БОЖЕСТВЕННЫЙ ВЕТЕР

Пролог

Поглотив гигантскую территорию, не больше не меньше, чем 1/5 часть всей суши: от бассейна рек Амур и Уссури на востоке; земель Среднего Урала и Сибири – с Обью и Иртышом на севере; владений русских княжеств и Молдовы на западе, а её южная граница замысловатой кривой пролегла по территориям Закавказья, Азербайджана, Афганистана и Индии; огромная империя основанная Чингиз-ханом ( 1162-1227) . . .

и после  смерти продолжала путь к мировому господству. В 1260 году его внук, Хубилай-хан[1] ( 1215-1294)  стал великим ханом новой монгольской династии Юань.

      В 1264 году по приказу Хубилая столица из Каракорума, находящегося далеко на севере, была перенесена ближе к центру империи – в Пекин. Захватив в 1279 году Южную Сунн, так и не дождавшуюся богатых цзиньских губерний за свою военную помощь при разгроме империи чжурчженей, Хубилай получил в свое распоряжение самый современный флот, превосходивший по своим показателям испанский или британский. Китайские и корейские корабелы на своих вервях строили морские суда, которые могли взять на борт от 300 до 400 человек, при таком же экипаже. Корабли имели от 11 до 13 водонепроницаемых перегородок ( стыки пропитывались соком каучуконосных растений), дающие плавучесть даже при частичном затоплении. И компас, изобретенный в Китае, позволял двигаться по заданному маршруту.

      Хубилай два раза посылал свои армады : в 900 судов с десантом в 40 000 человек в 1274 году и 3500 кораблей и 100 000 воинов в 1281, но оба раза безрезультатно. Правда костяк его армий вторжения составляли корейские и китайские части, сражавшиеся в пешем строю, что не позволило использовать знаменитую тактику кавалерийского наскока и ложного отступления. Обе попытки присоединить к империи Чипунгу[2] заканчивались гибелью флотов и большинства участников морских походов. И дело тут не в роковом стечении обстоятельств. Тайфуны[3], получившие у японцев название –« камикадзе», что переводится как божественный ветер, лишь ставили в  эпопеях последнюю точку. Эти вторжения были заранее обречены на неудачу. Почему?  Узнаете когда прочтете.

                                                        Глава I

      Если мысленно перенестись на тысячелетие назад, на берег  Керулена, которая несет свои воды по равниной Монголии, то в жаркий полдень, не по осеннему теплого 23 сентября 1215 года, всего в одном дневном переходе от места  впадения  реки в озеро Далай-нор, можно было увидеть такую картину.

     На пологом холме стояла большая юрта из белого войлока, которую охраняли стоящие четверо вооруженных копьями, украшенные конскими хвостами, нукера. Начиная от подножия далеко во все стороны, но не хаотично, а в строгом порядке стояли юрты и кибитки меньших размеров темно-серого и черных цветов. Кочевье жило своей размеренной  жизнью: бегали дети, играя в свои игры; взрослые выполняли обычные в кочевой жизни дела – стегали войлок, сучили веревки из конского волоса.

      Тут полог белой юрты откинулся и выскочившая из нее женщина замахала руками и крикнула несколько раз кому-то по кераитски[4] : «Быстрей». Услышав  возгласы, от ближних юрт к ней быстрым шагом, насколько это возможно при ходьбе в гору с тазами воды и кусками белой материи двинулось несколько пожилых женщин. Все, кто это видел или слышал, на время замерли. Не прошло и часа, как тишину разрезал пронзительный детский крик, и тут же во все концы лагеря пронеслась как молния весть:

 - у хана Толуя родился второй сын.

 Этому  известию  были  рады  все. Пока ребенок не окрепнет,  не предвидится перекочевок  и конечно будет пир, от которого какой-никакой кусок перепадет даже последнему  рабу.

      Почти сразу из близстоящей юрты, где размещался начальник караула, вышел пожилой монгол, сильно прихрамывающий на правую ногу и растирающий лицо руками. Это был Чогжир, один из давних сподвижников хана во всех его дальних военных походах, а теперь отвечающий за безопасность кочевья. Почти год назад копье, пущенное рукой тангутского[5] воина, поразила его скакуна, тот рухнул на полном скаку и Чогжир вылетел из седла. И хотя умелые костоправы долго трудились, ключица и нога срослись плохо и воин был отправлен в почетную отставку. Как требует Чингизова яса, начальник стражи свою смену несет ночью.

      - Гамбат, иди сюда, - так звали командира десятка гонцов. Тот уже спешил на зов начальника.

      - Срочно готовь двух человек в ставку хана, рожденному мальчику отец должен дать имя.

      Когда воины уже сидели в седлах, держа каждый в руках поводья еще двух сменных лошадей,  подошел сам Чогжир и вручил одному из  них, самому лучшему наезднику, не раз выигравшему Надом[6], Боршоо серебряную пайдзу[7].

      - К следущему новолунию ты должен вернуться обратно. Все, не мешкай.

      Толуй в это время находился в войсках, уничтожавших последние очаги сопротивления вокруг сдавшегося на милость победителя Яньцзина[8],  жители которого почти поголовно были уничтожены. Очевидцы тех событий говорили, что еще долго вся земля вокруг столицы лоснилась от человеческого жира.

      Виновник же всего этого переполоха, пока еще безымянный младенец, завернутый в богатые пеленки и насосавшийся материнского молока, безмятежно спал и улыбался наверно во сне в своей резной детской колыбели.  

      Женой Толуя, родившей ему еще одного сына была Соргахтани-беки, кераитка по крови, племянница кераитского хана Тогрула и христианка по вероисповедованию. Уже как два века несторианские[9] миссионеры обратили это племя в свою веру. Поэтому и рожала она своих детей не как монголки, а в своей широкой деревянной кровати. Тем же предписывалось во время родов держаться руками за опорный столб, а чтобы руки не скользили, на нем делались насечки. Под роженицу делали подстилку из толченого аргала[10], считается, что от него исходит необходимое для роженицы тепло, а также он обладает определенными антисептическими свойствами, поэтому младенцу полезно выпасть на него из утробы матери.

      Но затем все следует по степным обычаям. Вот в юрту, где появился на свет еще один внук великого Чингиз-хана, заносят средних размеров корзину из ивовых прутьев с лепешками аргала, в него сейчас поместят послед и зароют в землю либо под порогом юрты, либо недалеко от жилища. Послед – часть только что появившегося человека, младенец еще очень слаб и беспомощен и нуждается в защите высших сил. Закапывание последа в землю – прародительницу всего живого, означает одновременно и его возвращение в лоно предков и связь родившего человека с миром предков.

      Из пяти детей Соргахтани-беки двое сыновей стали великими ханами и правителями 1/5 части всей суши, а еще один стал властелином Персии. И  во многом только благодаря ее предусмотрительности и умелому правлению империя не развалилась сразу же после кончины Чингиз-хана.

     После смерти великого хана ее муж Толуй, как самый младший в семье, получил в управление земли  отцовского «юрта». Эта была та самая точка опоры, с помощью которой,  уже сын Хубилай сам стал ханом огромной империи.

      После того как Толуй, желая спасти старшего брата – Угедея,  по совету шаманов выпил заговоренную воду и умер, Соргахтани получила от Угедея в свое правление удел мужа. Она больше не выйдет замуж и будет править им еще 15 лет, заслужив к себе уважение за мудрость и твердость. Она постарается воспитать в своих сыновьях веротерпимость, приглашая в учителя преподавателей буддизма, несторианства и конфунцианства. И жен своим сыновьям она подбирала сама, таких же напористых и хватких.

      Прекрасно понимая, что центр страны неуклонно перемещается к югу, Соргахтани попросила Угедея в качестве своего личного удела еще и часть цзиньской губернии Хэбэй. Ей повезло, выделенный район находился на самом западе обширной китайской равнины и не был сильно опустошен продолжавшейся десятилетиями войной. Бывший правителеь этого края сдался Чингиз-хану и тот оставил его управлять этой территорией.

      Начиная наводить порядок на теперь уже своих землях, мать Хубилая имела перед своими глазами опыт управления Елюй Чуцая[11], наместника Угэдея на Северном Китае, доказавшего, что лучше дать крестьянам спокойно обрабатывать земли и собирать с них налоги, чем превращать их поля в огромные пастбища для скота.

     Чтобы сын смог приобрести опыт руководителя, а ему уже исполнился двадцать один год, Соргахтани выделила Хубилаю личное владение, расположенное на двести ли южнее, примерно десять тысяч дворов, что составляло 1/8 часть от общего населения удела. Тот, не имея опыта, дал слишком много прав местным чиновникам и получил невиданное мздоимство, массовое бегство крестьян на еще не захваченный юг и резкое падение налогов.

      Мать внимательно наблюдала за своим отпрыском и постоянно получала сведения о положении дел на территориях, закрепленным за сыном. Хубилай был вызван и получил от своей мудрой родительницы хороший нагоняй и умелых управляющих из материнского имения, с помощью которых провел реформы и ушедшие жители стали возвращаться в свои деревни, поступление доходов стало с каждым годом возрастать. Так ему был преподан хороший урок по управлению.

      А в это время в империи, в последние годы правления Угедея, который пил беспробудно, начались дрязги. Один из его сыновей – Гуюк, во время похода на западные земли, оскорбил Бату( мы его знаем как хана Батыя), назначенного главным, за что был лишен отцом права наследования. После смерти Угедея, Соргахтани не вмешивалась в старания Туракины, вдовы великого хана, поставить на престол своего старшего сына Гуюка. Тому уже исполнилось тридцать пять, но склонный к пьянству, как его отец, вряд ли был годен для такой ответственной задачи.

      Прекрасно понимая, что время её сыновей еще не пришло, Соргахтани пришла на помощь Туракине в тот момент, когда над империей навис призрак распада и поддержала Гуюка, обеспечив тому большинство голосов чингизидов. На курултае, что состоялся весной 1246 года, куда прибыли не только потомки Чингиз-хана, но и вожди порабощенных земель ( среди которых были и русские князья), трон был предложен Гуюку. На коронации, которая проходила в августе того же года, царевичи поклялись передавать трон только прямым потомкам Угедея, что противоречило завещанию основателя империи выбирать самого достойного.

      Правда на курултае не присутствовал хан золотой орды Бату, он просто не успел прибыть, так как выехал со своей армией слишком поздно. Гуюк заподозрил в этих действиях мятеж и вышел со своей армией навстречу. Два войска почти сблизились и готовились к битве на берегу озера Балхаш, как вдруг Гуюк умирает, вроде бы от болезни. При этом поговаривали, что Соргахтани передала в ставку Бату тайное письмо о силе его противника.

      Бату не хотел быть великим ханом, ему было достаточно своих подневольных русских княжеств и он, превратив стоянку своего войска в курултай, предложил имперский трон Монке, старшему брату Хубилая. Вот тут и почувствовала Соргахтани, что пришел тот единственный шанс. На её стороне был удел на исторической родине и земли в центре империи, уважение, военный опыт сыновей, деньги и поддержка Бату.

       Собирается новый курултай, уже как положено, недалеко от Аурахи и вроде бы вопрос о престолонаследии решен, как раскрывается заговор Ширамуна. Следуют чистки и репрессии, в результате гибнут сотни людей, от вдовы Гуюка Огуль-Гаймын до самого Ширамуна, внука Чингиз-хана. К абсолютной власти в империи приходит ветвь Толуя. У Хубилая появился реальный шанс перехода со временем власти в его руки.

     С воцарением на троне Монке начался захват Южного Китая и вторжение еще глубже в исламские земли. В это ему успешно помогали братья – Хубилай и Хулагу. Мать хорошо подготовила своих сыновей и когда Ве Цзи, такое почтительное имя ей дали китайские подданные, скончалась в 1252 году, дело осталось в надежных руках.

      Когда Монке заболевает в походе и умирает в 1259 году, перед Хубилаем встает сложный вопрос – продолжать наступать или отвести войска для участия в курултае – он принимает решение вернуться на родину. Таким образом империя Сун продлит свое существование на целых двадцать лет. Все это время будующему великому хану придется доказывать свое право на престол и даже подавлять восстание своего собственного брата Ариг-буги. Тот пытался созвать курултай, но него не явилось достаточного количества чингизидов. Тогда Ариг-буга решил провозгласить себя великим ханом и разослал во все стороны гонцов, что Берке (пришедший на смену Бату в Золотой орде), Хулагу ( правитель Персии (правитель Персии и активный противник ислама, христианин несторианского толка) и остальные чингизиды возвели Ариг-бугу на престол. Этого не могло просто быть по той причине, что эти два человека люто ненавидели друг друга. Берке принял ислам, чтобы его подданные, в основном мусульмане, видели в нем единоверца. Хулагу же уничтожал магометан где только мог и как только мог.

      Хубилай был взбещён, ведь это попрание всех обычаев,  возведение на великоханский трон производится с согласия большинства чингизидов. Несогласная с Ариг-буги монгольская элита собралась у Хубилая. Остро стал вопрос сохранения единства империи, надо было провозгласить себя великим ханом и обставить всё так, что возведение на престол казалось как можно более законно.

      По идее, возвести на великоханский престол могло собрание большинства чингизидов в Карокоруме, но вот обеспечить себе победу таким способом у Хубилая не было возможностей. И тогда всех его сторонников созвали в начале мая  в новую столицу, построенную чуть в стороне от разрушенного Яньцзина (Пекина).

     В то майское утро Хубилай встает очень рано и после совершения обычных церемоний умывания и одеваний приказывает принести чашку крепкого чая с кобыльим молоком и оставить его одного в комнате. Два рослых алана[12] с саблями наголо становятся в коридоре. Так проходит несколько часов.

     Все это время Хубилай ходит из одного угла комнаты в другой, то присаживается  на ковры, то снова встает. Да, он хочет провозгласить себя императором – но какого народа? Разноязычных степных племен, собранных еще  великим дедом Чингизом или его новых китайских подданных? Надо пригласить Ван О, этот мудрый китаец наверняка что-то посоветует.

      Послали за советником, он прибыл через несколько минут, благо находился во дворце. Выслушав сомнения хана, почти без промедления изрек:

    - Мой великий господин. Вам выпал не просто шанс, вы можете выполнить повеление небес и создать новую династию, в которой найдется место всем: скотоводам с Орхона и крестьянам с Янзы. А затем и непокорные южане признают вашу верховную власть.

      Это было то, что хотел услышать хан. Поэтому спросил:

     - Что для этого надо предпринять?

     - Пригласите знатока, умеющего гадать по «И Цзину[13]».

     Хан согласился, поэтому во дворец пригласили не монгола-прорицателя, гадающего на бараньей лопатке, а мудреца-конфуцианца.

     После долгого ритуала гадания шесть раз выпадает одна и та же гексограмма – шесть непрерывных линий. Эта гексограмма стоит самой первой и означает не просто «Созидание», а еще состоит из двух половинок, означающих действие. После долгих раздумий мудрец изрекает:

     - «Созиданию сопутствует успех, достигаемый настойчивостью».

      Хубилай. еще не понимая, смотрит на сказавшего. Старик говорит по-китайски, переводчик, запинаясь от важности момента переводит:

     - Хану придет небывалый успех, на его стороне вся мощь сил Неба.

