней водой, бобровые плотины, так что наберутся все 25-30. Вначале – полем. Пройдя половину, замечаю: над дальним лесом колышется, приближаясь, серая полоска – гуси… и вот они рядом! Летят невысоко, видимо, сядут здесь, знаю, потом к ним не подойти, да мне и не надо – желание услышать гусей уже исполнилось, и их тревожный осенний крик навсегда ляжет на сердце, как тонкая паутинка, легкой невыразимой тоской.
О птицах
Увидеть высокий полет больших птиц – не редкость. Но совсем по-иному и слышишь, и видишь, когда они летят низко, например, лебеди. От их близкого полета создается впечатление, что кто-то над ухом точит огромную косу: "Зум! - Зум! " И ворон, прервав, увидев человека, свой бреющий полет к тому месту, где прячешься ты, встанет на дыбы, его крылья издадут такой же звук и отбросят упругий ветер. Однажды меня у опушки обогнал ворон. От леса отделился сокол, догнал ворона и попытался его атаковать сверху. Ворон в полете перевернулся на спину и выставил лапы. Сокол отпрянул и повторил атаку, а ворон – свои действия в обороне. И все прекратилось! В другой раз держал на прицеле бегущего навстречу русака, а когда готов был выстрелить, на него вдруг упал ворон, я вздрогнул, дробь прошла стороной, а ворон и заяц исчезли каждый по-своему.
Утиная охота. Солнечным утром в начале сентября на карьерах брел по бровке. Деревца и мелкая поросль скрывали меня спереди, и именно с этой стороны неожиданно налетела большая стая журавлей из нескольких клиньев. Они или выбрали уже место для жировки, а потому снизились, или только взлетели с ближнего болота потревоженные. Проходили красивые птицы над самыми вершинами деревьев, казалось, видел перо у каждой. Их трубные гортанные оглушающие переговоры – совсем не то курлыканье, что доносится до нас с высокого неба. Вожак своего клина делал несколько взмахов и замирал, эстафету принимал второй, за ним – третий, и так до последнего. Когда последний взмахнул крыльями, лидер уже начинал гнать следующую волну. Поразило – ветви берез зашумели, нехотя закрутился легкий вихрь, подобный августовскому, а в душе моей: "Мне так свезло, так свезло!"
Еще не так давно по выходным я приходил затемно на пяточек, над которым, заметил, ранним утром на озимые пролетали тетерева. О приближении этой минуты сначала предупреждали карканьем вороны, затем должен был простучать дятел, после этого уже в любую секунду можно было увидеть или услышать стаю. В безветренную погоду обязательно выделишь среди других слабых звуков приближающееся гурканье, похожее на воркование. Петухи издают его, наверное, непроизвольно всякий раз при опускании крыльев. Пока сидел на бревне в окружении высокой, как камыш, травы, ко мне подлетела маленькая невесомая светло-серая птичка, у щеки уселась на прочный стебель, следом на стеблях и ветках пристроились другие. Птички, находясь в постоянном движении, разглядывали меня, тихо пересвистывались. Я прислонился спиной к стволу, повернул к ним голову и ничего не замечал вокруг. После того, как надо мной с шумом и свистом пронеслась стая, мне осталось только подняться и пойти гулять по полям.
Слабенький мороз, почти ноль, скучаю на номере между двух-, трехметровыми елками в надежде услышать приближение гона. Лениво рассматриваю крохотного комара, плавно кружащегося передо мной. Наверное, разгребая снег и утаптывая место, я потревожил его сон. И здесь я заметил клеста слева в метре от себя. Всё! Если тебе повезло, хочешь видеть – не шевелись! Так и стоял, задерживая взгляд на нем и изредка переводя на заячью тропу. А зеленый клёст увлеченно шнырял среди еловых лап, удовлетворяя свой интерес. Удивительно, эта птица с перекрещенными серповидными половинками клюва зимой в лесу выводит птенцов!
В боровом лесу на сосне ниже кроны или, как говорят, в полдерева боком ко мне сидела сова. Что-то подтолкнуло, подойди, посмотри, – ну и пошел по мягкому мху. Немного оставалось, когда она обратила на меня внимание… Я же повернулся к ней спиной и ушел, не оборачиваясь, чувствуя между лопаток слабое место. Ужасен был пронизывающий немигающий взгляд ее глаз в центре больших розеток, созданных перьевым обрамлением, и все это в оттенках темно-серого, мертвого.
