ВЛАСТЬ И ТЕРРОР В РОССИИ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ 19 – НАЧАЛА 20 В.В.

До царствования Александра II Россия не знала такого явления как терроризм. Бывали бунты, крестьянские войны, убийства императоров, но терроризма как идеологии  насилия и практики  воздействия на общественное сознание и на принятие решений органами государственной власти путём насилия, такого до 1861 г., т. е. до отмены крепостного права в России, не было.

Пожалуй,  отсчёт эпохи терроризма в России следует начать с 1862 г. – с пожара в Апраксином дворе в Санкт-Петербурге и некоторых других городах. П. А. Кропоткин в своих «Записках революционера»  весьма подробно пишет об этих событиях:

«Пожар Апраксина двора стал поворотным пунктом не только в политике Александра II, но и в истории России того периода. Не подлежало сомнению, что пожар не был делом случайности. В Троицу и в Духов день в Апраксином дворе, кроме нескольких сторожей, никого не было. Кроме того, Апраксин двор и дровяные склады на другой стороне Фонтанки занялись почти одновременно; а за пожаром в Петербурге последовало несколько таких же пожаров в некоторых провинциальных городах. Несомненно, кто-то поджигал; но кто именно? На этот вопрос нет ответа до сих пор.

Катков, руководимый личной ненавистью к Герцену, а в особенности к Бакунину, с которым раз должен был драться на дуэли, на другой же день после пожара обвинил в поджоге поляков и русских революционеров. И в Петербурге, и в Москве этому обвинению поверили.

Польша готовилась тогда к революции, которая разразилась в январе следующего года. Тайное революционное правительство заключило союз с лондонскими изгнанниками… Англия и Наполеон III поддерживали в поляках надежду на вооруженное вмешательство в пользу их независимости. В таких условиях с обыкновенной военной точки зрения уничтожение Государственного банка, нескольких министерств и распространение паники в столице могли казаться хорошим боевым планом. Но в подтверждение этого предположения не было приведено ни малейшего факта.

С другой стороны, крайние партии в России видели, что на инициативу Александра II в реформационном движении нельзя больше возлагать никаких надежд. Не подлежало сомнению, что течение его все больше и больше относит к лагерю реакционеров. Для передовых людей было очевидно, что следствие высокого выкупа, назначенного за землю, освобождение означает для крестьян полное разорение. В силу этого в Петербурге появились в мае прокламации, призывавшие народные массы к поголовному восстанию, образованным же классам предлагалось настаивать на необходимости земского собора. При таком настроении какому-нибудь революционеру могла, конечно, прийти в голову мысль разрушить правительственную машину пожаром.

Наконец, неопределенный характер освобождение вызвал сильное брожение среди крестьян, составляющим большую часть населения во всех городах; а брожения среди крестьян всегда сопровождались в России подметными письмами и поджогами.

Возможно, таким образом, что мысль поджечь Апраксин рынок могла возникнуть в голове единичных представителей революционного лагеря; но ни тщательное следствие, ни массовые аресты, начавшиеся в России и в Польше немедленно после пожара, не дали ни малейших на это указаний. Если бы что-нибудь в этом роде было найдено, реакционная партия, наверное, поспешила бы им воспользоваться. С тех пор появилось также в печати много воспоминаний, опубликовано много писем, относящихся к тому времени, но опять-таки в них нет ни малейшего намека в подтверждение такого предположения.

Напротив того, когда вспыхнули пожары во многих приволжских городах, а в особенности в Симбирске, и когда туда был послан для следствия сенатор Жданов, он закончил расследование с твердым убеждением, что симбирский пожар был делом реакционной партии. В ней существовала уверенность, что возможно еще убедить Александра II отложить окончательное освобождение крестьян, которое должно было состояться 19 февраля 1863 года. Реакционеры знали слабость характера Александра II и немедленно после пожаров сильно стали агитировать в пользу отсрочки освобождения и пересмотра практического применения закона. В хорошо осведомленных кругах говорили, что Жданов возвращался в Петербург с положительными доказательствами виновности симбирских реакционеров; но он внезапно умер в дороге, а портфель его исчез и никогда не был найден.

Как бы то ни было, пожар Апраксина двора имел весьма печальные последствия. После него Александр II открыто выступил на путь реакции. 12 июня был арестован Чернышевский и заключен в Петропавловскую крепость. Общественное мнение той части общества в Петербурге и в Москве, которая имела сильное влияние на правительство, сразу сбросило либеральный мундир и восстало не только против крайней партии, но даже против умеренных. Несколько дней спустя после пожара я пошел навестить моего двоюродного брата, флигель-адъютанта. В конногвардейских казармах, где он жил, я часто встречал офицеров, сочувствовавших Чернышевскому. Двоюродный брат мой до тех пор сам был усердным читателем "Современника"; теперь же он принес мне несколько книжек журнала и положил их предо мною на стол, говоря: "Отныне, после этого, не хочу иметь ничего общего с зажигательными писаниями, довольно!" Слова эти отражали мнение "всего Петербурга". Толковать о реформах стало неприлично. Атмосфера была насыщена духом реакции. "Современник" и "Русское слово" были приостановлены. Все виды воскресных школ запретили. Начались массовые аресты. Петербург был поставлен на военное положение».[1]

Как видно из приведённого текста, Кропоткин чётко указывает, кому и для чего были выгодны произошедшие пожары, и к какому следствию они привели.