     Это уже понятно. Ведь от небесного бога Тенгри его дед получил право на власть. Если так, то  он сам получает благословение от первого великого хана рода и поддержку высших сил.

      Предсказатель заканчивает  словами, которые переводят:

    - Предсказание высветило слово, которое звучит как юань, что означает одновременно первый и великий.

     Это слово очень нравится хану. Он назовет новую династию – Юань – первая, самая великая за всю историю, высшая.

     5 мая 1260 года его сторонники по обычаю трижды призвали Хубилая принять трон. Выполняя правила, он два раза отказался, а на третий раз принял просьбу своих подданных. После последовавшей затем присяги на верность его провозгласили великим ханом династии Юань.

     А затем , как думали тогда многие, по воле высших сил все встало на свои места. Один за одним умерли Аринг-буги, Хулагу, Берке. Это был мандат на прямую и единоличную власть в империи.                                                  

                                                   Глава II

      Кореей в то время номинально управлял король Вонджон, вассал хана Хубилая. В действительности всеми делами вершил Чондонхэн – Управление восточного похода, во главе которого стояли два монгольских чиновника. Числился в нем и ван.

      Корея еще до падения чжурчженьской империи Цзинь признало своим сюзереном Чингиз-хана и выплачивало ему дань. Так в её состав в 1221 году входило 10 тысяч меховых шкурок, 5 тысяч пхиль[14] шелка и других тканей, 10 тысяч листов бумаги и тысяча бутылок туши.

      В 1231 году монгольское войско во главе с Саритаем вторглось на полуостров, но встретило ожесточенное сопротивление. Ни одна крепость не сдавалась без боя. Потерпев поражение у крепости Анбук монголы согласились на мир, потребовав контрибуцию в миллион комплектов одежды, десять тысяч пхиль шелка, двадцать тысяч меховых шкурок, двадцать тысяч лошадей и отправки ко дворцу хана в Каракорум двух тысяч юношей и девушек из аристократических семей. Для сбора дани в страну назначаются монгольские наместники-даругачи, с отрядами охраны и толпами слуг. В стране не прекращаются восстания. Несмотря на мирный договор в 1236 году в страну вторгаются монгольские войска под командованием Тангу, в 1247 – Амуганя. При вторжении 1254 года в рабство было угнано около двухсот тысяч пленных, больше половины страны лежало в развалинах.

      Корейские полководцы несколько десятилетий вели успешную борьбу с захватчиками, но весной 1259 года ван Вонджон в сопровождении даругачи вернул себе престол в древней столице Кэсоне, согласившись на кабальные условия. Борьба с материка переносится на острова, где восставшие создают укрепленные районы и долгое время ведут борьбу. Сопротивление иноземцам продолжается и в 1272 году ван просит хана Хубилая выделить дополнительные силы для борьбы с повстанцами. Хубилай даже выдал свою дочь за сына вана, чтобы его внук на законных основаниях унаследовал корейский трон. Только весной 1273 года карательные отряды, состоящие из войск вана, крупных корейских феодалов, сунцев[15] и монголов, захватили Чеджудо, последний крупный оплот сопротивления.  Вот тогда и было решено использовать близость корейских портов для захвата Японии.

      В один из погожих майских вечеров на верфях корейского порта Масан плотники и подмастерья уже начали поглядывать в сторону расположенного  на крыше навеса домика, вернее сказать будке. Там до последнего времени постоянно находился чиновник морского ведомства Ким Мён, который руководил всем ходом работ. Правда  неделю назад он  умер, а нового пока не назначили. Поэтому всеми делами управлял Тэ Досу, старший мастер-корабел.  Он сидел на крылечке-приступке на складном стульчике и сам косился на песочные часы. Сегодня что-то сильно ныла поясница и хотелось быстрее домой, поужинать и погреть свои старые кости на теплом кане[16]. Самое верное средство от простуды и радикулита.

      Наконец Досу встал, кряхтя, держась правой рукой за спину и кивнув  помощнику дать сигнал прекращения работ, начал складывать в стопку листы с чертежами. Над застывшей в одно мгновение верфью прозвучали три удара колокола, извещавшие, что   работа на сегодня окончена. Как вдруг его внимание привлекла группа из трех конных, скачущих во весь опор и держащих каждый под уздцы еще по одному скакуну. Всадникам пришлось резко осаживать поводья, кони чуть ли не вставали на дыбы. Из под копыт во все стороны полетели куски грязи.

      Все вокруг застыли в недоумении. Что за спешка? По одежде и особенно по копьям с флажками стало видно, что это солдаты из охраны короля. Только ему и крупным феодалам разрешалось иметь воинские отряды. Населению под страхом смертной казни запрещалось иметь оружие, по всей стране не затухали восстания против монгольского господства.

      Один из прибывших, видно старший, громко спросил:

     - Кто здесь Тэ Досу, - и едва дождавшись от мастера утвердительного ответа, потребовал:

      - Собирай свои чертежи, спускайся и поедем. Если не умеешь сидеть в седле, привяжем носилки между двух коней. Через три дня мы должны быть в столице.

      И предвидя вопрос, сказал: - Одежду для приема выдадут там же.

      Всадники так и остались сидеть в седлах, свысока поглядывая по рабочий люд. Мастер понимая, что придется подчиниться, свернул чертежи в трубку и уложил в тубус из коры тутового дерева, обшитый для большей сохранности тканью. Затем обратился к своему помощнику – тоже уже немолодому и коренастому Ли Илю:

     - Продолжайте все по плану, через три дня судно для перевозки скота должно быть передано представителю Кёсисо[17].

     - и не забудь успокоить дочь и невесток, скажи, чтобы не волновались.

      Жена у мастера умерла два года назад, не смогла перенести смерть двух сыновей, погибших в сражении у крепости Куджу и отсутствие вестей от зятя, захваченного в плен и угнанного неведомо куда.

      Когда то Досу был неплохим наездником и несмотря на боль в пояснице решил ехать верхом , чем трястись между двух крупов. Сошел по лестнице на землю и сам без посторонней помощи сел в седло. Маленькая группа быстро удалилась. Только после этого рабочие стали расходиться по домам, оживленно переговариваясь. Срочный отъезд мастера не сулил ничего хорошего. Наверно опять какой-нибудь срочный заказ. Придется работать до седьмого пота. Верфь и так постоянно выполняла военные заказы – строила боевые суда для захвата Южной Сунн.

      По приказу хана, на всех завоеванных территориях были устроены почтовые станции, располагавшиеся на расстояние дневного перехода. На полуострове это расстояние было примерно равно семидесяти-восьмидесяти корейских ли, в которых по предъявлению разного вида пайцз давали определенное количество сменных лошадей и отводили помещение для отдыха.

      У старшего группы был приказ доставить мастера к строго определенному времени, поэтому делали в  день два перехода. С первыми лучами солнца четверка трогалась в путь и двигалась до темноты. К исходу третьих суток они уже подъезжали к Кэсону. Дворцовая стража, увидев предъявленный пропуск, провела старика по переходам в одно из помещений, где уже находились люди. Несколько коптящих светильников давали тусклый свет, но Досу успел разглядеть нескольких и кое кого даже узнать. Оказывается, здесь были собраны лучшие корабелы страны. С одними он лишь поздоровался, а с Ли Соком обнялись по дружески. Ведь росли в одной деревне, это потом судьба раскидала по разным городам. Досу оказался на верфях в Масане, а Сок в Кимджу. Друзья только перекинулись парой слов, как дверь отворилась, вошел слуга с фонарем и чиновник, держащий в руке лист бумаги, наверно в нем был список. Он то и дело заглядывая в текст, устроил перекличку. Убедившись, что собраны  все, кто указан буркнул:

     - Сейчас пройдете за мной. Вас отведут в помещение, где вы помоетесь, там же оставите свою старую одежду, взамен выдадут  новую. Завтра утром заседание Чондонхэн .

      И добавил: - Во время завтрака не советую налегать на чеснок, наш король не любит этот запах. Запомнили. Тогда за мной.

      Пока мылись, друзья успели немного рассказать друг другу о себе и близких, но хотелось поведать больше, но тут снова стали вызывать по списку и уже в соседнем помещении выдавать обновки. И хотя одежда была из полушелковой ткани с изрядным добавлением пеньки, все сразу преобразились.

      Ужин оказался очень простым – на каждого чашка отварного риса и на двоих чашка квашенной редки, да пиала с травяным чаем. Но все было съедено до малейшей крошки – ведь многие добирались издалека.

      Для ночлега выделили большую комнату, где рядами лежали набитые рисовой шелухой матрасы и подушки. Тэ Досу предпочел бы теплый кан, но выбирать не приходилось. Правда на каждого выделили по стеганому одеялу, в каменном дворце и летом  прохладно. Старики специально легли рядом, но как только произнесли несколько фраз, как на них зашикали:

     - Давайте спать, еще успеете наговориться.

     Пришлось подчиниться. Да и дорога измучила порядком. Скоро все помещение наполнилось носовым посвистыванием, сопением и даже легким похрапыванием.

      Утром все завертелось, умывание, завтрак – тоже не бог весть какой – по две булочки, сваренных на пару да чашка куси[18] на овощном бульоне и чай, правда уже хорошо заваренный. После приема пищи долго пришлось ожидать дальнейших распоряжений и тут уже друзья выговорились. Ли Соку повезло больше, из пятерых детей все были живы. Единственный сын работал с отцом на верфи, а четверо дочерей выданы замуж и нарожали кучу внуков и внучек, с детьми сына получалось четырнадцать. Только муж старшей дочери погиб во время шторма в море и Сок для её сорванцов  был и дедом и отцом.

      Заканчивая рассказ Ли вздохнул:

     - Эх, пожить бы еще с десяток лет, поставить малышню на ноги, чтобы могли самостоятельно зарабатывать на хлеб. Ведь трое зятьев моряки и хоть мы стараемся делать хорошие корабли, морской владыка каждый год требует себе дань людскими душами.

      Наконец на пороге появился вчерашний чиновник и объявил:

     - Вы приглашаетесь для получения ответственной задачи, возьмите свои чертежи и пройдемте за мной.

     Пришлось долго идти по узким коридорам, прежде чем попали в прямоугольное помещение с узкими, как бойницы окнами, затянутыми промасленной бумагой. Для дополнительного освещения по стенам через каждые три чхока[19] горели в светильниках большие восковые свечи. На входе два молчаливых охранника ощупали каждого, заглянув в тубус или сверток с чертежами.

     Зал был почти пустой, если не считать возвышения в дальнем углу и уложенных на нем ярких ковров. Неожиданно отворилась потайная дверь и в комнату вошло шестеро корейских солдат в полном боевом облачении , отрезав всех от возвышения. За ними проследовало трое: даже не зная, можно было понять, что это ван Вонджон и двое высокопоставленных монгольских чиновника.

     Все присутствующие упали ниц. Когда услышали хлопок ладоши и боязливо подняли голову,  увидели, что король и даругачи расположились на коврах по-монгольски, то есть сидя на одной ноге и выставив колено другой.

     За каждым из троицы в раболепной позе стояли переводчики. По бородам и чалмам в них легко угадывались мусульмане. Хан Хубилай запрещал китайцам и корейцам изучать монгольский язык, чтобы те не смогли выведать расположение войск и их силу. Поэтому переводчиками могли быть либо европейцы, либо мусульмане, а также последователи несторианского толка.

      Перед ваном и монголами стояли столики на низких ножках, на которых  находились запотевшие пузатые глиняные кувшины и пиалы из благородного фарфора. Даже с другого конца комнаты была видна их молочная белизна.

     Ниже постамента, слева и справа , за такими же столиками, но уже на циновках из рисовой соломы сидели чиновники. Перед ними  лежали стопкой чистые листы бумаги,  чашки с налитой тушью. Тут же на столах из глиняных стаканчиков торчал целый пучок кисточек разной толщины.

      Даже беглого взгляда на монголов было достаточно, чтобы понять,  на завтрак они пили не один чай. Их лица пошли красными пятнами,  а тот что сидел с правого края, долго боролся с икотой. Стоявшему за ним переводчику пришлось не один раз наливать своему господину с кувшина в пиалу.

     Первым заговорил на монгольском представитель хана, что сидел в центре, он был тут старшим или считал себя таковым. Вид у него был устрашающим. От левого глаза, наискосок через всю щеку лиловел широкий рубец, скорее всего след от клинка. Узкие щелки глаз, из под нависшего на лоб чуба, опущенного до самых бровей, пронзали своим взглядом каждого. Волосы на голове были выбриты квадратом, наподобие монашеской тонзуры, свою шапку с отворотами он снял и положил на столик. Дополняли вид узкие висячие усы. Было видно, что парчовый халат сидит на нем без изящества и привычней всего смотрелись бы боевые доспехи. Его слова начал переводить по-корейски, почти без акцента, стоявший за ним переводчик.

      Фразы были рублены и больше походили на слова приказа:

     - Повелением сына Неба приказано к началу осени следующего года собрать флот в девять сотен судов и захватить Чипунгу. От ваших портов самое близкое расстояние.

     Затем обратился к сидящему внизу чиновнику из морского ведомства:

     - Сколько сейчас кораблей в строю?

      Тот забормотал, заикаясь от страха:

      - после побед великого хана на южными сунцами можно использовать около трех сотен, но некоторые требуют починки.

      - Значит нужно привлечь их и построить еще шесть сотен, - продолжил даругачи.

     - Посчитайте и распределите каждому представителю с верфи задачу. Корабли должны перевезти четыре тумена пехоты и пять тысяч непобедимых конных монгольских воинов, две тысячи запасных коней. А также катапульты, осадное снаряжение и запасы продовольствия.

      А закончил такими словами:

      - На каждую верфь, в зависимости от количества кораблей, - это он обратился к Вонджону, - выделить от пяти сотен до тысячи ноби[20]. Десять тысяч на заготовку леса и доставку уже готового материала к местам постройки. Обеспечить всех питанием и проживание,- ван лишь кивнул в ответ.

      Посчитав свою миссию законченной монгол встал, за ним приподнялся и его соратник, не проронивший ни слова и  король. И уже стоя, продолжая сверлить всех своим пронизывающим взглядом, представитель хана закончил:

     - За нарушение сроков каждого ожидает поколачивание легкими палками, а за срыв задания и все сто семь ударов тяжелой. Вряд ли после этого кто-то выживет. А для всех говорите, что великий хан решил присоединить к своей империи Силань[21].

      Прошло не больше получаса и чиновник-распорядитель стал подзывать к себе корабелов. Скорее всего, предварительные расчеты у него были уже готовы. Слышались только цифры: двадцать судов, что возьмут на борт по пятьдесят воинов; тридцать десантных кораблей, способных подойти к самому берегу для выгрузки конницы и тяжелого вооружения.

      Дошла очередь и до Тэ Досу. Чиновник мельком глянул на стоящего перед ним на коленях старого мастера, заглянул в разложенные на столе листы и высокомерно проговорил (совсем не так испуганно, когда отвечал представителю хана):

     - В Масане строят отличные корабли для перевозки конницы. Задача будет следующая – сорок судов,  на пятьдесят лошадей в трюме, где у каждой оборудуется отдельное стойло и столько же воинов размещаются на палубе. С каждого борта по восемь весел для маневрирования в штиль.

