Предисловие

Кто сегодня не знает  о Камчатских экспедициях Витуса Беринга? Разве что самые нерадивые. Но даже и те, кто  знает о них достаточно подробно, не сразу, наверное, вспомнят о капитан-лейтенанте Василии Казанцеве и его вкладе в дело  освоения побережья Тихого океана.

Как известно, идея Камчатских экспедиций  была подсказана Петру I Парижской академией наук, членом которой он  являлся с 1717 года.

Наряду с иностранцами, находившимися на русской службе, многие морские и сухопутные отряды этих экспедиций возглавляли русские морские офицеры, геодезисты, студенты Петербургской Академии наук. В течение почти пятнадцати лет собирали они сведения о культуре, быте, нравах народов, заселявших северные и восточные районы Сибири, составляли подробные карты побережья Северного Ледовитого океана, Чукотки, Камчатки, Охотского края, значительной части Тихого океана. Первым,  кто донес эти сведения до массового русского читателя, был замечательный  историограф русского морского флота Александр Петрович  Соколов, опубликовавший в 1851 году книгу «Северная экспедиция». 

Сведущий читатель, может быть, остановит меня своим замечанием, что первым автором книг и статей, в которых нашли отражение итоги этих экспедиций, был профессор Петербургской Академии наук  Герард Миллер. Да, это действительно так, но это был иностранный автор, хотя и находившийся на русской службе. Особенность его публикаций состояла в том, что он  высоко оценивал заслуги иноземцев, участвовавших в экспедициях, -  Беринга, Шпанберга, Векселя, Вальтона, Шельтинга, Стеллера, Гмелина, ну и, конечно, прежде всего - своих собственных. О роли же русских участников экспедиции писал  вскользь, о некоторых, причастных к делам экспедиции, таких, как Скорняков-Писарев, иркутский вице-губернатор Плещеев, - даже резко критически. Впрочем, резко критической и даже язвительной оценке в его публикациях были подвергнуты и некоторые иноземцы, в том числе и его соотечественник, составивший ему конкуренцию, -  Иоганн Фишер, и особенно профессор-француз Людвиг де ля Кройер.

Правда, после разгоревшегося скандала, вызванного утечкой секретной информации об этих экспедициях, Миллер был поставлен в необходимость писать о приоритете русских людей в области географических открытий на востоке страны. Вот тогда-то он  и прославил себя извлечением на свет божий отписок Ерофея Хабарова и Семена Дежнева, о сомнительности «подвигов»  которых до сих пор не утихают споры исследователей.

Впрочем, это уже совсем другая тема. Вернемся к  книге Соколова, в которой наряду с описанием действий Беринга, Шпанберга, Вакселя  и других иноземцев - участников экспедиции, подробно описаны действия русских морских офицеров, проводивших исследование побережья Ледовитого океана, участвовавших в плавании к берегам Америки, изучавших Камчатку, Алеутские и Курильские острова.

Надо сказать, что при работе над этой книгой Александр Петрович проявил себя весьма добросовестным, кропотливым и объективным до щепетильности исследователем. Он очень подробно рассказал о том, где он заимствовал материалы для  книги, а при оценке действий участников экспедиции был весьма осторожен и корректен, и не допускал резких критических формулировок в чей либо адрес. Хотя не без горечи писал: «… особенно грустно и бедственно  было недружелюбие  почти  всех  членов  экспедиции  почти  во  все время ее продолжения.  Не знаем,  чему приписать его:  нравам ли, местности ли, стечению ли обстоятельств, или слабости начальника? Но оно затемняло и унижало прекрасные подвиги мужества,  терпения и труда, ослабляло силы и способствовало неудачам».

Как видим, перечисляя возможные причины недружелюбия членов экспедиции, Александр Петрович не решился назвать еще одну, совершенно очевидную, - соперничество и конфликты между иноземцами и русскими людьми. А их было немало, как в верхнем эшелоне, так и  в среднем звене, и особенно в среде рядовых членов экспедиции. Скорняков-Писарев конфликтовал с Берингом и Шпанбергом, Миллер с Плещеевым,  Прончищев с Ласиниусом, Ласиниус с подштурманом Ртищевым, Чириков с Берингом и Шпанбергом, Гвоздев с Генсом, подштурман Хметевский со Стеллером. В этом же ряду и дело Шпанберга, который за самовольное возвращение в Петербург был приговорен к смертной казни, правда, потом помилован благодаря заступничеству датского посланника и находившихся на русской службе  вице-адмиралов англичанина Сандерса и Крюйса, - его соотечественника.

Особую неприязнь вызывали иноземцы у рядовых русских людей. Да и какому русскому понравится, когда  иноземец, ругаясь на непонятном тарабарском наречии, плетью заставляет тебя выполнять непосильную работу, травит, как капитан Шпанберг, собакой, и грозится повесить.  Или когда, как вьючное животное, запрягают тебя в паланкин, чтобы перенести по труднопроходимым тропам верховьев Юдомы жену Беринга, возвращавшуюся с десятью сундуками нажитого добра из Охотска.

 Добавьте к этому  нервозность, вызванную сложными условиями бытия, особенностями характеров членов экспедиции, неизбежные при этом конфликты, как между русскими людьми (например, лейтенанта Плаутина со Скорняковым-Писаревым, затем и другими офицерами, включая Беринга), так и   между иностранцами,  в том числе вызванные доносительством  начальству разных уровней. Чего только стоит дело о подстрекательстве поручиком Шкадером илимских крестьян донести на Шпанберга о его намерении разорять сибирские города.  Однако вернемся к главному герою нашего повествования, - капитан-лейтенанту Казанцеву. 

Соколов, характеризуя  в своей книге обстановку с подготовкой экспедиции, сложившуюся к 1736 году, писал: «Писарев, подозревая обоих начальников экспедиции, Беринга и Шпанберга, в лихоимстве и корчемстве табаком и вином, доносил (в Петербург), что от «оной Камчатской экспедиции доселе никакого приращения не учинено, да и впредь не надеется быть, кроме великих государственных казенных убытков». Что «та экспедиция напросилась в Сибирь ехать только для пополнения своего кармана», и что «Беринг  уже в Якутске великие пожитки получил, и не худо было бы жену его,  едущую в Москву,  по сибирским обычаям осмотреть». 

Вслед за этим Соколов упоминает и Казанцева: «Проживавший в ссылке бывший капитан-лейтенант  флота Казанцев  также представлял, что в экспедиции происходят «великие непорядки», что все отправления производятся «навзболмаш …, с великим коштом»; что, по его мнению, из всего этого «прочного ничего не будет».

Автор книги пишет об этом без какой либо негативной оценки. Разве что  обращает на себя внимание слово  «доносил» в отношении слов Писарева, но по этому поводу нельзя не сказать, что в XVIIIвеке слово «донос» в русском языке не имело того негативного оттенка, какой оно приобрело в XXстолетии. Его смысловое значение было вполне деловое, равноценное значению слов «сообщение», «рапорт», «донесение».  Сообщение с признаками клеветы и очернительства назывались тогда по-иному, -  канувшим в лету словом «извет».

                                                         *

К  30-м годам  XXстолетия книга Соколова стала библиографической редкостью. Но русский читатель не потерял интереса к  истории географических открытий на востоке страны, и в 1937 году  писатель Борис Генрихович Островский на основе материалов книги Соколова написал новую книгу, - «Великая северная экспедиция». В этой книге вышеприведенный эпизод почти дословно повторяет текст книги Соколова. Но к фамилии начальника Охотского края Писарева добавлен эпитет «скандалист»,  к сообщению Казанцева, - что он написал его «по видимому, не без влияния Писарева»,  и добавлена фраза: «Доносы сопровождались кляузами».

Отечественному читателю должно быть понятно, какое впечатление вызвали эти, казалось бы, незначительные дополнения к тексту. Напомню, что книга Островского вышла в свет в 1937 году – период массовых репрессий, когда слово «донос» получило широкое распространение и новое смысловое значение. Так с легкой руки писателя Островского на имя капитан-лейтенанта Казанцева легло позорное клеймо доносчика.

В последовавшие за этим годы было опубликовано множество статей, книг и очерков о Камчатских экспедициях, в которых повторялась характеристика, данная писателем Борисом Островским Писареву и Казанцеву.

                                                                           *

В 2009 году  Санкт-Петербургским филиалом  архива Российской Академии наук  был издан сборник исторических документов 1734-1736 годов «Вторая Камчатская экспедиция». Он был составленН. Охотиной-Линд (канд. ист. наук, научн. сотр.  Санкт-Петербургского филиала архива РАН) совместно с П.У. Мёллером (проф. Славянского отделения Института истории и региональных исследований Орхусского университета Дании). В этом сборнике в развернутом виде нашли отражение критические замечания и предложения капитан-лейтенанта Казанцева, касающиеся Камчатской экспедиции, а также перипетии, связанные с их пересылкой в Петербург,  рассмотрением  и оценкой  в Адмиралтейств-коллегии  и Сенате.

Я прожил почти всю свою жизнь  в Сибири. Побывал в разные годы в Якутске, на берегах Алдана, в Приморье, у Охотского побережья в районе Шантарских островов и  устья Амура, на Байкале, Шилке и Аргуни.  С большим интересом и вниманием прочел я этот многостраничный сборник, искренне радуясь  дельности замечаний, и особенно предложений капитан-лейтенанта по организации дел экспедиции. Тем более неожиданным для меня было заключение составителей сборника в отношении «дела Казанцева».

«Никаких следов, - пишут они, - дальнейшей деятельности или решений по его предложениям мы не находим … никакой реакции у правительства не вызвали «доношения» Казанцева. Адмиралтейств-коллегия сурово (и справедливо) раскритиковала его «доказательства ненужности» Второй Камчатской экспедиции,  его описания условий жизни на Камчатке остались совершенно без внимания.

Казанцев – психически неуравновешенный человек, - пишут составители сборника, - посвятивший свою жизнь тому, чтобы доказать правительству ненужность и убыточность Второй Камчатской экспедиции. Он написал такое количество пространных доносов, что под конец Сенат отказался принимать у него эти «доношения» ….Было несомненно, что доносы написаны нездоровым человеком…».

Просто поразительно, насколько это заключение не соответствует содержанию  самих исторических документов, содержащихся в сборнике, действиям правительственных органов в последовавшие за этим годы.

Не решаясь отрицать очевидного, составители сборника все же отмечают, что «доносы Казанцева, несмотря на их абсурдность, зачастую становятся блестящим историческим источником, … он много лет провёл на Камчатке в 1730–1735 гг., занимаясь составлением планов крепостей, прекрасно знал природу, население, и проблемы полуострова, и оставил описание Камчатки в тексте своих доносов. Конечно, его описание Камчатки короче, чем у Стеллера или Крашенинникова, но он офицер, а не учёный. И, тем не менее, оно, несомненно, заслуживает внимания исследователей, хотя бы уже потому, что оно хронологически предшествует  большим знаменитым «Описаниям» (имеются  в виду описания Стеллера и Крашенинникова) и содержит много ярких наблюдений …».

Оставив в стороне хронологические ошибки авторов (Казанцев провел на Камчатке всего лишь год), я попытался  выяснить, чем вызван такой парадокс? Невольно обратил внимание на участие в составлении сборника иностранцев, - Виланда Хинтцше в роли ответственного редактора и Петера Ульфа  Мёллера. Кто они, эти почтенные господа, вложившие свой труд в составление действительно  замечательного сборника исторических документов?  И почему их комментарии находятся в таком противоречии с их содержанием?

Виланд Хинтцше - профессор-исследователь из германского города Галле, так же как и его жена Элизабет, посвятил себя изучению жизни участника Камчатской экспедиции адьюнкта Георга Стеллера. Его жена -Элизабет Хинтцше, тоже профессор, - председатель Международного общества Георга Вильгельма Стеллера.

Петер Ульф  Мёллер – соотечественник Беринга, профессор Славянского отделения Института истории и региональных исследований Орхусского университета Дании.

Может быть вышеназванные неувязки вызваны недостаточным пониманием ими текста русских документов, которые в силу особенностей стилистики в XVIIIстолетии порою с трудом воспринимаются сегодня и русским человеком?  Но ведь среди авторов есть еще и Наталья  Охотина (Охотина-Линд), - сотрудница российского архива!

Все мы знаем, с какими финансовыми трудностями связано нынче издание книги даже  в столь серьезной и уважаемой организации, как  Санкт-Петербургский филиал  архива Российской Академии наук. В связи с этим не лишним было бы узнать: на чьи деньги издана эта книга? Редакционная коллегия отвечает на этот вопрос на первых же страницах сборника, - при финансовой поддержке  Фонда Франке (Германия) и Фонда Карлсберг (Дания).

Это в какой-то мере объясняет негативное отношение составителей сборника к историческим личностям, которые  критически оценивали  действия Витуса Беринга. Ведь   не напрасно же говорят: «Кто платит, тот и музыку заказывает».  Однако это не объясняет причин несоответствия комментариев авторов  по делу Казанцева содержанию документов сборника, и тех мер, которые были  вскоре предприняты Сенатом и императрицей.

Заключение авторов в отношении Беринга, Шпанберга, Стеллера несравненно более благожелательное и добросердечное. Что стоит, например, такая фраза: «…  его (Казанцева) отношение к местному населению резко отличается от отношения Беринга и Стеллера, которые явно относились к камчадалам с большей симпатией».

Говоря о симпатии Стеллера к местному населению, авторы стыдливо умалчивают о его предложениях  Сенату: «Надлежит, по моему мнению, … чюкоцкой народ искоренить, хотя не весь, то только стариков и тех, которые ружье носить могут, чтоб сей непокорливой народ о российских людях лучшее мнение имел». Какова  «симпатия»?

Или другое:  «… На момент написания предложений Сенату у Стеллера за плечами было лишь восемь месяцев  жизни на Камчатке, но, тем не менее, его предложения демонстрируют хорошее знание местных условий и понимание проблем населения этого отдалённого уголка. Этому, несомненно, содействовал … зоркий и критический глаз учёного, быстро схватывающий всё существенное …».

Казанцев, изучавший Камчатку в течение года, вдвое превосходивший его по возрасту и жизненному опыту, конечно же, не обладал «зорким и критическим глазом». 

«Беринг на Камчатке, - пишут составители сборника,  предлагал учреждение регулярных, хорошо оснащённых военных отрядов; разведение рогатого скота, хлебопашества и огородничества; развитие производства смолы и соли; христианизацию населения; борьбу с грабительским взиманием ясака; установление торгового судоходства; посылать на Камчатку ремесленников; урегулирование винной продажи; учреждение гавани и судостроительной верфи».

Но разве не о том же  писал в своих «доношениях» Казанцев? Различие состояло лишь в том, что Беринг делал свои предложения на основе информации  подчиненных ему участников экспедиции, а Казанцев – на основе собственных наблюдений и изучения местности с добавлением информации о том, что препятствует, и каковы могут быть последствия реализации этих предложений. Он, в частности,  писал, что «к поселению людей и к пашне хлеба  надобно освидетельствовать землю, годная ли та земля, чтоб пахать и хлеб сеять и людей населять. А буде найдется годная земля, то на сколько верст,  и имеются ли где сенные покосы (для содержания  скота), чтоб было верно и надежно. … Ежели те пашенные места станут чистить, а имянно огнем палить, как обычай водится,  и тот огонь разойдется по всей Камчадалии, понеже она невелика,  … тем огнем и дымом зверей, а имянно соболей и лисиц и иных сожгут, а достальных вдаль отгонят, то  звериного промысла не будет, и тамошним иноземцам платить ясак будет нечем. … И от того зделаетца государству немалый вечный убыток  …».

Явная предвзятость  оценок авторов сборника заставила меня более внимательно отнестись к сохранившимся сведениям о капитан-лейтенанте Василии Казанцеве. Предлагаю их вниманию читателя с тем, чтобы он сам смог сделать выводы о том,  кем  он был,  чего  добивался своими доношениями этот человек, и достиг ли  он своей цели.

Глава первая

Опала

Василий Иванович Казанцев (в среде русских морских офицеров – Казанец)  родился в 1685-86 году. В  1702 году поступил в московскую математическую  школу. После её  окончания был послан Петром Великим  в Англию для обучения  навигацким наукам.Оттуда он несколько раз  ходил на английских кораблях в «дальние вояжи». По возвращении на родину в 1714 году  был определен  на службу во флот в звании подштурмана,  совершил переход вокруг Скандинавии с Северной Двины в Финскийзалив.  В 1724 г. произведен  в капитан-поручики,  в следующем году поручики,  стал капитан-лейтенантом и назначен членом комиссии «для содержания кригсрехтов(военного трибунала) при Петербургском  адмиралтействе.

Согласитесь, что  в глазах людей, производивших  назначение Казанцева в такую должность, он был человеком справедливым, принципиальным и государственно мыслящим.  Могло ли быть иначе?

Звание капитан-лейтенанта (VIIIранг по Морскому уставу 1720 года, соответствующий майору)  было довольно высоким. Это давало право его обладателям получить дворянское достоинство«хотя б они низкой породы были», командовать 32-пушечным кораблем, а на 66-пушечных кораблях быть старшим помощником командира корабля. Проживал Василий Иванович со своей семьей в Кронштадте. По поданной им самим в сентябре 1743 г. «сказке» он имел сына Петра,  его отец - Иван Казанцев служил в Казани.

Пишут, что в  1727 году  Василий Казанцев по указу Петра IIбыл арестован за какие-то «непристойные слова» и «продерзости», связанные с поддержкой отстраненного от власти Меншикова, и в 1728 году указом от 5 января  сослан в Сибирь в распоряжение Беринга.

Пытаясь выяснить,в чем именно состояли «продерзости» Казанцева, я стал знакомиться с документами того времени, известного в истории, как период междуцарствия. О нём написано множество книг, статей, разного рода исторических исследований, для которых свойственна, как противоречивость информации, так и характеристик действующих лиц. Это уже само по себе говорит о разнице в оценках авторов, зачастую даже диаметрально противоположном их взгляде на происходившие в то время события. При этом особую досаду вызывают хронологические неувязки, вызванные  в большинстве случаев  ошибками (или опечатками) в указании года.

Поиск документов и свидетельств, связанных с именем Василия Казанцева, привел к обнаружению  информации о том, что донос на Казанцева рассматривался Верховным тайным советом 15 ноября 1728 года, после чего  дело его  было передано для расследования в  Канцелярию тайных дел. Уже только поэтому указ о ссылке Казанцева никак не мог быть подписан 5 января 1728 года. В лучшем случае - 5 января 1729-го, да и то лишь при условии, если дело было расследовано в течение двух с половиной месяцев, что, впрочем, тоже маловероятно, поскольку такого рода дел в то время было десятки, если не сотни.

Указ этот не сохранился, поэтому трудно судить о его содержании, хотя многое становится понятным  из сохранившихся документов. Неясным остался лишь один вопрос: что задержало  высылку Казанцева в Сибирь? Он  оказался в Тобольске лишь в начале 1730 года, а отправлен оттуда в Охотск не ранее весны 1731-го.  Чтобы разобраться  в этом, нужно знать, что происходило в тот период  в  Москве и Петербурге.

Автор предлагает вниманию читателя свою интерпретацию происходивших в то время событий, не претендуя на её неоспоримость, а лишь преследуя цель выяснить, когда и при каких обстоятельствах появилось дело Казанцева и в чем оно состояло.

Междуцарствие

 Законом от 5 февраля 1722 года Петр I отменил прежний порядок наследования престола прямым потомком по мужской линии, заменив его личным назначением царствующего государя; стать его преемником  мог любой человек, достойный, по мнению государя, возглавить государство. После смерти Петра I главенствующее положение в стране занял Меншиков, имевший, как известно,  близкие отношения с  вдовой умершего государя.

Екатерина Алексеевна  была коронована Петром, как  государева супруга еще 15 ноября 1723 года.Разумеется, высшему российскому обществу, привыкшему к наследственному престолонаследию по мужской линии,  не очень-то пришлись по душе такие нововведения государя-реформатора, однако это не вызвало особых волнений в силу того, что государь был еще достаточно молод и подрастал его внук – престолонаследник Петр, которому, правда, в ту пору было еще только 8 лет.

28 января  1725года государь  неожиданно умер, не успев назвать преемника, и не оставив сыновей.  Встал вопрос о престолонаследии. Претендентов на престол было два: Петр Алексеевич, - сын казненного царевича Алексея, и Екатерина – вдова Петра I.

Петр Алексеевич был прямым потомком царской династии и за него стояли не только представители родовитой знати (князья Голицыны, Долгоруковы и другие), но, по традиции, и подавляющее большинство простых русских людей. Екатерина же – чужестранка, причем низкого происхождения, но она была коронована императрицей еще при жизни Петра, и это не могло быть истолковано иначе,  как косвенное указание Петра на наследницу.

Екатерину поддерживала  группа дворян, поднявшаяся при Петре I, во главе с Меншиковым.  Да и сама  Екатерина, увидев, что больше нет надежды на выздоровление мужа, поручила Меншикову и графу Толстому   действовать в пользу своих прав. Её вполне можно было понять, она не без оснований опасалась оказаться в заточении, подобно первой жене Петра Великого – Евдокии Лопухиной. Спор между соперничавшими вельможами решила гвардия, ставшая благодаря хлопотам Меншикова на сторону Екатерины.

Все это при малолетстве внука Петра от первого брака позволило Екатерине без особых проблем стать российской императрицей, хотя и вызвало неудовольствие родовитого дворянства.Поскольку  она не имела  опыта в управлении страной, её вступление на престол вызвало необходимость создания такого учреждения, которое могло бы разъяснять императрице положение дел в государстве и руководить  деятельностью правительства. Таким учреждением стал созданный по инициативе графа Толстого  Верховный Тайный Совет.

Указом государыни его членами стали:  генерал-фельдмаршал светлейший князь Александр Данилович Меньшиков, генерал-адмирал граф Фёдор Матвеевич Апраксин, государственный канцлер граф Гавриил Иванович Головкин, граф  Пётр Андреевич Толстой, князь Дмитрий Михайлович Голицыни барон Андрей Иванович Остерман, - люди, выдвинувшиеся  при Петре I.  Руководство Советом было поручено Меншикову,  а воплощением в жизнь  принятых решений – Остерману, - человеку одаренному и чрезвычайно работоспособному, которого Меншиков считал своим преданным и надежным  помощником и единомышленником.

По воле императрицы в состав Совета был включен еще и герцог Карл Фридрих Голштинский, - её зять, муж  дочери Анны Петровны. Но Меншиков, считавший его «вредным для российского государства», под благовидным предлогом вскоре от него избавился, по сути дела, выслав его с женой из России. Нельзя не увидеть в этих действиях Меншикова мудрой пророческой предусмотрительности государственного деятеля. Имя гоштинского герцога аукнется в  русской истории возведением на  престол в 1761 году его сына - Карла Пе́тера У́льрихапод именем Петра III, в результате которого Россия потеряет все приобретения Семилетней войны и, оказавшись под влиянием  прусских правителей, едва не вступит в  войну против Дании.

В апреле 1727 года императрица Екатерина, простудившись,  слегла. Обнаружилась лихорадка, явились признаки повреждения лёгкого, больная стала ослабевать день ото дня.  Видя состояние императрицы, Меншиков активно включился в решение вопроса о престолонаследии. Предстоял выбор: внук Петра Великого Петр Алексеевич – сын казненного царевича Алексея, или старшая  дочь Екатерины  Анна,  - жена герцога Голштинского.

Граф Толстой, долгое время действовавший рука об руку с Меншиковым,  разошёлся с ним по вопросу о преемнике. Опасаясь, что воцарение Петра II будет грозить  ему и всей его семье преследованием за  участие в подготовке казни царевича Алексея, он стоял за возведение на престол  дочери Петра - Анны.

Подобная опасность грозила и  Меншикову, но он видел своё спасение и спасение своей семьи в том, чтобы возвести  на престол Петра Алексеевича, предварительно обручив, а потом и женив его на своей дочери. И даже заручился в этом согласием и поддержкой Екатерины. 

Опасаясь  противодействия графа в реализации этого замысла,  Меншиков при поддержке других  членов Совета устранил Толстого. В  1727 году 82-летний граф вместе с  сыном Иваном был сослан в Соловецкий монастырь. Решение было  принято в пользу малолетнего Петра Алексеевича, при этом до его совершеннолетия регенство над ним умирающая государыня возложила на  Верховный тайный совет. Русское общество – и представители древних боярских родов и простой народ с восторгом приняли состоявшееся решение, видя в этом счастливый поворот власти к старинным русским обычаям.

Пишут, что 12 марта 1727 года  архиепископ Феофан Прокопович в присутствии всего двора обручил 12-летнего Петра с Марией Меншиковой. Императрица пожаловала невесте сто тысяч рублей и несколько деревень с угодьями и крестьянами. Отец изъявил готовность при венчании дать ей в приданое 700 000 золотых.  6 мая императрица Екатерина  скончалась.  Правда, по другим источникам обручение императора было совершено 25 мая, то есть после смерти Екатерины.

