Бейтон Афанасий Иванович

   Бейтон Афанасий Иванович — казачий голова, дворянин по Московскому списку.

   В военной истории России немало военачальников и полководцев, принесших славу российскому оружию. Одни из них возведены в ранг национальных героев и широко известны, другие в силу разных причин почти забыты, и даже профессиональные историки мало что о них знают. К числу таких "забытых героев" принадлежит и Афанасий Иванович Бейтон.

   Иностранец на русской службе, он, возможно, остался бы безвестным профессиональным наемником, каких в России XVII в. было немало, если бы волею судеб не оказался руководителем обороны от маньчжуров в 1686–1687 г.г. – события, сыгравшего чрезвычайно важную роль во взаимоотношениях России с Цинским Китаем.

   Почти все историки, так или иначе изучавшие "албазинское сидение", упоминали Афанасия Бейтона. Однако никто из них не счел нужным проследить биографию этого человека и по заслугам оценить его вклад в дело защиты российских владений в Приамурье. Конечно, задача эта не из простых, поскольку полной и подробной автобиографии Бейтон не оставил, а имеющиеся о нем сведения буквально по крупицам рассыпаны в многочисленных архивных делах, хранящихся в фондах Российского государственного архива древних актов. По этой же причине и в настоящей статье не ставится задача восстановить в деталях биографию Бейтона. Цель гораздо скромнее – собрать все имеющиеся в опубликованных источниках и литературе данные о Бейтоне, дополнить их архивными находками, на основе чего дать представление о важных вехах его жизненного пути и роли в обороне Приамурья.

    По поводу происхождения, национальности и обстоятельств появления Бейтона на русской службе в литературе высказывались и существуют до сих пор разные версии. Одни историки (Е. Равенштейн, П. Шумахер, Э. Демин) считали его прусским дворянином, другие (К. Цепелин, П. Словцов, Л. Ситников) – выходцем с Британских островов, шотландцем или англичанином. По мнению тех и других, он служил одно время в польской армии, попал в русский плен и был сослан в Сибирь. При этом П.А. Словцов утверждал, что Бейтон на момент пленения имел чин подполковника польской армии[4], а К. Цепелин "разжаловал" его в лейтенанты, отнеся пленение к 1667 г.

   И.В. Щеглов называл Бейтона служилым немцем, присланным в Сибирь для устройства регулярного войска. Наконец, некоторые историки (Ю. Бартенев, Д. Резун) предпочитали не конкретизировать национальность Бейтона, относя его к категории так называемых "немцев", т.е. использовали термин, которым в XVII в. в России обозначали всех выходцев из Западной Европы вообще.

   Бросается в глаза то обстоятельство, что в подтверждение своих версий никто из упомянутых исследователей не смог привести ссылки на источники, заслуживающие доверия. Зачастую вообще непонятно, на основании чего они строили свои предположения. И если данное обстоятельство историкам XIX в. еще можно простить, то историкам XX в., безусловно, нет, поскольку в начале этого столетия из архивных дел Сибирского приказа уже были извлечены сведения, проливающие свет на биографию Бейтона.

   Речь идет о находке известного архивиста Н.Н. Оглоблина, который среди дел посольства Ф.А. Головина обнаружил челобитную Бейтона с кратким изложением обстоятельств его появления и службы в России. Эту челобитную Оглоблин аннотировал в 3-й части своего "Обозрения столбцов и книг Сибирского приказа". Позднее о ней упоминал А.И. Андреев, а ее содержание было изложено в комментариях ко 2-му тому "Русско-китайских отношений в XVII веке" и использовано В.А. Александровым в краткой биографической справке о Бейтоне в монографии, посвященной международным отношениям на Дальнем Востоке.

   Из этой челобитной следует, что Бейтон выехал на русскую службу "во 162 году" "из Прузского государства" "в чину капитанском и порутчиком" и послан был "ис под Смоленска служить в полк боярина и воеводы князя Алексея Никитича Трубецкого". Эти сведения полностью подтверждаются и дополняются двумя другими архивными находками.

   Первая из них – это выявленный мной в делах Сибирского приказа перевод письма Бейтона, отправленного им 23 июля 1697 г. из Иркутска в Москву на имя думного дьяка А.А. Виниуса. Оригинал был написан по-немецки, но обнаружить его не удалось. Да и перевод на русский язык дошел лишь частично – только первый и два последних листа. Сколько текста оказалось утеряно, непонятно. Но и то, что сохранилось, дает дополнительные сведения к биографии нашего героя. В частности, он поведал следующее: "Я его царскому величеству больши сорока лет служил, даже со штидесят втораго, как его царского величества под Смоленском был со многими бояры и вельможи многи полками, и во многих осадах сидел".

   Вторая находка – это обнаруженная М.О. Акишиным в следственном деле 1719 г. сына А.И. Бейтона Якова краткая информация, составленная им о службе отца. Яков между прочим сообщил, что "отец ево был родом Пруского государства, был чином порутчик и ис того государства вышел он к Москве своею волею во 162 году и служил во всех в Литву походех".

   Таким образом, все три документа утверждают, что Афанасий Бейтон был родом из Пруссии*. Его вербовка на русскую службу произошла в 7162 г. При переводе на современное летоисчисление остановиться скорее всего следует на 1654 г., поскольку именно в это время начались русско-польская война и вместе с этим массовый наем иностранных военных.