     Корабел попытался возразить:

     - У нас только шесть стапелей, а на каждое судно с отделкой даже при работе все светлое время суток нужно как минимум полгода. Ведь для того, чтобы принять на борт указанное вами количество коней и людей он должен быть не менее чем девяносто чохов в длину и двадцати пяти в ширину.

     Ответ был резким:

     - Никаких возражений. Вот документ,  вы назначаетесь управляющим верфи и вам присвоен первый дан шестого разряда, что дает право потомственного дворянства.

      Затем последовал вопрос:

      - На каком расстоянии  у вас располагаются шпангоуты?

     Досу без промедления ответил: - через каждые семь чохов. Вот смотрите и  показал чертеж. Но распорядитель лишь глянул мельком и продолжил:

     - Делайте через девять чхоков, тогда размеры судна можно будет уменьшить до восьмидесяти в длину и двадцать в ширину, а загрузка будет та же. После того как корпус готов, зашпаклевать и просмолить – доводка уже на воде, обязательно оборудовать якорем. Не позже чем через неделю получите еще двести плотников с инструментами. На следующий год ко дню осеннего равноденствия комиссия приедет принимать корабли.

      И тут же крикнул в зал:

     -  Ли Сок.

     Так как на каждого тратилось не более двух-трех минут, то скоро постановка задач закончилась. Снова мастеров повели по темным переходам, пока не попали в помещение, где им вернули их старую одежду, постиранную и починенную, ведь многих забирали прямо с работ, не дав переодеться во что  лучшее. Всем объявили, что Ван дарит им новую одежду и надеется на выполнение задач. Затем снова стали вызывать по списку и выводить. Едва Тэ и  Сок обнялись, как выкликнули Досу и он двинулся за сопровождающим. Прошел за ним по небольшому коридору и оказался во дворе. Там увидел своих спутников, что доставили его в столицу.

     На обратной дороге не спешили, поэтому только к вечеру пятых суток мастера доставили прямо домой.

    Пришлось не один раз рассказывать своим домочадцем про свою поездку, умолчав правда ряд деталей, чтобы не тревожить женщин. Скоро весь дом заснул. Досу тоже, как только добрался до своей лежанки заснул, буквально провалился в темную яму.

      Проснувшись утром, как обычно очень рано, Тэ несколько минут полежал с закрытыми глазами, оделся и тихонько вышел на улицу. Диск солнца уже наполовину встал над горизонтом и от него потянулись во все стороны живительные теплые лучики. Это было удивительное время – пробуждение нового дня. Старый мастер любил  наслаждаться петушиным пением, а те словно чувствовали благодарного слушателя и старались на все голоса. Сначала отозвался соседский горлопан, его хриплая трель прозвучала коротко и задирчиво. Ему отозвался другой – уже в конце улицы. И понеслось со всех сторон.

     В углу маленького дворика с давних времен стояла небольшая скамейка, собственноручно изготовленная Тэ. Она была не простая. Необычность заключалось в том, что её верхняя складывающаяся половина была значительно шире нижней и при своем опускании не только полностью перекрывала, но своим выступом защищала сидение от дождя и снега. А чтобы влага не затекла, по краю верхней доски были вырезаны особой конструкции канавки. Поэтому после любой непогоды на ней можно было приятно посидеть. Вот и теперь Досу сидел на своем изобретении и  даже закрыл глаза от удовольствия.

     Скрипнула дверь дома, и старик услышав легкие шаги, открыл глаза. К нему шла старшая дочь:

     - Как тебе спалось папа,

     - Спасибо доченька, родной дом сразу прибавил силы.

     - Ты отдохни после тяжелой дороги, а я сейчас приготовлю свежих булочек. Ведь знаю, что спозаранку побежишь на верфь. Не переживай. Там все в порядке. Ле Иль не новичок и выполнил все твои наказы точно.

      Верфь от порта отделял большой пустырь. Его специально не

застраивали, боялись пожара. Ночная стража, охранявшая порт и верфь, узнала корабела, и один из них пошел открывать калитку в воротах.

      Скоро потянулись работающие, большинство было казенными ноби, и только с десяток по найму. Когда собрались все, мастер поднялся на несколько ступенек лестницы, ведущей к будке и поднял руку. Установилась такая тишина, что было слышно как  невидимые волны шлепались о деревянный настил стапели:

     - Мы должны на следующий год, не позже осеннего равноденствия построить сорок судов для перевозки конницы и воинов. На днях прибудут еще две сотни ноби, материалом обеспечат. Все, по своим местам.

     Люди тихонько переговариваясь стали расходиться. Тэ Досу стал выкликать самых опытных плотников, таких набралось с десяток, им ставилась конкретная задача.

     Ким Бо и Ли Бу получили указание не мешкая начинать на двух освободившихся стапелях закладку  кораблей по новым размерам, другим досталась ускоренная достройка – через неделю еще два корпуса   можно было спускать  для их доводки на воду. На освободившихся местах предполагалась закладка следующих.

      Четыре дня пролетели как один миг. Только в сумерки Тэ появлялся домой, ужинал и тут же засыпал. После обеда на пятый день показалась большая колонна людей, нагруженная скарбом и инструментами,  конвоируемая солдатами вана. Получив команду люди сели прямо на землю.

     Отвечал за доставку староста одной из деревень уезда, Квон Гын, уже немолодой, с бельмом на одном глазу:

     - Прибыло сто восемьдесят человек. Должно быть двести, но двое умерло по дороге, а восемь исчезло во время ночной стоянки, несмотря на охрану. Сейчас сбежавших ищут и они, и их родственники поплатятся. Большинство – казенные ноби, но есть и свободные арендаторы.

     Гын отер со лба пот:

    - Я понял, что размещаться придется самим. Пока нет срочной работы – начнем строить на пустыре хоть какие-то жилища, оборудовать место для приготовления пищи. Продуктов у нас только на неделю.

       К ним вразвалочку подошел один из охранявших колонну и нехотя прошипел сквозь зубы:

     - Я десятник Ким Ё. В первую очередь построить казарму для охраны, а пока я займу вон то помещение.

      Он ткнул рукой в направление склада. Но тут же получил достойный ответ. Ему чуть ли не в нос ткнули лист с печатью морского ведомства:

      - Здесь написано, что старший я и вы все мне подчиняетесь. Так что следите за порядком, чтобы не разбежались остальные, а место для солдат построят.

      На коротком совещании, где присутствовали Тэ Досу с помощником, Квон Гын, десятник и приглашенный чиновник с городского управления было решено сто человек распределить по работам на верфи, а остальных на строительство казарм. Их предпологалось изготовить из плетеных каркасов, благо рядом располагался казенный лес, а уездному начальству поступил приказ выделить все необходимое для размещение корабелов. Каркасы затем предполагалось набить глиной, а крыши покрыть соломой, её начнут подвозить уже с завтрашнего дня.

      Через месяц пустырь было не узнать. На нем стояло три низких и длинных глинобитных строения под крышами из соломы. В одном размещалась столовая и склад, в двух других жили прибывшие. Вся территория была обнесена оградой из жердей, у единственных ворот стоял домик охраны.

      Работа на верфи останавливалась только в потемках, с раннего утра и до позднего вечера здесь  визжали пилы, распускавшие бревна на доски и брус, стучали топоры и деревянные молотки.

     Не реже чем раз в неделю прибывали целые караваны с мачтовыми соснами или гранитными накладками для огромных деревянных якорей, которые весили наверно не меньше, чем пятьсот кын[22]. Для каждого судна их надо было не менее трех: один большой, высотой десять чхок; средний – не меньше семи и малый – около пять чхоков. Все это надо было принимать, пересчитывать и выдавать подтверждение о доставке. Бумага тогда стоила дорого – за один стандартный  лист необходимо было уплатить целый сын[23] риса. Поэтому часто использовали её заменитель, вываривали в кипятке кусочек коры бумажного или тутового дерева. На неё и ставили количество сданного имущества и заверяли печатью верфи, с которой Тэ Досу теперь никогда не расставался и носил постоянно в мешочке, подвешенном на поясе.

      Обед мастеру обычно приносил кто то из внуков, но в последнее время все чаще стала наведываться младшая невестка. Она приходила, поднималась по лестнице, и пока Тэ кушал, смотрела на стройку. Выискивала кого-то взглядом  и потом часто украдкой поглядывала в ту сторону. Это не укрылось от внимания Досу, стало ясно, что невестке понравился кто-то из прибывших. Понятно, она ведь еще молодая женщина, а сына не вернешь. Жалко только если уедет, привык к внукам. Вот она спустилась вниз и задержалась, то поправляет заколку на волосах, то начинает перекладывать содержимое корзинки. И всегда рядом с ней оказывается, тоже как бы случайно, рослый плотник с выцветшей повязкой на голове.

       Досу конечно навел справки, избранника невестки звали Ан Сих, чонхо[24] из близлежащей к порту деревеньки, с его надела собирается не меньше десяти соков[25] зерна, вдовец. Только вот для работы в селах осталось только старики, женщины  и дети, что соберут они в этом году неизвестно.

      А лето было жарким как никогда и хотя люди десятками падали от тепловых ударов, работа не прекращалась ни на минуту. Пришлось даже сооружать над стапелями навесы от палящего солнца, что повлекло отрыв части корабелов.

      Пришла осень и принесла другие проблемы. Зарядили дожди, часто налетал ветер. Его порывы натягивали как струны канаты у судов, стоявших в акватории верфи, того гляди, что лопнут или перетрутся, корабли может выкинуть на берег.

      В одну из ночей Тэ проснулся от того, что ветер буквально сотрясал стены дома, а дверь вибрировала и чуть не плясала под ужасную музыку. Сразу мелькнула мысль – не сорвало бы с якорей корабли, ведь они без команды. Досу быстро оделся, накинул на плечи накидку из пропитанной олифой грубой ткани и схватил в руки посох. Им он потом стучал в двери домов, где жили подмастерья. Многие и сами бежали на верфь.

       Два корабля все таки сорвало, но так как на них еще не было палубы, они затонули на мелководье. Охрана вовремя подняла строителей и удалось быстро понадежнее закрепить все суда. Тяжелый и глинистый ил бухты хорошо держал якоря.

     К утру ветер стал стихать, и была дана команда, сходить домой переодеться и обсушиться. Рабочий день пришлось начать на два часа позже.

     С затонувшими кораблями пришлось повозиться. Конечно, Тэ знал про систему блоков усиливающих тягу. Сейчас их бы назвали полиспастами. Если на входе приложить к канату одну лошадиную силу, то при переходе с одного блока на другой, эта силу увеличивается в два раза. В отлив, когда вода бухты оказалась ниже бортов, на каждое судно отрядили по сотне человек с ведрами и кувшинами, которые успели до прилива вычерпать столько воды, что днища оторвались от ила, и их удалось через систему блоков подтащить к берегу.

     Через несколько дней после таких купаний среди работающих начались болезни, каждый день по десятку, а то и более не выходило на работу. К весне умер двадцать один человек. Только с приходом теплой погоды, когда пригрело солнце и на окружающих верфь сопках появился дикий лук и чеснок, дела у больных пошли на поправку.

      С весны зачастили комиссии, но график выполнялся в срок, и к 22 сентября на акватории стояло сорок готовых пуститься в плавание кораблей. Новоиспеченный капитан принимал по описи такелаж судна, команда занимала свои места, и корабль переходил на рейд порта. Досу наконец получил звание, дающее право на  потомственное дворянство, а вскоре младшая невестка, собрав свое нехитрое имущество, перебралась в деревню к своему новому супругу.

                                                Глава III

       Что творилось в середине сентября 1274 года в  Масане, порту на южной оконечности корейского полуострова трудно передать словами. Каждый день в бухту заходило несколько десятков кораблей и им скоро стало тесно в акватории. В дальнейшем прибывших стали размещать в бухтах соседних с  портом  рыбацких деревушек. По всем дорогам, ведущих к морю, скрипели колеса арб, что нескончаемым потоком везли на погрузку запасы продовольствия и бочонки с пресной водой. Некоторые сопровождала усиленная охрана –  это было какое-то вооружение, а может и пороховые бомбы – главное козырь в будущей войне.

      Маршировали отряды корейских и китайских ополченцев, в тяжелых, стеганых ватой халатах с плетеными щитами в руках. Оружие им предполагалось выдать уже на кораблях в море, неровен час, поднимут бунт еще на берегу. Подошли и пять тысяч монгольской конницы – главная ударная сила армии вторжения, которые за две недели стояния истоптали все близ лежавшие поля, только кому было пожаловаться.

      День выхода назначался несколько раз и столько же откладывался.  Ждали, когда окончательно прибудут все отряды и подвезут необходимое снаряжение, то наспех построенные корабли давали течь и их приходилось во время отлива конопатить и смолить.

       Среди этой царившей неразберихи оставался внешне спокойным только один адмирал, но только на людях. Оставаясь сам с собой, этот старый морской волк, прошедший путь от простого матроса до военноначальника такого ранга не раз задавал себе один вопрос – останется ли его голова на плечах после похода, или скорее всего нет. Если боевые суда, построенные на корейских верфях еще более или менее готовы к морскому переходу, то почти четыре сотни судов его флотилии - переделанные речные плоскодонки. Они могут передвигаться по рекам и озерам. Но здесь великий океан, с его осенними штормами. Оставалась уповать только на милость богов.   

      Наконец утром 3 октября 1274 года флотилия при попутном ветре вышла из порта и направилась в сторону Японии, огибая северную оконечность корейского острова Коджедо. Путь лежал к Цусиме. Прекрасно зная, что у японцев нет сил для нападения на армаду на море, адмирал разделил флот на две части. Одна самая большая, направилась огибать Цусиму с северо-востока, а пятьдесят самых быстроходных  кораблей отрезали остров с юга, перехватывая пытающихся спастись жителей и направленных наместником посыльных к сёгуну о начавшемся вторжении.

       На восходе следующего дня обреченный остров был взят в плотное кольцо, и началась высадка десанта с тех кораблей, которые по своей осадке могли подойти так близко к берегу, что сходни доставали  до уреза воды. Надо было спешить к основной цели, к главным островам архипелага, поэтому захватить этот жалкий кусочек суши решили в один день.

      На острове к моменту нападения жило около пяти тысяч японцев, включая женщин и детей. Большинство занималось рыбной ловлей и – пиратством. Своим наместником сёгун назначил Мори Юкинагу, опытного воина, чей клан сразу встал на сторону дома Минамото в его борьбе с домом Тайра за верховную власть в стране, за что последний и получил свою высокую должность. Юкинага от своих лазутчиков получал сведения о необычайном оживлении в  корейских портах, но в последнее время все посланные им сампасэны не возвращались, наверно перехватывались неприятелем. Он еще весной отправил сообщение в бакуфу[26] об активной постройке кораблей в корейских портах, но куда на этот раз направлялась флотилия, узнать не удалось. Все взрослое население, способное носить оружие, было мобилизовано. Проводились ежедневные тренировки по стрельбе из лука и владению мечом, хотя многие самураи за спиной и высказывали неудовольствие. Мол учат простолюдинов военному делу – это удел только избранных. Ладно дать практику обращения с оружием свободным крестьянам и рыбакам, но давать его в руки наго[27] и женщинам – совсем последнее дело.

      Решительный бой было решено дать у Комоды, туда и были стянуты все силы. Не знаю, о  чем думал наместник, выводя свой плохо подготовленный отряд в чистое поле, а не спрятал за стены укрепленного поместья. Но так или иначе, он просто приблизил свою и их смерть на пару дней.