Молодой наследник был бесконечно благодарен Меншикову за открывшуюся перед ним перспективу. К исполнению своих обязанностей, в том числе в делах образования, в силу своего возраста он не очень-то стремился, а вот  права и свои возможности, как наследника престола, осознал  быстро.

 К великому князю Петру Алексеевичу (так официально именовался внук Петра Великого)   в качестве гоф-юнкера был приставлен 17-летний князь Иван Алексеевич Долгоруков. Гоф-юнкер  -  дворцовый чин, в обязанностях которого было наблюдение за должным содержанием и обслуживанием малолетнего великого князя.

Ивана Алексеевича можно было бы назвать шалопаем. Русский историк  князь М. М. Щербатов, ссылаясь на мнения очевидцев, писал о нём: «Князь Иван Алексеевич Долгоруков был молод, любил распутную жизнь, был обладаем всякими страстями, к каковым подвержены младые люди, не имеющие причины их обуздывать …».

Меншиков, конечно, знал об этих склонностях молодого князя, но относился к этому снисходительно, должно быть, благодаря воспоминаниям о собственной молодости, и уважению к древнему роду князей Долгоруковых. Он был хорошо знаком с одним из ближайших сподвижников Петра Великого - Яковом Федоровичем Долгоруковым, - братом родного деда молодого повесы.  Дружеские отношения связывали его и с Василием Лукичом, - троюродным дядей Ивана.  И тот, и другой, как и сам Меншиков, были преданы делу Петра Великого.  По всей вероятности,  светлейший считал, что станет Иван взрослее – поумнеет,  и не видел с этой стороны никакой опасности.

 Светлейший князь Меншиков чувствовал себя  на вершине славы и могущества. Вынуждены были считаться с этим и при дворах европейских государств. Именно в это время, - в мае 1727 года Скорняков-Писарев и граф Девиер были осуждены за то, что «замышляли противиться сватанию великого князя, происходившему по высочайшей воле». Оба были биты кнутом, лишены чести, чинов, именья и сосланы в Жиганское зимовье -  безлюдное место в 800 верстах от Якутска.

По своему ли разумению, или по чьей-то подсказке  12 мая 1727 года (на шестой день после смерти императрицы Екатерины) молодой наследник  пожаловал светлейшего князя званием  генералиссимуса. Члены тайного совета, - опекуны будущего императора,  не могли не утвердить такого решения. Не возражал и «светлейший». Для него это было свидетельством доброжелательства будущего императора, а для Петра - первым  подтверждением  открывшихся  перед ним возможностей.

Что же касается невесты, то, хотя Пётр и был любезен по отношению к ней, но в своих письмах того времени  называл её «фарфоровой куклой», что говорило о полном отсутствии к невесте какой-либо нежной привязанности.

Стараясь упрочить своё влияние на императора, Меншиков взял наследника  под свое личное покровительство.   17 маяпоселил его в своем дворце  на Васильевском острове  и делал все возможное, чтобы сблизить его со своей дочерью, вложить в голову молодого правителя свое представление о состоянии государства, его правах и обязанностях, как будущего монарха. Меншиков привык обращаться с Петром, как с малолетним ребенком и первое время Петр не смел и шагу сделать без его воли.  Но тот, избалованный вниманием к нему, как внуку Петра Великого, а теперь еще и осознавший свои возможности,  не хотел  быть малолетним.  Почувствовав  власть, молодой наследник стал показывать свой нрав,  со дня на день укрепляясь в  мысли, что он, как самодержавный властелин, может делать все, что ему вздумается, и не терпел  никаких  возражений.Одним словом Меншикову не только не удалось приручить будущего самодержца, но своими строгостями и ограничениями свободы он вызвал неприязнь молодого наследника престола.

Обремененный государственными делами, светлейший не мог посвящать  наследнику много времени, поручил роль наставника и воспитателя барону Остерману, тоже, впрочем, не свободному от многих других государственных обязанностей. Дел было действительно невпроворот. Это было время становления Российской Академии наук,  упразднения Малороссийской коллегии и восстановления  гетманства на Украине,  время Первой     Камчатской экспедиции Беринга.

Чтобы не вызвать впоследствии неприязненных чувств в императоре, Меншиков приказал освободить бабку императора, - бывшую царицу Евдокию, содержавшуюся по воле Петра Великого в Шлиссельбургской крепости,  назначил ей местопребывание в Новодевичьем московском монастыре. В Петербург допустить ее Меньшиков опасался, чтоб она не оказала на царя влияние; с той же целью старался  удалить от государя и тетку, - принцессу Елизавету. Курляндской герцогине Анне Иоановне Меньшиков и вовсе не позволял приезжать в Петербург.

Остерман попытался организовать  обучение   наследника наукам и манерам поведения, достойным будущего самодержца, но Петр не желал учиться, предпочитая веселые забавы и охоту в обществе князя Ивана Алексеевича Долгорукова, ставшего его другом и фаворитом. Противиться этому Остерман не посмел, вынужден был подчиниться воле молодого самодержца, хотя, конечно, в душе не одобрял его поступков.

Иван был всего лишь на семь лет старше Петра. Можно себе представить, что значила компания 19-летнего «знающего жизнь» юноши для царственного отрока. Он   сделал его участником своих похождений,  рано привив ему вкус к «истинно мужским» развлечениям.

Завещанием почившей императрицы Екатерины предусматривалось дважды в неделю посещение Петром Верховного тайного совета для приобщения к государственным делам и подписания документов. Однако молодому наследнику это было не интересно. Он беспрестанно пропадал  в Петергофе,  целыми днями с собаками и соколами рыскал  там со своим другом князем Иваном  Долгоруковым по полям и лесам, травя зайцев и лис. Члены Верховного тайного совета были вынуждены посылать к нему нарочного с приглашением пожаловать в  совет для подписания подготовленных указов. Молодой правитель подписывал их, «не глядя», часто не вникая в их суть, заботясь лишь об одном, - поскорее освободиться, и вновь предаться любимому занятию.

Кто-то, может быть, и усомниться в правомерности такого заключения, - там де и о  Долгоруковых не лестный отзыв, как людей, дурно влияющих на императора. Ну и что? Об этом и без письма  знали и говорили все вокруг. И упоминание об этом в подметном письме служило скорее надежной защитой Долгоруковых от подозрений в его сочинительстве. При этом  еще и давало повод к подозрению  их главных конкурентов в оказании влияния на государя  – князей Голицыных.

Провокация удалась. Уже 28 марта  был обнародован манифест, в котором государь обещал прощение тому, кто добровольно сознается в написании этого письма,  тому же, кто откроет автора – награду.  При этом всякому, кто, зная об этом, не доведет до сведения верховной власти, грозила суровая кара.

Манифест открывал для Долгоруковых неограниченные возможности не только для поиска улик в причастности к этому письму  самого Меншикова, но и устранения всех его сторонников и доброжелателей.

Прежде всего, конечно, занялись людьми, близкими к Меншикову. И действительно  вскоре открыласьпопытка  сестры жены Меншикова Аксиньи Колычевой через духовника царицы-инокини Евдокии Федоровны Лопухиной (бабушки государя)  организовать с ней встречу,  чтобы  получить «милости для сестры Варвары», - сосланной в в Александро-Успенский  монастырь другой свояченицы Меншикова, - Арсеньевой, выхлопотать послабление для неё монастырского режима.

Варвара Арсеньева – женщина деятельная, с мужским складом ума и обширными связями, была в течение многих лет доверенным человеком сиятельного князя, он часто пользовался её советами, что и послужило причиной ссылки её в монастырь. Открывшееся не могло не насторожить Долгоруковых, тем более, что к делу пытались привлечь Евдокию Лопухину.

Однако даже эта информация не изменила позиции  государя. На заседании Верховного тайного совета  27 марта 1728 г.  он, вопреки желаниям Долгоруковых,  изъявил намерение сослать Меншикова с женой, сыном Александром и дочерью Александрой в Пустозерский острог (русский север на берегах Печёры).  Старшую же дочь Марию, - свою бывшую невесту - в Горицкий девичий монастырь на Белоозеро. 

Вскоре, однако, его ознакомили с новыми материалами, добытыми следствием, которые свидетельствовали, что Аксинья Колычева, навещая в монастыре свою сестру Варвару Арсеньеву, увозила от неё письма  к царевнам Екатерине и Прасковье Ивановнам, княгине Татьяне Кирилловне Голицыной, Марии Матвеевне Ржевской,  другим  влиятельным дамам.  И хотя самих этих писем следствию добыть не удалось (адресаты, по свидетельству Аксиньи Колычевой,  письма принять отказались и потому они были уничтожены),это уже явно говорило о попытке организовать заговор. Среди материалов следственной комиссии сохранилось дело, озаглавленное «О Варваре Арсеньевой, осужденной за происки об освобождении князя Меньшикова». 

А тут перехватили еще челобитную  дворянина Михайлы Лужина, обучавшегося в заморских краях  навигацким наукам. Обращаясь к Меншикову со всеми отмененными титулами, он слезно молил светлейшего князя освободить его от навигацкой науки, потому де, что  «окроме языка природного, никакого иного не могу ведать, да и лета мои уже отошли от науки. А на море мне бывать никак не возможно того ради, что от качания становлюсь весьма болен». Сама по себе просьба Лужина была понятна и вызывала разве что язвительные насмешки. Но челобитная была послана в Ориенбург шурином Лужина из Петербурга. Стало быть, там все еще есть люди, считающие Меншикова по-прежнему властным сановником.

Испугавшись таких новостей, государь сдался. На заседаниисовета  4 апреля, местом ссылки для  семьи Меншикова был назначен город Березов, и уже 16 апреля 1728 г. из Ораниенбурга вышел обоз, отвозивший его с семьёй в дальнюю сибирскую ссылку.Варвару  Арсеньеву  сослали  в Горицкий девичий монастырь Белозерского  уезда, где 29 мая она была пострижена в монахини.

Не забыли и про Аксинью Колычеву.4 июня 1728 года Верховный тайный совет принял решение: «за такие вины послать ее, Аксинью, в ряжскую ея деревню, в село Алешино, и жить ей в ней безвыездно, чего за ней смотреть тамошнему воеводе».

                                                                *

Разделавшись с Меншиковым, Долгоруковы сосредоточились на достижении главной своей цели – женить государя на дочери Алексея Григорьевича Долгорукова - Екатерине. Но для этого нужно было отвлечь его внимание  от цесаревны Елизаветы.  Видно было, что племянник-царь все более и более с ней сближается; боялись, чтобы она не овладела его сердцем окончательно и не сделалась императрицей, несмотря на то, что  была теткой императора.Ведь еще при государыне Екатерине Остерман делал соображения о браке тетки с племянником, стараясь таким образом примирить сторонников Петра, как наследника и сторонников воцарения Елизаветы.

К середине 1728 года не только двор, но и весь дипломатический корпус  и государственные учреждения уже перебрались в старую столицу.

Пока Иван Долгоруков занимался сближением с государем своей сестры, старшие Долгоруковы стали искать способ выдать замуж цесаревну Елизаветуза какого-нибудь чужестранного принца.

Между тем следственная комиссия  Верховного тайного совета продолжала следствие по манифесту от 26 марта по делу о подметном письме. Обещанная манифестом награда за сообщения о подозрительных лицах возымела действие.  Доносов от  жаждавших получить награду  было немало. Их жертвой и стал  капитан-лейтенант Василий Казанцев.

Он неосторожно поделился с канцеляристом Ярцевым и подканцеляристом Ундорским мыслями о том, что Меншикова арестовали и отстранили от власти напрасно, так как этим  «учинено Российскому государству бесчестье», и что он непременно вернется, если случится бунт.

Надо сказать, Казанцев был не одинок в своём суждении. В делах Преображенского приказа и Канцелярии тайных розыскных дел  встречается немало указаний на то, что «народ толковал разно: говорили, что Меншиков близ короны будет  по-прежнему, а ежели по-прежнему не сделается, то российское войско ослабеет и от неприятелей будет в Санкт-Петербургской стороне помешательство».

Нельзя не сказать о том, что отношение к  Меншикову в русском обществе в значительной мере определялось  его характером, его личными свойствами. Среди дворянства и в народных низах знали о его смелости, мужестве  и отваге, беззаветной преданности России, что во все времена почиталось русскими людьми.  И среди русских людей и среди иностранцев немало было  и таких, кто ценил продемонстрированную им способность пробиться «из грязи в князи», стать могущественным и одним из богатейших сановников  государства. Но вместе с тем немало было вокруг него и завистников.

Люди опытные и дальновидные понимали, что с политической сцены ушел подлинный хозяин страны, властный господин, к характеру, привычкам, чудачествам которого они за долгие годы сумели приноровиться. Опыт этих людей говорил, что новый правитель может оказаться  хуже старого. Время показало, что так и случилось, - юный император почти полностью устранился от управления государством.

По свидетельству историков положение с кораблестроением после смерти Петра резко ухудшилось. В 1726 году был заложен всего один 54-пушечный корабль, а в период правления Петра II, - с 1727 по 1730 годы, не было заложено ни одного. В 1727 году в составе флота насчитывалось всего лишь 15 боеготовых линейных кораблей из 50 числившихся в составе флота и 4 боеготовых фрегата из 18 числившихся.  Плохое состояние казны и нерегулярные выплаты жалования вели к оттоку офицеров, что вызывало падение дисциплины среди солдат и матросов.

Резко снизилась интенсивность боевой подготовки экипажей флота. В апреле 1728 года император на заседании Верховного тайного совета приказал, чтобы  выходили в море только четыре фрегата и два флейта,  ещё пять фрегатов были готовы к крейсированию; остальные корабли должны были оставаться в портах для «сбережения казны».  На доводы  генерал-адмирала Апраксина, что необходимо постоянно держать флот на море, чтобы обеспечить его боеготовность, император ответил: «Когда нужда потребует употребить корабли, то я сам пойду в море; но я не намерен гулять по нем, как дедушка».

В 1728 году шведский посланник в России доносил своему правительству: «Несмотря на ежегодную постройку галер, русский галерный флот, сравнительно с прежним, сильно уменьшается; корабельный же приходит в прямое разорение, потому, что старые корабли все гнилы, так что более четырех или пяти линейных кораблей вывести в море нельзя, а постройка новых ослабела. В адмиралтействах же такое несмотрение, что флот и в три года нельзя привести в прежнее состояние, но об этом никто не думает».

Можно ли сомневаться в том, что морские офицеры, как и вообще люди, причастные к флоту, видели в суждении государя и действиях окружавших его сановников глупость, дремучую неосведомленность в нуждах флота, чтобы сохранить свою  боеспособность. Но каждый понимал, что говорить об этом открыто значило  подставлять свою голову под топор.

Вероятно, Василий Казанцев считал канцеляристов Ярцева и Ундорского своими единомышленниками, - ведь они тоже служили в морском ведомстве. Однако он ошибся, они  тут же написали донос. Верховный тайный совет, ознакомившись с ним, 15 ноября 1728 года передал дело Казанцева  для расследования в  Канцелярию тайных дел.

Трудно сказать, насколько быстро продвигалось следствие по этому делу. Ведь донос пришел из Петербурга, где в Кронштадте проживал в то время Казанцев. Предстоял его арест, допрос на месте доносителей, а возможно  и доставка их под конвоем вместе с Казанцевым в Москву, на это ушло никак не менее двух недель. Сам он позже писал в своей челобитной государыне Анне Иоановне: «с первого числа января 1728 года Вашего Императорского Величества жалования не получал». Впрочем, жалования тогда не получали не только арестованные.

Расследованием занимался все тот же Иван  Плещеев. Ему предстояло выяснить, о каком предполагаемом бунте  вел речь Казанцев с канцеляристами, связан ли он с людьми, которые желали возвращения Меншикова, и не предпринимал ли он сам каких либо действий по его возвращению.

Дело  не обошлось без пытки. Судя по всему, по этим  вопросам никаких сведений от Казанцева не получили. Но пишут, что он «с двух пыток повинился» в своих словах, то есть признался, что он их действительно говорил.  Доносчики   получили вознаграждение – по 10 рублей каждый. (Не малые, надо сказать деньги,  - за 10 рублей можно было купить коня). Судьбу же капитан-лейтенанта Казанцева предстояло  решить  Верховному тайному  совету во главе с государем.

В своде указов Российской империи есть информация за № 5224, что  «Генварским указом 1728 года,  содержавшиеся при Сенате колодники, обвинявшиеся «в непристойных словах против особ Императорскаго дома, сосланы: морскаго флота капитан поручик Казанцев – в Сибирь,  … Астраханскаго полка гренадер Николай Алексеев,  битый кнутом и с вырезанными ноздрями, – в Сибирь вечно, солдат Кроткий сослан в Сибирь без наказания».  Однако, хотя и написано, что «сосланы», но на деле, видимо было не совсем так. Во всяком случае, сохранившиеся документы говорят, что Казанцев оказался в Тобольске лишь  к началу  1730 года.

Трудно сказать, чем была вызвана эта задержка. Разве что почти полным развалом государственных дел в этот период.«Здесь везде царит глубокая тишина, — писал саксонский посланник Лефорт, - все живут в такой беспечности, что человеческий разум не может постигнуть, как такая огромная машина держится без всякой подмоги; каждый старается избавиться от забот, никто не хочет взять что-либо на себя …  состояние этого государства … с каждым днем делается непонятнее. Можно было бы сравнить его с плывущим кораблем: буря готова разразиться, а кормчий и все матросы опьянели или заснули… огромное судно, брошенное на произвол судьбы, несется, и никто не думает о будущем».

 Правда, это не означало, что никто не пытался ухватиться за штурвал. После ссылки Меншикова борьба за кормило власти  не прекращалась,  но реальную власть имел лишь вице-канцлер Остерман, который в это время, фигурально выражаясь, не оставлял штурвала.  Без его участия и одобрения не принималось ни одного важного решения Совета.  Однако он, не менее опытный, чем Василий Лукич Долгоруков, видел неблагоприятное развитие событий. И потому  явно не хотел играть роль хозяина, держался в тени, старался не  принимать самостоятельных решений.  К тому же его собственное положение тоже не было незыблемым,  и вице-канцлеру приходилось постоянно маневрировать между царем, Долгоруковыми, Голицыными, другими деятелями и группировками. Остермана спасало от неприятностей то, что заменить его, - знающего и опытного политика и дипломата, было  некем.

Наследник в это время почти полностью устранился от государственных дел, отдавшись своему увлечению. Долгоруков подсчитал, что за двадцать месяцев 1728–1729 годов Петр восемь месяцев провел на охоте. За осеннюю охоту 1729 года государь  и его свита со сворой в шестьсот собак затравили четыре тысячи зайцев, пятьдесят лисиц, пять рысей и трех медведей. В составе этой странствующей свиты была и Екатерина  Долгорукова.

Остерману, несмотря на все его усилия, не удавалось образумить молодого государя, попавшего под влияние князей Долгоруковых. Дело дошло до того, что, удрученный тем, что Петр не слушает его советов, он просил освободить его от обязанностей наставника и воспитателя, но тот не соглашался, вновь чуть ли не со слезами на глазах обещал следовать советам Остермана, но через короткое время вновь возвращался к прежнему.

19 ноября 1729 года государь, вернувшись с охоты, собрал Совет и объявил, что женится на Екатерине Долгоруковой.  30 ноября  в Лефортовском дворце торжественно прошло обручение 14-летнего царя и «принцессы-невесты». Долгоруковы стали  готовиться к свадьбе, которая намечалась на январь 1730 года.

Но случилось неожиданное, - 6 января 1730 года  Петр сильно простудился.  На следующий день занемог,  через три дня у него были обнаружены признаки оспы.Василий Лукич Долгоруков со своим дядей Алексеем Григорьевичем, ощутив критичность ситуации, обеспокоились составлением  духовного завещания Петра II в пользу Екатерины Долгоруковой, как царской невесты. По своему физическому состоянию Пётр, находившийся в коме, не мог подписать документ. И тогда, по совету Василия Лукича, это сделал за него князь Иван, - ближайший друг и фаворит императора, научившийся в приятельских забавах подделывать его подпись. 19 января   государь, не приходя в сознание, умер.

Повороты Судьбы

Замысел князя Василия не удался, - предъявленное тайному совету «завещание» большинством голосов не было принято во внимание. Тогда  Василий Лукич энергично поддержал предложение князя Д. М. Голицына о приглашении на императорский трон курляндской герцогини Анны Иоанновны, - дочери брата Петра I.

Стараясь не утратить своего влияния, верховники приняли меры по  ограничению самодержавой  власти. Вместе с приглашением на престол направили Анне Ивановне секретные «кондиции» (условия), составленные в духе конституционной монархии. В соответствии с ними назначение высших должностных лиц,  решение вопросов о войне и мире,  распоряжение государственными финансами и другие наиболее важные вопросы должны были решаться будущей императрицей лишь по согласованию с Верховным тайным советом.

Опытный в подобного рода делах и дворцовых интригах Остерман, вовремя осознал грядущие перемены и их возможные последствия. Заботясь теперь уже о собственном благополучии и безопасности, под предлогом своего иностранного происхождения и болезни ног,  уклонился от участия в обсуждении замыслов верховников,и не подписался  под «кондициями».  Василий же Лукич, лично редактировал «ограничительные пункты», сам отвёз их Анне Иоанновне в Митаву  и уговорил  её  их подписать.

Однако, как ни пытались верховники скрыть свои планы, об этом стало известно широким слоям рядового дворянства. Они  увидели в ограничении самодержавия стремление узкой аристократической верхушки, заседавшей в Верховном тайном совете, сохранить свою власть. Развернулось широкое оппозиционное движение.Остерман примкнул к нему, встал вместе с Феофаном Прокоповичемво главе этой партии,  вступил в тайную переписку с Анной Иоановной, вероятно, информируя её о происходивших в Москве событиях, и давая ей советы. 

15 февраля 1730 года при общем народном ликовании Анна Иоановна  въехала в древнюю столицу.  На большом приеме у императрицы 25 февраля  оппозиционеры, поддержанные гвардией,  прямо обратились к Анне с просьбой «принять самодержавство таково, каково ваши славные и достохвальные предки имели, а присланные... от Верховного совета... пункты уничтожить».

Притворно изобразив возмущение тем, что кондиции верховников не были одобрены дворянством и «всем народом», императрица публично разорвала документ.  Верховный тайный совет был упразднен с отправкой в ссылку её активных членов, было  восстановлено действие Сената.Остерман был пожалован  графским достоинством, для него при этом открылось обширнейшее поприще деятельности, где он проявит все свои способности.

Несмотря на то, что Меншикова к этому времени уже не было в живых, государыня не могла ему простить, что он разрушил её мечту выйти замуж за Морица Саксонского, еще и жаждал прибрать к рукам Курляндское герцогство. Не могла простить она и того, что «будучи в своей великой силе, ненасытным своим властолюбием, … племянника нашего, взяв в свои собственные руки, на дочери своей в супружество зговорил». Уже только лишь поэтому колодникам, обвиненным в поддержке Меншикова не приходилось ждать от государыни милости.

Именно в это время  Василий Казанцев оказался в Тобольске, где встретился с Берингом, возвращавшимся из Камчатской экспедиции. Позже  он  писал в своей челобитной, что  был  «по указу Сената послан в Сибирскую губернию на службу в команду к капитану Берингу прежним рангом. В 1730 году оный капитан отправился в Москву, а его оставил в Тобольске без указа». Ссылаясь на это обстоятельство, Казанцев обратился   в Тобольскую канцелярию с прошением о возвращении его  в Адмиралтейскую коллегию, - по прежнему месту службы.  Судя по всему, тобольский вице-губернатор  сделал по этому делу запрос в Сенат,  но, - писал позже Казанцев, разрешения на это он не получил.

9-го апреля последовали указы, рассылавшие  Долгоруковых и соучастников их действий  в отдаленные провинции и вотчины. Князя Василия Лукича хотели было    направить губернатором в Тобольск, но по дороге, 28 апреля, его нагнал офицер и предъявил новый указ императрицы о лишении его чинов и ссылке в деревню, а вслед за этим, -  23 июня по новому указу -  в Соловецкий монастырь. Подверглись опале и  Плещеевы: снятый с должности московского губернатора  Алексей Львович Плещеев 28-го сентября 1730 года был  отправлен губернатором в Тобольск. Его двоюродный братИван Никифорович  31-го января 1731 г.,  и вовсе был уволен с  должности герольдмейстера Сената и отправлен в отставку.

Обязанности Тобольского вице-губернатора в это время  исполнял  Иван Васильевич Болтин, -  человек, немногим старше Казанцева по возрасту,   как и он, сосланный в Сибирь  еще во время правления императрицы Екатерины.Судьбы Казанцева и Болдина во многом схожи. В годы Северной войны Болтин участвовал в боевых действиях, командовал  драгунами Каргопольского полка, и за боевые успехи был пожалован чином полковника.В1722 годугосударь назначил его обер-прокурором Синода. Болтин не был ни интриганом, ни дипломатом. В своих делах руководствовался принципами здравого смысла и справедливости, как он их понимал.