Далее происходят два покушения на императора Александра II: Д. В. Каракозовым 04.04.1866 г. у ворот Летнего сада: когда Александр II направлялся от ворот Летнего сада к своей карете, раздался выстрел – пуля пролетела над головой императора: стрелявшего толкнул стоявший рядом крестьянин Осип Комиссаров, и польским эмигрантом  А. Березовским 25.05.1867 г. в Париже – пуля угодила в лошадь.

Затем последовал весьма длинный перерыв в покушениях (до 1879 г.), когда А. К. Соловьёв 02.04.1879 г. в Петербурге совершил 5 выстрелов из револьвера в гулявшего императора, но так и не попал в него.

Характер покушений показывает, что во всех трёх случаях действовали плохо подготовленные люди, дилетанты, и, видимо, за ними не стояло каких-то серьёзных политических сил.

Всё кардинально меняется после принятия 26.08.1879 г. решения Исполнительным комитетом «Народной воли» об убийстве Александра II.

С этого момента совершенно меняется тактика покушений – последующие покушения осуществляются с помощью взрывных устройств, и создаётся впечатление, что за дело взялись профессионалы, имевшие большой опыт во взрывном деле.

19.11.1879 г.  произошла попытка взрыва императорского поезда под Москвой. По распространённой версии спасло императора то, что в Харькове сломался паровоз свитского поезда, который шёл на полчаса раньше царского. Царь не захотел ждать и первым поехал царский поезд. Не зная об этом обстоятельстве, террористы пропустили первый состав, взорвав мину под четвёртым вагоном второго.

Надо отметить, что попытка взрыва поезда была революционерами продублирована троекратно, но в первом случае поезд (случайно?) изменил маршрут, во втором  (случайно?)  не взорвалась мина (в закладке которой принимал участие И.Ф. Окладский – будущий (или уже действительный?) агент полиции, а в третьем случае (случайно?) взорвали не тот поезд. Три случайных(?) совпадения или же всё было заранее известно полиции, и она приняла меры?

05.02.1880 г. С. Н. Халтуриным был произведён взрыв на первом этаже Зимнего дворца. Император обедал на третьем этаже, спасло его то, что он прибыл позже назначенного времени. В этом случае удивляет уже то, что удалось пронести в Зимний дворец огромное количество взрывчатки (более 2-х пудов), и охрана (случайно?)  ничего  не заметила. Царь опять же случайно(?)  опоздал. В общем, сплошные случайности, причём во время взрыва в Зимнем дворце погибло 11 и было ранено свыше полусотни солдат охраны.

Подобное зверство в отношении солдат – выходцев из простонародья, естественно, не могло добавить популярности в обществе революционерам.

И тут стоит привести цитату из книги Ч. Рууда и С. Степанова «Фонтанка, 16. Политический сыск при царях»: «Царь в июле 1878 г. созвал Особое совещание, состоящее из министра юстиции, помощника министра внутренних дел и начальника Третьего отделения генерала Николая Владимировича Мезенцова. Мезенцов говорил о необходимости расширения штатов секретных агентов, считая, что лучший способ борьбы с революционерами состоит в проникновении в их группы… Агенты смогут опознать заговорщиков и раскрыть их планы; кроме того, если удастся войти к ним в доверие, можно попробовать спровоцировать революционеров на действия, которые вызовут общественное негодование и обратятся против них».[2]

 Хотя этот призыв к организации провокаций нельзя назвать первым в истории, однако, он очень показателен в связи с событиями последующего времени. Вообще  создаётся впечатление, что руководители революционеров присутствовали на этом Особом совещании и приняли указание генерала Мезенцова к неукоснительному исполнению. Правда, сам Мезенцов был вскоре убит прямо в центре Петербурга, но его мысли, судя по всему, не пропали даром.

Наконец, террористический акт 01.03.1881 г. завершился гибелью императора.

Если отбросить официальную версию убийства императора: народовольцы убили его из ненависти к монархическому строю и самодержавию (убийство одного из царей не меняет  политический строй!), то возникает вопрос, а кто был реально заинтересован в убийстве именно(!) Александра II?

Попробуем определить те персоны и политические силы, которые были реально заинтересованы в устранении именно этого императора, а не монархии вообще.

Встаёт вопрос: могло ли убийство императора произойти из-за короны. Вся история отвечает – могло! Но какие же обстоятельства могли кого-то подвигнуть к такому пути получения власти? Были ли в 1881 г.  предпосылки для насильственного отстранения от власти или даже  убийства императора своим окружением?

Да, были: назревал династический кризис с непредсказуемым исходом.

Александру II (1818-1881) было 47 лет, когда он встретил свою вторую любовь – фрейлину своей жены-императрицы Екатерину Долгорукую (1847-1922). Ей шёл 18-й год. Сначала этой связи окружающие не придавали значения, т. к. практически все монархи имели любовниц или любовников. Но затем от этой связи стали появляться дети, в том числе мальчик Георгий. Это было уже более серьёзно, хотя и Екатерина II и Павел I, и Александр I имели внебрачных детей. Однако, император всё больше охладевал к своей первой жене и её детям, всё больше отдалялся от них. И это ещё пока терпели, хотя в придворных кругах уже слышался ропот осуждения. Впрочем, надо понимать, что многие осуждали императора не столько из-за своих высоких моральных принципов, сколько из-за вполне понятных меркантильных соображений: лица, приближенные к императрице и её детям, в этой ситуации теряли всё своё влияние, что, естественно, нравиться им не могло.