      Юкинага выстроил свой отряд в шесть шеренг. Первые две были составлены из пеших самураев, лучников и копьеносцев асигару[28], перед которыми для защиты от вражеских стрел располагались стационарные деревянные щиты татэ. В остальных четырех находились  ополченцы из местного населения, вооруженные  короткими копьями, секирами оно с широкими лезвиями, а то и просто топорами, кувалдами на длинных рукоятках или палицами канаба[29]. Женщины были со своим исконным оружием – нагинатами. Клинок нагинаты походил на меч, поэтому японцы и считали его мечом, несмотря на то, что тот крепился к деревянной ручке длиной больше метра. Им часто сражались жены самураев, защищая свой дом и семью в отсутствие мужа. Это оружие входило даже в обязательный перечень приданного невесты, и задолго до вступления в брак девушки из благородных семей  были обязаны пройти целый курс тренировок. Если ополченцы были как-то вооружены, то из снаряжения у многих вместо защитных шлемов на головах  одеты только соломенные каса[30]. На каждом из флангов по полусотне всадников – это были самураи высших рангов – буси. Они спокойно сидели в своих седлах с высокими луками. Из-под шлемов и полумасок-хоатэ, что закрывали подбородок и щеки до уровня глаз, взирали на мир люди, готовые на смерть.

      Перед боем Мори объехал всю линию, смотря в глаза передним шеренгам, вернулся в центр и поднял руку:

     - Я заклинаю наше божество, богиню солнца Аматэрасу, даровать нам победу. Если же суждено погибнуть – то только как героям.

     Едва он это произнес, как по рядам прошел неясный шум. Наместник повернулся и увидел, как вдалеке, в направлении берега сразу в двух местах в небо поднялись огромные столбы дыма. Это - скорее всего горели подожженные захватчиками рыбацкие деревушки. И тут же раздался всеобщий вздох – на дальнем холме показалось сине-черное пятно, которое затем начала превращаться в огромную змею, занявшую всю дорогу, ведущую к поместью. Над головами шеренг засвистели стрелы кабурая[31], извещая, что враг совсем близко.

      Из леска, опоясывающего место будущего сражения, выскочили трое воинов конной разведки, за ними гналось не менее двух десятков вражеских всадников, стреляющих на скуку из луков. Вот у одного японского скакуна  надломились передние ноги и он рухнул через голову, придавив своим телом всадника. Тут же другой разведчик, получив  несколько стрел в спину, сначала наклонил голову к гриве, а затем вылетел из седла. Не повезло и последнему из троицы, его лошадь стала валиться набок и упала, прижав ногу всаднику.

      Самый первый подскакавший к нему монгол взмахнул саблей и обезглавил упавшего. Затем склонившись к трупу, подобрал его меч, привязал тело арканом к седлу и насадив голову на древко копья, направился к своим. До места схватки было далеко и японские воины ничем не могли помочь своим. Продемонстрированная врагами жестокость только укрепила уверенность у защитников острова сражаться до конца.

      Прошло не так уж много времени, как голова «змеи» подползла к началу поля и начала растекаться. Стало ясно, что на каждого японца приходилось не менее пяти-шести врагов.

      По неписанным японским правилам проведения сражений сначала перед расположившимися для схватки врагами выезжал один из самых лучших бойцов ( вспомните поединок между русским богатырем Пересветом и монгольским Чолубеем на Куликовом поле). Он громогласно объявлял с какого он клана, на стороне какого дома сражается, чем прославились его предки и вызывал на битву себе равного. После победы одного самурая над другим в дело вступали их слуги, а затем и все остальные.

      А тут же, без всяких переговоров о сдаче или поединков между сильнейшими,  под бой барабанов-наккара[32] несколько сотен конных отделились от вражеского войска и со страшными криками и воплями помчались на застывшие в строю японские шеренги, стреляя из луков на полном скаку.  Тысячи неприятельских стрел накрыли небо и стали впиваться в ряды защитников, то там, то здесь десятками находя свои жертвы.

      Занявший под ставку  небольшую возвышенность на правом фланге Юкинага кивнул оруженосцу и тот высоко поднял над головой боевой тэсси[33], стороной с нарисованным красным кругом и замахал им. Этот знак продублировали наблюдатели сотен. Раздался приказ:

     - Ябусамэ[34].

     Десять раз махал слуга наместника и столько же раз лучники пускали стрелы. Этот встречный рой тоже произвел порядочное опустошение. Вражеские всадники валились из седел, лошади вставали на дыбы и сбрасывали своих наездников. Не доскакав полсотни метров, наступающая орда вдруг резко повернулась и помчалась назад, продолжая стрелять из луков. Если бы хватило времени, то можно было вбить остро заточенные бамбуковые колья, не мешая продвижению пешим воинам, они не давали всадникам быстро передвигаться, а медленно едущий всадник – это уже отличная мишень для лучника. В отличии от материковой части Азии в древней Японии лучником мог стать только самурай. Лук- юми и стрела-я, считалась у японских воинов священным оружием. Луки на архипелаге делались из бамбука и для прочности оплетались волокнами ротанговой пальмы, при этом изготовлялись асимметричными – две трети находилось выше рукояти и только одна треть ниже, чтобы было удобно стрелять всаднику. Средняя длина такого лука достигала двум метрам, а самые большие доходили до 2,8 м. Для борьбы с конницей применялись и специальные железные шипы с четырьмя остриями. Как бы шип не ложился, одно острие всегда было обращено вверх и наступив на него лошадь разрывала себе копыто и от боли сбрасывала седока.

      Решив на волне отступающих сблизиться с противником, наместник отдал приказ наступать и шеренги ускоряя шаг, побежали на врага. Но как только они приблизились к противнику на дальность броска, как в них полетели странные предметы с дымящими фитилями – это были начиненные порохом ручные бомбы. От их разрывов в радиусе нескольких метров корчились окровавленные люди, валялись оторванные конечности.

      Тут же орда пошла в атаку и все в один миг перемешалось, превратившись во множество скоротечных схваток. Вот японский самурай мечом отбивается сразу от трех корейских воинов, вооруженных копьями, уничтожая их одного за другим, но получает стрелу в грудь и валится на поверженных врагов. Вот ополченец-островитянин нагинатой подрубает ноги монгольской лошади и добивает упавшего всадника на земле, но получает по голове, защищенной лишь кассой, удар кривой степной сабли  от другого наездника и  облитый кровью падает на трупы павших.

       Дольше всех продержались конные самураи, только после того, как их закидали глиняными бомбами, окружившим  плотной стеной корейским и китайским воинам  удалось добить раненых.

      Видя гибель своего войска, Мори Юкинаге оставалось лишь совершить сеппуку.  Мы все знаем слово харакири, но это означает лишь перерезание живота. Сеппуку – это целый ритуал. Малым мечом –косикатана полагалось вспороть живот, при этом нельзя было упасть на спину – только вперед, а ассистент одним ударом отрубал голову, избавляя самурая от мучений. Женщинам запрещалось вскрывать живот, ведь из него появляется сама жизнь, в случае неминуемого захвата в плен, во избежание надругательств, разрешалось перерезать сонную артерию на шее.

      Душа наместника полетела на небо и уже оттуда, с высоты птичьего полета, наверно увидела, как орда окружила поместье и начала метать зажженные стрелы и свои гром-бомбы. Вот через ров перекинуты длинные бревна и под стены заложены  заряды, от взрыва которых сорвало половинки ворот и захватчики ворвались внутрь, уничтожая все на своем пути. В живых   никого не оставляли.

      После боя, командовавший с монгольской стороны тысячник Сурэн отдал приказ похоронить павших степных воинов, их оказалось тридцать семь человек. По принятому обычаю их тела обложили обломками бревен и древков копий и подожгли.

      Корейские и китайские ополченцы хоронили своих по отдельности в выкопанные рвы, не насыпав над ними даже небольших холмиков.

      На захваченном острове было необходимо оставить хотя бы небольшой гарнизон, его основу составил десант одного из кораблей, налетевшего на рифы при высадке, да  сотня легкораненых. Они еще не знали, что им крупно повезло. Команде удалось со временем починить корабль, на котором все и вернулись затем домой.

      Только к ночи десант вернулся на суда с трофеями – тысячами отрубленных голов, захваченным оружием и снаряжением и кусками мяса от забитых на берегу животных. Если для корейцев и китайцев, многие из которых являлись буддистами, мясо было табу, то для степняков – обычная еда. Правда, по законам Чингизовой ясы, обязательной к строгому выполнению, животное надо было умертвить по правилам. В разрез грудной клетки запускалась рука, нащупывалось сердце и сдавливалось, пока оно не переставало биться. Затем отсекалась голова и снималась шкура. Только тогда мясо считалось пригодным в пищу. На тех кораблях, где располагались монголы, еще долго горели жаровни.

      С утра огромная эскадра, растянувшиеся на километры водной глади, направилась к следующему трамплину – острову Ики. Наместник на острове

Кокусе Сиро, убеленный сединами ветеран, успел получить от рыбаков о приближающейся армаде и немедленно послал самые быстроходные суда на Хонсю, в Какамура и за помощью к военному губернатору Кюсю.

      Сам мобилизовал все население острова для обороны, а когда решил отправить дочь – было уже поздно. Она погибнет под градом стрел недалеко от берега.

      На военном совете, который собрался в Кацумото, укрепленном замке Сиро поздним вечером седьмого октября собралось пять человек. Сам наместник, его два сына – Масуда и Кониси, первый командовал конными, а второй пешими самураями и два его вассала – Ояно Соикэн и Маэда Мацуэмон. Всегда горячий и порывистый Маэда, когда ему дали слово,

предложил дать генеральное сражение на равнине перед Кацумото, чтобы затем одним ударом сбросить десант в море и отбить у врага желание еще раз высаживаться на остров. После долгих обсуждений было решено – под покровом ночи отправить в места предполагаемых высадок противника, а это всего три удобных бухты – сама Кацумото, Гоноура и Какуёку по два десятка лучников. Эти отрядам ставилась задача оттянуть или замедлить высадку, чтобы подготовить поле битвы  - установить на месте сражения бамбуковые колья и перевезти все запасы продовольствия в поместье. Ведь только тогда можно будет обороняться до подхода подкреплений с Кюсю.

      Первоначально все шло по плану, эскадра противника подошла утром 8 октября к острову и начала высадку сразу в двух местах – Кацумота и Гоноура. В первом случае десанту удалось захватить берег только ближе к обеду. Засевшие в окружавших бухту скалах японские лучники били на выбор и полностью уничтожили экипажи пяти суденышек, рискнувших первыми приблизиться к земле. Только когда противнику удалось создать численное превосходство в десятки раз – японцам пришлось отойти. При этом они потеряли всего семерых, а нападавшие – не менее сотни.

      Обозленный упорством островитян, Сурэн приказал собрать на флагманский корабль китайских и корейских военначальников и, топая ногами, визжал:

      - Высадить  по две тысячи корейских и китайских ополченцев, переправить на берег мою личную тысячу. Выгрузить пять небольших катапульт. Думаете, я собираюсь  топтаться у каждого островка так долго.

      Пока на берег высадились все войска начало темнеть, воины стали разводить костры для приготовления пищи, как в освещенных пламенем огня людей стали впиваться стрелы. Пришлось огораживаться щитами от сопок несколько раз за ночь отгонять лучников, но японцы знали в скалах каждую тропинку и благополучно ускользали. Трое раненых, при  приближение врагов, покончили с собой сами, их головы воткнули в прибрежный песок.

       Среди воинов, собравшихся около костров, пошли разговоры:

      - Зачем ван приказал помогать монголам.

      - Кому нужны эти куски суши, сплошь одни горы.

     А один из моряков, оставшийся на берегу со своей лодкой все повторял:

     - Своими глазами видел как по канату с корабля, приставшего к берегу, на сушу перебралась крыса. Эта тварь чует опасность намного раньше людей – судно должно погибнуть. Эти разговоры никто не пресекал, ни десятники, ни даже сотники.

      С утра все завертелось с новой силой. Едва начало светать, как задымили костры, на которых готовилась еда для воинства. Несмотря на огромное желание побыстрее покончить с ненавистным островом, командиры отрядов понимали, что сытый солдат с большей охотой пойдет вперед, а если дать на приказ на разграбление – то сам побежит вперед.

      Выслав разведку, а затем и охранение, колонны вторжения стали продвигаться и уже через два часа передовые отряды вышли на равнину перед укреплениями Кацумото, где уже стоял японский отряд. Кокусе Сиро построил его в боевом порядке, который в Японии в те времена назывался саку, что дословно переводился как замочная скважина и использовался, когда надо было все силы сосредоточить на обороне.

      При этом построении фланги, состоящие  из копьеносцев-асигару, ополченцев, вооруженных всем, чем только возможным, прикрывались последними шеренгами лучников и находились не на одной линии с центром, а несколько выступая над ним. В центре располагались хорошо вооруженные конные и пешие самураи. Противник при попытке атаковать, сам  подвергался контратаке с трех сторон. В современной военной терминологии этот прием называется огневой мешок. Сам Кокусе находился за  конницей, прикрытый с тыла небольшим отрядом лучников.

      Как и на Цусиме, бой начался без церемоний и рыцарских турниров. Передние шеренги врага пришли в движение и под градом стрел, прикрываясь щитами, подошли на близкое расстояние. И тут в ощетинившие копьями ряды японцев полетели глиняные кругляши с тлеющими фитилями.

Раздался страшный грохот и люди стали падать замертво. Так японцы во второй раз познакомились с пороховыми гранатами. В бреши, образовавшиеся после взрывов, хлынула вражеская пехота и пусть конные самураи ринулась, сметая все на своем пути, скоро и они завязли в этом месиве, как лапа якоря в  вязкой глине.

      Поняв , что битва проиграна, наместник приказал отходить под защиту стен, но напрасно оруженосец махал веером и пускал свистящие стрелы – из свалки удалось вырваться только единицам.

      Скоро к стенам подошли катапульты и начали метать зажигательные бомбы, наполненные сырой нефтью и серой, меньше, чем через час укрепления поместья превратились в огромный костер, в огне которого и приняли все там находившиеся, в том числе и наместник со своей семьей.

      Один из корейских отрядов попытался зайти в пылающий Кацумото, но там было невозможно даже дышать,  на воинах начала тлеть одежда, и пришлось срочно выходить из этого пекла. Весь остаток дня прошел в прочесывании местности острова от пытавшихся спрятаться островитянах; мужчин, стариков и детей убивали без разбора на месте, а над женщинами творили страшное беззаконие и только после этого лишали жизни.

      С утра 9 октября эскадра направилась к Кюсю, самому южному из крупных остров японского архипелага и достигла лишь к вечеру одиннадцатого, попутный ветер, дующий несколько дней, стал потихоньку затихать.  Песчаные берега заливов Кюсю хороши для высадки, но вся территория представляет собой нагромождение поросших непроходимыми лесами гор, где основными путями сообщения являются перекидные веревочные мосты и мостики, пролегающих на немыслимой высоте над узкими долинами.

      Только одна бухта –Хаката, окруженная двумя руками, протянувшимися

на запад, словно руки, и несколькими островами, дробящими огромные океанские волны, как бы сама тянула на свои песчаные косы корабли с корейского полуострова.