Сохранившиеся документы свидетельствуют о том, что на  посту обер-прокурора Болтин показал себя, как сказали бы сегодня, самоотверженным борцом с коррупцией. Он, в частности,  добился суда над бравшим взятки секретарём синодальной типографии, а  когда всесильный вице-президент Синодаархиепископ Феофан Прокопович взял у Синода якобы взаймы 3200 рублей, Болтин не побоялся во всеуслышание заявить ему, что с казенными деньгами так не поступают, и тот вынужден был   вернуть  деньги.  Действуя бескомпромиссно, законник Болтин выступал и против самых могущественных людей.

В разгоревшемся вскоре противоборстве двух вице-президентов Синода, - Феофана и Феодосия,  Болтин поддержал архиепископа Феодосия, обвинив Феофана в злоупотреблениях, хотя он был духовником государя.  Одним словом, своими действиями он нажил себе могущественного и непримиримого врага.

 В январе 1725 года государь Петр Великий умер, а уже 22 апреля  Феофан Прокопович, поддержавший Екатерину при выдвижении её на престол,  от имени Синода представил ко двору донос на своего соперника – Феодосия и обер-прокурора Болтина. Феодосий обвинялся в неких «непристойных словах», а Болтин – «в недоносительстве». 27 апреля оба они были арестованы, Феодосий вскоре был сослан в Николо-Корельский монастырь, а Болтин – в Сибирь.

Как видим, Болтин и Казанцев были даже в некотором роде коллегами: один в прошлом  служил Фемиде при Синоде,  другой – при  Кригсрехте (военном трибунале).

Болтину в этой статье, может быть, и не следовало бы уделять столько внимания, если бы ни одно обстоятельство.Еще не принято было Сенатом  решение относительно Казанцева, как в Тобольск прибыл новый губернатор - Алексей Львович Плещеев.  А вскоре пришел указ (от 17 февраля) об отправке Болтина еще дальше в глубину Сибири – вице-губернатором в провинциальный Иркутск. 

За что такая немилость? Об этом в исторической литературе нет никаких сведений, но невольно возникает предположение – не пытался ли Болтин ходатайствовать перед Сенатом за Казанцева и тем вызвал гнев императрицы. Самого же Василия Казанцева указом Сената от 9 марта 1731 года  велено было «послать в Охоцкой острог,  где быть ему  на морских судах на Камчатке вместо штюрмана …».

Указы подлежали немедленному исполнению,  и это дает основание для нового предположения – не вместе ли отправились опальные Болтин и Казанцев в сибирскую глубинку? Впрочем, это всего лишь предположения, но если они верны, то Болтин не мог не рассказать Казанцеву о другом ссыльном офицере,  с которым он был знаком еще со времен боев под Полтавой, - бывшем полковнике  Изюмского полка Тимофее Горяистове, сосланным в Иркутск.

Болтина выручил Ягужинский, который хорошо знал его с петровских времен,  вновь ставший в 1730 году  генерал-прокурором Сената. Он выступил  с заявлением, что Болтин  «за старостию и за болезньми в таком дальном, а особливо с китайцами пограничном месте служить не способен», и что вместо него вице-губернатором в Иркутск следует назначить Жолобова.

Новый указ настиг ссыльных в Таре, - на пути следования в Иркутск. Болтин вернулся в Тобольск  к  прежней своей должности. Казанцев же последовал к Иркутску в одиночестве.

В сибирской глубинке

В исторической литературе Казанцева называют бывшим капитан-лейтенантом, подразумевая, что он  был разжалован, лишен воинского звания (ранга). Однако сохранившиеся документы свидетельствуют, что это не так. Он не был ни разжалован, ни лишен дворянского достоинства. Во время пребывания в Сибири  в своих доношениях  в Тобольскую администрацию и Сенат  он писал, что служит во флоте капитан-порутчиком. Об этом же говорит и подпись в челобитной на имя императрицы Анны Иоановны. При этом, как  и все офицеры экспедиции, он носил шпагу, - символ дворянского достоинства.  Так что его наказание состояло не в том, что он был разжалован, а в том, что его направили служить в глухомань, оторвав от семьи,  при этом в указе говорилось, что  «кормовых денег ему давать 24 рубля в год».

Читателю, может быть, не совсем понятно, много это или мало. Для сравнения скажу, что находившийся на русской службе голландец Генс,  тоже служивший в Охотске в должности штурмана, получал около 150 рублей в год. Сосланному в Березов  бывшему сиятельному князю Меншикову было назначено по 2 рубля в день, его детям – по рублю, а следовавшим с ними десяти слугам – по 10 копеек в сутки, то есть порядка 36 рублей в год, - в полтора раза больше, чем Казанцеву. По Морскому же уставу ему при должности штурмана было положено жалование порядка 70-80 рублей в год, еще сколько-то на содержание денщика.

Почему его называют то капитан-лейтенантом, то, как и сам он писал в своих доношениях и челобитных 1736 года - капитан-порутчиком? Дело в том, что в 1632 году указом императрицы  вместе с уравнением жалования русских и иноземных офицеров, находившихся на русской службе, звание капитан-лейтенант было отменено,  вместо него введено звание капитан-порутчик. К слову сказать, в 1798 году  звание капитан-лейтенанта было возвращено на флот.

Видимо, еще тогда, следуя к Якутску, Казанцев познакомился со ссыльным офицером Тимофеем Горяистовым, - бывшим полковником Изюмского полка. Он в 1731-32 годах исполнял обязанности Илимского управителя, то есть находился на пути следования Казанцева.  Могло ли быть иначе? Ведь не каждый день предоставляется такая возможность, - встретиться с человеком своего сословия,- офицером, тоже ссыльным, свидетелем бурных событий, происходивших в столице. Узнать о судьбе своих друзей и знакомых. Поделиться новостями якутско-иркутского захолустья, которые жаждет услышать новоприбывший, в том числе о делах камчатской экспедиции. Одним словом, нет никаких сомнений, что такая встреча состоялась, поскольку в ней были заинтересованы обе стороны. Судьба сведет их еще раз, - в 1735  году.

К  1732 году Казанцев прибыл в распоряжение начальника Охотского края Скорнякова-Писарева, который в то время находился в Якутске. И сразу же был отправлен на Камчатку  со специальным заданием. Речь шла о построении крепостей в устьях рек Большая и Камчатка, «и чтоб у тех крепостей была пристань или гавань, где стоять кораблям в зимнее время». Выбор мест для строительства Писарев объяснял тем, что  старый Нижне-Камчатский острог, сожженный восставшими ительменами,  «был в опасном месте близко горы, из которой огонь выбрасывает и частое трясение земли делает»,  а Большерецкий – «от моря в дальности».

В помощники ему Писарев назначил находившегося на Камчатке геодезиста Гвоздева. Строительство крепостей и пристаней предполагалось осуществить  «… казаками и казачьими детьми, посатскими промышленными людьми  и которые в партии обретаютца на Камчатке служилыми людьми».  Казанцеву  выдали  50 «рублёв», инструкцию,  и чертеж, как сказали бы сегодня, –  типовой проект крепости.  Но прежде велено было «те места осмотреть, описать, зделать чертежи (по-видимому, рабочие, - с привязкой к местности) и прислать к Охоцкому правлению».

Следуя  к Охотску,  Казанцев сделал подробное описание и составил «Чертеж о летнем тракте от города Якутска до Охотскова острога…», где показал вьючные тропы, путь дощаников по рекам до Юдомского Креста, то есть  дорогу от Лены к Восточному океану.

                                                           *

Направляя  штурмана Казанцева на Камчатку, Скорняков-Писарев  знал о произошедших там событиях.  В 1731 году там вспыхнуло восстание ительменов, - аборигенов камчатской земли, вызванное притеснениями и поборами сборщиков ясака. Уже в июне (до отправки Казанцева на Камчатку), Писарев послал  донесение о восстании в Сенат, а в  декабре   сообщал иркутскому вице-губернатору  о подавлении восстания,  и взятии камчатскими казаками в полон более 800 ительменов, - в основном женщин и детей,  которых они «поделили меж собой». 

Численность взрослого русского населения по всей Камчатке в то время едва ли превышала 200 человек. В основном это были служилые люди, занимавшиеся сбором ясака. Правда, в устье Камчатки на судне «Святой Гавриил» находился еще  морской отряд численностью около 90 человек,   который  готовился к плаванию к берегам Чукотки. Можно даже сказать, что он практически ушел с берегов Камчатки, - вышел в океан и двинулся было на север, но вынужден был остановиться и бросить якорь из-за неблагоприятного ветра.

В  тот день, узнав об уходе «Святого Гавриила», ительмены и начали восстание. Первыми его жертвами  стали русские жители заимок по реке Камчатке и население Нижне-Камчатского острога, которые были практически поголовно вырезаны, а их имущество разграблено. Спаслось лишь несколько казаков, сумевших бежать во время штурма острога. Не жалели ительмены и своих соплеменниц - жен казаков. Насиловали и убивали их, видя в них изменниц. Захват Нижне-Камчатского острога послужил сигналом к восстанию  по всей территории Камчатки, сопровождавшемуся жестоким уничтожением русских людей.

Казаки Нижне-Камчатского острога, сумевшие уцелеть в кровавой схватке, добрались до побережья, где застали стоявший на якоре «Гавриил»,   сообщили морякам о развязавшейся трагедии.  Лишь это, считают историки, и позволило изменить ход событий. Хорошо вооруженный отряд моряков с пушками вскоре подошел  к захваченному острогу и приступил к его штурму.

Экипажу "Святого Гавриила" во главе с Гвоздевым пришлось принимать участие в подавлении восстания и ликвидации его последствий. К началу лета 1732 года восстание в основном было подавлено. В ходе боевых столкновений погибло более 300 аборигенов и не менее 100  русских людей, в том числе более 70 человек мужского пола,  - около 30% постоянного русского населения Камчатки.

23 июля 1732 года бот «Святой Гавриил» под командой подштурмана Фёдорова и геодезиста  Гвоздева направился в свой знаменитый поход к Чукотке, завершившийся открытием Аляски. Из-за болезни Федорова фактически плаванием руководил Гвоздев. Плавание было недолгим, - 28 сентября «Гавриил» вернулся на зимовку к устью реки Камчатки. Федоров в это время уже не вставал с постели.  К этому примерно времени и относится  прибытие на Камчатку капитан-порутчика Василия Казанцева.

Автор настоящей статьи не ставил перед собой целью освещение восстания ительменов и хода его подавления, хотел лишь показать обстановку, в которой  Казанцеву пришлось выполнять порученное ему дело. Условия, как видите, не благоприятствовали выполнению поставленных перед ним задач.

Год пробыл он на Камчатке, изучая там обстановку. Осмотр мест и промер глубин в устьях рек Большая и Камчатка показал, что они непригодны для устройства там пристаней и гаваней для зимовки кораблей, поскольку реки эти малые, мелкие, с низкими берегами.  Казанцев показал это на составленных им чертежах. Не оказалось близ устья этих рек и леса, пригодного для сооружения крепостей, пристаней и строительства судов.

До нашего времени сохранился чертеж Большерецка тех времен, составленный Казанцевым, с его описанием: «А вышла река Большая устьем в Пенжинское море, да в ту ж реку пала устьем другая река называется Быстрая,  речка или ручей, в котором зимой стоял бот «Гавриил». На той Большой реке жилище и острог тамошних обывателей. И тот острог построен был издавна, прежде меня, по их тамошнему обыкновению. В реке и в речке глубина подписана цыфирем в футах, а не саженях. У ручья на устье поперег семь сажен, а у Болышия реки на устье поперег шездесят сажен, а вдаль выше по препорции. Текут те реки по разсыпному камешнику, а не по мяхкой земле, и берега у тех рек такия ж разсыпной камешник вышыною от воды на четыре фута, а вдаль на берег - ниже того. Вблизости и вдаль никакого лесу нет, все тундра и по местам мокрая кочкарник или болота.

У моря на устье лесок или байк в упалую воду бывает сух, а в прибылую покрывает водою, а тою речку, в которой зимою стоял бот Гавриил, морская  вода топит, а та речка малая и мелкая, и глубина в той речке подписана в футах, а не саженях. Пристани быть нельзя и гавани зделать негде….  Делал сей чертеж Василей Иванов сын Казанцов …».

Он послал Писареву в Охотск донесение о результатах своих исследований с запросом указаний, что ему надлежит делать. Однако ответа не получил.

Объективности ради, нельзя не сказать, что Беринг не  раз будет писать своему помощнику Шпанбергу о необходимости промеров глубины в устье реки Охоты и рек на Камчатке – Большой, Камчатки и в Аванской губе, - в январе 1734 года, последний раз – в апреле 36 года. Но Шпанберг  игнорировал эти указания. Посланием от 18 июля 36 года он сообщил Берингу, что, по его мнению, вымеривать глубины устьев камчатских рек нет необходимости, поскольку де их глубина известна: в Большой – со слов матроса Андрея Буша,   в других – «по прежнему опыту».

В октябре 1739 года Беринг будет писать в рапорте Адмиралтейств-коллегии: «на Камчатке, кроме Авачинской губы, к отстою морским судам безопасных мест нет, да и о той подлинного известия не имеется, а в какой она глубине состоит и можно ль построенными для нашего вояжа пакетботами в ту губу войти и зимовать, ибо прежде сего в ту губу с моря судами не вхаживали …». Но это будет в 39-ом году, а в 36-ом и он и Писарев восприняли известие Казанцева, как абсурдное, не соответствующее действительности.

 По инструкции Писарева Гвоздев должен был оказывать помощь Казанцеву в выполнении порученных ему дел. Казанцев дважды письменно обращался к нему по вопросу откомандирования людей его партии для рубки леса и сооружения башен острога. Однако ничего не было сделано. Служилые люди были отпущены Гвоздевым якобы на промыслы на неопределенный срок. Маловероятно, что на промыслы, посколькув это время полным ходом шла расправа с ительменами, сопровождавшаяся грабежами, убийствами, захватом  в ясыри женщин и детей. Была вовлечена в эти дела и команда бота «Гавриил».

Гвоздев в это время являлся по сути дела правителем Камчатки. К нему и самому было немало претензий. Казанцев писал о жалобах и изветах на Гвоздева, поступавшие в его адрес угрозы. Матрос Леонтий Петров объявил на него «слово и дело». Гвоздев приказал его  сковать и держать «в крепи для отвозу в Охотск». Впрочем, когда штурман Генс перед отплытием в Охотск просил передать ему Петрова  под расписку, как человека, хорошо знающего морское дело,  Гвоздев ему отказал. В чем состояла  вина Петрова, сведений не сохранилось.

В 1733 году от командира Охотского порта  Г. Скорнякова - Писарева пришел приказ: всем участникам плавания возвратиться в Охотск, а Гвоздеву оставаться на устье Камчатки и строить новый Нижнекамчатский острог,  вместо сожженного камчадалами.

В сентябре 1733 года на боте «Святой Гавриил» под командой штурмана Генса Казанцев вернулся в Охотск, но Писарева там не застал, - перессорившись с помощниеом Беринга  Шпанбергом, он отбыл в Якутск. Казанцев составил  третье наиболее обстоятельное донесение  о результатах выполненных работ с приложением чертежей,  и отправил его Писареву в Якутск. К донесению  приложил  морской чертеж Курильских островов, составленный им вместе с Генсом, который в связи с его важностью они просили отправить в Сенат.

Зимовал Казанцев в Охотске. В ожидании ответа Писарева времени даром не терял, - на основе русских и иноземных карт, имевшихся у подчиненных Шпанбергу морских офицеров, составил карту Тихого океана. На ней показал  все известные к тому времени  и предполагавшиеся  земли  и острова. От них же   узнало результатах плавания в 1730 г.  бота «Святой Гавриил» к южной части Охотского побережья. Там моряки  осмотрели устье р. Уда и Шантарские острова, после чего  зашли в устье Амура, где провели гидрографические измерения, описали прилегающие к устью Амура земли  и сделали чертежи. Участниками этого плавания были матросы Петров, Сметанин  и служилый чело­век И. Ф. Скурихин.

«… В устье большом Амурском, - писали служилые, - глубины от 15 до 20 сажен, а ширина например версты с две…. И оной Амур река впала в акиан двумя устьями; а глубина другому устью от 5 до 6 сажен, а ширина версты полторы. И на тех устьях делали опробацыю: в большом устье шли ботом, а в другом — шлюпкою, и в тех устьях стояли на якорях полторы сутки для выявленной меры устьев и для рыбной ловли, а в другом устье ходу нет понеже мелко».

Так и не дождавшись от Писарева указаний, весной 1734 года  Казанцев направился в Якутск.Надо сказать, что Василий  Иванович  был уже далеко не юноша, - ему было  около пятидесяти.  По понятиям того времени – пожилой человек, то есть  человек с немалым жизненным опытом, опытом морских плаваний, а имея в виду его последнюю службу в Адмиралтейств-коллегии –  человек, обладавший  организационными и дознавательскими навыками государственного служащего. Он и вел себя соответственно.

Реакция Писарева и Беринга на его доношения оказалась неожиданной. Казанцев  писал, что «оные чертежи и репорты у Охотского правления уничтожены …», а сам он  Скорняковым-Писаревым с резолюцией Беринга  был признан «за старостию и дряхлостию» к службе не годным. Более того, было принято решение вычесть из жалования Казанцева те 50 рублей, которые ему были выданы при отправке на Камчатку, поскольку он де не построил крепостей. Решили оставить его в Якутске и выдавать на пропитание «до указу из Сибирской губернской канцелярии по 18 рублей в год»  (по 5 копеек на день).

Странное заключение, не правда ли? Тем более, если иметь в виду, что Писареву  и самому-то  в это время было  не меньше, чем Казанцеву, а  Берингу  и того больше – 55.  Заключение явно предвзятое,  если учесть еще и последовавшие за этим весьма активные действия Казанцева. Тогда в чем же дело? А дело, видимо, было в том, что Беринг с Писаревым были явно раздражены  критичностью информации Казанцева, поучительностью его замечаний и предложений.

Глава вторая

Возвращение

Наверное, немало  передумал в эти дни Василий Иванович.  О том, что почти  вся жизнь уже позади, - вот считают тебя уже старым, не годным к службе.  О том, что видит  беспорядки, напрасную трату государевой казны, безответственность, если не злонамеренность иноземцев, стоявших в  руководстве экспедицией, неприкрытое казнокрадство и корысть; видит бедствие народное, но не в состоянии этому воспрепятствовать, хотя еще полон сил. 

Вспоминал, должно быть,  о присяге, которую дал государю Петру Великому в памятном 1724 году. Были там такие слова: «обещаюсь Всемогущим Богом верно служить  … Царю и Самодержцу Всероссийскому и наследникам его со всею ревностию, по крайней  силе своей,  … везде, … интерес Его Величества и Государства предостерегать и охранять,  извещать, что противное услышу и всё вредное отвращать».

Чем другим можно объяснить, что, несмотря на  положение отверженного члена общества, полуголодное существование, он  стал действовать, как  повелевал ему служебный долг.

Читатель, может быть, примет это авторское отступление за литературную гиперболу. Но это не так. Пройдет год и, находясь в еще более сложном, можно сказать отчаянном положении – тобольской тюрьме,  Казанцев  сам напишет об этом  в обращении к  губернатору  и  челобитной государыне.

Тернии обратного пути

Гвоздев еще оставался на Камчатке, когда в Нижнекамчатск прибыл майор  Павлуцкий для следствия по делу о восстании камчадалов. Матрос Леонтий Петров подал Павлуцкому донос на Гвоздева. Суть доноса не сохранилась, но обвинение, видимо, было достаточно серьезным, если   Гвоздев вместе с доносчиком  и причастными к этому делу  Иваном Спешневым  и Якобом Генсом, был отправлены  в Тобольск для дознания.

26 июля 1735 года Казанцев заявил  якутскому воеводе, что он имеет «немалое к пользе государственной дело об Охотском правлении и экспедиции капитан-командора Беринга, что во всем их том чинится государству немалый убыток и разорение», которое надлежит объявить  в Сенат, и просил отправить его в Иркутск.

Якутский воевода Алексей Заборовский внял его просьбе. Разделял ли он взгляды Казанцева или здесь проявилось лишь желание переложить решение такого скользкого вопроса на более высокую инстанцию, - иркутского вице-губернатора – неизвестно, но он выдал Казанцеву «особливую подорожную».  В путь он отправился вместе с этапированными в Иркутск камчатскими подследственными, - Гвоздевым, Петровым и соучастниками их конфликта.

На пути   в Иркутск   Казанцев и направлявшиеся в Тобольск подследственные  встретились, и имели беседу с находившимся в ссылке бывшим полковником  Тимофеем Горяистовым. Об этом свидетельствует  его  доношение  в Сенат, написанное, как утверждают историки, не позднее 27 октября 1735 года, - через три месяца после убытия Казанцева из Якутска. Нет сомнений, что именно в результате совместного обсуждения  Горяистовым было написано доношение Сенату с предложением более простого пути на Камчатку по Амуру.

В своем послании он писал о вышеупомянутой «скаске» Ильи Скурихина, побывавшего в устье Амура, о том, что у него есть письменные свидетельства участников этого похода и нерчинского служилого человека Плотникова об Амуре и его притоках. На этих показаниях он обосновывал целесообразность использования Амура, по которому «пройти можно и до Камчатки без народной тягости и гладу (голода)».

Невольно возникает вопрос: кому принадлежала идея написания этого доношения в Сенат, -  Горяистову, Казанцеву, или это их совместное предложение?

Дело в том, что упомянутая в доношении «скаска» камчатского служилого человека Скурихина об исследовании им с матросами Петровым и Сметаниным устья Амура без сомнения была рассказана Горяистову Казанцевым. Он был лично знаком с этими людьми, общался с ними в Нижне-Камчатском остроге. Эти люди участвовали в знаменитом походе Фёдорова-Гвоздева на боте «Святой Гавриил»  к мысу Уэльскому на Аляске. В 1733 году  Казанцев на этом судне вместе с ними  вернулся с Камчатки в Охотск.  От них же он  узнали о результатах плавания в 1730 г.  бота «Святой Гавриил» под командой племянника Шестакова к южной части Охотского побережья, где моряки  осмотрели  устье Амура и провели гидрографические измерения.

Что же касается описания в доношении  пути от Иркутска через Байкал к рекам Ингода, Шилка и Амур, а также «скаски» нерчинского жителя Григория Плотникова о богатстве тамошних мест лесом, пригодным для строительства судов, то это, без сомнения, результат расспросов самого Горяистова.  У него, как человека, проживавшего долгое время в Иркутске были для этого немалые возможности, в то время, как Казанцев мог знать об этом лишь понаслышке. 

Остается, правда, неясным вопрос, на основе каких данных Казанцев смог составить  чертеж Амура со всеми его притоками. Впрочем, в этом ему вполне мог оказать содействие тот же Горяистов, - такие материалы без сомнения были если не в канцелярии иркутского губернатора, то в иркутском архиве.

22 января 1736 года Казанцев  прибыл  в Иркутск. Иркутским вице-губернатором в это время был Андрей Плещеев. Там Казанцев  застал готовившихся к отправке  на Лену членов экспедиции академиков Миллера и Гмелина. Их совместное пребывание в Иркутске было недолгим, - всего лишь четыре дня, но, надо полагать, они успели обменяться новостями и рассказать о проблемах, которые их в это время волновали.

В исторической литературе нет каких-либо сведений о состоявшейся между ними беседе, однако есть все основания считать, что она состоялась. Известно, что Миллер и Гмелин, пребывая в Нерчинске и исполняя поручение Сената, тоже приняли участие в отыскании более легкого пути к Тихоокеанскому побережью. С этой целью они организовали поисковый отряд под руководством подчиненных им геодезистов Скобелицына и Шетилова, которые попытались найти такой путь по левому берегу Амура вдоль пограничья с Китаем к верховьям реки Уды. Это не  могло не стать темой их беседы, поскольку Казанцева тоже волновала эта проблема, - он считал, что лучшим способом решения этой задачи является путь по Амуру, хотя он и находился во владениях Китая. Должно быть, поделился он с академиками и своей оценкой деятельности Беринга и Скорнякова-Писарева.

Именно к этому времени  относится  пресловутый           «донос» Казанцева. 22 января он объявил в Иркутской канцелярии «немалое к пользе государственной дело»  и   подал донесение из 27 пунктов о непорядочном и нерассудительном отправлении дел в Охотском правлении и  экспедиции капитан-командора Беринга. При этом писал, что кроме этих пунктов имеет еще немало устных доказательств. К донесению   были приложены четыре  чертежа. Казанцев заявил, что к этим чертежам у него есть еще 50 объяснительных пунктов. Просил, не медля, отправить его в Сенат, чтобы доказать там, что в экспедиции происходят «великие непорядки»,   ее  отправление происходит крайне медленно,  чтоБеринг и Скорняков–Писарев «своим нерассудительным и непорядочным отправлением дела сделают вскорости государству немалый  убыток и разорение»,  и что вообще из экспедиции «прочного ничего не будет».