   Из упомянутой челобитной видно, что русская служба Бейтона началась под Смоленском, затем он участвовал в боях под Шкловом, Быховом, Слуцком, Ригой, Мстиславлем, сидел в осаде в Могилеве.

   Участие Бейтона в русско-польской войне 1654–1667 гг. чрезвычайно важно для понимания его последующей роли в обороне, поскольку несомненно, что, будучи офицером, он приобрел немалый боевой опыт в этой войне. К тому же можно предположить, что и до поступления в русскую службу Бейтон был знаком с премудростями ратного строя. Несомненно, он уже имел какой-то офицерский чин (иначе его бы в России не "поверстали" сразу в "чин капитанский и порутчиком"). А раз он был офицером и служил где-то в Европе, то, значит, ему неизбежно пришлось принимать участие в Тридцатилетней войне. Вероятно, после ее окончания Бейтон, как и многие другие профессиональные наемники, остался не у дел и двинулся на службу к московскому царю, лишь только на востоке Европы заполыхало пламя новой войны.

   Гораздо сложнее установить настоящую фамилию нашего героя. В русских источниках, современных Бейтону, встречается несколько ее вариантов: Бойтон, Байтон, Фанбейтон (фон Бейтон), Бейдон, Байдон, Бойдон. Позднее, в XVIII–XIX вв., в документах и исторических исследованиях утвердилось написание "Бейтон", которое принято и в современной литературе. Однако оно не бесспорно. Дело в том, что сам Бейтон, уже будучи на русской службе, подписывался следующим образом: "Afonasse Beithon". Если предположить, что он писал свою фамилию по-немецки, то в переводе на русский она будет звучат как Байтон. Если же считать, что он писал русский текст латинскими буквами, тогда – Бейтон. Первый вариант кажется предпочтительнее, ибо сомнительно, чтобы Бейтон не знал, как по-немецки пишется его собственная фамилия. Но нельзя исключить и то обстоятельство, что в XVII в. и по-немецки звучание и написание фамилии "Бейтон" могло быть неустойчивым. В пользу этого, в частности, свидетельствует разнобой в переводах фамилии на русский язык: писцы фиксировали ее так, как слышали. В любом случае проблема есть, и окончательное решить ее могут только специалисты по антропонимике – знатоки немецких фамилий. Существенную помощь им, конечно, оказали бы связанные с Бейтоном документы из архивов бывшей Пруссии. Возможно, удалось бы установить и первое (немецкое) имя Бейтона, которое в русских источниках пока не обнаружено (вряд ли при рождении ему дали русское имя Афанасий).

   Несомненно только то, что к началу XVIII в. русская транскрипция твердо остановилась на варианте "Бейтон". Этого варианта буду придерживаться и я, по крайней мере, до внесения полной ясности с немецким звучанием и написанием этой фамилии.

   Еще до окончания русско-польской войны Бейтона перевели в Томск. Это было время, когда центральные и сибирские власти предпринимали усилия по созданию в Сибири полков нового строя и с этой целью командировали туда несколько десятков офицеров из числа иностранных наемников. В Томске Бейтон оказался в первой половине 1660-х гг., как сам писал, "при бывшем воеводе Иване Васильевиче Бутурлине", который воеводствовал там в 1659/60 – 1664/65 гг. В городовом сметном списке Томска за 7173 г. (1664/65) он значился поручиком. Наряду с другими иностранными офицерами, посланными в Томск (Л. Бондодом, А. Дабином, О. фон Менкиным, Х. Рыхтером, Я. ван дер Гейденом, Я. Шнеером, И. Людерсоном и др.), он должен был обучать местных служилых людей солдатскому строю.

   В Томске Бейтон женился (это произошло до 1665 г.]). Кто была его избранница, не известно. Но именно женитьба коренным образом изменила судьбу Бейтона, поскольку, согласно тогдашним российским законам, он должен был перейти в православие и принять русское подданство. Вероятно, в связи с этим его "по указу великих государей" "со всем домишком взяли к Москве". Но в столице Бейтон по какой-то причине не усидел и по собственной просьбе был отправлен в Енисейск с поверстанием в дети боярские. В результате этого служебный статус Бейтона изменился: из иностранного наемника, связанного с Россией контрактом о службе, он превратился в обычного русского служилого человека, обязанного отныне пожизненной службой новому отечеству.

   Дата повторного прибытия Бейтона в Сибирь неизвестна, но в окладной книге Енисейска 1680/81 г. он записан сыном боярским с годовым окладом жалованья в 12 руб., 12 четвертей ржи, 10 четвертей овса и 3 пуда соли.

   В Томске и Енисейске Бейтону пришлось участвовать в обороне русских владений от многочисленных набегов джунгар и енисейских киргизов. Большой боевой опыт, бывший за плечами Бейтона, видимо, предопределил его назначение на должность командира полка, отправленного на Амур для защиты русских владений от маньчжуров, которые, захватив Китай, в начале 1680-х г.г. резко активизировали враждебные действия против России, стремясь вытеснить русских из Приамурья.

