Записка

Свое первое литературное произведение Юрий Гельман написал в 9 лет. Это было стихотворение из восьми строчек. Юрий помнит какой-то толчок изнутри его мальчишеского сознания (а может быть, свыше?) – и пошло-поехало… Несколько лет это было просто забавой, но в юности, когда пошли влюбленности и прочие украшения жизни – стихи из Юрия «лились» просто рекой.

Годам, примерно, к девятнадцати Юрий попробовал свои силы в прозе. Сначала это были коротенькие новеллы, потом появились рассказы, потом и романы. И параллельно с прозой продолжал писать стихи.

*     *    *

– Что случилось, мама? Почему ты плачешь?

– Так, взгрустнулось, сынок, – ответила мать, поднося к уголку глаза старый носовой платок.

– Нет, я все же хочу, чтобы ты сказала, – настаивал Алеша. – Тебя кто-то обидел?

– Нет, что ты! Просто есть вещи, которые невозможно объяснить…

*     *    *

– О чем ты мечтаешь, Варенька?

– Я мечтаю… Я мечтаю… – Варя покусывала зубами соломинку и рассеянно смотрела перед собой. На ее щеке лежала яркая полоска солнечного света, пробившегося сквозь щель в деревянной стене. – Я мечтаю, какая жизнь скоро наступит.

– А какая? – Иван приподнялся на локте и заглянул в лицо девушке. – А потом я скажу.

Она задумалась – лишь на мгновение, потом повернула к нему лицо и с лукавинкой в глазах сказала: – Хорошая!

– Это и так ясно, что хорошая! – ответил он. – Скоро вообще вся страна, как в сказке, заживет! Вон сколько всего построили, освоили, открыли! И еще построим, дай только срок. Я в августе в летное поступлю. Знаешь, как авиаторы сейчас нужны! Помнишь, мы когда еще в пятом классе учились, как челюскинцев спасали? С тех пор летчики – у правительства на первом месте. "Сталинские соколы" – вот кто!

– Дурачок ты, Ванька! – вдруг сказала она, отвернувшись. – Я ему про одно, а он про другое…

– Да про что другое-то? Ты что, против авиации? Скажи!

– Да не против я, чудак! Маленький у нас будет, вот я про что…

– Как маленький!? Правда?

– Правда.

– Да ты что! Да я… да ты…

Он вскочил на ноги, разбрасывая вокруг себя пучки соломы, и совершенно обалдев, тут же грохнулся перед Варей на колени.

– Да я тебя, знаешь как!.. Да я тебя всю жизнь на руках носить буду! Солнышко мое ненаглядное!

И с этими словами Иван повалился рядом с девушкой и обхватил ее обеими руками. Она застонала, но ее голос растворился в сухом шелесте.

– Пусти, Ванька, задушишь ведь! И меня, и маленького задушишь. Совсем сумасшедший стал!

– Да не сумасшедший, а счастливый, вот!

Он откинулся на спину, отдышался. Притаилась и Варя. Так лежали они какое-то время молча.

– А ты кого больше хочешь? – спросила вдруг она.

– Известное дело, пацана.

– А я – дочку.

– Так все бабы девчонок хотят, я и не удивляюсь. Нет, ты мне сына роди, уж постарайся!

– Как же я тебе постараюсь, а? Тут уже всё решено: кто там у меня внутри – одному Богу известно.

– Ну, понятно, это я так, – помялся Иван. Потом спросил, снова приподнимаясь на локте и заглядывая девушке в лицо: – А когда это…у нас, а?

– Да уж в следующем году. В январе, должно быть. Может, в феврале…

– Мать знает?

– Знает.

– И что?

– Поплакали вместе…

– А отец?

– Обещала сказать ему. Я сама боюсь.

– Да, он у тебя строгий! – согласился Иван. – Так это, нам бы свадьбу сыграть, а? Уж теперь, как говорится, не откладывая. Как думаешь, Варь?

– Так давай!

– Надо бы и своим сказать. До осени ждать не будем, а? Неловко-то в сельсовет на роспись с животом идти…

– Еще бы… – согласилась девушка. – Может, поторопились мы, а, Вань?

– Да как это поторопились! Все, что ни делается – все к лучшему. Стало быть, так судьбе угодно было, чтобы у нас вышло.