      Получив своевременно сообщение от наместника Ики, губернаторы провинций острова провели сбор всех военных сил и отряды, выдвинувшиеся из городка Дадзайфу, устроили недалеко от побережья укрепленный лагерь, но общее командование создать не удалось. Главы часто враждовавших между собой кланов даже в мыслях не могли представить, что кто-то будет подчиняться друг другу.

      На флагманском корабле, название которого с корейского переводилось как «Голубая ласточка», собрали совещание перед высадкой, на котором присутствовали все командиры отрядов. Хотя руководителем считался адмирал, его фактически проводил Сурэн. От природы неглупый и выдвинувшийся благодаря своей личной смелости, он умело командовал своей тысячей на материке, но представлять все тонкости крупной десантной операции не мог, да и сильно не хотел.

     На предложение высадить в первую очередь те сотни, которые уже имеют какой-то опыт, захватить несколько плацдармов, укрепить их хотя бы частоколом и только затем – под их прикрытием начать массовую выгрузку всех войск, монгол презрительно прищурил и без того свои узкие глаза и нехотя что-то процедил, помолчал и еще добавил. Переводчик перевел:

     - Нечего бояться этих раскрашенных петухов, они пытаются друг перед другом показать свою удаль, а мы задавим их численностью.

     - Я сам со своими всадниками за несколько дней самостоятельно захвачу этот кусок суши и брошу к ногам великого хана, а вам тогда не поздоровиться.

      После этих слов наступила зловещая тишина. Излишняя самоуверенность степняка и робость корейских и китайских военначальников сыграет над ними злую шутку, но это будет потом. Разобравшись в очередности подхода и разбив корабли на волны высадки, командиры разъехались по местам.

      Первыми к берегу пошли легкие плоскодонки, вмещающие без экипажа всего двадцать-тридцать солдат, некоторым удалось пристать к берегу, остальным пришлось спускать лодки.

      Сразу же в зоне высадки начались первые стычки. Командиры японских заслонов приказали пустить свистящие стрелы, подавая тем самым приказ к атаке, но тут началось неожиданное. Со стороны двигающихся группами корейских и китайских воинов раздались удары в барабаны и металлические гонги. Лошади японских всадников сначала поджали уши, а затем понеслись куда глядят глаза, лишь бы подальше от этой какафонии. Только пешие самураи стали пускать стрелы, но под натиском превосходящих сил противника, были вынуждены отступать на соединение с основными силами.

     Через два часа отряды вторжения в некоторых местах углубились больше, чем на километр, захватив одну из стратегических возвышенностей, сложенную из песчаника - крутобокую Сохару, с которой открывался отличный обзор.

      На этой сопке укрепился корейский отряд под командованием Кан Гису, только перед самым походом ставшим из десятника сотником. Побоявшись, что посыльный со страху все перепутает, он приказал написать писарю

донесение. Тот пристроился на валуне, приспособив щит:

      - На удалении примерно 15 ли на юго-запад виднеется какой-то городишко, а восточнее и намного ближе – лагерь противника, от которого уже началось выдвижение небольших групп.

     Писарю пришлось несколько раз махать листком и даже дуть на него, чтобы тушь высохла быстрее. Послание свернули в трубку, поместив внутрь полого колена стебля бамбука, закрыв отверстие деревянной пробкой.

     Гису, поглядывая из-под ладони вдаль, ставил задачу:

     - Вот тебе донесение и моя пайдза, на первой же освободившейся лодке, независимо с какого она судна добираешься к кораблю адмирала и передаешь в руки… Десятники! Ты, ты и еще ты. Со своими солдатами выдвинуться и занять опушку леса. Укрепиться там и обеспечить высадку остальным.

      Оставив с собой только с пару десятков воинов, Кан отправил почти всю свою сотню вперед. Именно с эти отрядом и столкнулся Такэдзака Суэнага[35], еще молодой самурай, гокэнин из провинции Хиго. Ему, не достигшему еще и тридцати лет, хотелось прославиться и совершить подвиг. Поэтому еще с пятью своими подчиненными, одним из первых выдвинулся из лагеря.

      Едва  группа гокэнина приблизилась к леску, где укрепились воины из сотни Канн Гису, корейские ополченцы пустили стрелы. Подчиненный Такэдзаки – Тогэида Сукэмуцу, более опытный и осторожный, пытался вразумить командира:

      - Давайте дождемся других, вон еще скачут наши, а потом атакуем этих варваров

     Но Такэдзака рвался в бой:

     - Вперед! Путь лука и стрелы – совершать то, что достойно награды!

     Группа ринулась прямо к опушке, не разбирая дороги и пуская на полном ходу стрелы.

      Первым рухнул японский знаменосец, его конь, получив в круп сразу несколько стрел, уткнулся мордой в землю и пропахал по инерции несколько метров. Вылетевший из седла всадник кувыркнулся несколько раз через голову и затих. А затем почти одновременно были ранен Суэнага и еще двое его самураев. Их кони, тоже пораженные стрелами, теперь лежали на земле, пытаясь встать на ноги и снова падали. Вот тут и раздались первые взрывы ручных фитильных гранат. Потерявший при падении шлем, Суэнага был еще ранен осколком гранаты, и кровь залила ему лицо.

      К ним уже приближались корейские воины, чтобы добить, но видно боги решили продлить смельчакам жизнь. К месту схватки приближался отряд еще одного гокэнина, Митияси, тоже изрядного храбреца. Его конная группа подскочила вовремя, и корейскому отряду пришлось отступать к самой Сохаре. Но высадившиеся там сотни буквально осыпали Митияси и его самураев стрелами. Теперь пришлось отступать японцам. По счастливой случайности и Митияси и Такэкзаки остались в живых и, встретившись после боя, договорились подтвердить свои подвиги перед всеми.

      Стычки разрастались, с японского лагеря подходили всё новые группы самураев, но централизованного командования не было, а с причаливаемых к берегу лодок все прибывало корейских воинов. Численное превосходство давало себе знать и японским отрядам не удавалось скинуть десант.

      Один из лучших японских лучников, по имени Ямада, выискивал лучших лучников и организуя из них группы по 10-20 стрелков, пытался стрельбой еще на дальних дистанциях расстраивать идущие густые цепи врагов.

      Группе монгольской конницы удалось прорваться и поджечь в тылу обороняющихся городок Хакату. Японскому командованию пришлось отдать приказ на отступление к Дадзайфу.

      День стал клониться к закату, и тут погода стала портиться на глазах. Абсолютное безветрие сменилось сильными порывами, по небу поползли огромные свинцово-серые тучи. Все указывало на то, что вот-вот разразится сильный шторм. А от него на мелководье могут подняться огромные волны, от которых одно спасение – выйти в море. Поэтому адмирал принял решение – вернуть десант, расстрелявший к тому времени все стрелы, на борт кораблей, переждать шторм и затем, мощной высадкой разбить врага.

      Да не тут-то было. При возращении десанта на корабли, из всех бухточек на флот, как рой разъяренных пчел, кинулась флотилия из нескольких сотен гребных судов, каждый с десятком вооруженных мечами и луками самураев. Некоторые были превращены в брандеры для поджога неприятельских кораблей. Они буквально облепили борта ближних к берегу судов, на которых еще только поднимались тяжелые камышовые паруса и на палубы полетели тюки зажженного сена. Веревки, что их связывали, тут же перегорали и разносимые ветром пучки пылающей травы поджигали паруса.

     Ветер удесятерил свою силу и японским гребцам, чтобы спасти теперь уже свои жизни, пришлось уходить к берегу, оставив армаду во власти огня и тайфуна.

      Ночью творилось что-то ужасное, суда, лишившись парусов и потеряв управление, швыряло как щепки, канаты якорей рвались, будто это гнилые нитки. Корабли накреняло набок, переворачивало и выбрасывало на берег.  Некоторые превратились в пылающие факелы, экипажу и десанту с них пришлось искать спасение в воде, чтобы не сгореть заживо. Из-за огромных волн невозможно было спустить шлюпки для спасения тонущих. Со всех сторон сквозь свист и рев ветра доносились крики на многих языках: китайском, корейском и монгольском:

     - Спасите, помогите. Тону.

      К утру ветер стал стихать и унылый серый рассвет явил страшную картину. На берегу догорали корпуса судов, выброшенных силой океана, все берега были усеяны обломками разбитых кораблей, а уцелевшие, облепленные спасенными и чуть ли не черпая бортами воду, уходили в Корею.

     Канн Гису повезло, он расставил своих лучников по бортам корабля и не дал подойти японским брандерам, корабль попался отличных мореходных качеств и выдержал шторм. Не заходя ни на Ики, ни на Цусиму, первые суда остатков былой армады вернулись в Масан 15 октября. Потом еще несколько дней подходили отставшие суда, еле держась на плаву. Когда подсчитали потери – оказалось, из сорока тысяч вернулась одна треть. В одночасье тысячи женщин в Кореи стали вдовами.

      А на берегу Хакаты и в окрестностях японцы вылавливали тех вражеских солдат, кому посчастливилось добраться до суши. Таких оказалось почти полторы тысячи. Оставили в живых только искусных мастеров – остальным отрубили головы и сбросили тела в море.

      Когда адмирал на своем флагмане прибыл в Масан, его сразу же вызвали в столицу, где тут же созвали Чондонхэн. На нем даже не хотели слушать, что многие корабли оказались не приспособленные к такому переходу и потонули из-за низких мореходных качеств. Признать это было равносильно тому, что заявить великому хану о несостоятельности подготовки экспедиции. Поэтому был подготовлен пространный доклад, что гибель произошла исключительно из-за небывалого по мощи урагана, каких еще никто не видел.

       Не удивительно, что Хубилай довольно спокойно отнесся к известию о поражении. На этот раз небеса не благоволили – в следующий раз боги ниспошлют удачу.

                                            Глава IV

      Прошло еще несколько лет после первой неудачной попытки захватить Японию. Все это время армия Хубилая воевала, покоряя юг Китая и только в 1280 году он решил предпринять новую компанию - расширить границы своей империи, присоединив это непокорное островное государство.

      Хубилай очень хорошо помнил рассказы Со Гю, корейского переводчика при его дворе, который неоднократно рассказывал, что овладеть Японией будет нетрудно:

     - император со своим двором имеет власть только в столице, ему не подчиняется армия и он только молится небесам, считая себя сыном солнца.

     - у сегуна, реального правителя есть войска, но его крупные феодалы враждуют друг с другом и у каждого клана есть много непрощенных обид друг к другу. А многие самураи превыше всего ставят свой кодекс чести и не думают об создании каких либо укреплений на островах.

      Пришла весна 1280 года. Редкие островки снега на полях вокруг Пекина превратились в небольшие блюдца, в которых вода на ночь замерзала, а затем в солнечные дни оттаивала. На них уже останавливались цапли, что одними из первых прилетают весной с юга. Стали набухать почки и распространять всюду свой терпко-волнующий запах.

     Хан и его двор после трехмесячного нахождения в столице стал собираться к выезду на ежегодную весеннюю охоту. В один из дней перед самым отъездом хан по обыкновению сидел на своем серебряном троне, изготовленном урусом[36] Кузьмой. В то время в столице его соплеменников было не меньше десяти тысяч, которые трудились при дворе рыбаками и охотниками. Китайцам оружие ведь не доверялось. Личную охрану покоев хана несли аланы, составлявшие одно из подразделений дворцовой гвардии.

      Подготовка к охоте шла полным ходом. Ведь надо было сдвинуть с места десятки тысяч людей и животных. Еще Марко Поло пишет в своём дневнике, что одних псарей у хана почти две тысячи, а сокольничих может быть больше десяти тысяч, да два тумена охотников и несколько тысяч загонщиков, но это, скорее всего, чтобы поразить воображение других огромными цифрами.

     Но речь пойдет сейчас не об этом. Перед самым отъездом Хубилай получил от корейского вана, своего зятя, очередные подарки. Слуги попарно стали попарно заносить в зал белых кречетов и соколов. Некоторых по кивку хана подносили к нему, и он рассматривал особо понравившихся. Одних гладил по спинам, проверяя состояние оперения и мускулатуру. Птицы, в накинутых на головы кожаных чепцах, осторожно водили по сторонам шеями, крепко держась острыми когтями за кожаные перчатки слуг. Изредка хан ронял:

     - Этому повесить мою бирку, посмотрим сколько он принесет дичи в эту охоту. (Специальные люди вели подсчет добычи, лучшие оставались  и считались ханскими, что похуже отдавали сокольничим).

     - Этого - царевичам.

      Но вот вынесли птиц, и стали заносит подарки. Чего здесь только не было.

Внимание Хубилая сразу привлекла одна из шкатулок, покрытая красным лаком и богато инкрустированная перламутром и жемчугом. Уловив взгляд повелителя, сзади послышался голос Со Гю, его тут же стал переводить на монгольский мусульманин Бальбек:

      - Эта шкатулка с островов Чипунгу, только там умеют делать такие вещи.

     Хан замолчал на несколько минут и, обращаясь к главному советнику, сидящему у его ног на ковре, бросил:

     - Завтра перед полуднем собрать Военный совет, куда пригласить и начальников управлений: войны, доходов и общественных работ.  

      Военный совет состоял только из монголов и руководил вооруженными силами, их обучением и размещением, назначением командиров – своего рода Генштаб. Там и поставил хан задачу:

     - к маю следующего года направить на Чипунгу армию вторжения. Для этого подготовить два крыла: первый выходит из Кореи под командованием

корейского адмирала, пусть его назначит Военный совет, в составе девятисот кораблей и сорока тысяч воинов; второй во главе с А-Цзе-хань из порта Гуаньчжоу – три с половиной тысячи судов и сто тысяч солдат, включая три тысячи монгольской конницы.

      Обычно невозмутимые степняки сидели словно оглушенные, с широко открытыми ртами. Собрать за столь короткий срок такие огромные силы? Ладно, если бы это была сухопутная операция – но надо найти тысячи кораблей с командами, перевезти войска на острова со всем оружием, снаряжением и припасами.

      А Хубилай обвел всех присутствующих взглядом и, не замечая их изумления, продолжил:

     - Выход не позже середины мая, чтобы к сезону морских бурь захватить территории, расположенные далеко от берега, и пополнять запасы за счет трофеев.

      - Теперь я слушаю ваши предложения.

      Первым поднялся заведующий управлением доходов, небольшого роста, но тучный узбек в белоснежной чалме:

      - В казне может не хватить денег на такие расходы. Надо увеличить поступление налогов и с провинций и с таможен на 10%.

        Ему вторил заведующий управлением общественных работ, прямая противоположность первому, худой как палка перс:

      - на складах может не хватить ткани для пошива защитного снаряжения, в прошлом году собрали очень мало хлопка из-за засухи.

       Последовала реплика хана:

 - Делайте из кожи, войлока, закажите дополнительно у кузнецов кольчуги.

 Но чтобы все в назначенный срок было готово.

      Остальные предпочли промолчать, чтобы не навлечь гнев господина.

Был разработан общий план: оба флота собираются у острова Ики и соединенными силами следуют к Кюсю.

      Хубилай явно переоценил свои силы, будь это сухопутное вторжение, он бы обязательно достиг цели, но морские операции часто зависели от стихии (достаточно вспомнить участь непобедимой испанской армады).