22.05.1880 г. императрица Мария Александровна умирает, а уже 06.07.1880 г. в обстановке строжайшей секретности в Царском селе происходит свадьба Александра II с Екатериной Михайловной Долгорукой. В тот же день император подписал тайный указ, согласно которому его новая жена и её дети становились светлейшими князьями Юрьевскими, в напоминание того, что род Долгоруких происходил от основателя Москвы Юрия Долгорукого – сына Владимира Мономаха и одного из потомков легендарного Рюрика. Правда, законная жена не становилась автоматически императрицей – для этого была нужна коронация, а дети от этого брака по закону не могли наследовать престол, поскольку мать была не царского происхождения. Видимо, этот факт и вводит в заблуждение исследователей, говорящих о фантастичности возможного династического кризиса, которые забывают, что российский император был абсолютный монарх, и он мог изменить своей единоличной волей любой закон. Тем более, что ему вскоре подсказали, как это лучше сделать, не вызывая осуждения в обществе…

Обратимся к воспоминаниям Мориса Палеолога «Александр II и Екатерина Юрьевская». Палеолог (тогда ещё начинающий французский дипломат,  в 1914-1917 гг. – посол Франции в России, а в 1920-м г. – генеральный секретарь французского МИДа)   приехал в Россию сразу после убийства императора и был, судя по его воспоминаниям, прекрасно информирован обо всех нюансах происходившего тогда в России.

Вот, что пишет он о Екатерине Юрьевской, которую он впервые увидел в соборе Петропавловской крепости на похоронах Александра II: «Из всех впечатлений о моём пребывании в России наиболее ярко сохранилось у меня в памяти мимолётное появление в соборе крепости княгини Юрьевской. …Мне известно, что её связь с  Александром II заключала в себе большую политическую тайну. Лишь немногие были посвящены в эту тайну и ревниво хранили её или унесли с собой в могилу».[3]

А далее он поясняет, что этой тайной была попытка министра внутренних дел М.Т.Лорис-Меликова использовать брак императора с княгиней Юрьевской для начала введения в России конституции:

«Тайный брак царя, в который он был посвящён, подсказал ему новый, очень смелый способ выполнить большой политический замысел. Для этого надо было указать государю, что дарование стране конституции может дать ему право возвести свою морганатическую супругу в сан императрицы и оправдать этот акт в глазах народа. …Но если царь и медлил высказаться относительно объёма и формулировки либеральных нововведений, приемлемых для него в принципе, то он, однако, ясно учёл, как они будут полезны для того, чтобы узаконить в глазах народа возведение своей морганатической супруги в сан императрицы.[4]

В одной из своих бесед с царём в Ливадии  Лорис-Меликов так  сказал ему про его новую жену и сына от неё: «Для  России будет большим счастьем иметь, как в былые времена, русскую императрицу». И он напомнил ему, что основатель династии Романовых, царь Михаил Фёдорович, был также женат на Долгорукой»… «Лорис-Меликов сказал, поворачиваясь к государю: «Когда русский народ узнает этого сына вашего величества, он восторженно скажет: «Вот этот поистине наш». Император глубоко задумался над словами министра, который, казалось, угадал одну из его самых сокровенных мыслей».[5]

Этот разговор между царём и министром происходил примерно в сентябре 1880 года. До убийства царя оставалось менее полугода.

Итак, если верить  Морису Палеологу (А оснований не верить ему в данном случае нет – писалось это много позднее, в 1922 году, когда его слова ничего не могли изменить.), то Россия могла встретить ХХ век конституционной монархией с царём Георгием IАлександровичем на троне.

Естественно, нашлись и силы решившие помешать этому, и, на наш взгляд,  главной причиной убийства императора был не династический кризис, и уж, конечно, не горстка революционеров-фанатиков, жертвовавших своими жизнями во имя несбыточных идей.

Для начала необходимо понять, чьи же интересы пострадали больше всего от реформ Александра II. Вот что писал на эту тему  современник событий видный деятель земского движения и один из создателей, а в 1909-1915 годах председатель Центрального комитета партии конституционных демократов (кадетов) И.И.Петрункевич: «…относительно же Александра II, громадное большинство дворян в глубине души не любило его и считало врагом своего сословия, лишившим помещиков положения правящего класса и его наследственного достояния – земли. Они с трудом сдерживали свою радость по адресу преемника верховной власти – Александра III, на дворянские чувства которого возлагали все свои надежды… Совершенно иное отношение к убийству царя можно было наблюдать среди крестьянства».[6]

Но придворное окружение царя, министры и другие высшие чиновники, подавляющая часть офицеров армии, жандармерии и полиции как раз и были дворянами-землевладельцами, по которым болезненно ударила отмена крепостного права и уравнивание их перед законом с другими слоями населения. Мириться с подобным положением они вовсе не хотели, ища пути реставрации старых порядков. Наиболее реакционно-настроенная высшая аристократия стала группироваться вокруг сына царя потенциального наследника престола великого князя Александра Александровича, жившего в Аничковом дворце, оказывая на него сильное влияние. Зёрна недовольства падали на удобренную почву, так как Александр Александрович всерьёз опасался потерять свой статус наследника из-за существования сына княгини Юрьевской, Георгия.  «Оппозиционное настроение, всё более укреплявшееся в кружке цесаревича, беспокоило государя. С самим цесаревичем было бы ещё нетрудно сладить, благодаря его нерешительному характеру, колеблющемуся и не очень цепкому уму. Но его единомышленники представляли силу, с которой приходилось считаться. Тайные собрания в Аничковом дворце привлекали к себе многих незаурядных людей, отличавшихся силой убеждений, знанием государственных дел, непоколебимой волей и политическим чутьём. Среди них были граф Дмитрий Толстой, граф Воронцов, генерал Игнатьев, князь Мещерский, красноречивый полемист панславизма Катков и, наконец, пылкий поборник абсолютизма, фанатик православия Победоносцев»,[7] – писал об этих людях Морис Палеолог.