Они помолчали. Слышно было, как за старой тонкой стеной переливается голосами июньский лес – как радуются солнцу и жизни обитатели его. Скрипнула половица внизу, а может, входная дверь пошатнулась. Не прислушались они, не насторожились – спокойные были, задумчивые оба.

– Слышь, Варь, я тут прикинул, – сказал Иван, – а через две недели можно было бы и свадьбу сыграть, а? Двадцать девятого, а? А можно и в начале июля.

– Это как родители сговорятся, – задумчиво ответила девушка.

*     *     *

Они притаились внизу – в небольшой комнатенке заброшенного охотничьего домика. До деревни километра два всего было, да глушь такая в лесу – не каждый тропинку отыщет. Леша набрел однажды на эту старую, но еще довольно крепкую постройку, да не сказал никому. А вот теперь и Зинку сюда привел. Та боялась идти, все отнекивалась – ясное дело, девушка еще. Но Лешке все же доверяла: он правильный, не как все, он не обидит… 

– Слышишь, Лёш, – в самое его ухо шепнула Зина, – это что за голоса такие, а?

– Сам не знаю, – сдерживаясь, ответил он. – Видать, кто-то это место кроме нас нашел…

– Я боюсь! Пойдем отсюда. – Зина в душе радовалась, что сорвалось их первое свидание наедине. – В другой раз придем, ладно?

– Нет, я не привык отступать, – с невольной грубостью ответил парень. – Подожди, дай послушать. Давай за печкой спрячемся, переждем. Может, уйдут скоро.

– Не хочу! Пойдем, Лёш!

– Да сядь же, вот трусиха! Я пока не узнаю, не уйду отсюда.

– Тогда я сама пойду.

– Как хочешь. Дорогу найдешь?

– Что я, с отцом в лес не ходила? Найду.

– Давай, только тихо, чтоб не спугнуть этих… А я еще покараулю. Узнаю, кто наше место занял.

– Ты поосторожней, ладно? А вдруг бандиты…

– Да какие бандиты! Женский голос там… Иди уже! Я потом расскажу, что почем. Ты только никому!

– Ладно. Пошла.

Крадучись, девушка выбралась из домика и, скрывшись в зарослях, ускорила шаги. Идти одной по густому лесу было ей не так боязно, как оставаться тайком перед неизведанным. Такова уж, видно, женская природа…

Алеша тем временем присел на пол в углу за печкой и стал прислушиваться к голосам, доносившимся с чердака. Как никак, а топить в июне не станут, – рассудил он. Стало быть, и его не обнаружат. А послушать и посмотреть, кто там и что, – надо обязательно.

*     *     *

– Сговорятся, куда денутся! – уверенно сказал Иван.

Они помолчали некоторое время.

– Боюсь я чего-то… – вдруг жалобно произнесла Варя.

– Рожать, что ли? Так не ты первая, не ты и последняя. В районе больница хорошая, сама знаешь. А нет, так и дома можно, вон, бабку Лукерью покличем, она свое дело знает…

– Да нет, не об этом я, – отозвалась женщина. – Тревожно как-то. По радио вон что говорят.

– Про войну, что ли? Да брось, пропаганда все это. Не будет никакой войны! Гитлер не такой дурак, чтобы на нас нападать.

– А вдруг дурак?

– И что? Мы ему такого зададим, мало не покажется! Знаешь, какая у нас армия!

– Правда, Вань? Ты веришь?

– А то!

Они снова замолчали.

– Главное, что я тебя люблю! – сказал Иван после паузы. Потом поправился: – Нет, теперь вас люблю.

– И мы тебя… – улыбнулась Варя.

Они завозились на какое-то время, потом затихли.

– Пошли, что ли, – сказала Варя, – не то отец спрашивать про меня начнет.

– Так теперь уж чего? Может, мать ему уже рассказала…

– Все-таки…

– Ну, пошли.

Они поднялись, отряхнули с себя, помогая друг другу, приставшую солому. По шаткой, скрипучей лестнице стали спускаться с чердака: впереди Иван, за ним – опираясь на крепкую руку – Варя.

*     *     *

– Батя! – вырвалось у Алексея. Он вскочил на ноги, выходя из своего укрытия, и встал перед парнем и девушкой. – Мама!