   Шестисотенный полк, которым предстояло командовать Бейтону, был сформирован в Тобольске к весне 1684 г. из сибирских казаков, их родственников, а также представителей посадских и крестьянских низов и гулящих людей из городов Тобольского разряда (Тобольска, Туринска, Верхотурья, Тюмени). Эти новоприборные казаки "прославились" тем, что по дороге от Тобольска до Енисейска, недовольные плохим казенным снабжением, вышли из под контроля воеводской администрации и своих начальных людей, завели "воровские" казачьи круги и занялись грабежами (захватывали имущество воевод, торговых людей, избивали приказчиков). Подойдя к Енисейску в конце августа 1684 г., они вступили в конфликт с местным воеводой К. Щербатовым, который чуть было не закончился вооруженным столкновением между новоприборными и енисейцами. В конце концов воевода удовлетворил требование казаков: выдал им хлебное жалованье, дощаники и судовые припасы для дальнейшего следования, а в начальные люди к ним (казачьим головой) назначил енисейского сына боярского Афанасия Бейтона.

   Приняв командование бунтующими казаками, Бейтон, судя по всему, не вводил никаких решительных мер для пресечения казачьего своевольства. Выступив из Енисейска в начале сентября 1684 г., казаки по пути в Иркутск продолжали заниматься грабежами. Афанасий Бейтон "оборони на них и никакой расправы" дать не мог, потому что новоприборные ему "были непослужны". Попытка навести порядок неизбежно закончилась бы для Бейтона расправой со стороны казаков.

   Своевольство казаков и плохая организация их переброски на восток сильно замедлили движение полка. Только ранней весной 1685 г. ему удалось выйти в Забайкалье, причем из-за проблем с транспортировкой по дороге пришлось оставить (на р. Ангаре) артиллерию и значительную часть боеприпасов и другого снаряжения. Серьезная задержка произошла под Удинским острогом, куда прибыли на "страстную неделю" (между 13 и 18 апреля). Здесь монголы угнали быков и лошадей, предназначавшихся для перевозки военного снаряжения. Казаки бросились в погоню. Бейтон пытался было их остановить, поскольку надо было быстрее двигаться дальше, но безуспешно. Поход в степь оказался удачным: казаки вернули часть лошадей, прихватив заодно у монголов полторы сотни голов рогатого скота и тысячную отару овец. Однако из-за этого полк задержался под Удинском на целый месяц. В результате к пункту своего назначения –– он не успел подойти до того, как началась первая осада маньчжурами этой крепости (10 июня 1685 г.), закончившаяся ее капитуляцией.

   9 июля 1685 года прибыл в Нерчинск, куда к тому времени пришли оставшиеся в живых после неудачной обороны защитники Албазинского острога возглавляемые воеводой Алексеем Толбузиным.
    1 августа во главе отряда из 198 казаков Бейтон двинулся к Албазину и приступил к возведению нового Албазинского острога. В конце августа к нему присоединился Толбузин с отрядом в 316 человек. К лету 1686 года почти полностью была возведена новая крепость. В тоже время к Албазину выступило Маньчжурское войско. Войска двигались двумя группами - трехтысячная конница шла сушей, а 4500 пеших солдат и артиллерия по реке.

   7 июля 1686 года началась вторая осада Албазина. 11 июля китайцы предприняли штурм. Во время этого штурма воеводе Алексею Толбузину ядром "отшибло правую ногу по колено". Через четыре дня после ранения Толбузин скончался. Афанасий Иванович Бейтон принял командование крепостью и албазинским гарнизоном на себя. После неудачного штурма началась долгая осада. В сентябре и октябре защитники отбили еще два масштабных штурма. К концу 1686 года стал ощущаться недостаток в воде, топливе и противоцинготных средствах. К декабрю в живых в осажденном Албазине осталось не более 150 казаков. По донесениям Бейтона, на ногах тогда оставалось не более 30 ратных людей и около 15 подростков. Бейтон также был болен. Командование гарнизоном ему приходилось осуществлять передвигаясь по крепости на костылях.

   30 ноября 1687 года было достигнуто соглашение о проведении мирных переговоров между Россией и Китаем. Цинские власти на переговорах с российскими представителями Н. Венюковым и И. Фаворовым согласились на отвод своих войск из-под Албазина до устья Зеи.
    Из Москвы в Нерчинск выехал Великим и Полномочным послом окольничий Федор Алексеевич Головин. Боевые действия приостановились.
    6 мая 1687 года маньчжурская армия отошла от Албазина на 4 версты. А 30 августа китайские войска ушли из-под Албазина, оставив, однако, около крепости свои посты и разъезды, которые продолжали держать ее фактически в блокаде.

   27 августа 1689 года был подписан первый в истории договор России с Китаем – Нерчинский, согласно которому Россия уступала Амур Цинскому Китаю. Нерчинск оставался крайним восточным пунктом русских владений.
    31 августа, Ф.А. Головин отправил Бейтону указную память, где ему предписывалось "собрав всех служилых людей, сказав им о том указ великих государей, и город Албазин разорить, и вал раскопать без остатку, и всякие воинские припасы (пушки, и зелье, и свинец, и мелкое ружье, и гранатную пушку, и гранатные ядра), и хлебные всякие припасы, и печать албазинскую взяв с собою, и служилых людей з женами и з детьми и со всеми их животы вывесть в Нерчинской. А строение деревянное, которое есть в Албазине, велеть зжечь, чтоб никакова прибежища не осталось... И разоря Албазин, со всеми воинскими припасы и хлебными запасы в Нерчинск вытти нынешним водяным путем".