Во время пожаров в июле 99-го приблизился к канаве, за которой продолжало все съедать ненасытное пламя. На подходе шумно упало дерево, быстро потеряв корни на торфяной почве. Неожиданно с противоположной стороны навстречу взлетела тетерка и скрылась рядом на моей стороне. А за ней канаву начинают перелетать покрытые пухом серо-желтые комочки на крохотных крылышках, усердно помогая себе в полете звуками "пи-пи" – чудо! Но почему в мою сторону? Ясно – в другой стороне огонь! Доживет ли поздний выводок до следующей весны?
* * *
Вхожу в лес, где утренний свет переходит в медленно тающие сумерки. Стараюсь двигаться от одного участка леса с хвойными деревьями до другого к заброшенной дороге, которая, петляя две третьих пути на восток, а затем, сворачивая к югу и снова на восток, приведет меня к большому полю в лесу. Слева, не всегда близко будет речка Терёбинка, справа, в двух-трех километрах просека, заблудиться невозможно. Почему от одного до другого? А иначе рано или поздно попадаешь в низины с "бредняком" и завалами. Весь будешь исхлёстан крапивой, ноги будут вязнуть в грязи и запутываться в ветвях, сзади за воротом и в сапогах накопятся хвоя и листья, а ружье будет постоянно сваливаться с плеча, и станешь плохо соображать: а где же дорога. Медленно иду, не останавливаюсь, прислушиваюсь, стараясь уловить пение рябчика – это звуки "ти-и", "тиу", "ти" в разных сочетаниях в зависимости от местности и пола. Его исполнение тянется секунд пять-семь, оно похоже на простуженное сиплое "пение" снегиря, но тоньше, выше. Услышу, выберу место и попробую подманить. Снимаю ружье с плеча – из-под завалов и елочек могут и рябчик шумно взлететь, и заяц выскочить, а с вершины дерева сорваться глухарь, с треском ломая сучья. Кроме того, на подходе заметил стаю тетеревов, поднявшихся из травы в этот лес покормиться почками на березах, а потом на самых прочных ветвях и сучьях, бормоча и хлопая крыльями, попетушиться перед курочками. Не хочу только столкнуться в лесу с лосем-быком или кабаном. Медведей грибники и скорая зима уже загнали в далекую и непроходимую крепь.
Разные встречи
Один незаметный человечек, дядя Петя, которого медики, взяв пункцию из позвоночника, сделали инвалидом, рассказывал о встрече с лосем. Собирали они с другом грибы и уже выходили из леса. Навстречу им бык, ведет себя агрессивно, копытами бьет. Грибники бегом и врассыпную. Дядя Петя быстро взлетел на дерево, друг побежал дальше. Бык остановился под деревом, шкура на нем дрожит, дергается взад и вперед, видит он, что не достать, помочился и ушел. Дядя Петя пробыл на дереве минут двадцать, потом слез, посмотрел, куда он забрался, не поверил глазам и пошел друга искать. Нашел, "Слезай", – тому говорит. А друг в ответ: – "Не могу руки разжать, не слушаются". Но скоро хватку чуть ослабил, съехал на землю, но и в этом положении просидел еще несколько минут, обнимая ствол.
Ранним утром шел полем вдоль леса по заросшей тропе, весь вымок в росе и ждал схода в лес, до которого оставалось уже метров сто. Пока еще от леса меня отделяла глубокая канава с водой. Замечаю, что впереди с поля к лесу движется объект, которого беспечно принимаю за черную большую уродливую собаку со странными хвостом, ушами и топорщащимися лопатками. Когда эта собака Баскервилей подбежала к тропе, я с опозданием понял, что это кабан. Еще беспечнее повел я себя, когда крикнул, чтобы заставить освободить тропу. Он остановился и повернул голову в мою сторону. Я замер: стрелять или бежать нельзя. Вызвав во мне своим тяжелым взглядом обрушение чувств, он двинулся дальше, с плеском пересек канаву и ушел в лес. Маршрут пришлось изменить, охота была испорчена – под каждой елкой, в каждом завале мне виделся кабан-одиночка.
На пути небольшая речка Чернавка. Перейти ее, если рядом, ниже нет бобровой плотины, труда не составит. Переливается поток с прозрачной красноватой водой, тропа уходит под воду, и в этом месте – свежий след медведя: большая ладошка, у которой на месте пальцев глубоко в землю уходят отверстия, куда я могу вставить свой палец. Я почувствовал себя Робинзоном, наскочившим на след людоеда. Нож поближе, в стволы – картечь, и идти быстрее, куда подальше.