В ту же секунду Иван решительно заслонил Варю своим телом и принял воинственную позу. Девушка выглядывала через его плечо.

– Ты кто такой? – строго спросил Иван. – И как сюда попал?

– Я – А-алексей, – запинаясь, ответил Леша. – Я – в-ваш сын…

– Ванечка, это сумасшедший! – пролепетала из-за плеча Ивана девушка. – Я их страх, как боюсь!

– Сам вижу, что сумасшедший, – ответил парень. – Сейчас выясним.

– Я не сумасшедший, мама! – лепетал Алексей. – Просто что-то произошло! Это место какое-то странное! Не бойтесь меня, пожалуйста…

– Что значит, место странное? – переспросил Иван. Он уже понял, что незнакомец, неожиданно возникший перед ними, не причинит зла. Или пусть только попробует. А вот разобраться в ситуации очень хотелось. – Объясни.

– Ванечка, может, не надо? – жалобно спросила Варя. – Может, пойдем, а?

– Нет, погоди, – ответил Иван. – Мне кажется, что-то есть в этом парне необычного. Пусть расскажет…

– Мне тоже кажется, – согласилась девушка, – только странно это… и боязно как-то…

– Не бойся, мама, – сказал Алексей. – Там у тебя…я…

– Нет, он точно сумасшедший, Ваня!

– Погоди, Варь, пусть объяснит, почему он так говорит. Ну?

– Я объясню, батя! Я постараюсь. Мне нужно вам рассказать…

– Постой, – остановил его Иван. Потом повернулся к девушке. – Знаешь, ты иди, Варя. Незачем тебе… Дома действительно искать вдруг начнут. А мы тут…

– Я тебя не оставлю!

– Да не бойся ничего, мы с Алексеем поладим, – успокоил Иван. Потом повернулся к незнакомцу. – Ведь так?

– Так.

– А может, вместе уйдем, а? Пусть остается, кто бы он ни был.

– Нет, я хочу все выяснить, – отрезал Иван. – Иди, скоро и я буду.

– А если не будешь, так я всех подниму и мы сюда…

– Хорошо, ступай. Только не говори пока никому! Жди меня и все.

*     *     *

– Я родился двадцать седьмого января сорок второго года, – начал Алексей. – Уже вовсю шла война.

– Все-таки война! – воскликнул Иван.

– Да, я случайно подслушал ваш с мамой разговор, потому что узнал ее голос и не мог уйти, не выяснив, что происходит… Сегодня, видимо, пятнадцатое июня?

– Да, точно.

– Война начнется в следующее воскресенье, двадцать второго. И продлится долгих четыре года.

– Не может быть!

– Это правда, – сказал Алексей. – И ты…ты погибнешь, батя… Через две недели тебя призовут, а в марте сорок второго маме скажут про похоронку… Твоя мать получит и скажет. Вы же так и не успеете пожениться… А мне тогда будет полтора месяца… И я узнаю про тебя гораздо позже, а увижу только на фотографии. Она у нас в гостиной на стене висит. И письма твои с фронта прочитаю, когда вырасту…

– А мои родители как?

– Как все, батя. Нет семьи, чтобы не потеряла кого-то…

Иван сжал кулаки, на его скулах заиграли желваки.

– А война? Кто победит, а?

– Мы победим! Пол-Европы освободим от коричневой чумы!

– Это хорошо, это правильно! Выходит, Гитлер все-таки дурак…

– Конечно!

– Погоди, а тебе сейчас сколько лет?

– Девятнадцать, батя. Я твой ровесник.

– Стало быть, сейчас уже шестьдесят первый год по календарю?

– Да, так и есть. Недавно Гагарин в космос летал, представляешь! На ракете. Первый космонавт на Земле! Наш, советский!

– Но я ничего не понимаю, – сказал Иван. – Как такое может быть?

– Ты про космос?

– Да нет, я про нашу встречу.

– Я тоже не понимаю, – согласился Алексей. – Я только читал, что перемещения во времени возможны, что были какие-то случаи, а чтобы так… Мне еще Марк Захарович, учитель по физике, книжки разные давал в старших классах.

– Марк Захарович? Он и моим учителем был! Как он там?

– Уже не работает, на пенсии. Мы с ребятами его иногда навещаем.