При этом мотивировал свою просьбу тем, что время не терпит, а в провинциальной и губернской канцеляриях без ведома Сената и самой императрицы эти вопросы не могут быть решены.

Нельзя не обратить внимания на то, что Казанцев в своем официальном «доношении»  не касается  житейских мелочей, не пишет о личных обидах, праздном времяпрепровождении Беринга, корысти многих членов экспедиции. Пишет лишь о главном, что его волнует. Не может скрыть  своего возмущения лишь   по поводу использования казенного пороха в устраиваемых Берингом праздничных фейерверках.

Тяжелое материальное положение Казанцева вынудило  его написать особую челобитную на имя государыни, где  помимо упоминания о своем доношении в Сенат он писал, что был послан в Сибирскую губернию прежним рангом;  что по своему  рангу ни своего, ни денщичья жалования с 1728 года он не получает, «отчего пришел в нищету и одолжал  многими долгами». Просил это дело «изследовать», выдать ему для расплаты с долгами заслуженное жалованье; «возвратить его в Кронштадский флот,  где прежде служил, понеже тамо имеет двор, жену,  детей и пожитки».

Вице-губернатор Плещеев, надо думать, был в немалом затруднении, решая вставшую перед ним проблему. Он, без сомнения, разделял точку зрения Казанцева о медлительности экспедиции, непомерных требованиях Беринга и Скорнякова-Писарева по обеспечению нужд экспедиции, ведущих к разорению края. На эту тему у него было уже немало конфликтов с  Берингом и Шпанбергом, а совсем недавно – с профессорами экспедиции Миллером и Гениным. Но из столицы один за другим шли указы, требующие обеспечения экспедиции всем необходимым, с угрозами опалы и наказания за нерадивость в решении этих вопросов.

Как и якутский воевода, Плещеев пошел по самому, как он считал, безопасному для себя пути, -  решил не препятствовать Казанцеву в его намерениях, отправить его вместе  с  доношением  в Тобольск, тем самым переложив окончательное решение этой проблемы на сибирского губернатора.

Дело неожиданно осложнилось тем, что солдат Бычков, который должен был сопровождать Казанцева, 8 марта 36 года сообщил в иркутскую канцелярию о пакете в Сенат,  который вручил  ему Горяистов. Пишут, будто Горяистов сам вскрыл этот пакет, с тем чтобы исправить какую-то оплошность допущенную им в послании. В это слабо верится. Мог ли многоопытный бывший полковник,  находясь в положении ссыльного, не проверить самым тщательным образом свое послание в Правительствующий Сенат, прежде чем положить его в пакет?

Скорее всего, ситуация была иной. Плещеев, узнав от солдата о послании в Сенат, не мог не обеспокоиться тем, о чем пишет в столицу Горяистов, не ставя его в известность. Нет ли там чего-либо такого, что  представляет для него  угрозу. Для таких опасений были основания. Плещеев знал, что в столице идет дознание по делу бывшего иркутского вице-губернатора Желобова, обвиняемого во взятничестве, а Плещеев, насколько можно судить по сохранившимся документам, и сам в этом деле был немало грешен.

Одним словом, пакет, судя по всему, был вскрыт по требованию Плещеева, - он имел на это право, тем более, что послание было написано ссыльным человеком. А в пакете, кроме доношения Горяистова, обнаружилось письмо Казанцева на имя императрицы.

По этому поводу Горяистов был в Иркутской канцелярии допрошен «под протокол», но поскольку в его доношении никакого криминала не было обнаружено, было принято решение отправить его с  направлявшимся в столицу Прокофием Озерцовым – человеком бывшего иркутского вице-губернатора Желобова. Многочисленные жалобы на его корысть,  мздоимство, и другие отступления от закона привели к тому, что в 1734 году он был арестован и отправлен в столицу для дознания.  Горяистов, видимо, был близко знаком с Желобовым и окружавшими его людьми. Именно этим можно объяснить тот факт, что он предложил  доставить свое послание в столицу Прокофию Озерцову, - человеку Желобова (видимо, домоуправителю), который следовал туда напрямую по вызову хозяина.

10 марта  по  поводу обнаруженного письма  был допрошен и Казанцев. Он признался, что письмо на имя императрицы действительно «его руки», что он дерзнул написать это письмо,   поскольку  время не терпит, и если не довести до сведения государыни  праздность и беспорядки, которые творятся в Камчатской экспедиции, то это приведет ко  «многим напрасным расходам казны и людям немалому отягощению».

Письмо в адрес  императрицы, конечно же, было делом более серьезным, чем доношение в Сенат. В сохранившемся протоколе допроса  Казанцева написано, что «по силе имянного указу  1730 году апреля 10 дня ни против какого пункта силы не имеется, токмо писано самой Ея Императорскому Величеству». О чем речь,  и что это за указ?

Дело в том, что в такой ситуации иркутской канцелярии надлежало, прежде всего, выяснить, нет ли в письме каких либо слов, оскорбляющих императорскую особу и свидетельств готовящегося бунта. Первым и вторым пунктами упомянутого указа  предусматривалось, что если таковое обнаружится, то «виновного по  пункту первому сперва допрашивать секретно в губерниях и провинциях, допуская и пытку, и если допрашиваемый упорствует –  отсылать в Москву; по  пункту второму  – допрашивать с пыткою и разыскивать на месте».

Поскольку ни того, ни другого в письме не было обнаружено, Казанцев истязаниям не подвергался, но Плещеев и здесь подстраховался. 14 марта Казанцев был призван в иркутскую канцелярию, арестован с изъятием шпаги,  и отправлен  в Тобольск под конвоем. Обо всем произошедшем иркутский вице-губернатор Плещеев сообщил в столицу.

Несмотря на желание Горяистова, чтобы его доношение   как можно быстрее дошло до Сената и поддержку его в этом деле Плещеевым, Судьба распорядилась иначе. На таможне в Енисейске доношение было у Озерцова отобрано, и отправлено в Сибирский приказ официальной почтой. Но это еще не все. Откуда Плещееву было знать, что при рассмотрении в столице дела Жолобова его наряду со всякими прочими прегрешениями обвинили еще и в том, что он «имел с подозрительными и шельмованными людьми, которые за важные вины посланы в ссылки, имел весьма фамильярные дружеские обхождения …».

Можно себе представить какой была реакция императрицы, когда  ей сообщили о донесении Плещееваи принятых им решениях. Получалось так, что и новый иркутский вице-губернатор тоже «дружески обходится» с  «шельмованными людьми, которые за важные вины посланы в ссылки». Дело усугубилось тем, что в столицу пришла жалоба на Плещеева профессора Миллера, которому он отказал в исполнении его требований.

Уже в том же году Плещеев был смещен с поста иркутского вице-губернатора и заменен генералом Бибиковым.  Желобов же по указу императрицы от 9 июля 1736 года  был казнен.

Вполне возможно, что все это  послужило причиной задержки рассмотрения предложений Горяистова в Сенате и Адмиралтейств-коллегии. Авторы-коментаторы упомянутого выше сборника документов о Второй Камчатской экспедиции пишут, что доношение Горяистова было рассмотрено в Сенате 20 ноября 1735 года. Однако названная дата явно ошибочна, поскольку доношение  было отправлено из Иркутска с Прокофием Озерцовым после 8 марта 1736 года, при этом было еще и задержано таможней в Енисейске, послано официальной почтой в Москву в Сибирский приказ и уже оттуда – в Петербург. Так что,  если нет ошибки в датировке месяца, доношение в Сенате было рассмотрено 20 ноября 1736 года, - после ознакомления с уже находившимся там доношением  Василия Казанцева. Непонятно, как не увидели этих противоречий составители упомянутого сборника документов.

19 апреля 36 года опальный Казанцев  вместе с его доношениями (теперь их было уже два, - из 27 пунктов и 50-ти),  челобитной, чертежами, секретными материалами его допроса в Иркутске   был доставлен в Тобольск.  30 апреля дело, присланное из Иркутска,  пакет, подписанный Её Императорскому Величеству,  и чертежи были переправлены в Петербург.  Самого же Казанцева тобольские власти без сенатского указа отправить в Петербург не посмели.  С 8 марта 1736 года сибирский губернатором стал Петр Иванович Бутурлин.  В 1727 он в звании бригадира вышел в отставку с военной службы по болезни и ранениям. Пробыл он в  должности губернатора до августа 1741 г.Пишут, что за  время  сибирской службы ничем особым он себя не проявил.

Нельзя не увидеть, что Казанцев, несмотря на сложность своего положения, не  терял оптимизма, действовал целеустремленно и напористо, убежденный в своей правоте и государственной важности своих предложений. Вел себя с честью и достоинством. 2 июня он подал в тобольскую канцелярию новое доношение по тому же делу, дополненное  приложением  журнала о тракте от Якутска до Охотска и чертежа  реки Амур с  шестьюдесятью пунктами пояснений к ним. В обращении к тобольскому губернатору писал: «дело оное – не моё собственное дело, но вначале Великого Бога и Ея Императорского Величества, тако же и всему государству Российскому надобное». Требовал вернуть ему шпагу и отправить  в Сенат, поскольку дело времени не терпит.  И если не повелено будет выдать ему заслуженное жалование для уплаты долгов,  то хотя бы, «выдать  для пропитания кормовых денег по январь следующего  года, дабы с голоду не помереть».

Так и не получив разрешения на выезд, в июле 1736 года Казанцев вновь обращается с  челобитной к  государыне. Коротко излагает в ней суть дела и просит вызвать его в Правительственный Сенат, чтобы он мог там дать показания. Пишет: «того ради Вашему Императорскому Величеству доношу, понеже  служу Вашему Императорскому Величеству многие лета и по присяжной моей должности не объявить такого дела не смею, бояся Великого Бога и Вашего Императорского Величества …».

Читатель, может быть, даже не обратил внимания на содержащиеся в этой челобитной слова: «присяжной моей должности».  Между тем они объясняют ту настойчивость, с какой действует капитан-порутчик, столь непонятную составителям вышеупомянутого сборника документов, вызывающую у них неприязнь, критически- пренебрежительное к нему отношение. А ведь здесь речь идет о Долге и Чести. Что за «присяжная должность»? Должность офицера Российского флота, принявшего присягу.

Вот  текст присяги того времени: «… обещаюсь Всемогущим Богом верно служить Его Величеству … Царю и Самодержцу Всероссийскому и наследникам со всею ревностию, по крайней  силе своей, не щадя живота и имения. И долженствую исполнять все указы и уставы сочинённыя, иже впредь сочиняемые от Его Величества и его Государства. И должен везде, во всяких случаях интерес Его Величества и Государства предостерегать и охранять, и извещать, что противное услышу и всё вредное отвращать. … И всё, что к пользе Его Величества и его Государства, чинить по доброй Христианской совести, без обману и лукавства, как доброму, честному человеку надлежит, как должен ответ держать в день Судный. В чём да поможет мне Господь Бог Всемогущий». Как видите, все действия Казанцева в полной мере отвечают этой присяге.

Рассмотрение дела  в Сенате

  К середине лета дело, наконец, сдвинулось с мертвой точки. 15 июля в Сенат поступил указ Её Императорского Величества о рассмотрении  доношений  Казанцева. 28 июля после вторичного (так сказано в вышеупомянутом сборнике документов) сенатского указа из Тобольска были отправлено последнее, дополненное до 112 пунктов доношение Казанцева. В Сенате, ознакомившись с ним, направили его в Адмиралтейств-коллегию, указав  исполнить то, что она посчитает полезным и нужным, а по прочим делам, по которым не сможет принять решения, сообщить в Сенат свое мнение. К 27 сентября работа была выполнена,  решения и мнение были представлены в Сенат.

 «Делом жизни» Василия Казанцева, - пишут составители вышеупомянутого сборника, - стала идея доказательства правительству  ненужности и убыточности Второй Камчатской экспедиции.

О каком «деле жизни» может идти речь? Как свидетельствуют документы, всю свою жизнь Казанцев посвятил флоту. Уже говорилось, что Беринг со Скорняковым-Писаревым даже заявили в 1735 году (перед написанием Казанцевым донесения в Сенат), что  он «по старости и дряхлости к службе не годен».  Да и сами авторы сборника пишут, что многостраничное дело Казанцева, составленное в Адмиралтействе в 1741 году,  представлено в основном документами 1736 года.  Таким образом, заявление о том, что Казанцев «посвятил свою жизнь доказательству ненужности экспедиции» абсурдно, поскольку  вся  его история с доношением в Сенат хронологически укладывается в один год.

«Адмиралтейств-коллегия, - пишут авторы сборника, - сурово (и справедливо) раскритиковала его доказательства ненужности  экспедиции». Об убыточности писал и доказывал, - это действительно так. Писал и «о непорядочном и нерассудительном отправлении дел в экспедиции …, о принятии там решений «навзболмаш». Но где авторы нашли заявление Казанцева о ненужности  экспедиции? Ни в одном из его писем-донесений  нет слов о ненужности экспедиции, есть лишь доказательства «непорядочного и неразсудительного правления Григорья Скорнякова-Писарева и Беринга, чем «чинится государству немалый убыток и разорение».

Да и мог ли он, - флотский офицер, не видеть важности трудов Овцина и Прончищева, братьев Лаптевых и Челюскина, Чаплина и Мошкова,  Шестакова и Павлуцкого, Гвоздева и Шельтинга,  позволивших нанести на карты контур береговой линии северных морей, Камчатки, Анадырского залива и Чукотки, открывших северо-западный берег Аляски, исследовавших побережье Охотского моря, остров Сахалин и устье Амура. Для чего же тогда Казанцев  составлял карту Амура с его описанием, как не с целью предложить пути сокращения расходов на экспедицию?

 «Никакой реакции - пишут составители сборника, - у правительства не вызвали «доношения» Казанцева, … его описания условий жизни на Камчатке остались совершенно без внимания. … Никаких следов дальнейшей деятельности или решений по его предложениям мы не находим».

Так ли?  Представленные в сборнике документы свидетельствуют как раз об обратном, - очень внимательном, в буквальном смысле - пунктуальном (то есть тщательном, педантичном, скрупулезном)рассмотрении в адмиралтействе замечаний  и  предложений Казанцева по продолжению  экспедиционных работ «бес напрасного государственного убытку».

Внимательно изучив критические замечания и предложения Казанцева,  служители Адмиралтейства объединили  их в четыре группы:

-  первое, что «наперед не освидетельствовано мест и рек на Камчатке и в Охотске к строению судов, для житья, к разводу хлеба и к протчему потребных. При этом описывает состояние оных мест и рек, и о жилище на Камчатке тамошних народов, а также объявляет о реке Амуре.

-  второе: «о пути от Якуцка до Охоцка, где какие трудности имеютца, и с каким немалым коштом (т.е.  большими затратами денежных средств) был путь капитана Шпанберга».  А также о том, «… когда бывают отправления туда из Якуцка от  капитана-командора Беринга, какие в том, тако ж и в протчем, происходили непорятки».

-  третье: «о нем же, Беринге, - … о продолжительном его житье в Якуцке и о непорятках»

-  четвертое: Казанцев «доказывает по чертежам, как прилегли неизвестные земли близ Камчатки и к северному мысу, представляя оное бес труда и бес напрасного государственного убытку». При этом «показывает под какими градусами Япония лежит и как тамо у голанцов коммерция состоит».  

И далее по каждому из этих пунктов Адмиралтейство излагает Сенату своё мнение. Вот, в частности, мнение по информации Казанцева в отношении Камчатки:

- «надлежит ему, Берингу, в пополнение данной ему инструкции указом определить … учинить обстоятельный осмотр и опись и карты … удобнейшим для пристани морских судов местам, также рекам с описанием глубины, пространства и где, какие, в каком довольстве имеются леса, и годны ль на судовое строение, или негодны, и каким надлежит  по способности быть тамо судам. Тако ж к поселению людей, к разводу хлеба освидетельствовать удобность земель, сколько оных найдется. Равным же образом и о Камчедалии, учинить опись и чертежи с описанием пристаней и рек, удобности и расстояния земли, и гор, и лесов,  как о том от оного Казанцева в представлении объявлено».

Но составители сборника, будто бы не читали этот документ, - пишут в своём комментарии, что «его описания условий жизни на Камчатке остались совершенно без внимания».

Документ, в котором содержится это решение, озаглавлен: «Высокоучрежденному Правительствующему Сенату из адмиралтейской коллегии доношение». В нем представлено мнение коллегии по всем 112 пунктам сообщений Казанцева. Однако авторов сборника чем-то не устроило это название,  и они дали ему дополнительно свое: «Доношение Адмиралтеств-коллегии Сенату с эстрактом и мнением, что чертежи Казанцева составлены на основе устаревших карт и его мнение о ненужности Камчатской экспедиции необоснованно». Тем самым комментаторы сузили содержание документа до вопроса о картах,  еще и исказили  его суть. Впрочем, на этом мы остановимся несколько ниже и более подробно.

«Казанцев явно психически неуравновешенный человек, - пишут авторы сборника, - он писал и на имя императрицы и на имя сибирских администраторов бесконечные доносы на Беринга и других участников экспедиции, изложенные им в «пунктах». Количество пунктов постепенно росло (с 27 до 112 только за 1735-36 год …), их содержание и построение становились все более абсурдными. Казанцев, как правило, начинал свои послания довольно связно, но постепенно мысль у него запутывалась, он начинал бессвязно перескакивать  с одного на другое».

Не следует, я думаю, обращать внимание на самоуверенный психолого-медицинский диагноз, который пытаются установить авторы   человеку, жившему три столетия тому назад. Как и на то, что  доношения Казанцева они предпочитают называть доносами,  их число - бесконечным, а послания - запутанными и бессвязными. Кроме предвзятого отношения к Казанцеву, это ни о чем больше не говорит. Остановимся на существе дела. Абсурдно ли было содержание добавившихся «пунктов» в донесениях Казанцева,   и как они были восприняты в Сенате и Адмиралтействе. 

Кроме описания состояния дел на Камчатке, Казанцев  немало места уделил «непоряткам» в Якутске, «непорядочному и нерассудительному, - «навзболмаш» отправлению Берингом дел по доставке  грузов к Охотску, что это ведет к массовой гибели лошадей, порче продуктов, гибели и побегам людей, привлеченных к выполнению этих дел. Неспешности Беринга, что в 1635 году он  сам  «никуда не пошел,  еще и капитана Чирикова удержал в Якутске». Что им «предложено на Охоте реке делать главный порт, а в тамошних краях лесу годного для строения морских судов мало»;при такой постановке дел корабли в Охотске будут построены не раньше, чем через пять лет. 

Адмиралтейство отреагировало на это сообщение с явным беспокойством, отметив, что из 80 пунктов казанцевского донесения в этой его части в сорока восьми  содержится новая  информация, о чем «Берингом в репортах не писано». При изложении своего мнения оно сообщало в Сенат, что Берингу уже дважды отправлялись указы, в которых выражалось неудовлетворение его медлительностью, под угрозой штрафа требовали от него  «всеусердного радения», чтобы он «не вступая в другие посторонние дела, чинил бы все, что  к наискорейшему исполнению оной экспедиции надлежит». Что дальнейшее промедление будет рассматриваться «яко за пренебрежение Ея Императорского Величества указов и за нерадение к пользе государственной».  Запрашивали о причинах его задержки в Якутске, но  «капитан-командор рапортов в коллегию не присылает, и на этот запрос ответ от него еще не получен».

К слову сказать, Чириков тоже упрекал Беринга в нерешительности и  медлительности. Дело дошло до того, что 27 июня 1738 г. он  просил Адмиралтейств-коллегию освободить его от должности помощника начальника экспедиции, так как «предложения мои к господину капитан-командору о экспедичном исправлении от него за благо не приемлются, токмо он господин командор за оные на меня злобствует. Опасаюсь от него великих обид, которых ему делать легко в такой дальности, имея меня в полной своей власти, а предлагать ему принужден я должностию своей».

Ни Адмиралтейств-коллегия, ни Сенат  прошение Чирикова не удовлетворили.Что же касается Беринга, то ему указом Сената было в порядке наказания за его медлительность и «непорятки» в экспедиции вдвое уменьшено жалованье.

Одним словом, Адмиралтейство в этом отношении вполне разделяло мнение  Казанцева, хотя с названным  сроком построения кораблей видимо не согласилось, - об этом никакого мнения Сенату не было высказано. Между тем Казанцев и здесь оказался прав, - корабли выйдут в плавание к берегам Америки 4 июня 1741 г., - через пять с половиной лет после написания им  доношения.

 Амурский вопрос

«Непорятки» и материальные потери на пути от Якутска к Охотску были «больной мозолью»  для Сената и  Адмиралтейства. О сложности этого пути знали, принимали меры по поиску более легкого и короткого маршрута, но положительного решения не находилось. В связи с этим предложение Казанцева о пути по Амуру не могло не привлечь внимания. Однако  решение  этого вопроса было не в компетенции Адмиралтейства, - эту проблему  надлежало решать на высшем уровне, поскольку Амур находился на территории Китая.

В своем доношении Сенату мнение Адмиралтейства по этому вопросу выражено короткой фразой: «У оной реки, называемой Амур, в прежнюю бытность в экспедиции Беринг не был, понеже и по инструкции быть ему тамо не повелено».

Есть все основания считать, что именно эта часть доношения Казанцева и представленный им  чертеж Амура с его описанием (пункты 95-106) послужила толчком к розыску письма Горяистова, которое 20 ноября было рассмотрено в Сенате (очевидно вместе с чертежом Амура и «пунктами» к нему Казанцева).   И уже 4 декабря сибирскому губернатору в Тобольск и Берингу был направлен указ, -  изучить этот вопрос на месте, и дать предложения.

Первым откликнулся на этот призыв капитан Чириков. По его мнению,  Амур мог бы служить надежной транспортной магистралью для связи Забайкалья с Камчаткой, а также дать выход Сибири в Тихоокеанский бас­сейн. Он рекомендовал основать в Приамурье селения,  прежде всего на северном берегу Амура и в его устье, «ибо к оному месту из Иркутской провинции провианты и всякие материалы можно  было б без великого труда отправлять». По мнению Алексея Ильича, место для порта в Охотске выбрано неудачно, так как река Охота летом пересыхает и «большим судам за мелкостью в Охотское устье входить не можно». Советовал продолжить изучение  побережья Охотского моря и поискать другую гавань. 

История с предложением Казанцевым и Горяистовым более удобного пути к Тихоокеанскому побережью по Амуру будет иметь продолжение.  В 1739 году  профессору Миллеру, находившемуся в это время в Томске, был направлен именной указ императрицы Анны Иоановны  и Сената. Ему предписывалось составить очерк об Амуре и вручить его новому иркутскому вице-губернатору -  Лоренцу Лангу.

В 1740 году Миллером  была выполнена обстоятельная рукописная работа  «История о странах, при реке Амуре лежащих». Миллер писал о ней: «Намеренье было очерк этот положить в основу трактата с Китаем об установлении границ».  Он  дал «с возможною точностью» описание не только Амура, но и впадающих в него рек и речек, подчеркнув, на что следует обратить особое внимание при заключении договора о границах. Эта записка ставила  целью доказать с экономической и с политической точек зрения целесообразность захвата Амура.

«Положение Амура, – писал Миллер, – возбуждает в каждом желание, чтоб Россия опять получила во владение сии берега или, по крайней мере, приобрела право плаванья по ним к Камчатскому и Японскому морю». Указывалось, что «можно в окрестностях Нерчинска строить морские и транспортные суда, снабдить их там всякого рода припасами и плавать на них вниз и вверх по Амуру беспрепятственно».

Отмечалось значение Амура для развития русского экспорта на Дальний Восток: «может начаться торговля с Индией, даже торговля с самим Китаем может производиться удобнее или по морю или посредством реки Шингала». Наконец, с большой осторожностью Миллер позволил себе намекнуть на значение Приамурья, как базы новых колониальных захватов на Тихом океане: «намерения относительно Японии и Американских открытий легче приведутся в исполнение».

Ту же цель, - служить «российской претензии в пользу» преследовали и две другие статьи, написанные Миллером в это время: «Изъяснение сумнительств, находящихся при установлении границ между Российским и Китайским государствами в  1689 году» и «История о странах, при Амуре лежащих, когда они состояли под российским владением». В них он доказывал, что «тамошняя страна прежде китайского владенья принадлежала до Российского государства, что россияне несправедливым образом премогающею силою неприятелей из оной выгнаны и что еще несправедливее насильственным мирным заключением при Нерчинске она за китайцами осталась». 

В своей автобиографии Г. Миллер писал: «По имянному государыни императрицы указу … сочинил я для господина … статского советника Ланге некоторые известия в пользу его негоциации (переговоров)  с китайским двором … ».  В работе того же времени «Географическое описание и современное состояние Нерчинского уезда Иркутской провинции в Сибири»  Миллер рекомендовал построить в Нерчинске вместо ветхой деревянной крепости - каменную. В дополнение к ней заложить еще одну крепость на мысу у  слияния рек Шилка и Аргунь, которая «могла бы служить одновременно судовой верфью и провиантским магазином, когда будет необходимость предпринять действия против китайцев на Амуре».  Одним из планов в решении вопроса о судоходстве по Амуру Миллером предусматривалась организация плаваний по реке вооруженных судов.