Можно сказать, что Палеолог перечислил круг заговорщиков, заинтересованных в устранении императора.

В конце января 1881 года министру внутренних дел Лорис-Меликову удалось, наконец, уговорить наследника согласиться с реформой власти, дававшей право земствам посылать своих представителей в Государственный совет для участия в законодательной работе, хотя сам Государственный совет оставался лишь совещательным органом при императоре. Но и это уже было большим достижением, шагом на пути к парламенту, к народному представительству, а, может быть, и к конституции. Документ, подписанный Александром II, цесаревичем Александром и великим князем Константином, братом царя, уже был отправлен в типографию и должен был быть опубликован после обсуждения на заседании Совета министров, намеченного на 04.03.1881 г. Но бомба Игнатия Гриневицкого положила конец всем реформам.

Дальнейшее развитие событий показательно: если ещё днём, вскоре после убийства императора, наследник, точнее уже новый император Александр III, сказал Лорис-Меликову, что воля погибшего отца для него священна и указанный документ следует опубликовать немедленно несмотря ни на что, то глубокой ночью на 02.03.1881 г. от него же пришло новое указание министру – не публиковать этот указ, который он сам же раньше завизировал, ни в коем случае. Видимо, за считанные часы мнение нового императора изменилось на противоположное не само по себе, а по совету  людей, имевших сильное на него влияние, ибо трудно предположить иное.

Т. е. уже 02.03.1881 г. были «похоронены» попытки изменения строя Российской империи в сторону демократизации, введения элементов парламентаризма.   На наш взгляд, в этом и состоит главная причина и цель убиства Александра II.

Установившийся после его гибели  политический курс российской власти, направленный на свёртывание всех прежних реформ, на ликвидацию прав и свобод граждан, на усиление полицейского произвола чётко показал, кому была выгодна смерть этого императора:  наследнику престола – он досрочно стал императором, причём самодержавным, а не ограниченным в правах конституцией; его брату Владимиру Александровичу, ставшему вторым в династической иерархии; аристократии и в целом дворянству – они сохранили значительную часть своих привилегий, не допустили создания гражданского бессословного общества; полиции – она усилила свою власть и влияние в обществе. Ни революционеры, ни крестьянство, ни в целом Россия не выиграли от этого убийства ничего.

«Народная воля» была разгромлена властями к середине 1880-х гг., и  терроризм к концу XIXвека  сошёл практически на нет, но начало ХХ века ознаменовалось новой вспышкой терроризма, направленного против высших государственных лиц Российской империи. К этому времени место «Народной воли» заняла партия социалистов-революционеров (сокращённо – эсеры), избравшая индивидуальный террор основным методом революционной борьбы.

15.04.1902 г. террористом-эсером был убит министр внутренних дел Д.С. Сипягин, которого на этом посту сменил В.К. фон Плеве.

Сам Плеве был убит эсером Е. Сазоновым 15.07.1904 г. По поводу этого убийства ярый противник Плеве в борьбе за власть С.Ю. Витте написал в  своих воспоминаниях:

«Плеве так долго добивался поста министра, что, добившись своей цели, он готов был задушить всякого, кого он мог подозревать в способствовании его уходу с министерского места.

В июле месяце я поехал в Германию заключать с канцлером Бюловым новый торговый договор. 16-го июля я был в Берлине и шел по главной улице и, проходя мимо нашего посольства, узнал, что вчера, т.е. 15 июля, был убит Плеве Сазоновым.

Когда я приехал в Петербург, то я узнал о следующих подробностях убийства Плеве: он ехал к Государю Императору на Балтийский вокзал с докладом, по обыкновению в карете, окруженной велосипедистами охранниками. Сазонов бросил под карету бомбу. Плеве был убит, кучер сильно ранен. Портфель Плеве остался невредимым. Затем портфель этот со всеподданнейшими докладами был осмотрен его товарищем Петром Николаевичем Дурново, причем в портфеле было найдено письмо, будто бы агента тайной полиции, какой то еврейки одного из городов Германии, если я не ошибаюсь Кисингена, в котором эта еврейка сообщала секретной полиции, что, будто бы, готовится какое то революционное выступление против Его Величества, связанное с приготовлением бомбы, которая должна быть направлена в Его Величество и что будто бы я принимаю в этом деле живое участие.