      Корея при всем своем желании не могла выполнить поставленную задачу, она еще не оправилась после поражения 1274 года, когда подчистили все амбары с зерном, и два года все мужское население трудилась на заготовке леса или на верфях. Пять лет пришлось хану посылать зерно в эту страну, чтобы население полностью не вымерло с голоду.

    Чтобы выполнить приказ, чиновники были вынуждены распорядиться о ремонте старых судов, построить такое количество новых нереально. Большая часть китайского флота вновь состояла из реквизированных плоскодонных речных барж, не имевших киля. Ошибка предыдущего похода только усугублялась. А ответственные за постройку судов посылали победные реляции, что приказ выполняется и суда будут поставлены в срок.

      А теперь на короткое время вернемся в Японию, перед вторжением 1274 года. Тогда в мае в одну из деревень залива Хаката прибыло очередное посольство Хубилая. Было отправлено сообщение к сегуну и оттуда поступил приказ – немедленно доставить послов в Какамуру, с мешками на головах, чтобы не выследили дорогу. Несмотря на возражения монголов, их с колпаками, одетыми на голову доставили в бакуфу, при этом ехали почти без отдыха пять суток и чтобы те не падали с седел, их привязывали. Между советниками сегуна долго шли споры – что делать с делегацией. Одни предлагали подержать с полгода, как предыдущее и потом отправить восвояси. Другие предлагали немедленно казнить. Сегун  долго не принимал решение.

      После неудачной попытки вторжения Токимунэ понимал, что только хорошо подготовленная оборона может защитить страну. По его распоряжению посланный им лично представитель на местности измерил протяженность будущего оборонительной стены. И когда чертеж местности был доставлен в бакуфу[37], туда срочно вызвали губернаторов всех прибрежных провинций. Все прибыли без промедления и  это несмотря на то, что все дороги, ведущие в Какамуру были буквально забиты – пришло время выплаты рисовой подати, а в этом году был собран небывалый урожай. 15 ноября состоялось совещание. На нем долго обсуждали план защиты страны от вторжения. Предлагали построить мощный флот, чтобы нанести упреждающий удар еще при подходе вражеской армады, построить вдоль побережья целую цепь мощных крепостей, но в итоге победило мнение строить стену вдоль береговой линии залива Хаката. И строить её из камня. После этого губернаторов распустили на время, надо было нарезать каждому участок ответственности. Затем по-одному их вызывали и на карте каждому обозначали его кусок стены. Это был оригинальный прием – если делили при всех – не обошлось бы без споров и шуму, а так получи письменный приказ и вехи прямо на берегу. Ко всему прочему, сегун перед отъездом собрал еще раз всех и вышел в полном боевом снаряжении – в своем любимом доспехе до-мару с плетением сусого-одоси[38] и объявил, переводя свой колючий взгляд, от которого ежились даже смельчаки, от одного на другого:

     - Уклонение от выполнения поставленной задачи приравниваю к оставлению поля боя.

      После этого резко повернулся и вышел. Через некоторое время Токимунэ уже шел по тропинке, ведущей к храму. Приказав страже оставить его одного,  до самого вечера молился, прося Аматэрасу и души великих предков, особенно Дзимму – первого богом данного императора Японии помочь народу Ямато отразить вражеское нашествие. На следующий день сегун сделал для храма вклад: тысяча коку риса и столько же кусков белого шелка, попросив монахов еще усерднее молиться, чтобы все дела, начатые на благо родины, успешно завершались.

      По приезду каждый губернатор стал собирать руководителей кланов. Те тоже явились не мешкая, осознавая важность будущих дел. И вот то там, то здесь появились временные поселки строителей. Каждый клан строил свой участок отдельно: небольшим иногда доставалось по десять метров оборонительной линии; более мощным и по сто. Повезло тем, у кого рядом располагались горы, в устроенных каменоломнях вырубали глыбы из песчаника или гранита. Техника добычи была очень простой и применялась еще со времен Рима. В трещины скал вбивались сухие деревянные клинья, затем они усердно поливались водой. Разбухшее дерево рвало камень. Правда куски получались неровными, а опытных каменотесов или каменщиков по сухой кладке в Японии, тем более на Кюсю было очень мало. Поэтому стена получалась неоднородной: в одном месте она была полой – пространство между двумя каменными узкими стенами набили утрамбованной землей; в другом месте имелись каменные подмостки для стрелков и были уложены зубцы для защиты от вражеских стрел; где выше, где ниже. Многие посчитали, что достаточно сделать её недосягаемой для конницы, а для этого хватит два-три метра.

      Уже известный нам Такэдзаки Суэнага приступил к делу с полной ответственностью. Его крестьяне были разбиты на три смены и каждая работала на строительстве по месяцу – ведь несмотря на то, что был убран рис, в поместье и на полях работы хватало – надо было садить дайкон[39] и ямс[40], а тут подоспел урожай хурмы. Гокэнин лично приезжал к моменту убытия каждой смены и принимал работу. А вот у соседнего клана порядка было меньше и почти готовая стена начала оседать – попался зыбучий песок и им пришлось ещё целый месяц достраивать.

      И только после того, как сегуну доложили, что стена выстроена и отряды самураев несут охрану не только заливов, но и всех дорог, ведущих вглубь острова – приказал казнить послов. До нашего времени дошло лишь надгробие Ду Ши Цзуна, его и теперь можно увидеть в синтоинском храме городка Фудзисава вблизи Какамуры. Можно только представить как это произошло – скорее всего ранним утром, когда так сладко спиться и в небе начинают курлыкать журавли, окончившие ночевку на сжатых полях и летящие в своих клиньях в теплые страны, в комнату, где коротали свои ночи посольство вошли самураи. Всем быстро связали за спиной руки и заткнули кляпами рты. Видно не хотели, чтобы осужденные на смерть оскверняли своими воплями восход солнца. Всех пятерых подтащили к краю канавы, проходящей вдоль стены замка, и поставили на колени. Раздалась короткая команда – взмах острых как бритва тати, и вот уже обезглавленные тела без предсмертных судорог валятся вниз.

      В 1279 году Хубилай посылает в Японию еще одно посольство, в состав которого назначаются самые опытные переговорщики, главу делегации инструктирует сам лично. Сидящий на своем троне хан медленно и внятно, почти на чистом китайском, видно на сей раз не доверяя даже переводчикам, говорит:

      - проявляйте особую вежливость, ни один жест с вашей стороны не должен ожесточить японцев. Надо их убедить, что только признание его, хана Хубилая, как своего сюзерена защитит острова от всех бед и нашествий.

      Затем приказывает вручить послу свой личный подарок. По его знаку немногословный алан достает из стоящего у стены, окованного медными полосами сундука, золотого петушка. И дело тут вовсе не в нескольких десятков лянов золота, а в той надписи, выгравированной на подставке, которая гласила: «Токимунэ Ходзё – я поставлю тебя царем». Это был прямой намек, что хан ничего не имеет против сосредоточения всей власти в руках регента. Но и это не помогло. Время, в которое прибыли послы, было не самое лучшее – японцам везде мерещились шпионы, которых обвиняли в участившихся случаях похищения людей. Поэтому делегацию тоже обезглавили. На Кюсю перебросили с Хонсю и Сикоку дополнительные отряды самураев. А для того, чтобы полностью обезопасить остров от возможной высадки по приказу бакуфу, укрепления выросли вдоль всего побережья, как северней Хакаты, так и южнее – от Хариме и Цуруге – до Нагато, самой южной оконечности Кюсю. Теперь Япония была готова к отражению агрессии.                                                 

                                                       Глава V

      Как и планировалось, корейский флот начал движение из своих портов на полуострове – Кимджу, Масана и Чилдонхо 15 мая 1281 года, по пути собирая последние мелкие группы судов, полностью перестроился на внешнем рейде порта Окпо на острове Коджедо. За два последующих дня была захвачен остров Цусима.

      В составе сил вторжения, что тогда высадилось на Цусиме, было немало тех, кто принимал участие в захвате острова еще семь лет назад, поэтому операция тщательно планировалась. Новый наместник сёгуна на острове, учитывая неудачный опыт предшественника, не решился давать бой в открытом поле, а засел в укрепленном лагере, созданном на плоской вершине холма, что находился не далеко от деревни Секаимура.

      Учитывая неизбежность нового нападения, бакуфу не смогла сосредоточить на острове большие силы, ведь в первую очередь надо было оборонять побережье Кюсю. Поэтому в распоряжении Уссуги Ивао было с тысячу человек, из них только три сотни самураев, остальные – ополченцы.

      У подножия холма был вырыт ров десятиметровой ширины и глубиной  от трех до пяти метров, дальше лежал скальный грунт, и углубить больше не представлялось возможным.

     Командующий корейским флотом, скорее всего, уже получил сообщение, что вторая часть армады ещё находится в своих портах, поэтому особенно не торопился. Высадка началась только после крепкого завтрака на кораблях. По сигналу с флагманского корабля, почти одновременно к берегу направились десятки мелко сидящих десантных судов, из которых выбегали воины и занимали укрытия на берегу. Но так как отпора не было, была выслана разведка, которая через три часа донесла, что японцы засели в укреплениях, расположенных в десяти километрах от побережья. Небольшой городок, расположенный рядом - пуст.

      Наш знакомец Кан Гису, так и остался сотником, чтобы получить продвижение по службе, надо было иметь высоких покровителей. Ведь в мирное время вану разрешалось иметь лишь четыре тысячи солдат. И хотя сейчас в его подчинении была целая тысяча ополченцев, это особенно его не радовало. Закончится компания  удачно - можно рассчитывать  на что рассчитывать, а если нет и придется возвращаться в Корею – части вновь расформируют и он останется сотником. Можно конечно дать  взятку чиновнику военного ведомства. Но меньше, чем десятком ынбён[41], тут не обойтись – только где их взять.

      Гису съехал с дороги в обочину и стал осматривать проходящих подчиненных – тысяча растянулась и двигалась как попало, смешав десятки и сотни. Ведь на плечах в гору несли тяжелые штурмовые лестницы и разобранные на бревна частокол, связки циновок. Надо наводить порядок:

     - Что разбрелись как курицы по двору!

     - Сотники, что заснули, где порядок !

      После таких распоряжений  засуетились командиры помладше, посыпались толчки зазевавшимся. С подчиненными особенно не церемонились.

     К японским укреплениям десант подошел только к полудню, когда солнце встало почти в зенит. Воинам было жарко в своих стеганых защитных одеяниях, пот заливал глаза, спины и плечи потемнели от  пота и стали вместо синих и коричневых серыми, от покрывающей пыли, поднятой тысячами ног.

      Возвышенность, на которой укрепленный лагерь японцев был в диаметре у подножия не более чем триста метров, поэтому пятитысячный отряд вторжения охватил его густыми цепями. Правда пришлось сразу отойти подальше, со стен полетели меткие стрелы из мощных двухметровых луков, которые уже нашли свои жертвы.

      За полчаса на безопасном удалении были собраны секции частокола, надежно укрывшие ряды нападавших от японских лучников и цепи под их прикрытием стали медленно приближаться к темнеющему у основания рву.

      Одновременно по команде через него перекинулись связанные попарно штурмовые лестницы, обмотанные циновками, по которым устремились вереницы воинов. В них со стен полетели стрелы и камни, но многие это препятствие преодолели. Защитники в свою очередь были буквально засыпаны тучами стрел, не дававшими и голову поднять. К стенам уже приставлялись лестницы и корейские лучники и арбалетчики перенесли навесной огонь в глубину  укреплений.

      Сначала на стенах появились отдельные воины, затем десятки, схватка перенеслась в лагерь цусимцев, вот и ворота открылись и туда хлынули толпы пехоты. За час все было кончено – японский отряд был изрублен буквально на куски. С убитых срывали доспехи, наручи и поножи, колчаны со стрелами, подбирали оружие поценнее – из-за которого уже разгорелось несколько стычек, но несколько ударов древком копья, которым Кан Гису наградил драчунов, быстро всех успокоили. Вот взгляд тысячника остановился на воине, несшем на плече покрытый красным лаком ящик:

      - А ну, неси  ко мне.

      - Ты верно хотел это подарить своему начальнику.

Обескураженному ополченцу оставалось только махнуть головой в знак согласия. Построив свою тысячу Гису, не поленился вывернуть ополченцев наизнанку, но трофеи оказались мизерными – лишь с десяток позолоченных шпилек-когай, да столько же кинжалов когатана с богато украшенными рукоятками – так и на взятку чиновникам не соберешь.

       - Эти доспехи, - он ткнул пальцем, - этот и этот, - отправить на флагман в подарок адмиралу.

       - И голову наместника тоже, - услышав робкое возражение, - все головы перемешались, - какая принадлежит кому?

       Затем с каждой сотни было отправлено по десятку воинов, прочесать близлежащие холмы и рощи. Солдаты вернулись лишь к вечеру, но безрезультатно, правда, подстрелили с десяток кур, спрятавшихся от хозяев, да огненно-красного петуха, которого поднесли Кану.

      С кораблей на каждую сотню для поднятия духа доставили по бочонку с рисовым вином. Это возымело действие и у костров стали бренчать струны комунго и каягымов.

     Вот один из ополченцев, худой, с перебитым носом делился с другим:

      - Я думал все, пришел конец. Подскользнулся в грязи и упал, а японец замахнулся мечом, - он тут сильно закашлялся, - да тут прилетела стрела и ему прямо в глаз, а я ему копьем в бок.

     - Это мне талисман помог, я в Окпо выменял у мудан[42], пришлось отдать почти пять чхохов полотна, не хотела брать ничем другим. Жалко, хорошие штаны бы вышли. Во второй день было лишь несколько мелких стычек и оставив на острове небольшой гарнизон, адмирал дал приказ возвратиться десанту на корабли.

      Время ожидания тянулось очень медленно, на переполненных судах

только и оставалось, что выйти из трюма на палубу, да подышать свежим воздухом. Несколько раз налетали сильные ветра, корабли начинали переваливаться на волнах как хромоногие утки. Если экипажи и те из десанта, что были набраны с рыбаков, переносили качку нормально, то остальных сильно укачивало. Позывы рвоты гнали людей к леерам, желудки выворачивало наизнанку, от бортов запахи потом исходили отнюдь не благородные.

      Наконец адмирал дал приказ захватить Ики. Бой разгорелся у селения Кацумото, защитники хотели пережить осаду за стенами. Все повторилось как на Цусиме – непрерывная стрельба тысяч лучников, не дававшая осажденным поднять голову, сотни штурмовых лестниц приставлены к стенам. Получасовой бой, даже не бой, а свалка, когда на одного японца с разных сторон набрасывался десяток ополченцев и все. Втоптанные в землю внутренности из разрубленных на части тел, головы, которые пинались, как мячи. Все обчистили, вплоть до последней кадушки с квашенной редькой.

      Затем последовало еще двухнедельное ожидание, пока не потеряв всякое терпение, адмирал приказал двигаться к Кюсю, не дожидаясь подхода основных сил с Китая.

      К 23 июня корейский флот пересек пролив, отделявший Ики от Кюсю, и сосредоточился немного севернее от залива Хаката. Первая высадка, проведенная в Муканате, своеобразная разведка боем вышла неудачной.

      Японское командование, после получения данных о захвате Цусимы, а затем и Ики, не только сосредоточила все имеющиеся силы на оборону залива, но и организовала целый ряд укрепленных лагерей по всему побережью, а также наблюдение за всеми более или менее удобными местами высадок.