Глава третья

Конец Камчатской экспедиции

Открытие Михаила Гвоздева

Пишут, что о походе Гвоздева-Федорова к Аляске в Петербурге стало известно  в  1738 году из объяснений матроса Л. Петрова – участника этого похода, находившегося  в Крондштадской тюрьме. Но это не соответствует действительности. Судя по сохранившимся документам,   еще в июле 1736 года  Сенат и Адмиралтейств-коллегия узнали об этом плавании из доношения ссыльного  капитан-порутчика Василия Казанцева.

Для Адмиралтейств-коллегии это было информацией чрезвычайного значения, - ведь речь шла о так и остававшимся неясным   вопросе о существовании пролива между Тихим океаном и Студёным морем.  Кроме того, эта информация открывала  более короткий,  и в значительной мере уже исследованный путь к Америке, что могло изменить все планы Камчатской экспедиции Беринга.

Сохранившиеся документы свидетельствуют, что получив от Казанцева такую информацию, Сенат, не медля, запросил у Писарева и Беринга официальные документы этого плавания, - судовой журнал и карту маршрута. С этого момента и начинается цепь загадочных событий, не получивших должной оценки в исторической литературе.

С Востока последовал ответ, что такими материалами ни экспедиция, ни Охотское правление не располагают, что Федоров умер, а последний штурман «Святого Гавриила» Якоб Генс вместе с  участниками этого плавания геодезистом Гвоздевым  и  матросом Петровым арестованы по делу о бунте камчадалов,  и отправлены в Тобольск.

На запрос Адмиралтейства в Тобольск тобольский губернатор ответил,  что участники этого плавания, - Гвоздев, Скурихин, а также  последний штурман «Святого Гавриила» Якоб Генс находятся в тобольской тюрьме. Что же касается участника плавания  матроса Леонтия Петрова, то он признан по делу виновным, и направлен для решения его судьбы в Москву. Из   Москвы сообщили, что за ложный донос Петрова наказали шпицрутенами, прогнав  сквозь строй из 500 солдат, после чегопо служебной принадлежности  отправили  для продолжения службы в Кронштадт.

Как говорят на Руси, «скоро сказка сказывается, да не скоро дело …»,  - на всю эту переписку ушло почти  два года. Это и не удивительно, ведь доставка почты из Петербурга в Охотск  занимала не менее полугода.

Запросили Кронштадт. 9 февраля 1738 года Петров подал командиру Кронштадского порта доношение о плавании с Гвоздевым и Федоровым к берегам Америки, богатстве открытых ими земель лесом и пушниной. В литературе есть несколько трактовок последовавших за этим действий Российских властей. По одной из них уже 14 февраля 1738 г. в Сибирскую канцелярию был послан указ в отношении заключенных: «… ис под караулу свободить и, выдав подлежащее им жалованье, Генса от­править по-прежнему в Камчатскую экспедицию к капитану-командору Берингу, а геодезиста Гвоздева, где он обретаетца, - в прежнюю команду …».

По другой трактовке Сенат 14 февраля вынес решение об освобождении из заключения  Гвоздева, а Генса приказано было немедленно отправить в Петербург с журналами, описями и картами плавания. Однако, как известно, последнее слово в решении вопросов помилования было за императрицей. И потому действительности в большей степени соответствует третья версия: «по Всемилостивейшему Ея Императорского Величества именному указу велено вышепомянутому геодезисту Гвоздеву в показании к команде противности и в прочем вину отпустить, по взыскании островов и Болшей земли».

Из этого следует, что Гвоздев был все же виновен в некой «противности команде и прочих винах», но государыня приняла решение эти его вины простить  за  открытие Большой земли и островов в проливе,  в расчете на дальнейшее его участие в их  исследовании. К слову сказать, этот указ, при всей его краткости, открывает некоторые особенности характера и поведения Гвоздева.  Получается так, что не таким уж «белым и пушистым» был геодезист Михайло Гвоздев, если были у него «к команде противности и прочие вины». Это в значительной мере объясняет его конфликты  с  Федоровым, Петровым, Скурихиным, Генсом и Василием Казанцевым, нашедшие отражение в исторических документах.

В ответном послании тобольский губернатор Бутурлин сообщил Сенату, что Якоб Генс умер в тюрьме 23 октября 1737 года, никаких документов о плавании к Большой земле в его «пожитках» не обнаружено, нет их  и у Гвоздева. Гвоздев был допрошен,  его показания («скаска») приложены к доношению губернатора в Адмиралтейств-коллегию от 15 июня 1738 года, а сам он и служилый человек И. Скурихин возвращены в Охотск. Вместе с доношением были присланы опись всех бумаг Генса, оставшихся в Тобольске, и документы «по той описи за печатью».

При допросе в Сибирской губернской канцелярии 13 июня 1738 года геодезист Михайло Гвоздев говорил, что «ходили на том же боту морем до камчацкого устья и были в том устье 11 дней. И в то время камчадалы-иноземцы июля 20 числа изменили, острог сожгли и людей русских побили, о чем и ныне об них, изменниках, по указам следуют маэоры Мерлин, да оной Павлуцкой. А он де Гвоздев, со штурманом, подштурманом и служилыми людьми жили при том камчатском устье в юртах для примирения достальных иноземцов-изменников по 733 год, и подштурман Федоров тамо умре. В том же 733 году по присланным указам из Охотска от командира Григорья Скорнякова-Писарева штурман Генс с служилыми людьми послан в Охотский острог, а ему, Гвоздеву, велено быть в Нижнем Камчадальском остроге при строении вновь острога. И был он по 735 год до прибытия для следствия о изменниках маэора Дмитрея Павлуцкого, а с прибытия его, Павлуцкого, он, Гвоздев, по показанию матроза Леонтья Петрова выслан в Тобольск.

Во всю де их, Гвоздева, штурмана Генса и подштурмана бытность в вышеявленных походах морскому и охотскому пути описи, и карт, и журналу у него, штурмана, не делано за глазною ево болезнию и слепотою, а подштурман - за ножною болезнию, от чего и умер. А ему, Гвоздеву, одному того делать было невозможно».

Содержание этой «скаски», сохранившейся лишь в копии, вызывает недоумение и немало вопросов. Как это ни удивительно, но там нет ни слова о плавании Гвоздева с Федоровым к Большой земле.

В.А. Дивин в книге «К берегам Америки» пишет, что, видимо, осторожность, вызванная трехлетним заключением, заставила Гвоздева умолчать о плавании к берегам Америки. Однако вряд ли это соответствует действительности. Во-первых, потому, что Михайло Гвоздев, судя по сохранившимся документам, не был таким уж осторожным и боязливым человеком, скорее, - наоборот. А во-вторых, -  чего тут было бояться? Ведь речь шла о новых открытиях!

Но дело не только в этом. Приведенная выше «скаска» Гвоздева вызывает ощущение ущербности и неполноты. Он говорит, что во всю его бытность с Фёдоровым в вышеявленных походах (походах – во множественном числе. В.Б.) подштурман  не делал описи пути, карт, и не вел журнал из-за «ножной болезни». Тогда о каких «вышеявленных походах идет речь? Тем более, что в походе из «Нижнего Камчадальского острога» в Охотск он не участвовал, - умер. Кроме того, известно, что Федоров стал страдать болезнью ног в Нижнекамчатске, накануне похода к Большой земле, и даже жаловался, что его взяли в это плавание насильно. Да и вообще, допрос для того и проводился, чтобы получить от Гвоздева информацию о походе к Большой земле. И вопрос об этом, без сомнения, перед ним ставился. Если бы он по какой-то причине не желал об этом говорить, то это не могло не отразиться на содержании его ответов.

Складывается  впечатление, что из  копии текста «скаски» Гвоздева изьято описание  плавания к Большой земле. Но кем?  И с  какой целью? 

В этой связи не лишним будет сказать, что уже в  1738 г. во французской газете была помещена карта служившего в Петербургской академии француза Жозефа Делиля с трассой экспедиции Гвоздева. В сообщении прямо указан  источник информации - Федор Иванович Соймонов, который в это время былобер-прокурором Адмиралтейств-коллегии. Онякобы  дал интервью, на основе которого  Делиль  и составил  довольно верную карту-схему экспедиции Федорова — Гвоздева. Содержание заметки с её  неточностями говорит о том, что она составлена  на основе какой-то устной информации,  полученной из вторых рук.

Ссылка в ней на Соймонова, как источник информации, - сомнительна. Дело в том, что в  это время при дворе шла яростная борьба двух партий, - прорусской, возглавляемой адмиралом Зотовым и упомянутым генерал-майором Соймоновым, и так называемой английской партией во главе с адмиралами Сиверсом и Гордоном, к которой примкнул еще и президент Адмиралтейств-коллегии вице-адмирал Н.Ф. Головин. В такой обстановке Соймонов вряд ли стал бы делиться с иностранцами секретными  сведениями Камчатской экспедиции. Но при дворе и в Адмиралтейств-коллегии было немало иных информированных лиц, которые могли это сделать.

В это время за границу разными путями попало не менее десяти копий итоговой карты Первой Камчатской экспедиции. М. Белов, в частности, приводит письмо голландского посла Зварта, в котором последний сообщает, что В. Беринг сам передал ему в 1733 годукопию составленной  во время Первой Камчатской экспедиции русской карты восточного побережья Азии с условием пользоваться ею «осторожно».

На изданных в начале 50-х годов XVIII в. во Франции картах Ф. Бюаша и Ж. Делиля против западного берега Берингова пролива, взятого с карты П_. А. Чаплина 1729 г., изображен берег Америки. На одной из них написано: «Земля, открытая в 1731 г., где русские встретили человека, назвавшего себя обитателем большого материка». Делиль же на своей карте, приложенной к книге Ф. Бюаша, почему-то поставил надпись другого содержания: «Земля, виденная Шпанбергом в 1728 г. и посещаемая теперь русскими, которые оттуда привозят очень хорошие меха».

В 1914 году схематический чертеж плавания Гвоздева, сделанный Жозефом Делилем, был найден в Национальном архиве в Париже Ф.А. Голдером, и опубликован в Америке. При этом Голдер писал, что чертеж этот составлен Делилем по сведениям, сообщенным ему Витусом Берингом. 

Что же касается ссылок на Соймонова, то это вполне могло быть «подставой», с помощью которой  противникам удалось убрать его с политической сцены.  Привлечённый в 1740 году к делу Волынского, как его единомышленник, Соймонов был лишён всех чинов, наказан кнутом и сослан в каторжную работу в Охотск.

                                                            *

На очередном заседании Адмиралтейств-коллегии 19 декабря 1738 года обсуждалось доношение Л. Петрова и материалы, полученные из Тобольска от Бутурлина. Однако они не давали полного представления о плавании, поэтому 22 декабря последовал новый указ Сибирской губернской канцелярии о розыске в Тобольске и Якутске описей, журналов и карт, составленных Федоровым во время плавания, и присылке их в Петербург. Тобольский губернатор П. Бутурлин сделал соответствующие запросы и 8 мая 1739 года сообщил в Петербург, что в Якутской канцелярии документов И. Федорова, умершего в 1733 году, не имеется, и неизвестно, где они находятся.

Запросы из Тобольска и Петербурга не остались без внимания второго помощника Беринга по Камчатской экспедиции Алексея Чирикова. В апреле 1740 года он писал: «Чаем, что Америка не весьма далече от Чукоцского восточного угла, лежащего в 64 градусах, и может быть, что от Павлуцкого слышится о самой Америке. А можно достовериться и освидетельствовать об Америке и не доходя к Зуйду до ишпанского владения. А чтоб для одного уведомления Америки иттить до Мексиканской провинции признавай не для чева». 

Чириков просил Беринга дать ему бригантину, на которой Шпанберг ходил в Японию, чтобы осмотреть  места, что лежат «от Камчатки меж норда и оста, против Чукоцкого носа и протчия западной стороны Америки». Однако Беринг отказал ему, ссылаясь на то, что его предложение противоречит инструкции, врученной капитан-командору в Петербурге, - надо де искать Землю Жуана да Гамы!

Трудно сказать, как отреагировал на это Чириков, - прямых свидетельств этому не сохранилось. Однако он был достаточно проницательным человеком, чтобы не увидеть в действиях Беринга и Шпанберга сознательно проводимую «линию».Еще в Первой Камчатской экспедиции Чириков  в письменном виде настаивал на  продолжении плавания к устью Колымы с тем, чтобы удостовериться в существовании пролива между Студеным и Тихим морем. А в случае встречи ледяного припятствия,  -  искать землю против  Чукотского мыса, «на которой по полученной скаске от чюкоч через Петра Татаринова, имеется лес», как   места  возможной зимовки.

Однако Беринг со Шпанбергом не вняли этому совету. Пишут, что Беринг решил не рисковать и, пользуясь благоприятной погодой, вернуться на Камчатку. При этом даже не предпринял  попытки  удостовериться в существовании земли против Чукотского мыса, хотя для этого было и время и благоприятные погодные условия, -  стал возвращаться через пролив прежним маршрутом.

А. И. Чириков был убежден, что Америку и располагающиеся между нею и Камчаткой острова  целесообразно искать между 50 и 65° северной широты,  и что земля против Чукотского мыса па широте 64°, упоминавшаяся Петром Татариновым, Дмитрием  Павлуцким и Михаилом Гвоздевым, и есть Америка. При обсуждении проекта Второй Камчатской экспедиции в Петербурге в 1732 году он писал: « … от Камчатского устья дойтить до Чукоцкой земли до 65 градуса и, взяв языка, на ост за малый остров, которой в первом походе видели, далее до Америки, потом следовать подле земли на зуйд  до 50-ти градусов и возвратиться к Камчатке».

Это предложение имело преимущества, обещая относительно легкое достижение Америки через районы, уже исследованные Первой Камчатской экспедицией. Значительная часть обратного пути проходила бы вблизи берегов Америки. Наблюдая, хотя бы и не очень точно, долготу во время плавания к югу, можно было  легко установить, когда расстояние между расходящимися материками вызовет необходимость вернуться к берегам Азиатского материка.

Однако предложение Чирикова не было принято. Адмиралтейств-коллегия, делая уступку научному авторитету Жозефа Делиля, приняла решение, чтобы «шли по предложению и мнению профессора Делиля и по их общему рассуждению». В данном случае профессором Делилем назван ехавший с экспедицией сводный брат Ж. Делиля — астроном Людовик Делиль Делакроер. По рекомендации Сената экспедиция должна была пользоваться картой, составленной в 1733 году Жозефом Делилем, на которой в

соответствии с бытовавшими тогда в мире представлениями восточнее Камчатки была нанесена таинственная «Земля да Гамы», якобы обладавшая несметными природными богатствами, а к югу и юго-востоку – не менее загадочные земли «Езо», «Компании» и «Штатов».

Особенно много путаницы было связано с землями к северу и к востоку от Японии, в частности с «Землей Езо». Как потом выяснилось, этим названием японцы пользовались в отношении острова Хоккайдо и расположенными рядом Курильских островов. Рассказы об этой земле попали в Европу через иезуитов, живших в Японии в конце XVI века.  Поводом для морских экспедиций в эти районы послужили возникшие в конце XVI в. слухи о том, что какой-то корабль, занесенный бурей к востоку от Японии, видел там между 37 и 38° северной широты  «золотые и серебряные острова».

Неудачные попытки отыскать эти острова предпринимались с начала XVII века. В 1643 г. голландцы снарядили экспедицию  на кораблях «Кастрикум» и «Брескес», которая таких островов не нашла, но обследовала восточный берег острова Хонсю. Кроме того, «Кастрикум» прошел около островов Хоккайдо, Итуруп, Уруп, Кунашир и Шикотан, поднявшись к северу до 47°48' северной широты.  На западе он был у Сахалина. Острова Кунашир, Шикотан и Сахалин  были приняты за часть огромной «Земли Езо». Соединяется ли она с Японией — осталось неясным. Относительно острова Итуруп у экспедиции сложилось представление, что он расположен около Америки или является ее частью; его назвали «Землей Компании», острову  Уруп дали название «остров Штатов».

В существовании «Земли Езо» не сомневался ни один географ, но одни наносили ее на карту в виде острова, другие - в виде полуострова, показывали ее как часть Азии или как часть Америки, то присоединяли, то отделяли от Японии. В 1649 году  к «землям» в этом районе прибавилась еще и земля Хуана да Гамы, виденная якобы  португальскими мореплавателями.

Ж. Делиль разделял заблуждения современной ему географической науки. На его карте показаны берега Азии, Америки и острова между ними. Наряду с верными данными Первой Камчатской экспедиции о восточном побережье Азиатского материка и западноевропейских путешественников об Америке в районе Калифорнии и о-ва Хонсю,  Делиль нанес на карту все упомянутые «земли», хотя, по его же собственному признанию, источник сведений о них он иногда не мог отыскать.

 Северная Америка  представлена на карте  Делиля на основе ложных сведений об открытиях испанского адмирала Бартоломео де Фонте, который, как считалось, совершил путешествие к северо-западному побережью Северной Америки и открыл проход между Тихим и Атлантическим океанами.

                                                           *

Разделяя  позицию Делилей,  Беринг не считал нужным проверять открытие Гвоздевым Большой земли против Чукотского носа. Просьбу Чирикова он не удовлетворил, хотя у Шпанберга в это время было в распоряжении пять судов, - бригантина «Архангел Михаил», дубельшлюпка «Надежда»,  бот  «Св. Гавриил»,  18-весельный шлюп «Большерецк» и только что построенный голиот «Охотск». Этого было более чем достаточно для исследований в Охотском море.

Впрочем,  Шпанбергу с Берингом было в это время  не до  Чирикова с его предложениями. Сенат, воодушевленный успешным плаванием Шпанберга к Японии, срочно вызвал его в столицу. Но уже 8 июля в Киренском остроге на Лене специально посланный  лейб-гвардии каптенармус Аврам Друкорт остановил  Шпанберга и вручил ему новый указ, которым ему предписывалось немедленно возвратиться на Камчатку и принять на себя командование  Камчатской экспедицией. Этим же указом от 7 марта 1740 г. капитан-командору Берингу предлагалось, сдав команду над Камчатской экспедицией капитану Шпанбергу,  немедленно ехать в Петербург.В инструкции, составленной для Шпанберга, предписывалось, что весной 1740 г. Чириков и И. Ендогуров на двух судах должны направиться к Америке, а Шпанберг, Вальтон и Чихачев — в Японию.

Правда, смена руководства экспедицией не состоялась. Причиной этого стали произошедшие в Петербурге события, в результате которых был арестован инициатор этой идеи Ф. Саймонов. Указом 7 июля 1740 года он был приговорен к смертной казни, которая манифестом императрицы была заменена наказанием кнутом и  ссылкою в Сибирь в вечную каторгу на Охотские солеварни. Причиной ссылки, если верить преданию, был отказ Соймонова подписать показания против Волынского.Другой причиной было   поступившее в Петербург доношение Скорнякова-Писарева, что Шпанберг якобы не был у берегов Японии, а  был возле Кореи.

Пока шло выяснение этого вопроса 4 мая 1741 г. В. Беринг собрал совещание, чтобы уточнить путь следования экспедиции. Через полгода, вернувшись из плавания, Чириков  писал об этом совещании в Адмиралтейств-коллегию: «И хотя мы притом рассуждали, что может быть способнее б нам было, по надежде короткого расстояния, прежде иттить к Чюкоцкой земле и потом искать американских берегов, как я предлагал перед отправлением нашим из Питербурха и в государственную адмиралтейств-коллегию, точию оное не принято, опасаясь, дабы ранним летним времянем у Чюкоцкой земли не воспрепятствовали ходу нашему лды, понеже оная лежит к северу близ 65-го градуса».

Как видим, Беринг опять настойчиво выступил против этого предложения. Причем   выдвинутое Беренгом возражение носило явно надуманный характер, - ведь он сам в 1728 году вышел в плавание к чукотскому мысу  14 июля  и никаких льдов там не наблюдал, вплоть  до 67° 18' северной широты. При этом обратный путь до Камчатки занял всего 19 дней.

4 июня 1741 года пакетботы «Святой Павел» и «Святой Петр» под командованием Беринга и Чирикова вышли в плавание к берегам Америки.

                                                               *

На полпути к цели корабли в тумане потеряли друг друга. Американских берегов они достигли с разницей в полтора дня и в разных местах побережья, -  пакетбот «Святой Павел» под командой Чирикова  - раньше  и значительно южнее -  у нынешнего архипелага Александра, скрывавшего за собой материк. Пакетбот «Святой Петр» с Берингом во главе – позже, и у острова Каяк.

«Святой Павел»  постигла неудача.  Чириков отправил к берегу  лангебот с разведывательным десантом из 11 вооруженных матросов. Они не вернулись.  После недели бесплодного ожидания — еще четверых на малой шлюпке. И эти пропали без вести. Потеря 15 человек и имевшихся на борту плавсредств, без которых невозможно было даже пополнить запасы пресной воды, поставили Чирикова в сложное положение. Приблизиться к берегу из-за рифов не было никакой возможности. 25 июля  он  принял решение  возвращаться на Камчатку.

Если действия Чирикова еще можно было понять, то поведение капитан-командора вызвало в Адмиралтействе недоумение. Инструкция Сената, которой должен был руководствоваться Беринг,  определяла: «Когда самые американские берега там, как чаетца, найдете, то на оных побывать и разведать подлинно, какие на них народы и как то место называют и подлинно ль те берега американские. И, учиня то и разведав, с верным обстоятельством поставить все на карту, и потом итти для такого ж разведывания подле тех берегов, сколько время и возможность допустит …».

Однако оставшиеся  в живых и вернувшиеся на Камчатку члены экипажа пакетбота «Святой Петр» свидетельствовали, что Беринг  не позволил экипажу даже высадиться на берег. Там побывали лишь несколько матросов во главе с мастером Хитрово для взятия пресной воды, да в течение непродолжительного времени - адьюнкт  Стеллер. Узнав от них, что местность заселена, капитан-командор, не закончив заправки пресной водой и ни с кем не советуясь, приказал сниматься с якоря и отправляться в обратный путь.

Судьба  пакетбота «Святой Петр», его экипажа  и самого Беринга, надо полагать, известна читателю. Чириков же, вернувшись со своим экипажем в Петропавловск, весной следующего года предпринял попытку разыскать пропавший пакетбот «Святой Петр» с начальником экспедиции. Дошел до  Алеутских островов, но  штормовая погода и крайняя изнуренность экипажа, измученного цингой, вынудила Чирикова прервать  поиски Беринга. Взяв обратный курс, он повел пакетбот к Авачинской губе, прошел с юга на расстоянии видимости мимо Командорских островов, не предполагая, что на одном из них бедствуют моряки флагманского корабля.                                                 

Таким образом, Россия, понеся колоссальные расходы на организацию экспедиции,  не получила от неё никакой материальной компенсации. Адмиралтейств-коллегия сделала заключение, что Беринг не исполнил порученного ему дела. Более того, были   основания считать, что он  сознательно  лишил русских людей возможности  провести исследование  открытой ими земли,   выполнить картографические работы, изучить  быт  аборигенов и, в конечном счете, овладеть  этой землёй, как это  предписывалось ему инструкцией. Такой вывод в полной мере объяснял и его поведение в Первой Камчатской экспедиции, когда он не принял предложений Чирикова, и его более поздние отказы в проверке и подтверждении открытия Аляски Гвоздевым и Фёдоровым.

Читатель, может быть, удивится такой интерпретации событий. Однако в этом нет ничего удивительного. Не следует забывать, что Беринг, находясь на службе у российского правительства, оставался подданным датского короля. В этой связи безусловный интерес представляет международное положение Дании в это время и её внешнеполитические интересы. 

С 1720 года целью внешней политики Дании являлось сохранение границ, установленных по окончании Великой Северной войны. Важнейшим её результатом  было присоединение королевством  ряда готторпских владений в Шлезвиге. В  интересах  Дании было заключить новые союзы, которые гарантировали бы стабильность сложившейся международной обстановки. До 30-х годов Англия и Франция  вполне мирно сосуществовали  и в Европе и в Канаде. Политика официального нейтралитета,  проводившаяся  Данией, обеспечивала ей ощутимые преимущества   в мировой торговле.  Вплоть до 1740 г. она поддерживала Англию.  

В 30-х годах в отношениях между Англией и Францией появился разлад, и к  40-ым годам в Европе  отчетливо обозначились два новых союзнических альянса, в один из которых входили Франция, Австрия, Россия и Швеция,  в другой — Англия и Пруссия. Удержаться на позициях нейтралитета в таких условиях было достаточно сложно, и Дания стала отдавать предпочтение Франции, которая, как и прежде, требовала от нее лишь предоставления в свое распоряжение армии в количестве 24 тыс. человек, при этом  гарантировала выплату ей субсидий и сохранение за Данией ее  готторпских владений в Южной Ютландии. При этом  брала на себя обязательство в случае войны оказывать королевству помощь сухопутными войсками и флотом.