– А ты где живешь, Алеша?

– Здесь же, в Каменке, почти два километра отсюда.

– Полтора, – поправил Иван. – Если напрямик, через Медвежью балку идти, то полтора будет.

– На месте Медвежьей балки теперь воинское кладбище, целый мемориал построили. А в обход как раз около двух километров и выходит.

– Вот, значит, как. А ты, стало быть, с мамой так и живешь?

– Конечно, с мамой, только… Ну, не вдвоем, батя. Понимаешь?

– Пойму, когда скажешь.

– Две сестренки у меня – Даша и Полинка, им теперь двенадцать и десять лет. И еще отчим – Федор Тимофеевич. Он с войны без пальцев на руке вернулся. Осколком снаряда срезало. Он хороший, правда, батя…

– А когда это они… с мамкой-то?

– Поженились?

– Ну да.

– В сорок восьмом, батя. Она ждала тебя, долго ждала, я знаю. Не верила, что погиб. Плакала часто. Бывало, спать ляжем, а я слышу, как мамка лицо в подушку прячет и всхлипывает там. Приду к ней, она меня обнимет, и так спим вместе до самого утра…

– Да, Леша, озадачил ты меня! – воскликнул Иван. – Трудно поверить во все это, правда.

– Мне и самому поверить трудно, что я вас молодыми увидел! А тебя живым…

– Постой, а что если я с тобой сейчас пойду? – вдруг спросил Иван. – Это я вашу нынешнюю жизнь увижу?

– Выходит, что так. И пошли!

– А обратно? Как я обратно вернусь?

– А зачем, батя? Оставайся здесь – живой и невредимый! Новую жизнь начнешь, а?

– Как же это, Леша? Ты что такое говоришь! Мне новая жизнь ни к чему. Мне вернуться надобно будет – к Варе, к родителям. Долг Родине отдать… По-другому нельзя!

– Ну хоть посмотреть хочешь, как мы живем?

– Даже не знаю… Душу только бередить, – задумался Иван.

– Я понимаю, – согласился Алексей. – Поэтому не настаиваю.

– Разве что издалека…

Они вышли из охотничьего домика. Со всех сторон шелестел сочный июньский лес – со своей пахучей сыростью, тонкими запахами медоносов и трав. Где-то защебетала зарянка, почти сразу же ей ответил дрозд, потом другой, совсем рядом, чуть ли не над головой, застучал дятел.

– А вы с мамой сюда по какой тропинке пришли?

– По той, что через ручей. Вон, оттуда, – показал Иван.

– А я – с этой стороны. Ну вот, когда сюда из Каменки вернемся, ты по своей тропинке обратно и пойдешь. К себе пойдешь, в свое время…

– А точно?

– А как по-другому? Если есть путь сюда, значит, есть и обратно.

– Хорошо, так и сделаю. Ну, пошли, что ли.

*     *     *

– А сестренки твои – видно, что мамкины помощницы, – сказал Иван. – Ишь, как по хозяйству-то мечутся. Одна поперед другой!

– Они у меня молодцы! – подтвердил Алексей. – И учатся хорошо. У нас после войны новую школу построили, двухэтажную.

Они притаились в густых и высоких кустах смородины, растущих сразу за изгородью. Отсюда, как на ладони, просматривался весь двор – давно знакомый Ивану. Лениво бродили по утоптанной земле куры, утки сгрудились в тени сарая. У самого крыльца дома растянулся в вальяжной позе красивый черно-белый кот – чтоб замечали хозяева.

– Всё, как и раньше, даже не верится, – шепнул Иван и сглотнул слюну. Его губы нервно дрожали.  – А мамка-то где?

– В доме, наверное. Собиралась пельмени лепить к ужину.

– Посмотреть бы… – вздохнул Иван, – да нельзя никак! Этак и удар с ней может случиться, когда меня живого да молодого увидит.

– Да, батя, нельзя, – согласился Алеша. Потом добавил после паузы: – Ты прости, что я тебя сюда привел. Все-таки тоже нервы…

– Я справлюсь, сынок. – Иван положил руку Леше на плечо. – Справлюсь…

Они подождали еще какое-то время. Солнце уже покатилось к закату, тени деревьев стали менять очертания.

