Возрастные размышления

Возрастные размышления

Всякие важные и умные ученые мужи, особливо, конечно, непревзойденные британские научные светила, авторитетно рассуждают о возрастных планках человеческой жизни. До таких-то лет – детство, а вот до таких – зрелость, а вот с этого рубежа можно считать, что наступила старость. Трактаты пишут, опусы сочиняют, диспуты феерические всякие ведут. И все это с умным видом, апломбом и весомым авторитетом, непререкаемой важностью.

Я же, по деревенской простоте своей и невежеству, убежден, что все эти ученые труды есть не более, чем словесная паранаучная шелуха. Средние цифры, которыми оперируют эти светила, в реальной жизни – пустой звук. Один в десять лет взрослый мужик, другой и в двадцать дитя неразумное. Кто-то в бодром состоянии тела и духа достигает девяноста лет, а кто-то и в пятьдесят помирает дряхлым и немощным стариком.

Еще в дошкольные годы прочитал я один рассказик. Там речь шла о дедушке и мальчике... Кажется, это «Горячий камень» Гайдара. Я уже смутно помню содержание рассказика, а гуглить лень. Главное, что я помню и хочу сказать...там мальчик предлагает хорошему дедушке использовать возможность вновь стать молодым, а дедушка отказывается от этого предложения. Помню, мой детский умишко буквально восстал против неправильного, с моей тогдашней точки зрения и восприятия мира, решения старика. Мне показалось это абсолютно неразумным.

Мы живем и каждодневно, по мере бега времени, сталкиваемся с чем-то новым, неизведанным, интересным. Потом удельный вес абсолютно нового  становится все меньше и меньше, а встречающиеся ситуации и события переходят в категорию привычных, а потом уже и надоевших субстанций. Постепенно доля этих субстанций возрастает и наступает момент, когда планка на шкале приходит к критической точке, за которой абсолютно все становится не интересным, не вызывает любопытства, не будит никаких чувств.

У каждого человека это происходит в разные возрастные сроки, и это зависит от многих причин: степени интенсивности калейдоскопа жизненных событий, уровня интеллекта, состояния здоровья, и так далее. По мере бега лет менялись и мои представления и впечатления, и все чаще я ловил себя на мысли, что дедушка тот не так уж и неправ. Сегодня я думаю, что он прав на все «стопиццот» процентов.

Так вот, на мой взгляд, старость приходит к человеку именно в тот момент, когда ему все, абсолютно все, становится не интересным. Другими словами, она наступает тогда, когда у человека есть все, и можно дать ему еще больше, а ему уже ничего не надо...А сколько ему при этом лет – у каждого по-своему.

Приверженцы и поклонники науки сейчас подвергнут меня уничижительной критике за мои примитивизмы. По-своему они будут правы, без науки нельзя, но практика жизни остается таковой, несмотря на высокие теоретические материи. Помнится, один умный немецкий дяденька-поэт сказал: – «Суха теория, мой друг, а древо жизни вечно зеленеет».

Говорит Москва

В селе, где я провел первые годы своей жизни, не было ни электричества, ни радио. Народ жил при керосиновых лампах. Начальные классы я проучился именно в таких условиях.

Но рассказик мой будет не об этом. Просто сегодня вспомнились мне два момента из тех времен. Первый связан с апрелем. Каждый год в этом месяце в стране снижались цены. По этому поводу в центральных газетах печатали подробные списки продуктов и товаров, на которые цены были снижены. Печаталось название товара, старая цена и рядом новая цена. Газет у народа не было. Батя мой, будучи директором школы, естественно, газеты выписывал, нам их привозил почтальон. Так вот, помню, как в эти дни народ собирался к нашему дому, и кто-то  из братьев, а иногда и я сам, выносили газету из дома и читали. Собирались, как мне помнится, почему-то одни мужики. Смолили самокрутками, сидя на бревнах возле забора, а мы читали.

Второе, что вспомнилось – радио. Как я уже сказал, село не было радиофицировано. Однажды моим старшим братьям пришло в голову сделать детекторный приемник. В школьном кабинете физики они с дозволения отца взяли наушники, конденсаторы, собственно крохотную штучку, которая называлась детектором, провода и так далее. Возились несколько вечеров и, наконец, свершилось - в наушниках появилась музыка и речь.

Естественно, что я тоже крутился рядышком, во все вникал. Особенно мне нравилось держать в руках и крутить рукояточку конденсатора переменной емкости, который и позволял настроить колебательный контур в резонанс. Помню, сильно радовался, когда в наушниках появлялись вместо шумов и треска слова диктора. Вот тогда-то я и услышал в первый раз сакраментальные слова – «Говорит Москва», сопровождавшие потом и меня, и всех нас, всю жизнь.

Событие это произошло ранним летом, и повлекло за собой появление новой традиции. Поздним вечером, когда уже становилось практически темно, к бревнам возле забора опять подтягивался народ и, рассаживаясь, кто-нибудь говорил:

– Ну-ка, Валерка, тащи свою радиву, и расскажи нам последние известия, что там Сталин в Москве сказал. Гордый братец выносил приемник, с важным видом надевал наушники и передавал мужикам все, что слышал. Очень редко доводилось это делать и мне. Я тоже ужасно этим гордился: как же, говорит Москва, а я слышу и всем рассказываю!

Разумов Георгий Львович, офицер медицинской службы в отставке,  член Российского союза писателей (Хабаровск)