Сделав большой круг по полям и не найдя заячьего следа, я развернулся и, пользуясь своею старой лыжней, направился к заброшенной ферме. Замечаю впереди на лыжне темную точку и останавливаюсь. Она медленно приближается пунктирным бегом. Мышь, но не полевка, почти черная. Все время натыкается на комочки снега, ведет себя, как шарик для игры в пинг-понг, кувыркается через голову, переворачивается и снова бежит. Добежав до лыжного крепления, останавливается, обнюхивает берцы, никак не реагирует на мой голос, протискивается между креплением и снежной стенкой и исчезает, нырнув в крошечное отверстие сбоку.
"Витя! На тебя пошел!" – голос срывается, в нем игристый, как шипучее вино, азарт. Это Лёня кричит, подняв зайца-беляка. Леня отправил меня на это место, куда, по его мнению, должен соскочить заяц с лежки после подъема. Начали тропить его у глубокого и широкого рва, прорытого между еловой посадкой и лесом. За посадкой – железная дорога, по которой сегодня носится питерский "Сапсан". Проходит короткое время, и я вижу беляка, бегущего вдоль посадки. Спешу и "намазываю" оба раза. Вконец расстроенный стою (а надо бы перезарядиться), наблюдаю, как заяц, спускается в ров, пропадает и выходит в тридцати метрах от меня (!), и должен бы бежать в лес, а он катит на меня! Белый и пушистый садится у ноги, кажется, еще секунда и потрется мордочкой о голенище ботинка и скажет: "Мур-мур, это я". Начинаю быстро перезаряжать, заяц перемахнул через дорогу и уже в лесу. Ну вот, я успел, поднимаю ружье, но оно не поднимается! Закрывая замок, прижал его к себе и пристегнул к куртке. Заяц еще близко, я долго вожусь… – и он в безопасности!
Позади меня – зимний лес в том месте, где заячьи следы с нескольких направлений сходятся в набеганную за несколько дней тропу. Впереди в двухстах метрах – полоска деревьев и кустарника, растущих по руслу ручья, петляющего вдоль заснеженного поля, которое от дальней деревни плавно спускается ко мне справа. Слева – вечернее солнце, от которого отворачиваюсь, не выдерживая его ослепляющего света. Полчаса назад к ручью ушел Лёня помогать собачке, потерявшей заячий след. По голосу и редкому лаю знаю, что они переместились далеко вправо вверх по руслу. Смотрю в их сторону непрерывно и в какой-то момент замечаю, как почти в километре по белому полю от зарослей у ручья начинает стремительное движение по дуге к моему лесу светящееся пятно. Оно – белее белого, оно как дальний свет мощных фар! И сразу понял, что увиденное – это не просто заяц-беляк на снегу в лучах вечернего солнца, – это разгадка названия любимого нами всеми с детства явления "солнечный зайчик"! Заяц, приближаясь, растерял лучистое сияние меха и совсем обыкновенный скрылся в лесу в ста метрах от меня.
* * *
Дорога, на которую я вышел, давно заросла травой, во многих местах накрыла себя стволами упавших деревьев и ветвями соединившихся кустов малины. Но она хороший ориентир и самый легкий путь, чтобы быстро пройти лесом. Условная схема движения будет галсами, со сменой направления с юго-востока на северо-восток и обратно, с пересечением дороги в середине каждого отрезка. Буду осматривать кромки заболоченных низин, завалы и скопления молодых елочек. Так как я один, ружье можно снять с предохранителя и, пока силы не растрачены, лучше нести в левой руке – так быстрее поймаешь его правой рукой и поставишь в плечо. Патроны обычные: в нижнем – тройка, в верхнем – единица. Очки одевать не стоит, т.к. все значимые события в лесу происходят в ближней зоне.
Не успев свернуть, услышал слева лай гончей. Приостановив дыхание, слушаю. Гон приближался и был, скорее всего, по лисе, без сколов и перемолчек, заливистый, значит, собака идет близко от зверя. Гон уже недалеко, у меня появляется азарт. Перехожу на правую обочину дороги, в метре от нее прижимаюсь спиной к сосне, а когда лес уже звенел, подтягиваю приклад к плечу. Увидев мелькание рыжей лисы между деревьев, плавно поднимаю ствол, а метров за сорок уже вижу ее над прицельной планкой и, разворачиваясь медленно влево, сопровождаю стволом ее бег. Стоп! Это не моя лиса! У кого-то праздник, он нашел время для охоты, сейчас подстраивается под гон. Мне же после выстрела придется устанавливать с ним связь, кричать, идти с добычей навстречу. Не надо! Пропускаю лису через дорогу, и даже не смотрю на собачку, какая она. Иду на восток, прислушиваюсь и не могу избавиться от любопытства: а что там справа.