      Поэтому, как только первые неприятельские корабли были обнаружены в районе Муканате, туда были дополнительно  стянуты отряды самураев и ополчения. Высадка десанта – это не прохождение парадным строем по вымощенной брусчаткой площади. Вот к берегу подходят первые лодки, первая сотня построилась в боевую колонну и начала выдвигаться, стремясь захватить господствующую высоту. Но тут прямо на неё из-за леса выскочил отряд конных самураев, скачущих во весь опор. За их спинами развиваются сасимоно[43], изображающие красное солнце на белом фоне – он станет прообразом национального флага Японии. На полном скаку всадники стреляют из огромных, почти в человеческий рост луков. Стрелы летят метко, то один, то другой корейский воин валится на мокрый песок, пачкая его кровью. Не останавливаясь, самураи врезаются в колонну, как острый нож в переспелый арбуз и рассекают надвое. Начинается страшная рубка и только брошенные в них фитильные гранаты заставляют японцев отступить.

      Вот одному из корейских командиров удалось собрать в кулак свою тысячу и продвинуться вглубь острова на полкилометра, как впереди показываются несколько приближающихся отрядов конных и пеших отрядов защитников острова. Ввиду того, что сразу не удается создать многократного численного превосходства, сражения не походят на захват Цусимы и Ики. Японская конница хоть и несла потери от разрывов техацу – так называемых гром-бомб, начиненных порохом и кусками рваного железа, бесстрашно врезалась в наступавшие цепи пехоты и тогда рубила налево и направо. От страшной силы ударов тело человека иногда разваливалось на две половинки.

      Кан Гису в этот день повезло, корабль, на борту которого он находился, сел на мель почти у входа в бухту, его пришлось сначала разгрузить и только потом сдернуть с места с помощью двух других. Поэтому он и не попал на злополучный берег.

      К исходу дня под натиском японцев пришлось отступить и занимать находящиеся в полукилометре от берега два небольших островка. Скорее всего, у Гису был дар свыше, он буквально кожей чувствовал опасность. Едва начало темнеть, как приказал передать на корабли, на которых размещались воины его тысячи приказ: удвоить стражу и запретить любое передвижение между судами. Вызвал к себе начальника караула:

     - с наступлением темноты любую лодку, подошедшую к кораблю считать вражеской и уничтожать.

     - при малейшем подозрении будить немедленно, голову оторву, если проспите.

      Прошел в свою каюту, но сон не шел. Только забылся в полудреме, как будто кто-то толкнул. Кан встал, прислушался – приоткрыл дверь. Доносился

лишь плеск волн о борт судна, стоящего на якоре.

      В это время около сотни юрких гребных лодок, каждая с парой десятком японских воинов, как туча москитов налетела на спящую эскадру. На несколько кораблей им удалось забраться бесшумно, и началась страшная резня. Сонные матросы и десант еще только начинали соображать, а их уже кромсали мечами. Но вот дико закричал, то ли от боли, то ли от ужаса один, другой. Наконец ударил тревожный колокол, все всполошились. Люди схватывались на палубах, впиваясь в друг друга буквально зубами. Получив отпор на одном судне, набрасывались на другой – рубили якорные цепи, забрасывали на палубы горящие связки травы, но ветра не было и пожаров удалось избежать.

      Тут и чуткое ухо Гису услышало не то крик, не то вой, так человек может вопить человек только в момент страшной опасности. Тысячник быстро одел кольчугу, шлем и, взяв в руки трофейную секиру, вышел на палубу. В это время и ударил первый колокол, тут же раздалась команда:

     - Огня не зажигать, всем к бою. При малейшем движении на воде –стрелять без предупреждения.

       На корабле загрохотало, с трюма наверх побежали воины, на ходу одевая доспехи. В томительном ожидании прошло не меньше получаса. Наконец послышался тихий скрип уключин. Несколько неясных предметов приближались к кораблю. Когда те подошли поближе – Гису стукнул древком секиры по борту, с борта выпорхнул рой стрел. С темноты раздались

вскрики. Еще залп и показавшаяся из–за облаков луна осветила три лодки, на которых корчились в судорогах люди. Они  двигались по инерции, ещё залп и все кончено. Еще две попытки были отбиты с большим для японцев уроном.

      Другим повезло меньше, утром было видно, как со стоявших поодаль кораблей сбрасывают в воду продолговатые предметы – по морской традиции погибших хоронили в море.

      После долгого совещания, устроенного на борту флагмана, было принято решение, провести разведку в заливе Хаката, а в случае неудачи, направить несколько групп кораблей западнее и только при захвате плацдарма, высадить тяжелое вооружение.

      Разведка, прибывшая через пять дней донесла адмиралу, что японцы вдоль всего залива построили оборонительную стену и держат во всех удобных местах высадки большие отряды.

      Корейский флот через два месяца непрерывных неудачных стычек, неся потери как на берегу, так и  ночью, при  налетах на корабли, постепенно спускался к югу. Так он оказался 14 августа в заливе Имари.

                                                             Глава VI

      В этот год Сато исполнилось шестнадцать лет  и он был не по годам рослым и самостоятельным парнем. Да что тут говорить, еще после гибели отца четыре года назад, когда сампасэн[44] с их рыбацкой деревушки выбросило в шторм на прибрежные скалы при входе в узкое горло бухты и сразу пять семей потеряли кормильцев, он стал главной опорой  для матери и двухлетней сестренки Юкико.

      Утром юноша проснулся очень рано, да если по правде и не спал толком. Почти всю ночь проворочался на татами[45], переживал за снасти. Вчера вечером, едва вернувшись с работ по ремонту укреплений поместья, принадлежащего Кониси Мотои, местного феодала и владельца земель, Сато сумел уговорить причальную стражу и вышел на своей старенькой исабунэ[46] в бухту, где поставил сети. Эти снасти  он вязал почти всю зиму долгими холодными вечерами при свете дымящихся светильников. Его руки постоянно мерзли, и он то и дело отогревал их над хибати[47]. А до этого замачивал в горном ручье связки конопли и крапивы, мял и теребил, сушил и сучил тонкие нити. Ночью вдруг разразился шторм, правда не очень сильный, но сети могло унести из бухты в открытое море и где их тогда искать.

      Поэтому, как только ночная тьма стала переходить в сумерки, а на востоке начал светлеть краешек неба, он встал, оделся и прошел босыми ногами к очагу. Там, в низенькой глиняной корчаге взял кусочек тофу[48], пару колобков из проса и, стараясь не разбудить маму с сестренкой, вышел в маленький дворик. За ночь по водостокам в большую квадратную кадку, при жизни отца служившей засольным чаном, дождевой воды набежало до самых краев. Стараясь не шуметь, умылся и уложил свой скудный завтрак в фуросики[49], как делают все рыбаки. Затем снял со стены пару весел и плетеную из прутьев корзину под улов. Только тогда одел гета[50]   и направил-ся к берегу, где на пристани размещались лодки.

       Рыбацкая деревушка, в которой жил наш знакомый, называлась в те времена Фукуока и находилась на острове Кюсю, самом южном из четырех крупнейших островов японского архипелага. На той части, что омывалась водами Цусимского пролива, ставшего многим известным после разыгравшего сражения между русской и японской эскадрами в 1904 году. Почти напротив о. Икки – до него всего пять-шесть часов хода при хорошем попутном ветре. Она была совсем маленькой, всего каких-то двадцать дворов и располагалась  на узкой прибрежной косе очень удобной и защищенной от штормов высокими горами бухты.

      Земель для занятий сельским хозяйством практически не было, на каждую семью выходило всего тан[51]-другой более или менее пригодной земли, которой хватало только на огороды. Поэтому и занималось все население рыбалкой, в том числе и староста – Хаяси Саманоскэ. Сея[52] был очень строгим, но справедливым человеком и все повинности – строительство дорог, работу на ирригационных каналах или укрепление замка господина, что находился за перевалом посреди обширной долины с расположенными вокруг рисовыми полями.

      Сато прошел по выброшенным на берег и пружинящими под его ногами водорослям к своей двухвесельной лодке. Рядом, вверх днищами, находилось еще полтора десятка исабунэ. Только один из четырех охранников, спрятавшихся от ночного дождя под навес, тяжело  поднял голову, но, узнав юношу, снова её опустил.

      Балберы на своей сетке молодой рыбак сделал из кусочков пемзы, в прошлом году их огромные куски занесло штормом в их бухту, где-то видно разбушевался подводный вулкан. К концам снастей он привязал куски пемзы побольше и вогнал в них бамбуковые шесты с привязанными к верхним концам пучкам соломы – так можно издалека заметить место их установки.

      На этот раз их не было в установленном месте и пришлось изрядно поработать веслами, чтобы наконец заметить пропажу. Сато стал быстро перебирать заметно погрузневшие сети, штормом их сильно забило водорослями, по попадались и хорошие экземпляры камбалы и трески, как вдруг услышал в полосе уже начавшего рассеиваться тумана, что плотно закрывал вход с моря,  какие-то металлические звуки. Прислушался. Да точно, на скрытых в пелене судах били в колокола. Почему так много кораблей оказалось в одном месте и почти у самых берегов острова.

      Юноша сразу понял, это вражеская эскадра хочет захватить его родину, как уже пыталась сделать семь лет назад. Тогда нападение было отбито, а флот противника разметало страшным штормом и он еле унес ноги. Те морские бури получили название – камикадзе – ветер богов. Мысль об улове сразу отодвинулась на второй план. Уже не мечтая вернуться, острым ножом обкорнал сеть, обозначив непроверенную часть куском старой циновки. Затем осторожно работая веслами, углубился в молочную пелену, надо точно убедиться, а то поднимешь зря тревогу – будут смеяться над тобой всю оставшуюся жизнь.

      Скоро показался силуэт большого судна. На его борту один кричал фальцетом на непонятном юноше языке, а другой в ответ  бубнил по-корейски. Звучание этого языка Сато  знал, на строительстве укреплений замка господина работали и  гончары- корейцы. На палубе было много людей и отовсюду доносилось бряканье железа. Теперь уже точно - это вражеский десант. Надо срочно предупредить сёя, он то знает что делать.

       Лишь удалившись незамеченным подальше, молодой рыбак налег на

весла. Жалко, но улов пришлось выбросить в море. Охрана на причале продолжала клевать носами, пришлось несколько раз заорать – «Тревога»,

прежде чем они зашевилились. Не доплывая до берега Сато спрыгнул с лодки и чтобы она не досталась врагу перевернул. Та быстро легла на дно, в этом месте рыбаку было по грудь. Поняв по действиям юноши, что случилось действительно серьезное, стражники стали облачаться в доспехи.

Прокричав, что у входа в бухту стоит вражеский флот, Сато бросился к дому старосты.

      На улицах селения еще никого не было видно, люди только просыпались и в домах хозяйки только начали разводить очаги. Женщины собирались готовить завтрак для своих семей. Только собаки, увидев бегущего человека  подняли дружный  лай. Скоро молодой рыбак уже стучался в дверь дома старосты. Открыл сам господин Хаяси. Увидев мокрого от пота юношу, грудь которого от быстрого бега ходила ходуном, сразу понял, что случилась беда.

      - Ну, говори.

 Сато облизал пересохшие губы и прохрипел:

      - У входа в бухту, в тумане много кораблей с вооруженными людьми. Говорили на корейском и еще на каком-то непонятном языке.

      Старосте это было достаточно:

      - Беги к ближним домам, а те оповещают своих соседей. Мужчины пусть вооружаются, а женщины с детьми уходят к перевалу. Туда вчера вечером на усиление воинам из поместья прибыл отряд ронинов[53].

       Через несколько минут деревенька превратилась в разворошенный муравейник. Поднявших вой собак быстро утихомирили – по ведру холодной воды, и псу оставалось виновато мотая хвостом прятаться подальше и не мешаться под ногами. Сборы были недолги, какое там имущество у бедняков – пара циновок, корзина с посудой, несколько го[54] крупы да пару связок вяленой рыбы. Не потащишь ведь с собой тяжеленные бочки с квашенной редькой, да у многих они были почти пусты.

      Когда Сато забежал к себе домой,  мать с сестренкой складывали свои немудреные пожитки. Увидев сына, женщина попросила его наклониться, ведь он был выше её на целую голову, и повесила ему на шею амулет из хвоста ската:

      - Это поможет тебе в трудное время. Береги себя, ведь ты единственный кормилец. А я сумею постоять за себя и девочку. Иди.

      С этими словами она сняла со стены свой серп и насадила его полую ручку на бамбуковый шест. Теперь это уже было оружием, которым можно отбиваться от врагов.

       Вскоре женщины и старики с ручными тележками потянулись к перевалу, а мужчины и юноши, достигшие 15-16 лет, собрались у дома старосты. Сын сёя – Таки, верхом на муле[55], уже помчался в поместье известить Кониси Мотои, а две группы лучших гребцов по четыре человека каждая, получили задание на исабунэ выйти из бухты, под прикрытием тумана пробраться между судами противника и одна на север, другая на юг оповестить соседей.

      Мечи в Фукуоке были только у пятерых: у самого сёя, его восемнадцатилетнего сына Таки и у трех рыбаков – Тарадо, Кондо и Мито, они принимали отражение еще того страшного нападения 1274 года. Остальные были вооружены бамбуковыми шестами с прикрепленными на концах большими разделочными ножами, получалось что-то похожее на

нагинато. Еще имелось четыре лука с парой десятков стрел на каждый. Только вот наконечники были приспособлены для охоты на бакланов и уток, поэтому не имели закаленных наконечников. Вот и все. Ни щитов, тем более лат. С такой силой можно в лучшем случае как-то прикрыть отход жителей. Что и пришлось сделать. После того, как  все жители покинули деревню, отряд стал продвигаться по дороге вглубь острова.

      Когда группа под командованием Хаяси подошла к перевалу, дорога была уже перегорожена  завалом из бревен и камней. Командир ронинов  знал от гонца  о тревожном известии, но теперь сам обстоятельно расспросил Сато обо всем. Похвалил юношу за умелые действия и сказал, что если останется в живых, то из него вырастет толковый воин. А про остальных буркнул, что хоть толку от  таких помощников в бою мало, пусть остаются, усиливают завал и подтаскивают камни для катапульты.

       В укрепленном поместье Мотои, после получения известия о нахождении эскадры в непосредственной близости от берега, началась суматоха. Немедленно были посланы гонцы: к самураям, получившим свою землю от господина, к соседям.  В военную ставку, к сёгуну, решили послать только после проведения разведки.

      С учетом отряда ронинов и своих подданных, Мотои мог выставить пятьдесят всадников и две сотни пехоты. Этих сил хватит, чтобы несколько суток, а может и дольше защищать дорогу и перевал, ведущих в глубь острова. А что дальше? Неизвестна численность врага и его цели.

      В разведку был отправлен Масуда, самый ловкий и изворотливый из подчиненных Кониси, которому были приданы еще четыре конных воина, с задачей выдвинуться к месту возможной высадки, подольше себя не обнаруживать и все разузнать.