   8 октября 1689 года Бейтон сообщил начальству, что Албазин разрушен, и на бусах (больших лодках) с остатками гарнизона ушел водой в Нерчинск и далее с полком Головина в Москву.

   Осенью 1685 и весной 1686 г. Толбузин поручал Бейтону ответственные задания: вести разведку и отражать нападения маньчжуров. Всякий раз, когда "отъезжие караулы" сообщали о появлении неприятеля, ему навстречу высылались под командой казачьего головы кавалерийские отряды. Как позднее вспоминал сам Бейтон, "хотели богдойцы воинские люди подъезжать, а я... с ратными людьми поиски над ними чинил и бои с ними были непрестанно". Не всегда удавалось нагнать маньчжурскую конницу, но когда врага все же настигали, победа доставалась русским. Под командованием Бейтона казаки побили маньчжуров в ноябре 1685 г. у Монастырской заимки и в марте 1686 г. на р. Кумаре.

   Наиболее полно талант Бейтона как военачальника раскрылся во время обороны с 7 июля 1686 г. по 30 августа 1687 г. от 5-тысячной, а затем 10-тысячной маньчжурской армии, которой противостояло всего 826 защитников. Уже в первые часы осады он продемонстрировал свое умение вести бой против превосходящих сил противника, когда по приказу Толбузина во главе части защитников атаковал неприятеля в момент его высадки с судов на берег. Атака был столь напористой, что среди маньчжуров началась паника, и их командующему Лантаню пришлось лично наводить порядок в своих войсках. 9–12 июля русские вновь пытались сбросить противника в Амур. На пятый день боев (11 июля) Толбузин был тяжело ранен вражеским ядром ("отшибло правую ногу по колено") и через четыре дня скончался. Командование крепостью и гарнизоном принял Бейтон.

   Ситуация складывалась критическая. Было ясно, что собственными силами отбить маньчжуров не удастся. Бейтон неоднократно обращался к нерчинскому воеводе Власову и полномочному послу на переговорах с маньчжурским Китаем Ф.А. Головину с просьбой о подкреплении: "Дай, государь, помощи и прибавочных людей, буде возможно". Но военные силы России в Забайкалье были крайне малочисленны. Как писал Власов Головину, "за конечным малолюдством не токмо на выручку, и от мунгальских людей оборонитца неким". Оставалось надеяться на Бога да на собственное мужество и ратное мастерство.

   В июле, сентябре и октябре маньчжуры пытались взять крепость штурмом. Но умелое командование Бейтона и отчаянная храбрость защитников срывали все эти попытки. Более того, до октября 1686 г. гарнизон сам пять раз делал вылазки в стан врага. "И против воинских неприятельских вымыслах и жестокого приступа за помочью Божиею вашим, великих государей, счастием с теми ратными людми стояли и бились не щедя голов своих подкопами и всякими боями и часто на выласку и на приступ к ним к роскатом ходили и языков имали и нужу и всякой голод и холод терпели и на их ласковые слова и прелестные листы не здавались". По некоторым сведениям, только в октябрьских боях цинская армия потеряла до 1500 солдат. Таяли и ряды оборонявшихся, причем гибли не столько в боях, сколько от начавшейся цинги.

   К концу 1686 г. стал ощущаться недостаток в воде, топливе и противоцинготных средствах. К декабрю в живых осталось всего 150 "осадных сидельцев", да и "те все оцынжали", так что караулы в крепости могли держать не более 30 ратных людей и около 15 "подросков"[42]. Заболел и сам Бейтон. Израненный и больной, он выходил на костылях командовать остатками гарнизона. Побывавший в январе 1687 г. в гарнизоне маньчжурский офицер сообщил своему начальству, что "старшина русских" Бейтон "опасно болен, а прочие, которых осталось [всего] 20 с лишним человек, также нездоровы"[43]. "Сколько побито и померло... – с болью писал сам Бейтон нерчинскому воеводе, – странное время было: друг друга не видали, и кто поздоровеет раненные и кто умрет, не знали, потому что скудость во всем стала... Пили мы с покойным одну кровавую чашу, с Алексеем Ларионовичем, и он выбрал себе радость небесную, а нас оставил в печали, и видим себе всегда час гробный...".

   Положение на самом деле было просто отчаянное. Несколько десятков полубольных защитников не смогли бы при очередном штурме остановить несколько тысяч маньчжуров. Но тут в первых числах декабря 1686 г. пришло известие о заключении перемирия между Россией и Цинским Китаем, в связи с чем боевые действия приостанавливались. Албазинцы могли вздохнуть свободно. Вряд ли они догадывались, что именно их самоотверженность вынудила цинский двор во время переговоров с российскими представителями Н. Венюковым и И. Фаворовым дать согласие на отвод своих войск  до устья Зеи. Затянувшаяся осада поставила маньчжурскую армию, не готовую к длительным боевым действиям и понесшую большие потери, в крайне тяжелое положение.