Хотя Россия и Франция в этот период являлись союзниками, действия России на её восточных рубежах и особенно стремление выйти к берегам Америки не могли не беспокоить Францию, владевшею Канадой и не заинтересованную в появлении здесь конкурентов. Нужно ли говорить о том, что в этой коллизии интересы Дании были на стороне Франции.

Как в такой обстановке должен был поступать подданный датского короля Витус Беринг?

Автор настоящей повести всего лишь писатель, - не политик. Но можно ли оставить без внимания тот факт, что в начале 40-х годов (после завершения Камчатской экспедиции) Франция вдруг оказала Дании важную услугу, - убедила шведского короля отказаться от  притязаний на находившиеся в датском владении территории Шлезвига.

 Забегая вперед, отметим, что начавшаяся в Европе   война 1740-44 годов не могла не отразиться на отношениях между Англией и Францией  в Северной Америке.  В 1745 году Англия приступила  там  к активным военным действиям против Франции, в результате которых  в 1763 году в Париже был подписан договор, по которому Канада перешла  под контроль Великобритании.

После поражения в войне с Англией за американские колонии Франция не пожелала продлевать соглашение с Данией о субсидиях, а противостояние Дании с Англией привело к тому, что  Англия в 1807 г. атаковала Копенгаген и захватила весь датский военный флот.

Дела охотские

Вопрос о результатах плавания Гвоздева, поднятый Казанцевым, был слишком важным, чтобы так просто от него отмахнуться. Иркутский вице-губернатор Лоренц Ланг с недоумением писал в Петербург, что «экспедичные  уже давно пребывают в здешних краях в морских походах, а того к пользе Ея Императорского Величества высокого интереса или вышеупомянутая неизвестная земля и народы не изы­скано и не изведано».

Командиру Охотского порта  иркутский губернатор предписал «возыметь» с офицерами Кам­чатской экспедиции «сношение», и если об островах и Большой земле «получитца подлинное известие», то срочно сообщить в Иркутск. При отсутствии же каких-либо сведений на Охотскую канцелярию возлагалось изготовление судов и отправление специальной экспе­диции «для изыскания такого подлинного известия» и описания островов и Большой земли. Подтверждая необходимость организации в Охот­ске новой экспедиции к островам и Большой земле, Иркутская провинциальная канцелярия разработала обширную программу сбо­ра различных сведений и для Д. И. Павлуцкого, вновь назначенного главой уси­ленной Анадырской партии.

В 1741 году Адмиралтейств-коллегия вновь запросила канцелярию Охотского порта сведения о плавании в 1732 году бота «Святой Гавриил» к Большой земле. Командир Охотского порта А. Дивиер  потребовал объяснений от М.  Гвоздева, который в апреле 1741 года подал подробный рапорт об экспедиции, однако карту открытий и маршрута плавания без судового журнала составить ек мог. 8 апреля 1741 г. в канцелярии Охотского порта был подробно допрошен и  участник плавания служилый человек Илья Скурихин.

 Дивиер  предложил Шпанбергу, исполнявшего в это время обязанности руководителя Камчатской экспедиции, направить на небольших судах экспедицию с участием Гвоздева для исследования островов против Чукотского Носа. 14 июля  Гвоздев был передан  в  команду Шпанберга. Однако  тот, как и Беринг, игнорировал предложение Дивиера и, заполучив Гвоздева, без каких-либо объяснений  стал использовать его при проведении исследований на Охотском побережье.

Летом 1741 года  по поручению лейтенанта В. Вальтона  Гвоздев произвел опись побережья Охотского моря от Охотского порта к югу на двести верст. В навигацию 1742 года в составе экипажа дубель-шлюпки «Надежда»  принял участие в походе отряда Шпанберга к берегам Японии. Сначала под командованием боцманмата Козина, а затем мичмана Шельтннга  дубель-шлюпка «Надежда» побывала у Курильских островов, достигла острова Сахалин на  широте 50°10” и  прошла до пролива Лаперуза.  На обратном пути Гвоздев вместе с  Ртищевым вел судовой журнал, производил съемку берегов,  и описал  восточное побережье этого острова.

Между тем бесконечные проволочки с выяснением результатов плавания к Большой земле, по всей вероятности, вызвали острое раздражение  Адмиралтейства и Сената и было доведено до сведения императрицы. Причем это было истолковано, как упорное нежелание Гвоздева подтвердить своё открытие. Чем другим можно объяснить присланный 6 июля 1742 года из Иркутска в Охотскую канцелярию указЕё Императорского Величества, по которому велено, чтоб «в противностях геодезиста Гвоздева поступать с ним, яко командир, по указом и по регламентом во всем непременно».

Новый начальник Охотской канцелярии премьер-майор Афанасий Зыбнин, сменивший  Дивиера, сумел разыскать рапорт Гвоздева и лагбух (путевой журнал), присланные в 1733 году в Охотскую канцелярию с описанием плавания. Дополнительно опросил участника этого похода Кондратия Мошкова и  20 апреля 1743 года направил Шпанбергу обстоятельную промеморию (официальную бумагу), в которой подробно изложил все, что ему удалось узнать об этом плавании, включая  допросные показания Гвоздева и Скурихина в 1741 году, Кондратия Мошкова, указ императрицы Анны Иоановны об освобождении Гвоздева с содержавшемся в нем условии подтверждения им открытия Большой земли, и новый указ императрицы Елизаветы Петровны в отношении «противностей» Гвоздева.

В заключительной части этого пространного документа Зыбнин настаивал на необходимости «отправить для изыскания такого подлинного известия и описания тех островов и Болшей земли, и прочего кого пристоино,  снабдя обстоятельною инструкцыею по здешным обращеннем  к лутчему Ея Императорского Величества интересу, и получа об оном подлинное известие и учиня карту, прислать в Ыркуцкую провинцыальную канцелярию для репортования куда надлежит немедленно ж ….

А помянутого геодезиста, - писал Зыбнин, - благоволите прислать в каманду Охоцкого порта, понеже он, Гвоздев, на помянутых островах и у Болшей земли был, и ежели впредь туда посылать будем, надлежит послать ево, Гвоздева. И о вышеписанном ваше высокоблагородие благоволение учинить по Ея Императорского Величества указам».

Однако и это не заставило Шпанберга изменить свою позицию. Он явно не желал принимать меры для подтверждения открытия русских мореплавателей,  и Гвоздева в команду Охотского порта  не вернул.

Однако нужно было как-то реагировать на указ императрицы. Пишут, что в 1743 году капитан флота М. Шпанберг приказал находившемуся в его подчинении Гвоздеву составить карту плавания в 1732 году.

Решению этой задачи якобы помогло то, что пробирный мастер С. Гардеболь, который после смерти подштурмана И. Фёдорова жил в его комнате в Нижнекамчатском остроге, обнаружил и передал Шпанбергу журнал, который неофициально вел Фёдоров во время плавания. Вот по этому журналу штурманами Юшиным, Родичевым и геодезистом Гвоздевым будто бы и была исполнена итоговая карта плавания, получившая название «карта Шпанберга». Эта карта, несмотря на простоту, приобрела широкую популярность. Она вскоре появилась в европейских газетах. О ней много писали и в России. Иные историки даже заявляли, что эта карта является неопровержимым доказательством открытия русскими  Америки. Предоставляю возможность читателю самому сделать заключение, что это за карта, и каково её содержание.

На ней представлен контур береговой линии Азиатского материка от камчатского мыса Лопатка  до нынешнего мыса Дежнева на Чукотке, вычерченный штурманом П. Чаплиным во время Первой Камчатской экспедиции. Против Чукотского мыса в произвольной форме нарисована горбушка Большой земли, а между ними – три внемасштабно изображенных острова возле которых написано: «Здесь был геодезист Гвоздев».

Маршрут следования «Святого Гавриила» от  островов к Большой земле показан в виде произвольной пунктирной линии. Путь  корабля от Камчатки, его маневров у Большой земли и  возвращения к устью реки Камчатки не показаны, как не показаны и широтное положение островов. Можно ли называть это картой? И что могло быть использовано при её составлении из пресловутого случайно обнаруженного журнала Фёдорова, если в устных показаниях Гвоздева, Скурихина и Мошкова содержалось значительно больше конкретной информации о движении судна?  По сути дела это была не карта, а на скорую руку выполненная план-схема места пребывания «Святого Гавриила»  летом 1732 года, наложенная на карту  плавания этого судна в 1728 году.

Но самое удивительное состояло в том, что оригинал этой «карты»,   якобы лично переданный Шпанбергом в  канцелярию Иркутского вице-губернатора, вскоре тоже бесследно пропал. Сохранилась лишь снятая кем-то копия, которая и была отправлена в Адмиралтейств-коллегию.

Японская эпопея

Столь же странными  были  поступки первого помощника капитан-командора  датчанина капитана  Шпанберга в его плаваниях к Японии. 

Сведений о плавании  лейтенанта Вальтона он по неясной причине в Адмиралтейство не представил, а в присланных  материалах его собственных вояжей было обнаружено столько противоречий и неясностей, что появилось сомнение, был ли он вообще у берегов Японии. Указанные в путевом журнале координаты нахождения судна не исключали, что он был у берегов Кореи.

Первым замечания на этот счет сделал сам Беринг после получения от Шпанберга журнала и карты его плавания к берегам Японии. Капитан-командор писал Адмиралтейству в отчете 18 апреля 1741 г., что «по свидетельству всех экспедичных афицеров», журнал и карта «явились неисправны; однако же можно по тому ево журналу видеть, что он около тех мест ходил, как сочиненною своею картою показывает, точию (только)  со оной карты обстоятельной, за неисправностию того журнала зделать неможно». Опись неисправностей была отослана вместе с журналом и картой  Шпанберга в Адмиралтейств-коллегию, где она рассматривалась 28 декабря 1741 г.

Ф. И. Соймонов, будучи и сам моряком, отметил грубые ошибки в журнале плавания и на карте, указывал на встречающиеся в журнале противоречия и непонятные места;  неумение М. Шпанберга составить меркаторскую карту; отсутствие в ряде случаев пеленгов и измерения глубин. В своем заключении Саймонов писал: «А паче то за первое и за главнейшее в навигации правило почитается, а имянно склонение компаса, на чем все мореплавание зависит, порядочно и окуратно не обсервовано..., и потому по какому склонению компаса та карта учинена, о том здесь и познать невозможно». Адмиралтейство отметило «не без удивления», что  Шпанберг не прислал журнал В. Вальтона.

Для выяснения обстоятельств и результатов плавания к Японии была создана специальная комиссия, в которую вошли капитаны Д. Лаптев и А. Нагаев, преподаватель Морской академии Шишков и «подмастерье» Бильцов. Комиссия запросила у Шпанберга материалы плавания Вальтона, что опять-таки потребовало немало времени. Можно ли сомневаться в том, что  комиссия взяла показания и у вернувшегося к этому времени в Адмиралтейство Василия Казанцева. Ведь он был одним из немногих русских офицеров, находившихся в это время в Петербурге,  который прожил год в Охотске, общался с офицерами команды Шпанберга. Ему  было, что сказать из тех «многих словестных доказательств», о которых он не считал возможным писать в своих доношениях. 

                                                            *

Основной  состав экспедиции, включая Шпанберга, Чирикова  и других флотских офицеров проживал в это время в Енисейске в ожидании решения своей дальнейшей судьбы. Поскольку экспедиция не решила всех проблем, которые стояли на востоке страны,  в Петербурге продолжалась разработка планов  укрепления позиций России на Тихоокеанском побережье и освоения открытых земель.

Когда в 1745 году  у Шпанберга были затребованы материалы плавания к Японии лейтенанта Вальтона,  он, не считаясь с указом императрицы (быть им всем до указу в Сибирских городах), самовольно направился в Петербург по всей вероятности в намерении оправдаться в своих действиях. При этом подготовил целую тетрадь с замечаниями к журналу Вальтона, обнаруженных там противоречиях и неточностях; написал на него жалобу, обвиняя в умышленном отставании  во время походов.

      В 1746 году, рассмотрев журналы экспедиции, комиссия пришла к следующему заключению: «Без всякого сомнения признавается, что капитан Вальтон по всем обстоятельствам был подлинно у восточных берегов Япона, а не у Кореи.... Что же касается до вояжа капитана Шпанберга, по всем его журнала обстоятельствам едва ли  возможно было кому поверить, что он, Шпанберг, подлинно коснулся плаваньем своим северного угла острова Япона, если бы он ходил на море один». По мнению комиссии, по журналу М. Шпанберга нельзя нанести «не токмо другому кому, но и ему самому Шпанбергу, ни верную трассу пути, ни положения виденных островов и Япона ….  Шпангбергово у Япона, и о возвратном его пути меж японскими островами бытие причесться или признано быть может….  А чтоб из

Шпангбергова журнала сочинить пути его верную карту, и положения на ней аккуратного тех островов, которые он при прохождении видел, и части острова Япона, того не токмо другому кому, но и ему самому, Шпангбергу, сочинить и в достоверность на карте положить, за вышедонесенными в журналах его записанными, многими обстоятельствами  невозможно».

В ходе следствия стало известно, что на пути в Японию он приказал штурману изменить в шанечном журнале указанные там координаты Японских островов, ничем не мотивируя своё решение.

Спустя два с половиной столетия трудно дать всему этому оценку. Является ли это свидетельством  недостаточной грамотности Шпанберга, как моряка и руководителя морской экспедиции?  А если нет, то чем другим это можно объяснить?

Не лишним будет сказать, что Шпанберг, как и Беринг у берегов Америки,  не предпринял даже попытки высадиться на берег Японии, был, - пишут исследователи, - более чем когда-либо склонен к осторожности и предусмотрительности. Хотя и писал в журнале, что «японские жители  привозили к нам на суда пшено сорочинское, агурцы соленые и редис болшей свежей, табак листовой, широкие листы, и протчей овощ и вещи; … брав в чем нам нужда была, за то дарили их и принимали их со всякою дружескою ласкою, и гостили их, которое наше угощение и подарки каждой принимал со всякою учтивостию, и что которой примет, то все прижимали руками к своим грудям; … Подплывали суда, которые торговали различными изделиями, а покупая русские вещи, платили за них залотыми червонцами …».

Пишут, что опасаясь нападения, Шпанберг не решился послать команду на берег. Не высаживался он и на острова, - писал в журнале: «На те острова выезжать с судна неможно было, ибо на тех островах имеютца берега каменистые и утесы весма крутые, и в море великая быстрина и колебание жестоко, на якоре стоять удобных грунтов не имеется, и очень глубоко, и болшим судном, ежели к ним в близость подойти, то уже с великим трудом прочь от них отходить, того для, что с тех островов высоких ветр кругом вертит чрез камени». 

 Что это, -  оправданная осторожность, элементарная трусость, или  сознательное уклонение от исполнения инструкции Сената?Об этом судить читателю. 

Дело в том, что лейтенант Вильтон, отстав от Шпанберга и следуя на боте «Гавриил» вдоль восточного побережья Японии самостоятельно, дважды вставал на якорь и посылал своих людей на берег. При этом штурман Казимеров имел возможность ознакомиться со «слободой» в полторы тысячи дворов,  побывать «в гостях» у одного из жителей, который «подчивал ево и бывших с ним служителей виноградным вином ис фарфоровой посуды,  поставил ему закусок: шепталу моченую, будто в патоке,  редис резаной, потом табак и трубки китайские».В течение недели, до 24 июня «Святой Гавриил» курсировал у берегов Японии и дошел до 34°30‘, то есть до района Токийского залива.

Другой раз бот остановился у острова, с которого лекарь Дягилев  «привез  разных трав,  и при том объявил, что де видел он на означенном острову жителей японских в белом холстинном платье,  и скота, а именно лошадей шерстью бурых и каурых,  и коров черных; да он же, Дягилев, привес ветьев древа ореховова, толко какие, того знать неможно, да ветку сосновую, да две жемчюжные раковины».

Журнал и карту плавания Вальтон при возвращении передал Шпанбергу, но тот эти материалы в Адмиралтейств-коллегию не отправил.

О дальнейшей судьбе Шпанберга в исторической литературе информации мало. Почти все авторы пишут, что за самовольное возвращение в Петербург он был отдан под суд и  приговорен к смертной казни, но потом помилован, понижен в звании и до конца жизни служил на Балтийском флоте. Однако такая трактовка событий слишком поверхностна.

Дело в том, что столь суровый приговор не мог быть вынесен дворянину, морскому офицеру в довольно высоком звании, хотя и находившемуся на русской службе,  но подданному датского короля всего лишь за самовольный приезд в столицу.

Следствие по его делу и формулировка его преступных деяний, без всякого сомнения, осуществлялись на основе Морского устава 1721 года. А этим уставом высшая мера наказания  офицера флота  в мирное время предусматривалась  в довольно ограниченном числе случаев, а именно:   за оскорбление Её Императорского Величества, её намерений и действий; за измену, шпионаж, тайную переписку с неприятелем и разглашение государственных секретов;  за попустительство к бунту и вызовы на поединок на борту судна. Эти преступления карались смертной казнью. В исторической литературе нет сведений о том, что именно инкриминировалось Мартыну Шпанбергу. Во всяком случае, нет никаких свидетельств о его пособничестве бунту или вызове на поединок на борту судна. Чтобы сделать полное и объективное заключение о  его заслугах и его вине перед российским государством историкам еще предстоит выяснить, в чём именно  он обвинялся.

Скептическое отношение русских историков и государственных деятелей к заслугам Шпанберга  хорошо известно исследователям. Ф. И. Соймонов в 1761 году отмечал, что «хотя в бывшую Камчатскую экспедицию капитан Шпанберг и неоднократно сквозь все те острова проходил, однако из содержанных им журналов ни о народе, на оных островах живущем, неудобностях в проходе между ними, ни о удобностях, о глубинах и грунтах ничего не объявлено».

Историк А.С. Полонский в 1871 году  писал о походах Шпанберга: «Курильские острова были осмотрены и описаны поверхностно и в значительной мере неверно, не было собрано почти никаких сведений об их обитателях. А сведения о берегах Японии почти не превышали тех сведений, которые можно получить, рассматривая берега с корабля, подошедшего на близкое к ним расстояние».

Карты Казанцева

Теперь самое время рассмотреть «основной аргумент Казанцева», как его назвали авторы пресловутого сборника документов Второй Камчатской экспедиции, который якобы состоял в том,  «что он может предоставить правительству совершенные карты Японии и Дальнего Востока, и потому расходы на содержание экспедиции Беринга становятся неоправданными».

Вот уж действительно абсурдный комментарий! Откуда, скажите, могут взяться у ссыльного человека, находившегося на «краю света», - в «Тьмутаракани»  совершенные карты Японии и Дальнего Востока? Не говоря уже о том, что в те времена «совершенных карт»  этого района вообще не существовало. То есть речь идет, конечно же, об известных картах, которые Казанцев, по всей вероятности, скопировал или позаимствовал у Шпанберга и подчиненных ему морских офицеров.

В  доношении  Казанцева этому посвящены пункты с 81 по 94 (из них пункты 88-90 – плаванию Гвоздева к Аляске). Кроме того в пункте 111 приведены сведения о Курильских островах на основании карты, составленной Казанцевым совместно с Генсом.  Главная мысль Казанцева сформулирована им в пункте 81:

«И буде оное Охоцкое правление и экспедиция капитан-командора Беринга предложено быть для изыскания новых земель и незнатных государств, то о том без их труда и без напрасного государственного убытку предлагаю три чертежа больших, ис которых два плоския, третий круглой, по которым чертежам милостивно изволите разсудить …».

Современный читатель, должно быть,  с трудом воспринимает этот витиеватый текст, свойственный тому времени. По сути дела  автор пишет о том, что Охотскому де правлению и экспедиции Беринга приказано искать новые земли и государства. Но вот ведь они, эти земли, показаны на предлагаемых вниманию Сената чертежах: «Епонское государьство лежит на острову близ Китайского берега,  котораго острова градусы широты и долготы в европских каталогах показаны, и тот остров на чертежах положен. Пишет Казанцев и о «знатных местах европского селения» в Америке,  «которых мест градусы широты и долготы в европских каталогах показаны».

Показаны были на картах  и неизведанные земли. Казанцев, как и служители  Адмиралтейства,  конечно же, понимал, что многое на этих картах носит предположительный, «неосновательный» характер. Адмиралтейство в своем доношении в Сенат так и писало: « … как и сам он, Казанцов, те новые места неизвестными на карте подписал».  Но он писал, что разведку этих земель можно осуществить местными силами, - без их (экспедиции) труда и напрасного государственного убытка.

Обосновывая своё мнение, Казанцев писал о том, как Гвоздев с Федоровым, не входившие в состав экспедиции,  открыли северо-западную оконечность Аляски, побывали на островах в проливе. Дал схематический чертёж Курильской            островной гряды и описание ближних к Камчатке Курильских островов. При этом  подчеркнул, что  «… с несколких островов збирают в казну Ея Императорского Величества ясак, …  а для збору той ясашной казны посылаются служивыя люди из Болшерецкова острога и ездят на болших лотках».

Что же касается изображенной на картах неизвестной земли к востоку от Камчатки (мифической Земли Жуана-да-Гамы), то Казанцев информировал Сенат, что  лежит она  «чрез канал Декеко не в далном растоянии морсково ходу. Способным ветром от Камчадалии чрез тот канал Декеко итти разве что два дни». То есть опять-таки указывал на  то, что убедиться в её существовании  не представит особого труда и без специальной дорогостоящей экспедиции.

Составители сборника пишут, что «Адмиралтейств-коллегия сурово (и  справедливо) раскритиковала его, Казанцева, доказательства ненужности  экспедиции». Однако  в заключении Адмиралтейств-коллегии нет никакой  критики, тем более суровой, хотя она и посчитала доводы Казанцева недостаточно убедительными.  В своем сообщении Сенату она пишет: «понеже о ближайшем до оных неизвестных мест расстоянии утвердится без основательной обсервации не по чему,   … экспедиция состоит в том намерении, дабы подлинную обсервацию пути учинить (обсервация, -  определение местоположения   судна по  астрономическим  ориентирам), … и протчих к ползе государственной потребностей изыскать …».

С этим не поспоришь, - Адмиралтейству видней. Тем более, что сведения на картах о Японии, Курильских островах и Америке действительно были весьма общего характера, - в лучшем случае в каких широтах они расположены; ни точное число островов, ни их площадь, ни контуры береговой линии Японии  были неизвестны.

Но главное было не в этом. Читатель, должно быть,  обратил внимание на вторую часть фразы Адмиралтейств-коллегии, - «протчие к ползе государственной потребности изыскать». О каких таких неназванных «протчих потребностях» идет речь?

Ныне любой читатель, знакомый с задачами Второй Камчатской экспедицией, знает о её частичной секретности. Эта секретность касалась не столько географических открытий, сколько задач торгово-промышленного характера.

Еще с середины  XVIстолетия  Европа с завистью наблюдала за тем, как Испания обогащалась природными богатствами открытого ею нового континента.  По разным оценкам, в течение XVI  века она  получила из своих американских колоний от 154 до 311 тонн одного только золота.

Вызов испанскому господству на тихоокеанском побережье Америки одной из первых бросила Голландия. Развернулась острая конкурентная борьба за территории Нового света.

В этой борьбе особую  активность проявила Британия.В 1609 г. англичане обосновались на Бермудских островах, между 1614 и 1635 гг. заняли острова св. Христофора, Барбадос, Невис, Тортуга, Антигуа и Провиденс. В 1655 г. Кромвель снарядил экспедицию, которая завоевала Ямайку. Голландцы в 1667 г. заняли Суринам (Гвиана). Французы захватили часть острова Эспаньола (Сан-Доминго), Гваделупу, Мартинику,  обосновались на северо-восточном берегу Южной Америки, -  во Французской Гвиане.

Острова, заброшенные испанцами после истребления коренного населения, сделались базой и убежищами разбойничьих объединений, включавших выходцев многих наций. Остров святого Христофора, остров Тортуга стали центрами, откуда пираты производили нападения на испанские суда,  прибрежные поселения Центральной и Южной Америки. Англия открыто приветствовала пиратство против Испании.

В 1640-е годы пираты в союзе с москитами и другими индейскими племенами взяли под свой контроль обширную часть восточного побережья Центральной Америки и обратили свои  взоры на процветающие испанские поселения на западе.

Правительства Англии, Франции и Голландии широко пользовались услугами пиратов. В 1621 г. была основана голландская Вест-Индская компания,  носившая главным образом пиратский характер. За полстолетия она  захватила около 500 испанских кораблей, вывозивших с нового континента награбленное добро, - золото, серебро, драгоценные камни, пряности. 

Россия  находилась далеко от этих территорий, но тоже не была в это время чуждой процессу колонизации, правда, со своей особой сибирской спецификой. Могла ли она остаться равнодушной к процессам, происходившим в Новом свете, когда вышла на «оперативный простор», – к побережью Тихого океана, за которым простиралась Америка. Она тоже не прочь была поживиться богатствами и загадочной земли Жуана да Гамы и  Америки хотя бы в той её части, до которой еще не добрались европейцы.