Как потом я выяснил, это письмо было ей продиктовано. Очевидно план Плеве был таков, чтобы получать такие письма от агентов его, в которых бы сообщалось о том, что я принимаю участие в революционных выступлениях и, в частности, в покушении на жизнь моего Государя Императора Николая, с тем, чтобы Плеве мог невинным образом подносить эти письма Государю, под тем предлогом, что он не может их скрыть от Государя, причем, конечно, он сказал бы, что хотя он не может скрыть, но сам то он сообщаемому не верит, думает, что это ложь; но тем не менее представление этих писем имело определенную цель как можно более вооружить чувство Государя Императора против меня.».[8]

Выглядит это несколько странно. Плеве, последнее время из-за угрозы покушения на свою жизнь, живший затворником в здании Департамента полиции на Фонтанке, вынужденно на короткое время покидает своё убежище для доклада царю, при этом везёт истинный или мнимый компромат на председателя Комитета министров. Конечно, «совершенно случайно» именно в это время его убивают революционеры (или всё-таки «революционеры»?).  О компромате же  становится всё известно объекту этого самого компромата (каким образом?), вот только неясно: после убийства Плеве или всё же до?

Покушение  на министра внутренних дел организует агент полиции Евно Азеф, но никаких последствий для него не следует, а виноваты, «естественно», во всём эти проклятые революционеры.

Обратимся теперь к убийству великого князя Сергея Александровича, совершённому 04.02.1905 г. эсером И.П. Каляевым.

Мотивы этого убийства на первый взгляд неясны, а гулявшие после событий  09.01.1905 года разговоры  о том, что Сергей Александрович и его брат Владимир  Александрович являются главными виновниками применения военной силы против шедших с петицией к царю рабочих, справедливы лишь отчасти: Владимир Александрович был командующим гвардией и Петербургским военным округом, и расстрел шествия петербургских рабочих целиком на его совести, поскольку без его приказа войска округа не могли быть выведены на улицы столицы империи с оружием, боекомплектом и приказом применить оружие на поражение. Но о реальных  покушениях на Владимира Александровича нам не известно,  а находившийся в это время в Москве и непричастный к расстрелу рабочих Сергей Александрович был убит менее чем через месяц после кровавой трагедии на улицах Петербурга.

Хотя в те годы было совершено террористами множество убийств российских государственных деятелей, отметим ещё одно громкое убийство, на наш взгляд  связанное с предыдущими двумя: 21.12.1906 г. эсером Е. Кудрявцевым был застрелен градоначальник Санкт-Петербурга В. Ф. фон дер Лауниц.

Любопытное объяснение мотивов и заказчика всех трёх громких убийств можно найти в дневнике Александры Викторовны Богданович, жены генерала от инфантерии и, что особенно важно, члена совета министра внутренних дел  Евгения Васильевича Богдановича. В доме Богдановичей на Исаакиевской площади  в Петербурге бывали министры, губернаторы, высшие чины полиции и прочая весьма информированная публика, которая делилась с хозяевами новостями, высказывала своё мнение о политических фигурах и событиях. Дневники же не предназначались для публикации, поэтому содержащаяся там информация не подвергалась редактированию.

Вот, что можно прочитать в этом дневнике[9]:

21.05.1903 г.

«Суворин сказал Е. В., что Витте и Мещерский крепко работают, чтобы провалить Плеве… Отовсюду доходят слухи, что Дурново тоже  топит Плеве».[10]

27.11.1904 г.

«Толь говорил, что Плеве не терпел Вит­те, собирал материалы о его вредности и в день, когда был убит, вез царю документальные данные об изменни­ке Витте. Со смертью Плеве главный враг Витте был уничтожен, но остаются еще два человека, которые для Витте являются тормозами для его планов, это вел. кн. Сергей Александрович, который его не терпит, и Му­равьев, про которого Витте пустил анонимное пасквиль­ное письмо, в котором затрагивается честь Муравьева, и уже идет слух, что Муравьев уходит, и его заместителем называют Нольде, креатуру Витте, который таким обра­зом спускает тоже опасного врага».[11]

19.12.1904 г.

«Вчера говорили, что поражены переме­ной, которая произошла в Витте, что он стал консервато­ром, что он и Победоносцев отстаивали вдвоем в заседа­нии под председательством царя сохранение прежнего режима — самодержавного — в России. При этом идет такой разговор, что Витте ненавидит царя, что он же­лает, чтобы царь был убит, и к этому ведет политику, чтобы, когда царя не станет, он, Витте, явился бы само­державным».[12]

23.12.1904 г.

«Сегодня у Витте заседание Комитета министров, в котором министры должны подписать, что единоличных докладов у царя иметь не будут. При этом вопрос стоит так, что только председатель Комитета ми­нистров будет иметь единоличный доклад».[13]

24.04.1905 г.

«Сегодня Стишинский сказал, что виновен в указе о веротерпимости Витте. Сказал также, что теперь в Петербурге в настоящую минуту 8 масонских лож, и к одной из них, которая помещается на Нико­лаевской № 44, принадлежит Витте, где тот играет боль­шую роль».[14]

29.04.1905 г.

«Приходил Н. Л. Марков после свидания с Витте, которому он доказал, как обманывал его Макси­мов. Витте сказал Маркову, что хотел бы быть ему поле­зным, но в настоящее время никакой власти у него нет. Когда Марков входил, Витте провожал митрополита Антония. Эти два конспиратора часто видятся, совмест­но работают над уничтожением нашего государственно­го строя — один хочет быть диктатором, другой — па­триархом республики. Ужасно печально, что во главе на­шей церкви стоит проходимец-митрополит».[15]

11.02.1906 г.