Гончие
Пока есть время, немного о гончих. Это удивительная порода охотничьих собачек, как правило, они добрые. Они должны, во-первых, обладать хорошим чутьем, уметь читать и распутывать следы, а скорость бега ставится на третье место после выносливости. Гончим не обязательно видеть и догонять зверя, они должны находить и непрерывно гнать его с голосом по пахнущему следу. Разные звери под гоном ведут себя по-разному. Заяц, например, ходит по кругу и почти всегда возвращается к месту подъема или жировки. Гонять зверя гончие могут часами, а после, когда измученные догонят нас на темном поле, то толкнут носом в бедро, под рюкзак или сунут его влажный в твою ладонь. Но если не взять собачку тут же на поводок, срывается, стоит ей только почуять "вечеряшний" след зайца или лесы. Такими были всегда преданные Дунай, Алтай, Песня, Бой, Карай, Том и Гамлет, Сонечка.
* * *
Минут через десять слышу, гон возвращается. Сворачиваю, вхожу в лес, вижу небольшую поляну и, не выходя на открытое место, прячусь под высокой елью. Середину поляны пересекает ствол давно упавшей березы, вершина которой легла на высоте полутора метров на скрытую от меня опору. Вокруг чисто: трава, низкий мох. Звенящий лай приближается ко мне справа… и на поляну ровной быстрой рысью выбегает лиса с опущенной головой и приоткрытой пастью. Она вскакивает на ствол березы, как на подиум, и грациозно бежит к вершине. Это "огнёвка"! Самая красная из всех лис, ее лапки, ушки и мордочка – черные, а грудь и кончик хвоста – белые. Мистика – гон есть, но, увидев огнёвку, перестал его слышать! Лиса соскакивает и исчезает под еловыми лапами. Теперь опять слышу собачку. На сцену с "дурным" голосом врывается "русский пегий" кобель с бело-черно-коричневым окрасом. Летит метрах в пяти в стороне от лисьего следа по запаху, отнесенному ко мне ветром. На вираже, не сбавляя скорости, рвет когтями траву и мох, – все это летит в мою сторону, – и так же быстро исчезает. Мне же без всякой связи вспомнился булгаковский герой в его сладкой дрёме: "Мне так свезло, так свезло!"
Теперь я могу идти по схеме, ищу удобное место, чтобы сойти с дороги, не ныряя глубоко под ветви и не обходя препятствий. Городской охотник и здесь ищет для себя комфорт… Через просветы между деревьями утреннее солнце уже слепит глаза. Косые полосы света в воздухе вызывают воспоминания из детских фильмов о путешествиях, о партизанах, о нашей разведке. Убираю компас за ворот, о встрече с огневкой постепенно забываю. Сворачиваю и иду на юг к просеке. Пройдя полкилометра, разворачиваюсь и иду назад, к дороге. Замечаю просветы там, где должны быть поляны Васильков. Иду вдоль и оказываюсь на дороге. Смотрю – дорога метров на двести впереди залита водой. Маршрут через Васильки вызывает неприятные воспоминания.
Не жалуйся!
Реакция жен на возвращение мужей-охотников почти всегда одинакова: "Тебя никто не гнал, отдохнул, удовольствие получил. Не жалуйся!". Но тайно хотят охотники, что бы им посочувствовали, когда с трудом снимают обувь, когда мокрой тряпкой падает одежда, когда саднит и кровоточит голень, не сгибаются пальцы фиолетовой кисти руки…
Путь к просеке через низину был много раз пройден и никогда не считался серьезным препятствием. Но в ту осень было много дождей, и, когда я, зайдя довольно далеко, понял, что пора делать выбор: идти прямо или обойти, огляделся – со всех сторон была вода, затопившая обширный участок лиственного леса, и нигде вокруг не было видно вершин хвойных деревьев. Пошел вперед, настроившись на прохождение отрезка в полкилометра, не более. Оказалось не так, предстояло всерьез помучиться, петляя выбирать путь, и не отвлекали тетерева, срывающиеся с берез. Наконец, вышел на сухое, даже не набрав в сапоги холодной осенней воды. Уже за просекой издали увидел на полянке на бревнах поздних осенних опят, подошел, набрал в ранец светлых, небольших и чистых, с ними незаметно и усталость прошла.