   В результате заключенного перемирия осада была снята, однако маньчжуры продолжали держать крепость в блокаде. И в том, и в другом лагере положение оставалось крайне сложным. Царила цинга, а в маньчжурском стане – голод. От "хлебной скудости" среди осаждающих начался даже мор. По преданию, в начале мая 1687 г. маньчжурские военачальники предложили Бейтону услуги своих врачей и лекарства, но он отказался от помощи и, в свою очередь, послал во вражеский стан пирог весом в пуд. По мнению В.А. Александрова, это предание, возможно, отражало реальный факт, так как хлебных запасов в крепости к снятию осады оставалось до тысячи пудов. А если так, то можно признать Бейтона человеком, обладавшим и достоинством, и хитростью. Такой поступок позволял ему скрыть бедственное состояние гарнизона.

   6 мая неприятельская армия отступила от города на 4 версты, а 30 августа 1687 г. ушла, оставив, однако, около крепости свои посты и разъезды, которые продолжали держать ее фактически в блокаде, пропуская только "малых людей" с продовольствием. Периодически маньчжуры угоняли скот, убивали отдалявшихся от крепости казаков, дважды, 11 июля 1688 г. и 21 августа 1689 г., сожгли весь посеянный албазинцами хлеб.

   Бейтону все время приходилось быть начеку, чтобы, с одной стороны, вовремя организовать оборону, а с другой – не допустить нового вооруженного столкновения. Посланная ему от нерчинского воеводы память от 11 августа 1688 г. гласила: "жить от неприятельских людей со всякою осторожностию. И посылать бы тебе служилых людей в подъезды почасту, и проведывать вниз по Амур-реке неприятельских богдойских воинских людей, и в ыных причинных местех мунгальских людей и иных воровских иноземцов потому ж проведывать всякими мерами, и над городом и над служилыми людьми смотреть накрепко, чтоб над городом и над служилыми людьми, пришед тайно, какова дурна не учинили". Принимая во внимание, что в то время в гарнизоне насчитывалось всего около 100 казаков, да примерно столько же было в крепости и окрестностях промышленных людей и крестьян, можно понять, в каком сложном положении находился Бейтон, опасаясь в любой момент нападения маньчжуров.

   Видимо, в это время среди албазинцев стали проявляться панические настроения, вызванные непониманием политики властей: и подкрепления не посылают, и уйти не позволяют. У них вполне могло появиться опасение, что их бросили на произвол судьбы. В августе 1688 г. Бейтон, в частности, писал в Нерчинск Власову: "Наперво, нас Бог помиловал, что мы только живы остались. Разорены до основания и голодны и володны стали... А ныне живем с великим опасением. Голодны и володны, пить, есть нечего, казну великих государей оберегать неведомо как. Просится всяк и мучаетца, чтоб отпустил в Нерчинск... Казакам зело струдно и мнительно, что указу к нам от окольничего и воеводы Федора Алексеевича не бывало. И я их розговариваю государьским милостивым словом".

    Бейтон удерживал казаков от бегства в Нерчинск, хотя сам, судя по его донесениям, пришел уже в полное отчаяние: "Служу вам, великим государям, холоп ваш, в дальней вашей заочной Даурской украйне, в томной, голодной, смертной осаде сидел, и от прежних ран и осадного многотерпения холоп ваш захворал, и устарел, и помираю томною, голодною смертию, питаться нечем. Цари государи, смилуйтеся". Даже если принять во внимание традиционное для челобитных XVII в. преувеличение тягот службы и страданий, вряд ли можно сомневаться, что Бейтон желал поскорее вырваться. Слишком уж много он там претерпел.

   Желание вскоре сбылось. 29 августа 1689 г. был подписан Нерчинский договор, согласно которому Россия уступала Амур Цинскому Китаю. Буквально через два дня, 31 августа, Ф.А. Головин направил Бейтону в указную память (получена 8 сентября) с предписанием, "собрав всех служилых людей, сказав им о том указ великих государей, и город разорить, и вал раскопать без остатку, и всякие воинские припасы (пушки, и зелье, и свинец, и мелкое ружье, и гранатную пушку, и гранатные ядра), и хлебные всякие припасы, и печать албазинскую взяв с собою, и служилых людей з женами и з детьми и со всеми их животы вывесть в Нерчинской. А строение деревянное, которое есть в, велеть зжечь, чтоб никакова прибежища не осталось... И разоря, со всеми воинскими припасы и хлебными запасы в Нерчинск вытти нынешним водяным путем".

   5 сентября прибыло возвращавшееся с переговоров маньчжурское посольство. Под его бдительным присмотром казаки, начиная с 9 сентября 1689 г., стали разрушать крепость, и сломали и сожгли все за три дня. Маньчжуры были настолько обрадованы этим, что щедро одарили Бейтона подарками[53]. Сжигая крепость, казаки так постарались, что уже в наши дни археологи с большим трудом обнаружили ее остатки.

   8 октября 1689 г. Бейтон сообщил вышестоящему начальству, что всё разрушено, и отправился в Нерчинск. На этом закончился самый героический период его жизни.