«Разговоры про Витте не умолкают, все его ненавидят и все боятся. По словам Зиновьева, один Дурново с ним более других смел, что впечатление такое, что оба они друг друга побаиваются».[16]

16.04.1906 г.

«Из разговора Лауница про Дурново вы­вела заключение, что у него не все творится так, как бы следовало, что его взял в руки Крыжановский, его това­рищ, вернопреданный Витте, который действует только согласно приказаниям Витте».[17]

24.04.1906 г.

«Приходил Болдырев, чиновник Лауница, в панцире, который пули не пропускает. Говорил, что надел его на себя, чтобы показать Лауницу, чтобы и он на себя подобный надел. Болдырев говорил, что в Пе­тербурге сейчас двух людей надо сильно оберегать — Лауница и вел. кн. Николая Николаевича, что теперь на них сосредоточены террористические замыслы, что П. Н. Дурново теперь отпал, а раньше все стрелы были на него направлены.

Поражены все, что царь отпустил Витте и дал ему та­кой теплый рескрипт. По словам А. И. Петрова, царь за 5 дней до отставки Витте говорил, что видеть его не мо­жет, не хочет, чтобы он оставался премьером».[18]

11.12.1906 г.

«Вчера Лауниц от нас ушел пешком. Те­перь ему не так опасно — на нем панцирь, который ему стоил 1300 руб. Скуп, а на это расщедрился».[19]

21.12.1906 г.

«Сегодня из Института эксперименталь­ной медицины по телефону сказали, что Лауниц серьезно ранен. Затем был следующий телефон, что Лауниц скон­чался. По словам Бутовского видно, что полиция рада, что Лауниц убит. Бутовский сказал, что Лауниц так ру­гался, что он болен из-за него».[20]

17.01.1907 г.

«По словам Евреинова, убийство Лауница было делом рук Витте».[21]

24.01.1907 г.

«Евреинов вчера говорил, что, не будь Лауниц убит 21 декабря, 22‑го Витте был бы арестован. Так ему говорил Лауниц в день своего убийства, за час времени. Также Лауниц сказал чете Ольденбургских, что на другой день он собирается сделать арест одной лич­ности, который всех поразит. Убеждение Евреинова, что охрана продала Лауница и все открыла Витте, который и был инициатором немедленного убийства Лауница».[22]

Как видно из приведённых цитат, хорошо осведомленные люди прямо считали, что заказчиком  убийства Плеве и великого князя Сергея Александровича является ни кто иной, как рвущийся к власти Сергей Юльевич Витте, получивший после устранения этих лиц вожделённый пост премьер-министра.

Про убийство Лауница сказано ещё откровеннее: он обладал неким весомым компроматом на Витте и поэтому был уничтожен, а компромат исчез. Фактически повторилась один в один история с убийством Плеве.

Тема левацкого эсеровского террора знающими людьми  даже не обсуждается.

Не будем забывать и то, что все три убийства совершены членами Боевой организации партии социалистов-революционеров (эсеров), которую в это время возглавлял самый высокооплачиваемый агент Департамента полиции Евно Азеф. т. е. получается, что все три преступления были совершены как минимум при попустительстве полиции.

И вот, что по этому поводу напишет позднее такой осведомленный человек как один из руководителей политического сыска в России, директор Департамента полиции в 1902-1905 гг. А.А. Лопухин. В своих воспоминаниях он писал:

«…С первых же дней назначения Плеве министром внутренних дел началась его борьба с Витте. С этим назначением кн. Мещерский, состоявший с Витте в хороших отношениях, несколько поохладел к нему, сблизившись с Плеве; но после первого года министерства Плеве, с весны 1903 года, отношения эти стали меняться, — появилось охлаждение между Плеве и Мещерским, а прежняя близость между последним и Витте восстановилась. Мещерский вскоре стал открыто осуждать политику Плеве; информировал же его по части этой политики Зубатов, часто его посещавший и своими информациями дававший ему сильное оружие против Плеве, против которого у Зубатова накопилось много обид и за двойственность Плеве в отношении к его рабочим организациям, и за личное к нему, Зубатову, высокомерное отношение. Мало-помалу дом Мещерского обратился как бы в конспиративную квартиру заговора против министерства Плеве. Посещая ее, Зубатов и Витте в ней, однако, первоначально не встречались. Знакомство между ними произошло вовсе не неожиданно для Витте, как он уверяет, а при посредничестве того же Мещерского. Мещерский посоветовал Витте познакомиться с Зубатовым, и прием последнему у Витте был назначен через Мещерского. Я был все время в курсе всех этих закулисных маневров. Об них знал и Плеве. На этом в августе 1903 г. я уехал в отпуск за границу.