Начались осенние дожди, пожары стали утихать, и охота была открыта. В рощах и на карьерах Васильевского Мха многие еще недавно изумительно красивые места превратились в черные, покрытые золой и пеплом пустоши со сплошными завалами. Как-то, проходя по такому участку, измотавшись, я искал более легкий путь, и им мне показался гребень валовой канавы, проходящей параллельно и недалеко. С моей стороны вал был невысок, взобравшись, посмотрел сверху на его противоположную сторону – внизу жиденькая грязь на глубине двух с половиной метров. Да, по гребню идти легче. Сделал несколько шагов и провалился, застряв под грудью в отверстии. Выскочил, оставив за собой белое облако, слетел вниз на ту сторону, откуда пришел. Возможно, что тление превратило гребень в тоннель, стенки которого образованы сплетением оставшихся в нем корней. Какая глубина внутри, можно оценить по положению грязи на дне рва. Что внутри – неведомо.
Середина сентября, иду, не спеша, вдоль высокой валовой канавы, заполненной водой (здесь везде канавы!). Иду долго, мне надо на ту сторону. Не соблазняют бревна, лежащие поперек. Представляю, когда окажусь на середине, дрожание моих ног введет бревно в резонанс, меня в пляс, и я полечу с двухметровой высоты в воду. Хватило терпения дойти до конца вала и идти дальше. И вот передо мной подходящая лужайка, поросшая травой, через неё, похоже, тропа. Рядом тонкая березка, прогнувшись к лужайке в начале, затем прямо уходит вверх. Осталось перепрыгнуть через ручеек, что я и делаю. В первое мгновение не понимаю, что произошло. Ясно – провалился, но почему не чувствую дна, остался наплаву, не тону? Постепенно мох под левой рукой теряет плавучесть, начинает погружаться ружье. Долго так продолжаться не может. Пыхтя, кручусь, поворачиваюсь лицом к березке и выбрасываю ружье вверх и плашмя на берег. Подтянулся, схватился за тонкий ствол и вышел наверх. Хорошо, что подо мхом чистая вода и на мне нет грязи. Но почему, перепрыгнув через закраину (не ручей) и, пробив мох, я не ушел под воду? Под моховым покрывалом в воде – возможно, это конец. Раздеваюсь, отжимаюсь, раскрываю ранец, и вот она – разгадка! Утром нашел два боровика, развернул картонную коробку, вложил ее в полиэтиленовый пакет, поставил в ранец и, затянув карабины, высоко и плотно прижал его к спине. Эта конструкция сыграла роль поплавка и позволила понять, что болото опасно, если ты прорвал и ушел под верхний слой мха, торфяной корки или жижи.
В солнечную оттепель в конце февраля были с Леней на охоте без лыж. Так вышло, что, забравшись куда-то в глубину леса, решил, что лучше всего будет возвращаться к дороге на Жирновцы, а затем к Садыкову. Только потом понял, что ошибся, но идти надо, и не "прилетит вдруг волшебник в голубом вертолете", только ты и только сам. Снег мокрый, выше колен, а местами по пояс. Дыхание бешенное, жарко, шапочку прячу за пазухой. Мысли одни: не подвело бы сердце, не было бы судорог в больной ноге. Вышел с дополнительными издержками, затратив три часа на то, на что летом уходит тридцать минут. На дороге у озера меня ждал Леня, и нам предстояло пройти еще более шести километров. Зачем все это? А кто его знает!
Хотим бежать, но еле тащимся с Леней на лыжах по просеке, пробивая по очереди пушистый, глубокий снег, на каждом шагу цепляясь носами лыж за высокую траву. До электрички остается полтора часа, знаем, что через час наступит ночь, и, не успев выйти из леса, можем "оставить глаза на сучках". Перед электричкой, падая, перебегаем пути и влетаем в вагон, ух! Если бы не успели – еще два часа ожидания на морозе… Вхожу в подъезд, мне на седьмой этаж и, как самое сладенькое на десерт, – лифт неисправен.