   Оборона по праву занимает почетное место в истории русской военной славы и принадлежит к числу выдающихся и значимых событий, определявших ход российской истории. Если бы албазинцы в 1686–1687 г.г. не выдержали осаду и сдали крепость, результаты русско-маньчжурских переговоров могли бы быть гораздо хуже для России. Мужество и героизм восьми сотен безвестных казаков, крестьян и промышленных людей, насмерть стоявших на защите российских рубежей, позволили Ф.А. Головину существенно умерить территориальные притязания маньчжуров, которые, как известно, претендовали чуть ли не на всю Восточную Сибирь. А успех обороны во многом был обеспечен Афанасием Бейтоном. Конечно, приписывать исключительно ему все лавры умелого командования неверно. Памятуя о том, что в Сибири XVII в. были очень сильны традиции казачьего самоуправления, можно смело утверждать, что имевшем с момента основания собственный опыт "казачьей республики", во время осады все принципиальные вопросы обсуждались и решались на казачьем круге. Однако это не умаляет роли Бейтона: профессиональный военный, имевший за плечами большой боевой опыт и не лишенный личного мужества, он оказался хорошим военачальником, сумевшим в достаточно сложной обстановке грамотно и умело руководить обороной крепости.

   Прибыв в Нерчинск, Бейтон подал челобитную, отметив, как полагалось, свои "страдания" ("а ныне я, холоп ваш, увечен и ранен, живу в Нерчинску, помираю голодной смертью"), он попросил прикомандировать его к Ф.А. Головину: "пожалуйте меня, холопа вашего, велите, государи, меня, холопа вашего, за мою службишку, и за раны, и за увечья, и за осадное сидение отпустить в полк к окольничему". Одновременно он ходатайствовал о своем производстве в полковники и просил "отпустить к Москве". На этом ходатайстве стоит остановиться особо, так как оно интересно для уточнения соотношения чинов, званий и должностей в тогдашней России.

   Бейтон еще с 1685 г. являлся казачьим головой – был назначен командиром полка. Как казачий голова он фигурировал в документах после 1685 г. А голова (стрелецкий, казачий) в служилой иерархии XVII в. соответствовал чину полковника, хотя это и не чин собственно, а должность. На должности голов (командиров полков и крупных гарнизонов) назначались служилые люди по отечеству (столичные и провинциальные дворяне и дети боярские). Так что Бейтон, будучи казачьим головой, занимал полковничью должность. Чин же у него оставался прежний – сын боярский. При этом находящийся под его командой воинский контингент, несмотря на значительное сокращение своего состава, и после осады продолжал именоваться полком. Бейтон же в своей челобитной указывал на то, что при отправке из Енисейска был назначен "в место полковника, а чином их не поверстан и против их чину не пожалован", и просил именно чин полковника. Однако таковой имелся только в полках нового строя (солдатских, драгунских, рейтарских) и реформируемых на их манер московских стрелецких полках и, соответственно, присваивался офицерам этих полков. Чин полковника сохраняли за собой и иностранные офицеры, если они имели его на момент поступления на русскую службу.

   Бейтон, вероятно, не разобрался в российской служилой иерархии и, командуя полком, считал себя вправе требовать соответствующий чин. Однако, являясь служилым человеком "старых служб", претендовать на чин полковника он никак не мог. И в ходатайстве ему, судя по всему, было отказано, так как в последующие годы ни в одном известном мне официальном документе он не упоминается как полковник.

    Тем не менее к Ф.А. Головину его прикомандировали, и он вместе с посольством в мае 1690 г. отбыл из Иркутска на запад. В сентябре 1690 г. Головин отправил Бейтона из Тобольска с отписками в Москву.

   Скорее всего, с этим путешествием связано появление на свет одной из ранних карт Амура. Эта карта наличествует в "Хорографической чертежной книге" С.У. Ремезова под заглавием: "Свидетельство даурского полковника Афонасья Иванова сына Байдона". Исследователи по-разному датируют ее. Л.С. Багров называл сначала 1690 г., затем 1687 г., М.И. Белов указывал на 1690 г. А.И. Андреев, отказавшись от точной датировки, считал, что чертеж составлен после 1689 г. Как представляется, можно уверенно остановиться на 1690 г., поскольку именно тогда Бейтон посетил Тобольск, где наверняка встретился с Ремезовым. Последний, будучи человеком любознательным, никогда не пропускал мимо себя людей, которые могли сообщить что-то интересное. Бейтон – герой Албазинской обороны – являл для Ремезова, несомненно, очень ценный источник информации, на основании которой Ремезов и составил карту, озаглавив ее совершенно правильно: "свидетельство", т.е. сведения, полученные от "свидетеля".

   Отсутствие необходимых источников не позволяет говорить о том, что делал Бейтон в Москве и какие проблемы пытался там решать. Но вскоре его вновь отправили в Сибирь, вероятно, в Иркутск. Сын Яков по этому поводу позднее вспоминал, что отец его "служил в Иркуцку казачьим же головою по наряду из разряду Московского в 200 (1691/92) году".