В сентябре, в Париже, до меня дошли два сенсационные известия. Первое сообщало об отставке Витте, точнее, о назначении его председателем Комитета министров, создавшем ему положение, которое он в своих «Воспоминаниях» дважды называет «бездеятельным» (т. I,  стр. 218, 233), и равнявшемся отставке своей безвластностью. Изо второго я узнал об аресте и ссылке Зубатова. Осведомившись, что в Париже находится министр юстиции Муравьев, я отправился к нему, чтобы узнать о причинах этих двух событий. Муравьев сказал мне, что, хотя они произошли еще в бытность его в Петербурге, но столь же необъяснимы для него, как и для меня. «Несомненна, — он мне сказал, — только какая-то загадочная связь между этими двумя событиями». При этом он добавил, что Витте тоже находится в Париже и, может быть, от него можно получить объяснения происшедшему. Я пошел к Витте и застал его в таком состоянии обиды, раздражения, даже злобы за полученное им «почетное» назначение, что он даже не пытался их скрывать. Он сразу излил все чувства, выставляя объектом их Плеве, как виновника направленной на него немилости царя. Поводом к ней он указывал, как и в «Воспоминаниях» своих (т. I, стр. 233), свою оппозицию дальневосточной политике Николая II. Затем он перешел к истории падения Зубатова, объясняя ее исключительно недовольством со стороны Плеве визитом Зубатова к нему, Витте, и в той же версии, как и в своих мемуарах, передал мне подробности своего свидания с Зубатовым, подчеркивая так же, как он это делает и в мемуарах, свою корректность при этом свидании по отношению к Плеве. От упоминания об осуждении Зубатовым политики Плеве Витте перешел к критике этой политики; причем в рассуждения о Плеве стали вплетаться указания на Николая II, своим лживым и тираническим характером делавшего невозможным всякую иную политику. А затем речь Витте, облеченная в форму двусмысленных намеков, приняла такой смысл: у директора департамента полиции, ведь, в сущности находится в руках жизнь и смерть всякого, в том числе и царя, и – так нельзя ли дать какой-нибудь террористической организации возможность покончить с ним; престол достанется его брату (тогда еще сына у Николая II не было), у которого я, С. Ю. Витте, пользуюсь фавором и перед которым могу оказать протекцию и тебе.

Вся жизнь Витте, как рассказывали его ближайшие сослуживцы, протекала от доклада до доклада у Николая II; каждая неделя после приема милостивого была наполнена для него счастьем, так же, как холодный прием повергал его на неделю в мрачное состояние. Только один ум отличал его самого от Николая II, — в отношении морали они были недалеки друг от друга. И потому речь С. Ю. Витте могла вызвать только отвращение. Я ушел от него, и на этот раз на целые три года.

При возвращении моем из-за границы в Петербург «загадочная связь» между судьбами Витте и Зубатова разъяснилась; от моих сослуживцев, и, главным образом, от Плеве, я узнал следующее. Заговор против него на квартире Мещерского созрел настолько, что тремя конспираторами, уже начавшими собираться вместе для общих совещаний, было окончательно решено свергнуть его и на его место водворить самого С. Ю. Витте. Хотя в своих «Воспоминаниях» Витте и говорит, что пытаясь рассеять подозрения Плеве, будто он хочет сесть на его место, он старался объяснить Плеве, что «в моем, — говорит Витте, — положении добиваться поста министра внутренних дел значит быть глупым» (т. I, стр. 197), но едва ли он был в этих объяснениях искренним. Ведь именно его-то, С. Ю. Витте, положение и должно было наводить его на мысль о преимущественном по тем временам положении министра внутренних дел, – недаром же борьба с Плеве была ему не по силам. Как бы то ни было, кандидатура Витте в министры внутренних дел, по сообщенным мне сведениям, им самим, Мещерским и Зубатовым была намечена. Для проведения этой политической комбинации был избран и начал приводиться в исполнение такой план: Зубатов составил письмо, как бы написанное одним верноподданным к другому и как бы попавшее к Зубатову путем перлюстрации. В нем в горячих выражениях осуждалась политика Плеве, говорилось, что Плеве обманывает царя и подрывает в народе веру в него, говорилось также о том, что только Витте по своему таланту и преданности лично Николаю II способен повести политику, которая оградила бы его от бед и придала бы блеск его царствованию. Это письмо Мещерский должен был передать Николаю II, как голос народа, и убедить его последовать пути, этим голосом указываемому. Но этому плану не было суждено осуществиться. Зубатов допустил крупную оплошность, – он посвятил в него своего друга, а ранее секретного агента, Гуровича, прежнего революционера, известного по кружку «Начала». Гурович же тотчас отправился к Плеве, под предлогом необходимости исключительно важного сообщения добился приема, разоблачил весь заговор и даже представил копию сфабрикованного Зубатовым письма. Плеве в день следующего же очередного доклада, в Петергофе, где Николай II в то время находился, доложил ему, какими интригами занимается его министр финансов. Это было в четверг, а в пятницу министр финансов покинул свой пост. Зубатов был смещен и выслан из Петербурга. Все это, повторяю, мне лично рассказывал Плеве, объяснив, что во избежание нежелательных для правительства огласки и скандала, он вынужден был связать наложенную на Зубатова кару с политикой последнего в рабочем вопросе».[23]

Напомним, что С.В. Зубатов с 1902 по 1903 г. был руководителем  Особого отдела Департамента полиции.

Эпоху терроризма в России как бы завершает убийство премьер-министра и министра внутренних дел П.А. Столыпина, совершённое в Киеве 01.09.1911 г. секретным осведомителем охранного отделения Киева Д.Г. Богровым.

Убийца в нарушение инструкций оказался в зале театра, где присутствовал не только премьер-министр, но и сам император, но по какой-то причине совершил покушение не на императора, что вызвало бы гораздо больший резонанс в обществе, а на премьер-министра.

Богров был схвачен на месте преступления и уже в ночь на 12.09.1911 г. повешен, что выглядит весьма странным: за десять дней просто физически невозможно провести полноценное расследование по такому серьёзному преступлению как убийство главы правительства империи. Более того, скоропалительная казнь наводит на мысль о заметании следов, чтобы исполнитель покушения не успел рассказать о тех, кто помог ему в совершении преступления.