* * *
Придется обойти затопленный участок с другой стороны дорог через березовую рощу. Начинаю и скоро попадаю в залитый сплошной водой березняк. Перехожу от кочки до кочки, где по бревнам, и ищу впереди по курсу верхушки хвойных деревьев. Начинает накрапывать дождь. Когда выбрался на сухое, дождь полил, как из ведра. Я нашел место и встал под роскошной елью. Ствол вдвоем не обхватить, лапы над головой образовали надежный шатер, на земле сухо. Не сажусь, но ранец снимаю, ружье прислоняю к дереву, кепи набрасываю на ствол и долго смотрю на дождь… Знает ли дождь обо мне, знает ли ель, лес. Что было вокруг, когда меня не было или сто, или тысячу лет назад. Именно так все было, и так будет. Передо мной отвергаемая и уничтожаемая жизнь леса еще такая, какой она была всегда. Что мы мним о себе! Вот она – вечность!.. Вспомнил, как до пожаров стоял на поле "А" перед входом на тихую аллею в северной части дамбы, отделяющей природное болото от карьеров. Пошел дождь. Открытая местность, простор, дали, никого, и в тот момент, кажется, стал понимать, почему наши предки представляли дождь как приоткрытое им таинство слияния и оплодотворения Небом Земли…
Подхожу к Терёбинскому полю, вижу его в просветах. Отсюда до станции два часа хода, значит, располагаю временем с избытком. У меня есть термос, бутерброд, присаживаюсь на сухой ствол, скоро встаю, бросаю конфетку со сладкой нугой в рот и выхожу из леса. В центре поля деревня, где многие дома еще крыты дранкой, на околице колодец с "журавлем". Пасторалью этот пейзаж назвать сегодня было бы кощунством. После леса полем идти легко. В какой-то момент откашливаюсь и вдруг, как лобовой удар – почти весь запас воздуха из груди выбросил, а взять назад не могу ни капли… еще, еще и еще раз – ничего! Не могу дышать – это тупик… нуга... Немного наклоняюсь и со скачущими, обнаженными мыслями о том, что так все глупо, что через десяток-другой секунд трава, что перед глазами, станет моим последним ложе, опускаю на нее ружье. Стараюсь расслабиться и убрать с лица гримасу, и в этот момент просыпается надежда: попробуй носом. Начинаю с трудом вдыхать, точнее, втягивать воздух сначала понемногу, по крупицам, потом с жадностью через чудом сохранившийся просвет… Получилось. Набрал полную грудь, могу выдохнуть... Прихожу в себя, теперь можно пошутить, мол, приснится ж такое! На войне водителя танка, обгоревшего, с перебитыми руками и ногами, с рваными ранами возвращают в строй, и как мало порой надо, чтобы жизнь потерять, и достаточно бывает силы майского жука, чтобы ее сохранить!
Знакомый путь: чуть полем, затем лесом, по бобровой плотине через Чернавку и – на просторы. Выхожу на скошенное овсяное поле, поворачиваю направо. По полю, обходя не спеша попутные канавы, "колочки": межи, кустики, гидранты, иду к станции, ее связная мачта видится в четырех километрах. Низкое вечернее солнце жестко слепит глаза. За выпуклой серединой поля что-то заставило оглянуться назад, и надо бы идти дальше, но остановился и не могу оторвать взгляд, и услышал будто: "А ты успел! Ну, тогда смотри, что Я могу!.." За моей спиной, там, где солнце своими лучами отбросило занавес, половину неба занимает темно-синяя туча ушедшего дождя. Под ней и на ее фоне ярко выделяется темно-зеленая стена хвойного леса, мелированного золотыми березами. От меня в обе стороны и к тому лесу простирается умытая и обласканная Небом желтая нива, чуть справа – ослепительно-белая церковь, за ней – таинственная, торжествующая темнота. И над всем этим великолепием от края и до края развернулась, опираясь на поле, огромная, сочная, многоцветная радуга-дуга – это сказка! Вновь иду к станции, но разворачиваюсь, хочу запомнить. Надо идти, и опять останавливаюсь – не забыть, не забыть... "Мне так свезло!"
Уже совсем скоро сниму с себя все, сброшу сапоги, постою немного босой на траве, умоюсь, соберу ружье и налегке пойду на станцию. Холостая была охота? Нет! Слышал гусей, видел огневку, видел радугу, вспоминал детство, а главное – могу дышать!
05-10.04.2011
- PS: За этот рассказ автор Виктор Калинкин получил доплом за вклад в развитие современной литературы и участие в Международном литературном конкурсе журнала "Метаморфозы" (Беларусь) в номинации "ПРОЗА" в 2013 году.
|