   В 1695 г. мы встречаем его по-прежнему в должности казачьего головы, служащим в Иркутском уезде. В памяти иркутского воеводы А.Т. Савелова приказчику Идинского острога казачьему пятидесятнику Ф.Н. Черниговскому сообщалось о том, что в мае 1695 г. из Иркутска в Идинск за хлебными запасами отправлен А.И. Бейтон с отрядом служилых людей. При этом воевода указывал, чтобы Афанасию по его челобитной разрешили пожить в Идинске: "и как к тебе ся память придет – Афонасей Бейтон в Ыдинской острог припловет, и тебе ему, Афанасью, в Ыдинску жить велеть и отвесть ему постоялой двор, где пригоже... а что ему, Афонасю, доведетца взять долгов на руских всяких чинов на людях и на пашенных крестьянах и на иноземцах кабалных и бескабалных, и тебе б ево челобитья на тех людей не запиратца, править и отдавать ему, Афонасю, с роспискою". Замечание весьма любопытно, ибо показывает, что Бейтон уже вполне освоился с нормами российской жизни и не гнушался, как и многие другие служилые люди, приторговывать и заниматься ростовщичеством.

   То, что Бейтон усвоил привычки сибирских управителей, подтверждается и другим документом того же 1695 г. – челобитной П. Арсеньева. Этот селенгинский сын боярский жаловался иркутскому воеводе, обвиняя Бейтона в вымогательстве: он якобы взял у Арсеньева "подстав" камки, 100 пудов муки ржаной, четыре "дести" бумаги, поварню, чаны и "всякий поваренный завод". Оправдываясь, Бейтон в ответной челобитной писал воеводе: "И я у него толко взял подстав камки мерою 13 аршин, да он же, Петр, дал мне в честь, а не в заем и не в цену и не в отдачю полста пуд муки ржаной, а не сто пуд, а бумаги у него толко взято в казну листов пять - шесть... и поварнею он, Петр, мне поступился ж, а на поварне толко одно малое чанишко да малая кадочка, а болши того никаково повареного заводу не было. И то он, Петр, бил челом великим государям на меня ложно...".

   Сейчас уже не выяснить, насколько верны были обвинения против казачьего головы. Но, в принципе, дело для XVII в. обычное: подчиненный дает "почесть", начальник вымогает еще больше, в результате возникает конфликт и взаимные обвинения растут, как снежный ком.

   В 1696 г. Бейтон в Иркутске становится не только свидетелем, но и участником событий, связанных с восстанием забайкальских казаков. Когда в июле этого года восставшие "приступили" к Иркутску, воевода Савелов посылал его к ним для переговоров. Сей факт может свидетельствовать в пользу того, что Бейтон после пользовался большим авторитетом в казачьей среде, и воевода рассчитывал, что ему удастся уговорить забайкальцев прекратить бунт. По словам одного из руководителей восстания, Антона Березовского, Бейтон якобы говорил казакам, "чтобы они от города шли прочь, а если не пойдут, и на них де в городе затравлена пушка". Выполнить "миротворческую" миссию Бейтону, однако ж, не удалось, так как казаки не поддались на его уговоры и угрозы.

   После ухода забайкальцев из-под Иркутска Бейтон был отправлен приказчиком в Верхоленский острог, куда явился 3 сентября 1696 г. В следующем году, в июле 1697-го, казачий голова, судя по его письму к начальнику Сибирского приказа А. Виниусу, крепко повздорил с Савеловым. Если верить Бейтону, дело дошло до рукоприкладства со стороны воеводы: "насилу жив остался, ибо он меня руками и ногами мало не до смерти убил". Причину конфликта Бейтон не разъяснил, оговорившись только, что сказал воеводе "правду". Все письмо, если опустить пышное и весьма витиеватое "нижайшее" обращение к Виниусу, посвящено обвинению иркутского воеводы в казнокрадстве и разорении народа: "казну его царского величества разоряют и весь народ во упадение приводят, милость никакову к ним не явят, токмо выдумывают брать, грабит всяк в свою мошну, как сей знатный господин стольник Афонасей Савелов". Отсутствие дополнительных документов, проливающих свет на конфликт, не позволяет даже предположить, в чем же заключалась "правда" Бейтона. Однако, учитывая упоминавшиеся выше факты "стяжательства" Бейтона и царившие в среде сибирских администраторов нравы, можно подумать, что он был скорее не борцом за справедливость, который не побоялся усовестить воеводу, а соучастником воеводских лихоимств, повздорившим с воеводой из-за дележа добычи.

   Конфликт не получил продолжения, так как Бейтона по распоряжению Сибирского приказа отбыл в Забайкалье казачьим головой в Удинский острог. Когда это случилось, Н.Н. Оглоблин ссылался на наказ 206 (1697/98) г., Г.А. Леонтьева называла 1697 г., а П.В. Шумахер – 1698 г. Обнаруженный мной черновик наказной памяти Сибирского приказа (без начала и конца) по поводу назначения Бейтона датирован 1696 г.

   Учитывая преклонный возраст Бейтона, в помощники к нему ("в товарыщи") "для старости его и многих служб" определили его сына Андрея. Данный факт Оглоблин считал исключительным для административной практики тех лет. На самом деле оно, конечно, не так. К концу XVII в. уже вполне была апробирована практика назначения в один и тот же город близких родственников: старшего – начальником, младшего – товарищем. Не правы были и В.А. Александров и Н.Н. Покровский, которые на основании грамоты о назначении Бейтона казачьим головой в Удинск сочли, что он должен был одновременно и "ведать" этот острог, т.е. исполнять обязанности приказчика. Приказчиком Удинска к 1696 г. уже являлся как раз Андрей Афанасьевич Бейтон. Определение его "товарищем" к отцу означало, что он становился помощником казачьего головы – командира удинского гарнизона.