Ясного мотива убийства П.А. Столыпина у Д.Г. Богрова не просматривается, зато весьма убедительный мотив представлен всё в том же дневнике А.В. Богданович:

03.09.1911 г.

«Царь посетил Столыпина в лечебнице. В Киеве ходит слух, что преступление это совершено агентом сыскной полиции. Ужас!!!».[24]

05.09.1911 г.

«Оказывается, убийца — не только «легальный», но архилегальная личность, он два года уже состоит в сыск­ном отделении. Явился он в театр и первым делом донес начальству, что ему стало известно, что на Столыпина готовится покушение и он укажет, кто его совершит. Тог­да ему дали билет и впустили в театр. Во втором антрак­те ему заявили, что так как, слава богу, все спокойно, то он может уйти. Тогда эта личность быстро направилась к Столыпину и произвела выстрелы. И подобные личнос­ти являются охранителями царя, его семьи! Страшно об этом подумать. Тут не разберешь, кто в этом деле вино­ват»

05.10.1911 г.

«Говорят, что Курлов соглашается уйти только с тем условием, чтобы его назначили членом Гос. совета и дали бы ему рескрипт. Зилотти рассказал, что Столыпин был убит в тот же день вечером, когда потребовал от Курлова отчет в расходах по охране».[26]

Необходимо пояснить, что Павел Григорьевич Курлов: с 1906 г.  член Совета министра внутренних дел; в 1907 г. – и. о. вице-директора департамента полиции; с 1907 г. – начальник Главного тюремного управления министерства юстиции; с 1909 г. – товарищ министра внутренних дел, заведующий полицией, командир отдельного корпуса жандармов;  с  1910 – генерал-лейтенант.

Т.е., если считать изложенное в дневнике А.В. Богданович правдой, то убийство П.А. Столыпина было организовано не какими-то революционерами, а его собственным заместителем, причём руководителем всей полиции и жандармерии, и мотив убийства был прозаическим: заместитель был казнокрадом и чтобы избежать разоблачения и наказания убрал слишком дотошного начальника!

Подводя итог изложенного выше, можно сказать следующее: предпосылки к терроризму существуют всегда, поскольку в любом обществе имеется некоторое количество людей, готовых с его помощью решать общественные или личные проблемы. В благополучном обществе антиобщественная деятельность подобных личностей пресекается на ранних стадиях подготовки ими преступлений, для чего имеются полиция и различные специальные службы.

Терроризм становится угрожающим явлением там и тогда, когда он начинает использоваться политиками в своих интересах, причём иногда сугубо личных.

В этом плане весьма показательно взаимодействие власти и террористов  в России второй половины XIX-начала ХХ в., когда стихийно зародившийся в разночинной среде как форма протеста против отрицательных явлений в пореформенной России  терроризм был использован представителями высшей власти для решения своих клановых и личных интересов. В конце концов, это привело к расшатыванию государственной власти, к размыванию границ дозволенного для правоохранительных органов, к созданию в обществе настроений не осуждающих, а одобряющих террор. Всё это в сочетании с другими, прежде всего экономическими, причинами и привело к краху российской государственности в феврале 1917 г.

1. Кропоткин П.А. Записки революционера. И – М.: Мысль, 1966.  – 504 с. С. 169-171.

2. Рууд Ч.А., Степанов С.А. Фонтанка, 16: политический сыск при царях.– М.: Мысль, 1993.  – 432 с. С. 75.

3. Палеолог М. Александр II и Екатерина Юрьевская/Княгиня Юрьевская (под псевдонимом Виктор Лаферте). Александр II: Неизвестные подробности жизни и смерти. С приложением биографического очерка Мориса Палеолога «Александр II и Екатерина Юрьевская». – М.: Захаров, 2004. – 212 с. С. 10.

4. Там же. С. 69.

5. Там же. С. 72.

6. Петрункевич И.И. Из записок общественного деятеля: воспоминания. – Архив русской революции: Т. 21-22. – М.: Терра, 1993.  – 424 с. С.151. – (Русский архив).

7. Палеолог М. Ук. Соч. С. 69.

8. Витте С.Ю. Избранные воспоминания, 1849-1911 гг.: в 2 т. Т. 2. – Терра,1997. – 400 с. С. 83-84.

9. Богданович А.В. Три последних самодержца.  – Дневник. – М.: Новости, 1990. – 608 с.

10. Богданович А.В. Ук. соч. С. 285.

11. Там же. С. 314.

12. Там же. С. 324.

13. Там же. С. 325.

14. Там же. С. 342.

15. Там же. С. 343.

16. Там же. С. 369.

17. Там же. С. 383.

18. Там же. С. 386.

19. Там же. С. 412.

20. Там же. С. 413.

21. Там же. С. 415.

22. Там же. С. 415.

23.  http://doc20vek.ru/node/2290   (А. А. Лопухин. Отрывки из воспоминаний (по поводу «Воспоминаний» гр. С. Ю. Витте). М.-Пг. Госиздат, 1923 г., стр. 69-75.).

24.  Богданович А.В. Ук. соч. С. 499.

25.  Там же. С. 499.

26. Там же. С. 500.

Агте Владимир Сергеевич, инженер-механик,  по призванию историк-исследователь, заведующий Музеем истории, член Союза журналистов России