– Знаешь, я пойду, пожалуй, – произнес Иван. – Может, оно и к лучшему, что мать не увидел, а то… как бы удержался, не знаю…

– Я провожу назад, как договаривались.

– Ладно. Только вот что. Знаешь, я о чем подумал, у тебя случайно бумажки какой не найдется и карандаша?

– Зачем это?

– Записку Варе напишу, а ты подбросишь незаметно…

– Думаешь, это нужно?

– Нужно, Леша! Мне нужно, понимаешь?

Алексей с недоумением посмотрел на Ивана. Тот ответил вопросительным взглядом.

– Сейчас принесу, – сказал парень. – Ты подожди пару минут.

Он выбрался из кустов, обогнул изгородь и вошел на подворье через калитку. Потом спокойной походкой направился к дому. Но не успел сделать и нескольких шагов, как на пороге показалась мать. Она была в фартуке, загорелые руки по локти белели от муки.

– Ну, наконец-то! Хоть один мужик появился! – сказала мать.

– А что такое? – Алексей нервно косился в сторону забора. – Случилось что?

– Да отец еще с рыбалки не вернулся, и тебя тоже носит где-то. А мне воды принести некому.

– Так я сейчас, мама, я мигом, мама!

Алексей метнулся в дом, схватил в кухне два ведра и направился к бассейну с водой – как раз мимо кустов смородины.

– Я скоро, батя! – сдавленным голосом сообщил он.

Мать посмотрела ему вслед, прищурилась от солнечного света и, ничего не заметив, вернулась в дом.

Через полчаса Алексей с Иваном вернулись в старый охотничий домик, где так неожиданно встретились и где теперь им нужно было проститься. Навсегда.

– А что ты маме написать собираешься?

– Еще не знаю. Что-нибудь придумаю…

– Видел, как она выходила?

– Повзрослела, совсем другая стала… 

– Ты молодец, что себя не выдал.

– Спасибо тебе, сынок… за встречу эту, за мамку… Дай-ка бумаги.

Алексей вынул из кармана маленький блокнот с листочками в клетку и огрызок карандаша, передал отцу. Тот отошел к окну, присел на лавку и долго, сосредоточенно смотрел перед собой. Потом встрепенулся и быстро написал что-то.

– Возьми, устроишь это как-нибудь, – сказал, поднимаясь с лавки. – Хочу, чтобы она знала…

Алексей раскрыл блокнот, прочитал написанное отцом.

– Мне пора, пожалуй, – сказал Иван. – Прощай, сын. Будь счастлив! И мамку береги…

Они крепко обнялись и долго стояли, не размыкая объятий.

– И ты…береги себя, батя… – в ухо Ивану прошептал Алексей.

*     *     *

– Что случилось, мама? Почему ты плачешь?

– Так, взгрустнулось, сынок, – ответила мать, поднося к уголку глаза старый носовой платок.

– Нет, я все же хочу, чтобы ты сказала, – настаивал Алеша. – Тебя кто-то обидел?

– Нет, что ты! Просто есть вещи, которые невозможно объяснить…

– А ты постарайся.

– Да я и в толк не возьму, как такое произошло. Может, ты сам мне объяснишь?

– Да что именно?

– А вот, – сказала мать, показывая сыну сложенный вдвое листок бумаги. – Ты же знаешь, что перед стиркой я всегда твои карманы проверяю. Вот, смотри, что в брюках нашла…

– Что это?

– Прочитай.

Алексей с невозмутимым видом взял из рук матери знакомый листок и снова прочитал слова, написанные отцом: "Спасибо, что ждала…"

– Это Ванечкин почерк, Лёшенька, папкин! Видишь, "б" какое, и "ж" тоже. Как это может быть? И у тебя откуда?

– Сам не знаю, – тихо ответил Алексей, отводя глаза.

– Врешь ведь!

– Вру…

– Так расскажи. Я пойму…

– Хорошо, мама, когда-нибудь расскажу. Не сейчас.

– Эта записка мне теперь дороже всех его писем с фронта будет! Надо бы в церковь сходить, помянуть…

– Сходи, мама. Мне нельзя, я – комсомолец.

– А верить можно? А помнить?

– И верить можно, и помнить можно, мама. Я так и делаю…
 

Николаев 2013.

© Copyright: Юрий Гельман, 2013   Проза.ру