   Вероятно, с назначением в Удинский острог связано и повышение Бейтона в 1697 г. в чине – его произвели в дворяне московского списка, тем самым формально он был причислен к элите российского общества. Но насладиться преимуществами своего нового статуса Бейтон не успел, ибо вскоре скончался. Известия о дате его смерти противоречивы. Согласно официальным документам – "Хлебной и соляной расходной книге" по Иркутску за 1701 г. и окладной книге жалованья по Иркутску за 1708 г., – "казачий голова и московского списка дворянин" Бейтон "умре в 209-м году", т. е. в 1701/02 г. Однако сын его Яков в 1719 г. сообщил, что отец умер в 207-м (1698/99) г. Неизвестны, к сожалению, ни место захоронения Бейтона, ни его возраст. В.А. Александров предположил, что лет под 60 ему было к началу албазинской обороны, а значит, прожил он чуть более семидесяти.

   Отметим парадокс: Бейтона после его отбытия на даурскую службу продолжали фиксировать (в окладных книгах жалованья по Енисейску в списке детей боярских, причем даже тогда, когда он уже давно умер. Последняя такая запись обнаружена мной в окладной книге за 1711 г. В книгах исправно отмечали положенное Бейтону жалованье (в начале XVIII в. 12 руб., 6 четей ржи, 5 четей овса, 3 пуда соли), правда, с припиской: "в прошлых годех умре". Одновременно Бейтона некоторое время после его смерти исправно вносили в окладные книги по Иркутску, но уже как казачьего голову и дворянина московского списка. С чем связана такая "двойная бухгалтерия", трудно сказать. Вряд ли Бейтона, выражаясь современным языком, за его заслуги "навечно зачислили в списки части". Скорее, это результат приказной неразберихи.

   Уйдя из жизни, Бейтон оставил в Сибири четырех сыновей, которые заняли достаточно видные места в служилой иерархии и аппарате управления Восточной Сибири. Андрей и Яков достигли чина московского дворянина. Первый в конце XVII–начале XVIII в. исполнял обязанности приказчика Удинского острога и казачьего головы, второй в первой четверти XVIII в. был приказчиком в острогах Балаганском, Бельском, Селенгинском, воеводой в Иркутске и Нерчинске. Два других сына, Иван и Федор, смогли выслужить чин сибирского дворянина (по иркутскому списку). Федор в 1720-х гг. служил удинским и селенгинским комиссаром, занимался картографией (сочинил "Карту мест от реки Енисея до Камчатки лежащих" и ландкарту пограничных мест Селенгинского дистрикта). Иван известен тем, что был женат на дочери сосланного в Забайкалье бывшего украинского гетмана Демьяна Многогрешного, которую звали то ли Еленой, то ли Марией. Все четыре сына принимали активное участие в подготовке и обеспечении переговоров С.Л. Владиславича-Рагузинского с китайцами в середине 1720-х годов.

   От этих сыновей Афанасия и потянулись ветви рода Бейтона. В документах XVIII – начала XIX в. можно встретить многих представителей династии. Одни из них по-прежнему оставались в рядах служилых людей и чиновников, другие оказались в составе разночинцев и посадских. Память о Бейтонах запечатлелась в названиях ряда географических объектов. Еще в первой половине XIX в. в Прибайкалье и Забайкалье встречались деревня Тимофея Бейтона (в 22 верстах от Балаганского острога), заимка Бейтонова, Бейтонова деревня (на берегу Ангары), Бейтонова речка (левый приток Ангары), Бейтонов луг (недалеко от Верхнеудинска).

   Однако в дальнейшем династия Бейтонов сходит со сцены активной административной жизни и растворяется в массе сибирских фамилий. Равным образом и герой албазинской обороны Афанасий Бейтон становится неприметной фигурой сибирской истории. Возьмите в руки энциклопедии, изданные в XX в., и вы не найдете о нем ни одной строчки. Даже в новейших "Очерках по истории Приморья" на страницах, описывающих проникновение русских в Приамурье и их борьбу с маньчжурами, о Бейтоне нет ни слова[82]. Он оказался подобен метеориту, который вспыхнув яркой звездой, быстро погас. Ни до, ни после он не играл никакой заметной роли. Но уже одного его умелого руководства героической албазинской обороной, спутавшей все карты цинских стратегов, достаточно, чтобы быть вписанным в скрижали российской истории и занять достойное место среди тех, кто принес славу русскому оружию. Хотелось бы надеяться, что эта статья привлечет внимание исследователей к поиску новых материалов о Бейтоне. Он этого достоин!

   В 1691 году Бейтон был назначен на должность казачьего головы в Иркутске, где находился до 1695 года. В 1696 был направлен приказчиком в Верхоленский острог. При переводе в Удинский острог был произведен в дворяне московского списка.

   Умер Бейтон Афанасий Иванович в 1701 году.

Крюков Владимир Викторович, казачий полковник, почетный атаман Амурского казачьего войска, генеральный директор ООО ППП «Сугдак», член СВГБ по ДВ региону

На фотографиях:

1. Крюков В.В. - автор статьи

2. Бейтон А.И.

3. Осада Албазина