К этому времени резко обострилась конкурентная борьба между странами за источники сырья, рынки сбыта  и потребления. Тем не менее, Россия надеялась установить торговые связи с новыми странами, к которым открывался доступ, - Японией и Америкой. Это как раз и были те «протчие к ползе государственной потребности», о которых писало Адмиралтейство в своем отзыве на доношение Василия Казанцева.Они представляли собой секретную часть задач экспедиции,  главным её лицам  были выданы особые инструкции, которые они обязаны были держать в тайне.  Ссыльному капитан-порутчику знать о них не надлежало.

Впрочем, Казанцев, видимо, догадывался об этих особых задачах. Не напрасно же он писал в своем донесении, что «В то Епонское государство  ходят купецкия карабли из одной Галанской земли, а из других европских государств не ходят,  для того что те японцы християн не пущают к себе, боятся. А  те галанцы  ходят к ним под таким видом, что называют себя якобы нехристианами: «Мы де галанцы, вот де, смотрите — на нас крестов нет».

                                                                   *

В 1754 году была опубликована  карта с результатами Камчатских экспедиций, выполненная «под смотрением» академика Герхарда Миллера. Она даёт возможность сделать заключение насколько прав или неправ был Василий Казанцев, предлагая вниманию Сената копии своих карт и заявляя, что разведку новых земель можно было осуществить местными силами «на болших лотках» …,  «без их (специальной экспедиции) труда и без напрасного государственного убытку».Удалось ли экспедиции «учинить подлинную обсервацию, … и протчие к ползе государственной потребности изыскать …»?

О том, что экспедиции не удалось наладить торговые отношения ни с Америкой, ни с Японией, уже сказано. Не было найдено,  месторождений ценных металлов, не призваны были под руку государевы и новые подданные. Что же касается открытия новых земель и «подлинной обсервации», то об этом можно судить по представленной ниже карте Миллера в сопоставлении с современной картой того же района северной части Тихого океана.

Как видим, экспедиции не удалось избавиться от представлений о существовании пресловутой Земли да Гама. Только теперь она предположительно показана севернее Алеутских островов в виде гигантского полуострова американского континента. Встреченные на обратном пути острова Алеутской гряды были приняты членами экспедиции, как прибрежные  острова этого полуострова. Ближние к Камчатке Алеутские острова изображены условно, вне масштаба и в стороне от их действительного расположения, то есть их размеры, и подлинные координаты расположения установить не удалось. Несмотря на то, что Шельдинг плавал вдоль восточного побережья острова   Сахалин    до   пролива,  названного     позже  проливом  Лаперуза,  протяженность  острова тоже не удалось установить. На карте он представлен  «огрызком», удаленным от Японии  на расстояние, сопоставимое с протяженностью Камчатки. Если расположение Курильской гряды островов относительно верное, то север Японии своими контурами, как и прежде,  напоминает все ту же «Землю Езо». Это название сохранилось на русских картах до конца XVIII  столетия.

Что действительно удалось установить, так это отсутствие к востоку от Японии «Земли Компании» и разобраться с ближними к Японии островами. Оправдались ли надежды Адмиралтейств-коллегии и Сената – об этом судить читателю.

Признание

«Казанцев, - пишут в комментариях авторы вышеупомянутого сборника документов, - до 1740 года содержался в тобольской тюрьме, потом был переведен в Москву в Сибирский приказ, затем в Тайную канцелярию.

Авторы  не называют источника, из которого почерпнули эти сведения. Если это действительно так, то Казанцев был освобожден  еще в правление императрицы Анны Иоановны. Что же касается его перевода в Сибирский приказ, а потом в Тайную канцелярию, то эти сведения сомнительны, поскольку есть другие, подтвержденныме архивными документами, свидетельствующие о его службе в начале 40-х годов в Адмиралтейств-коллегии. Но он мог выполнять работу в архиве Сибирского приказа. 

Писатель-историк Сергей Марков в  книге «Путь к Большой земле» писал, что «В 1742 году Василий Иванов сын Казанцев сочинил большую карту. На ней можно было увидеть морской простор от Охотска до Большерецка, от мыса Лопатка до Чукотского носа. Курильские острова и Япония были показаны правильно. Казанцев начертил и границы Восточного океана, указав, что он простирается от Китая до Америки. На карте - надпись: «Америка, лежащая на восток от Камчадалии, живут на ней вольные люди американцы».

Есть информация, что в том же году он сочинил еще и «Чертеж о летнем тракте на Амур реку вверх по рекам. На сем чертеже положена Япония и часть Восточного окияна, южная часть Камчатки с Курильскими островами, Пенженское море от Охотцка на Большую реку до Камчатки, також де и Амур река с прочими другими посторонними реками и берег Китайския земли». Очень может быть, что эту работу он выполнял по поручению Адмиралтейства в плане подготовки к обсуждению идей, нашедших отражение в проекте сибирского губернатора  Мятлева по организации секретной Нерчинской экспедиции.

Мог давать Казанцев показания и в Тайной канцелярии. Ведь не напрасно же он писал в своих доношениях, что «сверх тех пунктов имеет многие словестные доказательства», о которых, по всей вероятности, он не считал возможным писать.

 «Сочинение»  карт и настойчивость в продвижении своих предложений были не единственным достоинством Казанцева. Во время своего пребывания на Камчатке он, видимо, действительно собрал богатый краеведческий материал, вызвавший неподдельный интерес  деятелей Петербургской академии, состоявшей в это время почти исключительно из немцев.

В 1735 году  президент Академии барон Корф, загорелся идеей организовать при Академии обучение токарному делу и механике. С этой целью  в Академию был приглашен замечательный русский механик Андрей Нартов. Вскоре возле него из  учеников-студентов и первых молодых русских ученых сформировался кружок единомышленников, в который вошли  И. Горлицкий, Д. Греков, М. Коврин, В. Носов, А. Поляков, П. Шишкарев, Лебедев, вернувшиеся из Камчатской экспедиции Ф. Попов, С. Крашенинников,  после учебы за границей  - М. Ломоносов.   

Корф к этому времени был направлен посланником в Голландию, и  Академия долгое время оставалась без президента. Всеми административными делами, в том числе и финансовыми, заправлял советник Шумахер. Состояние Академии вызывало немалое беспокойство Сената  по причине все увеличивавшихся её долгов; расходы по Академии постоянно превышали отпускавшуюся на ее содержание сумму.

В ноябре 1742 года  Нартов со своими сторонниками  подали в  Сенат жалобу на  незаконные и неблаговидные действия Шумахера, как в части администрирования, так и вольном расточительстве   средств, отпускаемых на содержание Академии. К этому времени  вражда между появившимися в Академии первыми русскими учеными и иноземцами сделалась настолько явной,  что  правительство не могло остаться от этого  в стороне.  30 ноября 1742 г. императрица Елизавета Петровна подписала указ о назначении следствия над Шумахером,  а все его академические дела были поручены Нартову.

 Запись в «Летописи жизни и творчества М.В. Ломоносова», заимствованная из архива АН СССР, свидетельствует о том, что «17 ноября  1742 года  Ломоносов получил от Нартова распоряжение перевести с русского на немецкий язык  рукопись адмиралтейского служителя Василия Казанцева «Описание о северной и восточной части земли и о прочем» для рассмотрения этого «Описания» профессорами Академического собрания, не знающими русского языка».

Известно, что Ломоносов сделал немало переводов разного рода материалов с немецкого языка на русский, однако вряд ли он в такой обстановке горел желанием переводить русский текст немецкой профессуре, служившей в Российской академии, но не видевшей необходимости в освоении русского языка. Тем более, что и сам он в это время подвергался с их стороны травле и гонениям.

Ознакомившись с рукописью, он на следующий день отказался от перевода  под предлогом того, что ему её «и в два месяца не перевесть». Однако вернувшийся вскоре из экспедиции известный собиратель сибирских материалов Герхард Миллер, тоже, впрочем, не овладевший русским языком, несмотря на почти двадцатилетнюю службу в России, не мог допустить такой потери. С помощью закрепленного за ним переводчика, он сделал по меньшей мере часть рукописи Казанцева достоянием своих знаменитых портфелей.

В московских и ленинградских архивах среди рукописей самого Миллера и других участников Второй Камчатской экспедиции сохранились отрывки труда В.И. Казанцева о Камчатке на немецком языке, копия сказки большерецких жителей и очерк о реке Аваче, - запись туземных рассказов о промыслах.

Глава четверта

Перелом

Многолетнее засилье немцев в управлении Российским государством  пробудили у русских людей национальное самосознание. Общество вновь обратилось к эпохе Петра I, имя которого снова засияло в ореоле славы и величия.  С каждым днем росла популярность его дочери Елизаветы. 25  ноября 1741 г. произошел  дворцовый переворот, приведший её к власти.

Утром следующего дня выстроенные на площади перед дворцом полки столичного гарнизона и гвардия присягнули новой императрице. Был объявлен Манифест о восшествии Елизаветы Петровны на отеческий престол и  отмене в России смертной казни.  Анну Леопольдовнус её семьёй и родственниками отправили в Ригу. Фавориты прежней императрицы, - Миних,  Левенвольде и Остерман были приговорены к смертной казни, заменённой ссылкой в Сибирь.

Были возвращены из ссылки и реабилитированы  сподвижники Петра, сосланные в Сибирь во время правления Анны Иоановны, - Федор Саймонов, Григорий Скорняков-Писарев,   Антон Девиер, Генрих фон Фик, многие другие деятели петровского времени, в том числе  и отбывавший ссылку в Иркутской провинции полковник Тимофей Горяистов.  Многие из них заняли  высокие посты в правительственных органах. Одним из первых наболевших вопросов, вставших перед новой правительницей, был вопрос о Камчатской экспедиции.

Генрихом Фиком, который свыше 10 лет находился в якутской  ссылке, была подана в Сенат подробная записка. В ней он указывал на вред, приносимый государству экспедицией, на которую расходуется много средств и которая налагает непосильное бремя на местное население. Появился также «Краткий экстракт» о «Камчатской экспедиции» без даты и указания фамилии автора, приписываемый Г. Г. Скорнякову-Писареву, в котором  подводились итоги деятельности  Камчатских экспедиций, и говорилось о «разорении от Беринга с товарищи самого лутчаго Сибирского края».

Взгляды в правительственных кругах на целесообразность продолжения Камчатской экспедиции   изменились.С конца 1742 года Сенат стал настойчиво требовать от Адмиралтейств-коллегии сведений о результатах  её деятельности. Собранные данные, а также сообщения, поступившие во время обсуждения этого вопроса в Сенате, показали, что если результаты ее работы у берегов Северного Ледовитого океана и исследования, проведенные в Сибири Г. Миллером и И. Гмелиным, были весьма значительными, то  результаты плаваний  М. Шпанберга и В. Беринга вызвали разочарование.

Ни тому, ни другому не удалось выполнить секретную часть задач экспедиции, - завязать торговые отношения с Японией и Америкой. Пробирный мастер Гардеболь, находившийся в команде Шпанберга, и натуралист адьюнкт Стеллер, посетивший Америку и  острова Алеутской гряды на пакетботе «Святой Петр», не обнаружили месторождений каких-либо ценных металлов, не говоря уже о том, что не удалось найти пресловутую  Землю да Гамы с её сказочными богатствами. Не было от морских отрядов и никаких сообщений о приведении «под руку государеву» новых подданных в открытых землях.

                                                         *

В сентябре 1743 года императрице Елизавете Петровне был представлен доклад Сената о результатах экспедиции.  К докладу был приложен упомянутый «Краткий экстракт». В докладе говорилось, что «ту экспедицию, от которой Сенат нималого плода быть не признавает, надлежит вовсе отставить». Указывалось на чрезмерные государственные расходы и разоренеие Сибирского края Берингом и его командой,  ее деятельность предлагалось завершить, а Чирикова и Шпанберга с их людьми направить в сибирские города за пределами Иркутской провинции. Доклад был одобрен императрицей и 26 сентября того же года вышел указ  о прекращении экспедиции.

«Побочные издержки» экспедиции

Как уже говорилось,Казанцев в своем  «доношении»  не касался  житейских мелочей, не писал о праздном времяпрепровождении Беринга, корысти многих членов экспедиции. Писал лишь о главном, что его волновало. Более того, упреки в  «непорядочном и нерассудительном отправлении дел» он в равной степени относил, как к Берингу, так и к Охотскому правлению во главе со Скорняковым-Писаревым. Хотя, как свидетельствуют сохранившиеся документы, последний и сам возмущался действиями капитан-командора и его первого помощника Шпанберга, но мало в чем мог им воспрепятствовать, будучи связанным указами из Петербурга о всемерном содействии экспедиции.

Тем не менее, Скорняков, как и Казанцев,  тоже не  раз обращался в Сенат с жалобами на разорение края экспедицией,  «лихоимстве и корчемстве Беринга и Шпанбергатабаком и вином»,писал, что от «оной Камчатской экспедиции доселе никакого приращения не учинено, да и впредь не надеется быть, кроме великих государственных казенных убытков». Утверждал, что «та экспедиция напросилась в Сибирь ехать только для пополнения своего кармана»,  что «Беринг  уже в Якутске великие пожитки получил, и не худо было бы жену его,  едущую в Москву,  по сибирским обычаям осмотреть».

 Эти жалобы вызвали яростную ответную реакцию со стороны Шпанберга, направившего в Петербург и Беренгу массу рапортов и донесений с  встречными обвинениями в адрес Скорнякова-Писарева.

Весьма красочная и на наш взгляд вполне объективная характеристика   дана Шпанбергу в повести М.В. Чекурова «Загадки Камчатских экспедиций»: «Решительный, энергичный, не останавливавшийся в выборе средств, он умел ломать саботаж сибирских чиновников и заставлять подчиненных надрываться на непосильных работах. … Транспорт,  продовольствие, фураж, жилье, людей, - все это  нужно было зачастую «вышибать», а для этого требовался решительный, волевой, напористый администратор. Он должен был просить, требовать, ругаться, бить морды, вешать (руководству экспедиции давались и такие права);  вообще делать все то, что не мог делать Беринг. Именно такой личностью и был его соотечественник Мартин  Шпанберг».

О взаимоотношениях Шпанберга с Чириковым можно судить по сохранившемуся письму  Чирикова к одному влиятельному лицу в Петербурге, в котором он просит, чтобы его отозвали «в Петербург, дабы я в здешних дальностях вовсе покинут не был, в которых уже многое время прожил во всяких прискорбностях и недовольствах, и дабы я не был отдан в настоящей отдалённости в команду и в руки крайнему моему неприятелю капитану Шпанбергу».

Шпанберг имел, судя по всему, некоммуникабельный характер.  В отношениях  с подчиненными  был суров до жестокости. Жалобы на него со стороны участников экспедиции были многочисленны. Русские жители Сибири имели основания ставить свечки святым угодникам  с просьбой убрать подальше треклятого капитана Шпанберга. Но особенно доставалось от него беззащитным сибирским аборигенам. Они даже пугали его именем детей.

В дополнение ко всему капитан Шпанберг обладал незаурядными стяжательскими способностями. Известно, что он провернул мучную спекуляцию в ходе первой экспедиции (как и Беринг). «Брал»  у русских купцов и деньгами и натурой, «приобрел»  целые табуны лошадей, сотни аршин китайских тканей,  множество другого добра. Кроме того,  приторговывал, судя по всему, и русскими секретами.  Не удивительно, что доносы на него были обильными.

Но, судя по всему,  Мартин Шпанберг имел «хорошую руку» в Петербурге,  да и сам умел выкручиваться. Знал, что, куда и кому следует писать,  умел эффектно подавать свои заслуги (действительные и мнимые). Не чуждался он и «подсиживать» коллег, причем в последнем преуспел настолько, что в Петербурге рассматривали вопрос о его назначении начальником экспедиции вместо Беринга. 

«Как видим, - заключает автор повести «Загадки Камчатских экспедиций», - украшением русского флота Мартин Шпанберг не был, но утверждать, что экспедиции он приносил только вред, тоже нельзя. Можно констатировать, что он был «пробивным» администратором и хапугой по натуре, причем не знающим   чувства меры (то есть «брал», как говорил гоголевский городничий, «не по чину»)».

Скорнякова-Писарева Шпанберг   сумел-таки сместить с  места начальника Охотского правления, мотивируя в доносах в Петербург тем, что он де много пьет и злоупотребляет казной.Указом от 13-апреля 1739 г. не без согласия,  конечно, Беринга, Писарев был отстранен от должности и новым охотским командиром  назначен бывший обер-полицмейстер Петербурга, сосланный в Сибирь по одному со Скорняковым-Писаревым делу, - Антон Мануйлович Девиер.  Ему было предписано  «по прибытии в Охотск сменить Писарева, ….     держать его под арестом, и  о доносах  Шпанберга …  исследовать накрепко».   Скорнякову-Писареву было приказано во всем повиноваться Девиеру.

 В первоисточниках нет никаких сведений о том, как произошла встреча   двух бывших царедворцев. Одни пишут,  что они довольно быстро нашли общий язык. Другие - что Девиер по вступлении  в должность    описал  имущество Писарева, продал часть его с аукционного торга и вырученные деньги употребил на удовлетворение команды жалованьем, которого она не получала несколько лет. 

Имущество у Писарева было действительно конфисковано и частично распродано. Об этом свидетельствуют сохранившиеся документы. Но, скорее всего, об этом позаботился капитан Шпанберг, обрадованный свержением неприятеля, действуя при этом в свойственной ему  манере  грубости и своеволия.

Читатель, может быть, упрекнет меня, - не слишком ли я оправдываю Писарева, ведь писали же, что он не только пил, но был  груб в обращении с людьми, и даже ругался черными словами в церкви. Что ж, как говорится «из песни слова не выкинешь», - это похоже на правду. О том, что он был груб в поступках, говорили еще Шафиров с Ягужинским во времена его молодости;  государь Петр Великий даже наказывал его за ругань в Сенате, и вряд ли он изменился в этом отношении за годы пребывания в ссылке.

Что же касается пития, то, скажите мне, кто тогда не пил в Сибири? Пили и русские, пили и иноземцы.  Документы свидетельствуют, что склонен был к этому и немец-адьюнкт  Стеллер, и француз-академик  Делакройер. Судя по доношениям якутского полицмейстера и лейтенанта Михаила Плаутина, не чурался этого и капитан-командор Беринг. Правда, предпочитал более изысканные напитки, нежели водка. Известно, что он обращался с письмом к Остерману, в котором просилвыделять экспедиции ежегодно две подводы для завоза рейнского вина для справления праздников.

К слову сказать,  Сенат относился к проблеме пития  простительно, и даже  с пониманием. В указе о  назначении Писарева начальником Охотского порта говорилось, что «жалованье ему положено 300 рублёв в год,  хлеба всякого, каким он хочет взять, по сту четвертей, а вина простого - по сту вёдер в год», (по паре ведер в неделю!).  Как тут не пить?

1 декабря 1741 года (через 5 дней после вступления на престол) государыня Елизавета Петровна подписала указ, в котором говорилось: «Обретающимся в Сибири Антону Девиеру и Скорнякову-Писареву вины их отпустить, и из ссылки освободить». 

Оба бывших начальника  порта  выехали из Охотска и прибыли в Санкт-Петербург в 1743 г. Скорнякову-Писареву  частью компенсировали, а кое-что вернули  из конфискованного у него «без указу»  имущества (оцененного всего-то в 824 руб., за вычетом 133 руб. 37¾  коп. таможенных пошлин и издержек за провоз).   По Высочайшему указу от 23 апреля 1743 г. и тому, и другому  были возвращены прежние чины, ордена и имения, а Девиеру - прежняя должность генерал-полицмейстера  Санкт-Петербурга и графское достоинство.

Такова история участия  Писарева в подготовке Второй Камчатской экспедиции. Был ли он скандалистом и доносчиком – судить читателю. Скажу лишь, что в Большой биографической энциклопедии приведена, пожалуй, наиболее объективная характеристика этого человека: «он действительно был педантичным, исполнительным и верным слугою, не боявшимся говорить правду в глаза,  и не останавливавшимся ни перед какою жестокостью, если это нужно было для успеха дела, но в сношениях с окружающими людьми он был холоден, суров и неуживчив.Его боялись, но не любили.  Отсюда   и  те  вечные  ссоры  и  столкновения, которые были у него и в бытность обер-прокурором Сената и в Сибири».

От себя не могу не добавить, что Григорий Писарев умел достигать целей. В отчаянной борьбе с  якутским казнокрадом воеводой Фадеем Жадовским и прикрывавшим его иркутским губернатором  Желобовым он сам чуть было не потерял голову, но добился своего. Жадовский в  1733 г. был отрешён от должности, лишён имущества и выслан в Иркутск, где умер при неизвестных обстоятельствах.  А иркутский вице-губернатор Желобов, как уже говорилось, после следствия и суда в Петербурге, за лихоимство и взятки  в 1736 г. был казнен.

Однако устоять против всесильных в ту пору иноземцев, - начальника Камчатской экспедиции Беринга и его первого помощника Шпанберга у Писарева сил не хватило, хотя он сделал все, что мог.

Витус Беринг по сравнению со Шпанбергом обладал, без сомнения, более мягким характером, но вряд ли уступал  ему в делах «пополнения своего кармана». Причем есть все основания считать, что руководящую  роль в этих делах  играла его жена  – 34-летняя Анна Кристина, -  дочь коммерсанта Матиаса Пюльзе, принадлежавшего к немецкоязычным бюргерам Выборга.  Что же касается самого знаменитого мореплавателя, то ему в семейных делах приходилось довольствоваться ролью  обожавшего свою жену подкаблучника,  послушного исполнителя её желаний.

Читатель, наверное, возмутится по поводу такой характеристики именитого мореплавателя. Однако у него есть возможность самому в этом убедиться, прочитав восторженный очерк  Натальи Охотиной-Линд  «Капитан-командорша».  Той  самой  Охотиной-Линд, - кандидата исторических наук,  научного сотрудника  Санкт-Петербургского филиала архива РАН, что является одним из авторов много раз упоминавшегося в этой повести сборника документов Второй Камчатской экспедиции.

Этому очерку, может быть и не следовало бы уделять особого внимания, но, основанный на исторических документах, он дает яркое представление  о происходивших в Якутске и Охотске событиях того времени, в том числе и касавшихся обстоятельств, изложенных в доношениях Василия Казанцева.

В  очерке  весьма красочно изложена  история жизни жены Беринга – Анны.  Впечатляет уже начало очерка, дающее представление о героине, где автор пишет, что дата рождения сына Витуса Беринга - Антона не очень-то  соответствует времени его возвращения из первой Камчатской  экспедиции. Судя по рапорту, он вернулся в Петербург 1 марта 1730 года,  Антон же родился через шесть с половиной месяцев.

Впрочем, - размышляет автор, - Беринг мог приехать раньше остальной команды, или Анна выехала ему навстречу. В любом случае, делает заключение автор, вряд ли стоит на этом основании обвинять Анну в супружеской неверности. Если сам Беринг считал Антона своим  сыном, а не бастардом, то почему должны в этом сомневаться мы?

Сохранилось письмо Беринга тетушке в Хорсенс, где он просил  писать ему в Кронштадт на адрес вице-адмирала Сандерса, - мужа младшей сестры Анны, который служил в это время командиром Кронштадтской крепости и являлся, таким образом, свояком Витуса.Именно он в своё время способствовал назначению Беринга руководителем Камчатских экспедиций.

Двое их младших детей Беринга, - Антон и Аннушка, отправились вместе с родителями в Сибирь со Второй Камчатской экспедицией. Взяли с собой и Аннины клавикорды (клавишный струнный ударно-зажимной музыкальный, один из предшественников фортепиано), и весьма вероятно, пишет Охотина-Линд, что Анна была первой, от кого тунгусы, якуты и другие сибирские народы услышали звуки европейской музыки. С собой  она взяла также столовое белье,  изящную фарфоровую и серебряную посуду, так как и в Сибири Берингша, как ее назы­вали другие участники экспедиции, не хотела  ударить в грязь лицом перед гостями.

 В семью Берингов, в которой, к слову сказать,  домашним языком был немецкий, входил еще оставшийся без отца двоюродный брат Анны, - Йохан Лунд. Беринг намеревался дать сироте морское образование. Правда мать мальчика вскоре стала писать жалобы в Адмиралтейств-коллегию, обвиняя родственников в том, что они используют ее сына в качестве слуги. Впрочем, была у Берингов и  прислуга, по меньшей мере – четверо. Автор  очерка  называет  двоих, сопровождавших Беринга   в плавании, — Ивана Кукушкина и Ягана Мальцана.

В октябре 1734 года после полугодичного странствия семейство добралось, наконец,  до Якутска, где задержалось почти на три года. Управлять экспедицией из Якутска, - заверяет Наталья Охотина-Линд, -  было удобнее всего. 