      Солнце к этому времени уже высоко встало над горизонтом, но диск вместо ослепительно рыжего почему-то светился вишнево-красным и был поддернут легкой дымкой. И полный штиль, казалось, что сама природа замерла в страхе от могущих произойти событий. Еще часа полтора-два суда, застрявшие в густом тумане, стояли бесцельно. Но вот лучи солнца превратили пелену в водяную пыль и, все стало мокрым. С обвислых парусов потекли на палубы целые струи воды,  одежда стала волглой от осевшей на ней капель воды. Стал виден узкий проход в бухту, и с кораблей не дожидаясь, когда ветер позволит зайти в неё, стали спускать лодки. В них по веревочным лестницам уже спускался десант.

      Опытный военный наблюдатель по длинным стеганым защитным одеяниям и плетеным из тростника прямоугольным щитам с бамбуковыми перегородками безошибочно бы определил, что это воины корейских вспомогательных отрядов монгольской империи. В полном боевом облачении, с луком в чехле, колчаном стрел и копьем не так-то просто по тонким перекладинам дрожащей веревочной лестницы опуститься в лодку. В каждой сидело по четверке матросов, чтобы доставить ее к кораблю за очередным десантом.   Помогавшие им грести воины весла видели лишь издали и теперь, сев на скамейки, неуклюже черпали. От чего еще долго то одна, то другая начинали кружиться вокруг своей оси. Прошло не меньше получаса, прежде чем первая уткнулась своим носом в мокрый песок.

      В первую волну удалось высадить едва сотню ополченцев, притом еще с разных кораблей. После недолгих препираний командование взял на себя Чо Тхан, единственный из командиров сотен, оказавшийся  на берегу. Старый вояка, он принимал участие еще в первой компании, той 1974 года, поэтому прекрасно понимал, что только от быстроты действий зависит судьба дальнейшего боя, а самое главное – сколько еще времени его голова будет на своих плечах. По его команде солдаты обшарили всю деревню, но никого не нашли. Тогда выдвинув охранение из десятка воинов, колонна под его руководством направилась по дороге вглубь острова.

       Наблюдавший за высадкой Масуда, убедившись, что началась полномасштабная операция, решил начать отход и стал скрытно выдвигаться к перевалу. Вступать в стычку было бессмысленно, противник превосходил численность его группы в десятки раз.

       Охранение конечно сразу заметило завал на дороге и, дав знать основному отряду, стало медленно подходить ближе. Островитяне, подпустив на дальность полета стрел, дали дружный залп. Прикрываясь щитами, и вынося троих убитых, остальные отступили.

    Оценив обстановку, Тхан принял решение временно перейти к обороне, до подхода подкрепления. По его приказу, на безопасном удалении воины стали рубить в окрестностях деревья и кустарник. Защитники с сожалением провожали взглядом еще одну верхушку шелковицы или имбирного дерева, упавшую под ударами секир. Ведь многие их сами садили.

     Каждые полчаса отряд Тхана усиливался, затем прибыл тысячник Ли До Гю и принял командование на себя. По его команде, укрываясь щитами и охапками веток воины стали медленно приближаться к укреплениям японцев, там же находился Кониси Мотои со всеми самураями и вооруженными слугами.

      Когда подошедшая к завалу на несколько десятков метров голова вражеского отряда бросилась в атаку, на них обрушился град стрел и камней с пращей. Многие из рыбаков одним ударом метко пущенного камня сбивали низко летящих уток и гусей, а в такую цель, как тяжело бегущий в гору воин, было трудно не попасть.

     В свою очередь лучники и арбалетчики корейского отряда били на выбор, поражая неосторожно высунувшихся. Скоро схватка закипела на самом завале, а потом и перевалила через него.

      И к защитникам и к нападавшим подходили подкрепления. Отряд конных самураев несколько раз врубался в корейские цепи, отбрасывая их от заграждений, но вынужден был снова отходить под натиском превосходящих сил.

     Бой продолжался до самого вечера, потери с обеих сторон перешли на сотни убитых и раненых.

       Вот Сато заметил, как от удара рослого Тарадо щуплый кореец спотыкается об камень и падает, прикрываясь своим щитом, но рыбак колющим ударом протыкает его вместе со щитом. Но тут сзади односельчанина вырастает другой враг и пытается поразить его копьем. Сато кричит со всей мочи:

     - Берегись, сзади, тут же получает сильный удар в левое плечо и видит оперение стрелы, левая рука сразу немеет. Он пытается здоровой рукой сломать древко и получает удар копьем в бок, теряя при этом сознание.

      Когда Сато очнулся, то оказалось, что лежит он на охапке папортника, грудь и бок перебинтованы. Рядом лежат другие раненые, над ними суетятся женщины. И рядом, почти в метре от себя видит сёя. Хаяси сидит на камне с перебинтованной головой, за руку его держит дочь Комачи. Девушка замечает, что юноша открыл глаза,  говорит своим нежным голоском:

     - Все хорошо, враги ушли, вы дрались как герои.

      От этих слов и  близости своего предмета обожания у Сато даже закрылись глаза, а про себя он подумал:

     - Все и вправду будет хорошо. А сетки я сплету новые и лодку сделаю не хуже.

      Убедившись в бесполезности атак и понимая, что утрачен самый главный фактор – внезапность, командование эскадрой решило вернуть воинов на корабли и попытать счастья в другом месте.

                                            Глава VII

      К 19 мая армада сосредоточилась в двадцати ли от Ики и прождала до 10 июня.

      Флот из портов Китая, превосходящий первый почти в четыре раза и составляющий почти три с половиной тысячи судов с десантом в сто тысяч человек не смог начать движение в строго назначенное время. Сначала заболел А-Цзе-хань, опытный флотоводец.  За неделю до предполагаемой даты выхода тяжелый ревматизм приковал А-Цзе к постели, и малейшее движение причиняло ему острую боль.

      Пока согласовывали с военным советом, а потом с ханом новую кандидатуру прошло две недели. А ведь флоту предстояло пройти под парусами почти полторы тысячи километров. Когда назначенный новым командующим Фань Вэнь-ху отдал наконец приказ выходить – задул сильный встречный ветер, который загнал почти половину флота обратно в бухты, так многие просто не умели ходить контро-галсами.

      На кораблях китайской эскадры от плохой воды началась эпидемия дизентерии, от скученности и жары пошли кожные инфекции. Масло прогоркло, а рис – основная пища армии – покрылся плесенью и палубы кораблей, с расставленными на них посудинами для его сушки стали больше походить на зерновые тока, чем на боевые корабли.

      Наконец 3 июня, опаздывая почти на месяц, флот направился уже не к Ики – месту сбора эскадр, а в залив Имари, чтобы там перегруппироваться, а затем начать вторжение.

       Только 11 августа огромная флотилия из почти трех с половиной тысяч судов и суденышек со стотысячной армией вторжения вошла в залив Имари, где, наконец, встретилась с корейской эскадрой. Волею случая или так было предначертано свыше, но огромный флот сосредоточился у небольшого островка Такасима. Это название потом войдет в историю.

      На крохотном клочке суши, расположенном всего-то в километре от берегов Кюсю, Фань Вэнь-ху решил произвести перегруппировку своих сил, пополнить запасы пресной воды из местных ручьев и провизии, прибывшей с Кореи.

      В это время на острове жило всего две тысячи жителей, включая немощных стариков и младенцев, еще сосущих грудь матери.

      Такасима встречает подходящих к нему крутыми склонами, да каменистым дном, которое не держит деревянных якорей китайских кораблей. Там есть только одна небольшая бухта, способная вместить лишь сотню судов. Дно этой бухты покрыто многометровым слоем мельчайшего ила и позволит организовать стоянку.

      По приказу флотоводца на остров высадилась группировка в пять тысяч человек, которая, разбившись на сотни и десятки, за день обшарила весь остров. Местные жители даже не пытались организовать оборону и их всех уничтожили. Одна семья спряталась в небольшой пещере и, замаскировав вход камнями, решила переждать опасность. Несколько раз они  слышали голоса солдат, ищущих жителей. Их выдало пение петуха. Услышав его трели, солдаты нашли и эту семью и тоже убили. Спаслась только одна древняя старуха, её залило кровью дочери, и поэтому её посчитали мертвой. Она и рассказала потом все прибывшим японцам, И по сей день на острове не держат петухов, только кур, а цыплят покупают на Кюсю.

     Высадился на берег и сам адмирал. Утром 14 августа Фань проснулся, откинул полог палатки и вышел на берег. По привычке посмотрел на небо, оно не предвещало ничего плохого, правда небольшая дымка вокруг светила указывала, что может подняться ветер. В то время ведь не было спутников и никто не мог подсказать, что к Кюсю движется со страшной силой огромный ураган, скоро он подойдет к заливу Имари.

      На берегу бухты всё шло обычным чередом. Несколько жилищ рыбаков воины разбирали на топливо для костров, где то щипали пойманных с вечера кур и уток, пух летел во все стороны. Рядом жалобно застонала корова. Фань был буддистом и не принимал в пищу говядину, но ординарец командующего монгольской конницей, стоявший около  несчастного животного, уже запускал свою руку в рану на груди несчастной.

       Тут адмирала почтительно окликнули, рядом стояло двое слуг, один  с кувшином теплой воды, тазиком для умывания и полотенцем, перекинутым через плечо, другой с плетеной складной табуреткой, большим зеркалом под мышкой и бритвенными принадлежностями. Даже в походах старый морской волк представал перед своими подчиненными тщательно выбритым.

      После утреннего туалета и легкого завтрака, состоящего из сваренного на пару риса, овощей в имбирном соусе и пиалы крепкого чая был собран военный совет.

      По существующей тогда традиции, при проведении подобных мероприятий, требовалось выслушать мнения младших командиров, а затем принимал решение главнокомандующий. На этот раз где-то в середине выступлений корейских тысячников и китайских командиров дивизий, они уже в то время так назывались, вскочил Жанабазар, командир монгольской конницы.

      - Пока мы всех тут выслушаем, - он обвел взглядом несколько десятков человек, сидевших в неудобных позах на разостланных коврах в палатке командующего (это пришлось делать потому, что монголы не признавали стульев, а сидеть выше монгола в империи мог только монгол) и продолжил,

      - солнце будет уже высоко в зените и войска могут высадиться только к вечеру. Лошади уже целых два месяца в стойлах и не видят свежей травы.

      Ни полководец Чжан Си, ни Фань Вэнь –ху не стали возражать, вставший Чжан Си произнес:

     - Первыми на берег высаживаются части дивизии Сюй Цзиня, затем Фэй-бо, потом конница. Следующая очередность – Хуань Цзю, Мэн Чхан, остальные получат письменный приказ на кораблях.

      Едва командиры стали разъезжаться на лодках по кораблям, как первые суда начали высадку первой волны десанта. Через три часа, оттеснив от берега разрозненные группы японцев, атакующим удалось захватить плацдарм, почтив двадцать ли по фронту и не меньше десяти в глубину.

      Подходившие конные отряды самураев натыкались на густые цепи китайских и корейских войск, а затем им навстречу кидались сотни степной конницы. И часто только неважное состояние конского состава армии вторжения, плохо перенесших многомесячный переход и качку, спасало от  разгрома защитников страны.

      Неожиданно резко стала портиться погода, ветер крепчал с каждой минутой. Капитаны кораблей, видя это,  послали все имеющиеся в наличии лодки, чтобы забрать десант, а низко сидящие стали подходить к самому берегу.

      Под градом стрел воспрянувших духом японцев, цепи перестроились в колонны и стали бегом возвращаться назад. Но мест на лодках не хватило и для третьей части воинов. В заливе разыгрался настоящий шторм, огромные волны высотой в пять-шесть человеческих ростов переворачивали набитые до отказа лодки, как будто это были скорлупки грецкого ореха в бурном ручье. Монголы, держась за гривы своих коней, доплывали до бортов кораблей, но были вынуждены бросать своих скакунов и лошади еще долго кружили по заливу, пока один из жеребцов не заржал и поплыл к берегу. За ним потянулись и остальные.

       Флотилии был отдан приказ отходить в море и там переждать шторм. Корейской эскадре повезло больше, её суда были более лучших мореходных качеств, и в большинстве своем успели выскочить из гигантской мышеловки, что представлял сейчас из себя залив Имари. Теперь они боролись с волнами в открытом море.

     Но пришедшие с юга суденышки, предназначенные лишь для передвижения по спокойной воде, чаще всего переделанные шаланды и речные баржи не могли выдержать разгула стихии. Огромные волны, которые в мелководном заливе достигали 10-15 метровой высоты, швыряли корабли как щепки. Многих, оказавшихся на гребне, просто разламывало на части. С других, обрушившаяся на палубы масса воды сначала срывала все – ломала как спички мачты с тяжелыми парусами, срывала шлюпки и крышки люков, затем заливала трюмы, и тогда корабль шел на дно.

       В этой схватке не повезло даже флагману китайского флота. Огромный по тем временам корабль, длиной в 65 метров и 40 в ширину, что делало его похожим на пузатый бочонок, долго мотало по заливу. При этом его заливало так, что над водой выступал только поднятый нос и корма, а посередине гуляли волны. 13 водонепроницаемых отсеков, защищенных крепкими перегородками, отлично держали судно на плаву, даже когда волна накрывало его многометровой толщей воды. И он вылетал из воды как пробка, но после нескольких часов борьбы его бросило на скалы Такасимы, и пришлось всем перебираться на берег.

      Шторм стал стихать только к обеду следующего дня и к вечеру унесся на несколько сотен километров на север, топя на своем пути рыбацкие суда, срывая с домов крыши и выворачивая с корнем целые рощи.

      Фань Вэнь-ху и Чжан Си не погибли в этой круговерти, но корабль не подлежал восстановлению. Разбив оказавшихся в его распоряжении несколько сотен человек, адмирал приказал обшарить берег острова – должен же шторм прибить к берегу судно, которое можно восстановить. И наверно боги услышали его молитвы – такая посудина нашлась.

      Это было одно из корейских судов, построенных в Масане для еще первой экспедиции под руководством старого мастера Тэ Досу. Бурей у него сломало мачты,  неуправляемый корабль выбросило на берег и, хотя в правом борту сияла огромная дыра, его можно было починить.

      Общими усилиями двух сотен человек корабль сняли с мели, и закипела работа. В качестве инструментов пошло в ход всё – мечами и секирами подгоняли доски до нужных размеров. Из обрывков веревок плелись канаты для такелажа, из всевозможных обрывок циновок сшивались паруса.

      За оставшиеся день и ночь непрерывной работы корабль был отремонтирован и тут же вышел в Масан, где его до конца оснастили и через месяц он прибыл в Циньюань. Командующих там уже ждал приказ прибыть в столицу империи.  И Фань Вэнь-ху и Чжан Си поехали туда, как на верную смерть, заранее простясь со всеми родственниками и сделав завещания по имуществу. По приезду они не смогли получить аудиенцию у хана, их просто притащили волоком на центральную площадь и после зачитывания повеления Хубилая, палач отрубил обоим головы.

 Эпилог

      Несмотря на сокрушительное поражение, Хубилая еще долго не покидала мысль захватить Японию. В 1283 году он даже отдал распоряжение построить на китайских верфях 500 современных судов, а через пару лет приказал построить еще двести судов чжурчженям. Корейскому ванну вменялось в обязанность создать запасы риса. Лишь в 1286 советники отговорили от планов захвата Японии, все силы были брошены в Бирму и Вьетнам.

Шевченко Владимир Владимирович, майор МО РФ запаса, майор таможенной службы в отставке