Стихи московской поэтессы Александры Ирбе
 |
На Тверском
С Кавказа к нам катится лето.
В окне на Тверском белый дым.
Мне профиль родного поэта
не кажется больше родным.
Глядит он с портрета весь в белом,
тараня лица белизной.
Как много он в жизни наделал,
в своей неизбытной, земной.
А помнят - всего «Незнакомку»…
«Двенадцать» - тугое литье…
и слог его строгий и тонкий,
как жен половецких шитье.
Гляжу я с утра на поэта,
и, кажется мне, ни к чему
и двор за решеткой и лето,
что к дому бредет моему.
Какое просторное нечто -
его на портрете глаза.
Мне кажется жизнь бесконечной,
раз эти глаза - образа.
Я шума не слышу с Тверского,
весь мир затихает в окне,
и, точно еще до раскола,
Москва оживает во мне.
Домишки с косыми глазами,
сады-огороды, коза
на нынешнем бродит бульваре
и светит берез бирюза.
Во мне отзывается эхом
весь ворох случившихся дней.
Поэт наблюдает со смехом
за странностью дикой моей.
Его я закрою руками,
но, жаль, не увидит никто,
как вдруг оживают здесь сами
с портретов поэты в пальто.
И дом проходя этот низкий
c Тверского, никто не поймет,
никто не заметит, как близко
здесь таинство в доме живет.
Что манят прохладные стены,
в чугунной оградке скользя.
В несменных - в них есть перемены,
а значит – иначе нельзя.
Странные сны
Мне снятся странные сны.
Я в снах не знаю покоя.
Тревожный лепет весны
меня тиранит тоскою.
За белым снегом – рояль,
в окне, что чуточку выше,
звенит, и старый хрусталь
на кухне музыку слышит.
Какая здесь тишина -
в уснувшей напрочь квартире!
А за окошком - весна
встает все глубже и шире.
А в девять грянет капель,
и ничего не случится.
Как странно в жизни теперь
смотреть на прежние лица.
В них та же есть простота,
как в этом мерном теченьи
воды холодной с холста
холодной крыши паденье.
В них та же прежняя быль,
но вместо цвета - бесцветность.
Мой сон - он мой поводырь
от этой серости - в вечность.
* * *
Ты не пишешь, и я не пишу.
Просто ходим по серой Москве.
Ты не слышишь, и я не грущу.
Только мусор один в голове.
Сигаретный, занудливый дым
огибает кварталы Тверской.
Я - одна, мы - одни, ты - один,
и закат бестолковый такой.
До утра ты в кафе будешь пить,
до утра не сумею уснуть.
Как мне эту весну пережить,
чтоб к тебе не прийти на чуть-чуть?
Между делом. Глумясь и смеясь.
В разметавшемся белом пальто…
Как в себе заглушить эту страсть?..
Точно зная, что ты мне - никто.
* * *
Ты веришь в мои впечатления,
веришь в мой город.
Ты в городе этом
шагаешь по сонным бульварам.
Меня оскорбляет твой взгляд,
убивает твой холод.
Мне хочется видеть тебя
потускневшим и старым.
Но ты разбиваешь шатер,
раздуваешь валторны,
и звук твоих песен
доносится в город мой сонный!
Да, звук твоих песен
меня разрывает на части!
Ты был мне известен
под словом единственным «Счастье».
И я ненавижу
твои чернокрылые взоры.
Мне страшно глядеть
в твои омуты и коридоры.
И я презираю тебя -
презираю свой город!
В нем каждые окна скорбят
об утраченном «Скоро».
В нем к вечеру вспыхнет пожар,
в нем не будет покоя!
Ты - мой аммиак, мой кинжал,
мое сердце пустое.
В Москве
В этом городе, обрученном с самим собой,
пьющем колу и спрайт,
ближе к ночи – адреналин,
я запуталась в прах со своей судьбой
среди сотен голов, животов и спин!
Я лечу по бульварам, гоню авто.
Дикой кажется зелень земных широт.
Понимаю буквально - творю не то!
И живу, как на выдох - наоборот.
В этом городе боль от людских измен,
и не чувствуешь даже, как воду пьешь.
В этом городе все отдаешь взамен
лишь за то, что ты попросту в нем живешь.
И какая любовь?! и покой какой?!
Если вдруг научилась ходить, смеясь,
мимо тех, кто с протянутою рукой
не от лени своей, от несчастья - в грязь.
И какой тут поэт - если даже кровь
и детей на снегу - как обычный хлам!
Нас уже трепетать не заставит вновь
никакой там Париж, никакой Потсдам.
А ты смотришь уверенно и легко,
потому что мы оба с тобой мертвы!
И, хоть будет Москва от нас далеко,
мы останемся жертвами сей Москвы.
* * *
И не на кого опереться,
и не о чем поговорить!
Свое измученное сердце
могу любому подарить!
С утра шатаюсь по бульварам.
Мне больно от начала дня!
Я отдала бы сердце даром,
как ты толпе отдал меня.
В полузастывшем Камергерском,
на полусумрачной Тверской
я выбросить хотела б сердце
в контейнер мусорный, пустой!
Но тащится, родное, рядом
и так тоскливо говорит:
"Прошу, любимая, не надо!
Не я болю – душа болит!"
Какие милые словечки:
«душа» и «сердце» - смех и дрожь!
Сиреневые человечки…
Древнеязыческая ложь…
* * *
Приду на Патриаршие,
забуду все и вся.
Начну стихи вынашивать,
как бледное дитя.
Потом пущу их ножками
по гулкой мостовой
гулять с детьми и кошками
вдоль глади вековой.
"Я не хочу писать стихи..."
Я не хочу писать стихи.
Они мне не дают свободы.
Они, как страшные уроды,
встают из жизненной муки.
Я им хочу закрыть глаза.
Я их сама хочу не видеть.
Я начинаю ненавидеть
все образы и образа.
Так много в них наивной фальши:
цветов придуманных, духов,
любовей, дружб, а, если дальше,
страны волшебной дураков.
Так много мишуры безгрешной.
Но в этом есть крутая брешь!
Мир, занавешенный надеждой,
еще страшнее без одежд.
Прощание
Теперь не на пороге и не дома,
а значит просто-напросто нигде.
Я для тебя отныне не-знакома.
Я попросту не-ведома тебе.
Такая вот простая затеряшка
в пространстве кухни, в пропасти мечты.
Здесь на гвозде висит твоя рубашка.
Напрасно это – не вернешься ты.
Мне невозможно ждать с весною лета!
Зачем мне лето? Будет грустно в нем!
Куда приятней осень для поэта
с ее ветрами, сбитнем и дождем.
Куда приятней углубиться в песню
осеннего шуршания листвы.
Ты был мне прежней осенью известен.
Виденья прежней осени мертвы.
Ты был тогда моим влекущим садом.
Из георгинов возвышался лес.
Ты был чудным, бодрящим водопадом.
Мне очень жаль, что водопад исчез.
Я соберу с утра свои пожитки
и, чтоб совсем не чувствовать весны,
уеду в горы, в снег, густой и зыбкий,
в созвучья эха – в царство тишины.
Проста судьба уставшего поэта.
Я знаю, не спасет никто другой!
А только звоны пустоты и ветра среди небес над лыжною дугой. Стихи взяты из сборника "Москва - 2013" с согласия Александы Ирбе.
|