Сохранившиеся письма показывают круг общения Берингов в Петербурге. Это такие влиятельные персоны, как граф Остерман - вице-канцлер и режиссер внешней политики России в тот период, и Гогенгольц - постоянный представитель австрийского императора при русском дворе. Жена Гогенгольца была близкой  подругой  Анны. Пока родители находились в Камчатской экспедиции, именно венский резидент и его жена были главными «опекунами» старших детей Витуса Беринга - Йонаса и Томаса.

Светская жизнь Якутска, - пишет автор очерка, - носила специфический характер в силу  абсолютного преобладания мужчин, кромешной тьмы и трескучих морозов. Долгими зимними вечерами офицеры экспедиции и высшие чины местной администрации ходили друг к другу в гости, пили, играли в карты. Банкеты иногда оканчивались дуэлями или сочинительством пространных доносов в Тайную канцелярию.

Как водится, больше всего доносчиков волновало поведение и образ жизни начальства (в нашем случае Беринга), источники его доходов и размеры состояния. Так, лейтенант Михаил Плаутин обвинял Беринга, что вместо того, чтобы заниматься делами экспедиции, он  «для зимъних забав и прославления себя зделал линейные великие сани такой величины, что близ трицеть сидело человек на тех санях кроме трубачев четырех человек,  и тем забавлял жену свою,  детей и якуцких жителей. И поставлены были столы з конфектами,  и триумфовал по Якуцку».

Обвинял Плаутин капитан-командора еще и в том, что тот нажил огромное богатство за счет экспедиции, а также благодаря тому, что гнал вино и выменивал его на пушнину. К слову сказать, писал об этом и якутский полицмейстер, - его доношение приводится в упоминавшемся сборнике документов.

Почти в духе ковбойского вестерна,  иронизирует автор, пересказывалась в экспедиции история похищения Анной Беринг двух якуток, которых она сделала своими служанками: «Бречялова девку Наталью да бабу Авдотью, отчего  Торопцов много и всячески её отговаривал. Тогда помянутая Беренгша сказала, что оне уже подговорены, и хотят итти,  ты их толко у себя на кварътере схорони и вывези завтре из Ыркуцка, а штрафу тебе за то не будет, для того что капитан-каманъдор сам об них приказал, чтоб увесть. И по тем ея, камендоршным, словам он, Торопцов, не смел ослушатьца, и вышепомянутую девку и бабу з двора Бречялова свели в ношное время, и спрятали у себя в кварътере, а на другой день вывезли их из Ыркуцка на телеге, наметав на них епанч и другова платья, чтоб не видали. А как ехали мимо квартеры капитана-команъдора, тогда капитанъшя-камандоръшя глядела в окошко и махала рукою, чтобы везли скорее мимо квартеры. А как вывезли, … и подводчики возратились в Ыркуцк, тогда показаная девка и баба поехали при капитане-камандоре, и ныне у него живут».

Вывод другого завзятого доносителя, - возмущается Наталья Охотина-Линд, - начальника Охотского порта ссыльного Григория Скорнякова-Писарева, состоял в том, «...  что та экспедиция  напросилася в Сибирь ехать только для наполнения своего кармана,  Беринг уже и в Якуцку великие пожитки получил, и не худо б де было жену ево, едущую в Москву, по обычаем сибирским осмотреть, чтоб явны были их пожитки".

Жалобы не остались безответными.  В 1738 году Сенат дал указание Сибирскому приказу, а тот, в свою очередь, поручил Тобольской таможне осмотривать всех возвращавшихся из Камчатской экспедиции.

Анна оставалась с мужем до конца лета 1740 года, то есть прошла с ним и  самый опасный участок сухопутного путешествия вплоть до побережья Тихого океана. До Юдомского Креста она добиралась вместе со «скарбом» на собственном судне Беринга.

Так, - восторгается автор очерка, - наша отважная путешественница попала на берег Тихого океана. Из окна командорского дома в Охотске она могла созерцать строительство экспедиционных судов, предназначенных для плавания в Америку, отсюда  наблюдала  триумфальное возвращение в Охотск  Мартина Шпанберга после успешного  открытия морского пути в Японию.

19 августа 1740 года Анна вместе с  детьми выехала из Охотска на запад, при этом для нее специально был сооружен паланкин, так как колесный транспорт в тех краях в то время года был малокомфортабельным. Ей надлежало вывезти все нажитое Берингами за годы Второй Камчатской экспедиции имущество, которое, - пишет автор,  оказалось, по сути дела, её «вдовьей пенсией».

Надо сказать, Анна не торопилась с возвращением. Большую часть, если не весь 1741 год, она провела в каком-то  восточно-сибирских городе. Где именно – неизвестно, но вероятнее всего в Иркутске в качестве гостьи  вице-губернатора Лоренца Ланга.  Задержалась, возможно, потому, что в столице  в это время происходили события, способные отразиться, как на её собственной судьбе, так  и судьбе всего её родственного окружения.

Умирающая императрица Анна Иоановна провозгласила своим наследником Иоанна Антоновича - новорожденного сына своей племянницы Анны Леопольдовны. В октябре 1740 года  императрица  скончалась, а9-го ноября на русский престол взошёл новый правитель, - Иоанн Антонович, регентом которого до его совершеннолетия  умирающая Анна Иоановна назначила Бирона. Для большинства русских царедворцев  эта новость была удручающей, но такова уж была воля почившей императрицы.

Скромно жившая при дворе Анна Леопольдовна была дочерью герцога Мекленбург-Шверинского  Карла-Леопольда,  супругой принца Брауншвейгского Антона Ульриха, - племянника австрийского императора Карла VI.

Это был момент триумфа царедворцев немецкого происхождения. По сути дела,  теперь уже и сам российский престол со всеми подданными российской короны оказался во власти австрийского двора. Наверное, ни у кого  не оставалось сомнений в том, что Россия со всеми её природными богатствами войдёт в состав Священной Римской Империи. В этом, без сомнения,  были уверены в семье  подруги Анны Беринг  – жены  резидента  австрийского императора при русском дворе Гогенгольца, где в это время находились на попечении старшие дети Анны. Наверное, так, или примерно так думала и сама Анна  - дочь  немецкоязычного  бюргера.

Очень может быть, что подруга Анны в своих письмах извещала её о происходивших в столице событиях и рекомендовала не торопиться с приездом, поскольку  двор кипел интригами на почве противоборства двух политических  партий, - проавстрийкой и пропрусской направленности, и не было ясности, чем все это закончится.

Как всегда дело испортило отсутствие единства. Бирон, усмотрев в Антоне Ульрихе опасного конкурента, стал при всяком удобном  случае  делать ему  неприятности. Более того,  стал  грозить Анне Леопольдовне, что вышлет ее с мужем в Германию.

Грубое и оскорбительное обращение регента вывело, наконец, из терпения кроткую принцессу. Она пожаловалась на Бирона фельдмаршалу  Миниху. Дело кончилось тем, что фельдмаршал  арестовал Бирона с его женой,  ближайшими родственниками и приверженцами. К  утру все было кончено. 9 ноября  появился  манифест  «Об отрешении от регентстваИмперии герцога  курляндского Бирона», объявлявший до совершеннолетия императора Анну Леопольдовну правительницей России с титулами великой княгини и императорского высочества.

В тот же день Бирон с семейством был отправлен в Шлиссельбургскую крепость. Специальная комиссия приговорила его к смертной казни, но правительница своим манифестом от 17 апреля 1741 года заменила этот приговор отправкой его в ссылку в далекий Пелым.   

Однако Миних за свою услугу не получил ни ожидаемого звания генералиссимуса, которого жаждал, ни какой-либо иной особой милости.Это вызвало новые конфликты, кончившиеся тем, что задоброжелательство к Пруссии, неисполнение приказов Антона Ульриха, ставшего генералиссимусом, и  поступки,  противоречившие приказаниям самой правительницы,  3-го марта 1741 года он был отправлен в отставку. Падение Миниха вызвало радость австрийского  посланника и его приверженцев. Должно быть,  радовалась такому известию и Анна Беринг,  находившаяся в сибирской глубинке.

Торжество и бесконечные интриги иноземцев при дворе не могли не вызвать ответной реакции в русском обществе. Правительством были недовольны из-за постоянных раздоров между его членами,  изобилия в нем иноземцев, и его слабости, отражавшейся на положении внутренних дел в стране. Стала стремительно расти популярность принцессы Елизаветы Петровны, в которой русские люди видели спасение от засилья иноземцев.

В ночь с 24 на 25 ноября 1741 года Елизавета явилась во дворец и при поддержке гвардейцев-приображенцев захватила правительницу вместе с её  семейством. Вслед за этим были арестованы  Миних, Остерман, вице-канцлер граф Головкин. В стране произошел  дворцовый переворот. Утром 25 ноября был обнародован манифест о восшествии на престол дочери Петра – Елизаветы Петровны.  

Понадобилось не менее двух месяцев, чтобы эта новость, даже и специальным курьером, достигла сибирской глубинки.После чего действия Анны Беринг приобрело неожиданную стремительность. Неопределенность  положения её столичных друзей и родственников, в том числе старших детей, требовало энергичных действий.  К этому времени Анна уже знала о гибели Витуса Беринга, что адмиральшей ей не быть.  Нужно было спасать детей и нажитое в Сибири  добро.

Когда в феврале 1742 года Анна  добралась до Тобольска, все ее вещи подвергли таможенному досмотру. Были составлены  перечни содержимого ее 11 сундуков, груженых на семи подводах. Имущество, - пишет  в своем очерке Охотина-Линд, состояло в основном из товаров, купленных  в Сибири:  пушнины (соболя, лисицы, горностаи, бобры, белки, песцы, рыси в шкурках, большое количество мужских и женских меховых шуб),  китайского фарфора и тканей. Различных серебряных предметов набралось в общей сложности  28 фунтов (примерно 11,5 кг).

Были в багаже и диковинки: «Одна завеса китайская, шитая шелком по алой канфе з зеленым подзором, подержаная; одна жаровня китайская ис красной меди; один чайник китайской финифтяной, серебреной; одна кукла медная китайская на пружинах, ...  шесть ящичков лаковых с чернилами китайскими..., сундучек з бельем, скатертьми и с салфетки ..., девять кукол ...,  один цветник фарфоровой синей з золотыми травы».

На большинство товаров предусмотрительная Анна представила  «из Якуцкой таможни выпись, в которой показано, что  вышеписанные товары куплены про домовую нужду, не на продажу, вышепоказанным мужем ее, - капитаном-командором господином Берингом за получаемыя из казны блаженныя и вечнодостойныя памяти Ея Императорскаго Величества жалованныя деньги».

На таможне, надо думать, были немало озабочены столь большим количеством шуб, мягкой рухляди и китайских тканей «про домовую нужду» и, по всей вероятности решение пришлось принимать тобольскому губернатору – престарелому Петру Ивановичу Бутурлину. Пресловутым указом о досмотре пожитков у людей, возвращавшихся из Камчатской экспедиции,  без сомнения, предусматривалось изъятие излишков сверх установленной нормы. Однако мог ли он применить крутые меры в отношение столь именитой особы, да еще и в обстановке, когда императрица, подписавшая указ почила, а происходившие в Петербурге события неизвестно чем завершатся. Бутурлин принял «Соломоново решение»: приказал опечатать багаж и сопровождать именитую особу с её пожитками до Москвы.

 Сохранилась данная солдатам секретная инструкция, предписывавшая не спускать глаз с таможенных пломб на Аннином багаже. Весь товар должен был быть в неприкосновенности доставлен в Москве в Сибирский приказ, где с него полагалось уплатить налог.

Из донесения солдата Кондина, сопровождавшего Анну, известно, что она прибыла в Москву 29 марта 1742 года, остановилась в Немецкой слободе у пастора кирхи. Кондин писал в рапорте: «И того же числа без объявления в Сибирском приказе она, капитанша, взяв сильно из возов 2 места с товары с пожитки, вносили в хоромы к тому пастору, а потом оные места выслала на двор и велела положить в возы. А по усмотрению те места явились за ее, капитаншиной, а не за казенною печатьми. А что из оных мест она вынимала, того он не знает, а им в Сибирской приказ тех товаров и пожитков объявить не дала, и сказала, что оного приказу она не послушна,  хотела ехать и те товары и пожитки увесть в Санкт Питербурх». 

В Москве Анна пробыла довольно долго. Уехала с детьми в Петербург ночью 15 сентября, так и не появившись в Сибирском приказе. «За свое имущество, - восхищается автор очерка, - Анна Беринг сражалась как львица!».

Нет сомнений в том, что петербургская знать встретила вернувшуюся вдову-героиню с должным почтением и сочувствием.  Во всяком случае – её близкие друзья, знакомые, сослуживцы и поклонники Беринга, в том числе вице-адмирал Сандерс  и  резидент  австрийского императора при русском дворе Гогенгольц со своей женой – подругой Анны. Можно ли сомневаться в том, что в беседах с ними Анна рассказала им все, что знала об  экспедиции, что видела и о чем слышала  от офицеров, поделившись  сведениями, которые интересовали собеседников. Тем более, что этот «тюхтя» Витус, так и не пробившийся в адмиралы, был мертв, а сама она  присяги не принимала и не была связана никакими обязательствами.

Ну и, конечно же, повеселила гостей рассказом о том, как она в духе русской сказки о колобке «и от дедушки ушла, и от бабушки ушла …», так и не предъявив в Сибирском приказе привезенное  из Сибири  добро.

На этом «подвиги»  Анны  в «сражениях за своё имущество» не закончились. После смерти Витуса Беринга, пишет Охотина-Линд,

офицеры послали ей некоторые его личные вещи. Среди них были золотые карманные часы, личная печать, серебряные башмачные пряжки с хрустальными вставками, шпага с серебряным эфесом, письма. Но Анна этим не удовлетворилась, просила прислать ей еще ночной колпак василькового атласа, расшитый золотом, и «шлафрок» (домашний халат) Витуса.  Но оказалось, что  эти вещи были уже проданы с аукциона.

О своем возрасте Анна Беринг  оставила сведения, приводящие исследователей в  замешательство. В апреле 1744 года она подала прошение о вдовьей пенсии, в котором писала, что ей 39 лет. Получалось так, что она вышла замуж в 8 лет, а сына Витуса родила в 11. Объяснение этому феномену автор очерка нашла в параграфах Морского устава о назначении пенсий вдовам морских офицеров:  женщина, овдовевшая до 40 лет, получала единовременную выплату  полного годового оклада мужа, а овдовевшая после 40 лет, или больная и не имевшая шансов выйти вторично замуж, получала пожизненную пенсию в размере восьмой доли последнего годового оклада мужа.

Вообще-то с точки зрения здравого смысла второй вариант был более выгодным и надежным, но  у Анны  были  другие соображения, -  ей нужна была крупная сумма. Однако  с выплатой возникли осложнения, и в декабре 1745 года ей  пришлось повторить свое прошение. Но  опять  неудачно.

Последнее, что  известно по этому делу: в марте 1750 года Анна  подала  прошение, где уже писала, что она стара («а ныне имея себе близ пятидесят лет») и больна, и потому просит назначить пожизненную вдовью пенсию. По иронии судьбы ей  выдали годовой оклад мужа, о чем она просила в первом своем   прошении. И на том поставили точку.

Никакой  информации о дальнейшей судьбе жены Беринга я в литературе не нашел. Но у читателя, должно быть, сложилось ясное представление о том, какой она была, - Анна Беринг.

Взрыв шпиономании

Несмотря на секретность материалов экспедиции, сообщения о ней вскоре появлялись за границей сначала в виде газетных заметок,  потом в виде статей и карт. Уже 27 февраля 1740 г. в «GazettedeFrance» было помещено сообщение об открытиях М. Шпанберга, а 16 ноября 1743 г.— краткое известие о плавании В. Беринга и А. И. Чирикова. Это поставило императрицу Елизавету Петровну в необходимость 27 октября 1744 г. обратиться к Сенату сименным указом о хранении в тайне производящихся в Сенате дел, где она писала: «с великим прискорбием увидели Мы, что из Сената дела Наши, подлежащие к содержанию в вышшем секрете, выходят наружу и вскоре дошли не токмо до Наших подданных, кому ведать не надлежит, но и до чужестранных, при дворе Нашем обретающихся министров, от которых наипаче должно охраняться, дабы не проведали нужных государства Нашего дел, и не могли употреблять оных в пользу своих государей и во вред государству Нашему …». При этом она строго предупреждала, что «ежели кто против сего Нашего указу явится в преступлении, и в том обличен будет, то, кто б он ни был, наказан будет по генералному регламенту, несмотря ни на какие ничьи заслуги».

Но и  это не возымело желаемого действия. Хищение секретов Камчатских экспедиций приобрело масштабы национального бедствия. Да и могло ли быть иначе при таком обилии иноземцев,  занимавших  руководящие посты в Камчатской экспедиции и  правительственных органах.

Подробные и довольно верные сведения об организации и истории Первой и Второй Камчатских экспедиций, выдержки из доклада,  представленного Адмиралтейству  Вакселем  15 ноября 1742 года появились в 1747 г. в  Копенгагене. Они были опубликованы на датском языке Падером

фон Хавеном. Дважды побывав в России, он познакомился в 1744 г. с Шпанбергом и с каким-то «курляндским дворянином», бывшим в ссылке в Сибири и вернувшимся в Москву. Вероятно, от них (и не только) он  получил, а потом и опубликовал эти сведения.

В исторической литературе фон Ховена  называют, то просто  пастором, путешествовавшим по России, то датским ученым и дипломатом. О нём пишут, что вторую поездку в Россию он совершил в 1743-1746 гг. в качестве пастора датской дипломатической миссии. Во время поездок он имел «прекраснейшую возможность собрать надежные известия о предметах, которые каждый иностранец хочет знать». По возвращении в Данию  изложил их в выдержавших три издания обстоятельных путевых заметках «Путешествие по России». Обозреватели писали, что они включали в себя сведения по истории, географии и этнографии России.

И действительно, знакомство с дневниковыми записями Ховена показывает, что это был  талантливый, наблюдательный и вдумчивый человек, сумевший не только представить своему европейскому читателю быт и нравы русских людей, - от внутрисемейных отношений, до «пития» и бани, но во многих случаях открыть ему русскую душу, -  национальный характер русского человека. И не только. И потому невольно возникает вопрос: каким целям служило это внимательное исследование.

Пытаясь разыскать о Ховене более подробные сведения, я  встретил публикацию новгородского краеведа XIXстолетия Николая Карловича Отто «Из дорожных записок фон Гафена». Предлагаю читателю дать собственную оценку той информации, какую собирал датский «путешественник» в России на примере  его записей о Петербурге:

«С северной стороны, по мелководью, к Кронштадту могут приставать только небольшие лодки; с юга же Нева так глубока, что по ней могут проходить большие корабли; но фарватер в ширину занимает не более 1000 шагов, хотя ингерманландский берег удаляется в этом месте на четверть мили. Поэтому корабль, вступающий в гавань, находится под выстрелами укреплений в заливе и береговых батарей. … 

Укрепления этого города состоят из крепости Кронштадта, лежащей на Ю. Ю-В. и из других превосходных тройных верков (верки - крепостные оборонительные сооружения). Крепость лежит на мели, а прочие укрепления устроены удивительным образом в заливе. … Когда воды очищаются здесь ото льда, то часовые подвозятся сюда на лодках и таким же образом сменяются. …

Укрепления тройные, и образуют три гавани. В крайней гавани помещается весь флот, в средней только купеческие суда, а во внутренней стоят малые суда и лодки, принадлежащие большей частью жителям Кронштадта, а также подходят и большие суда для выгрузки или нагрузки. …

Кронштадтский флот состоит почти из 40 кораблей; однако не все они  годны для употребления, и не много можно было насчитать таких, которые, в случае нужды, могли бы выйти в море. Этому нельзя было не удивляться, тем более что ежегодно в Петербурге и Архангельске строится от 2 до 4 военных кораблей для усиления кронштадтского флота. Несмотря на то, последний оставался таким же слабым, каким был прежде, потому что, сколько прибавлялось новых кораблей, столько же из прежних ежегодно оказывалось негодными. Причиною тому, как мне говорили, свойство воды в гавани, что и заставляло несколько раз возобновлять работы для устройства новой гавани, начатой еще Петром Великим, в 6 милях от Ревеля.

Экипаж кораблей находится в Кронштадте и состоит из 6000 матросов. Другая часть их находится в Архангельске, Ревеле, Астрахани и прочих приморских городах; третья же часть откомандирована на донскую и днепровскую флотилии для действий против турок ….».

          Пусть читатель сам сделает выводы, к истории ли, географии,  или этнографии  относятся эти сведения, или это  информация разведчика -профессионала.

Жозеф Делиль, получая  от брата материалы Камчатской экспедиции,  не торопился с ними расставаться, копировал их, прежде чем передать Академии,  а когда узнал о   смерти Людвига, то и вовсе решил не передавать их руководству академии. В 1747 году, выехав из России, он забрал их  с собой, как и  сотни русских секретных карт, добытых разным путем.

Можно ли осуждать за это  братьев Делилей? По  большому счету – нет. Они были детьми Франции,  выполняя в России исследования и получая за это деньги, они продолжали служить своему королю. Да и должен же был Жозеф Николь Делиль оправдать жалование, которое платила ему французская академия в течение всех лет  пребывания в Московии. Такова была неизбежная плата России за отсутствие собственных научных сил.

Историк академик А.В. Ефимов писал, ссылаясь на сохранившиеся документы, что английский посол в Петербурге лорд Гиндфорд донес в 1747 г. секретарю по северным делам лорду Честерфилду о том, что ему удалось похитить карту Беринга и копию его судового журнала.

В это же время достоянием академической общественности Петербурга стало  письмо Жозефа Делиля  Миллеру, написанное  им в 1747 г. из Риги на пути  следования в Европу. В письме, хотя и несколько туманно, говорилось о некоей договоренности ученых о совместной публикации каких-то компрометирующих Академию документов.

Для расследования дела была учреждена специальная комиссия, посадившая Миллера под домашний арест и несколько раз его допрашивавшая. 20 октября 1748 г. академики В. К. Тредиаковский и М. В. Ломоносов учинили в квартире Миллера обыск, в ходе которого обнаружилось, что у него хранятся некоторые документы Делиля, которые, естественно, были тотчас изъяты.

В 1750 году Жозеф Делиль вместе с  Ф. Бюашем составил карту, которую  представил  в Королевскую Академию наук вместе с докладом. В 1752 году  издал эту карту в несколько переработанном виде,  присоединив к ней в виде пояснения статью. Об открытиях русских моряков в этой статье сказано мало, причем история Второй Камчатской экспедиции сильно искажена. По словам Ж. Делиля поводом к ее посылке была составленная им карта. Он писал, что  Беринг погиб на острове, не доплыв до северо-западной Америки, которую посетили А. И. Чириков и брат Ж. Делиля – Людвиг  Делакроер.

На этой карте берег Америки простирается на северо-запад и далее на запад вдоль берега Азиатского материка. Против «Шелагского мыса» на нем сделана надпись: «Большая Земля, открытая в 1723 г., куда скрываются чукчи, когда их преследуют русские...». Аляска, показанная против Чукотского полуострова, названа «Земля, виденная Шпанбергом в 1728 г.». Примерно в 15° к востоку от Камчатки показан большой остров с надписью: «Берега, виденные Чириковым и Делилем в сентябре 1741 г.». Южная часть этого острова была изображена, очевидно, по сообщениям о земле, встречавшейся на обратном пути кораблей в 1741 г. Маршрут А. И. Чирикова назван «Путь от Камчатки к Америке капитана Чирикова и Делиля». Статья  Делиля привлекла к себе внимание в Европе и была переведена на немецкий и английский языки.

 Ф. Бюаш составил карту, на которой, вместо большого острова к востоку от Камчатки, показанного на карте  Делиля, изобразил часть Американского материка в виде большого выступа. В 1752 г. он  доложил свою карту Парижской Академии наук и опубликовал ее в 1753 г. Трудно сказать, было ли изображение большого мыса, являющегося продолжением Аляски,  результатом его собственных умозаключений, или он имел сведения о русских картах (карте С. Вакселя и С. Хитрово 1744 г., карте Морской Академии 1746г.).

Вскоре в Европе стало известно и о работе,   написанной Миллером  для Ланга. Сначала от бежавшего туда из России в 1747 году его закадычного друга Иоганна Гмелина –  участника экспедиции и его напарника в путешествии по Сибири. Потом - француза Жозефа Делиля. А вслед за этим и благодаря самому Миллеру, переславшему на Запад  свой труд с  «сумнениями» по поводу  справедливости Нерчинского договора и  рекомендациями  русскому правительству в части силового возвращения Амура. В 1766 году эта работа была опубликована в Амстердаме на французском языке. Все эти сведения стали достоянием не только европейской общественности, но и правителей Китая.

Одним словом,  задуманный в недрах французской академии в середине 30-х годов грандиозный план разведки северного морского пути и Тихого океана, и сбору сведений о восточных владениях Московии за счет русских людских ресурсов и денежных средств российской казны был блестяще реализован, а результаты Камчатских экспедиций стали достоянием европейской общественности.

Императрица и обновленный Сенат сделали из этого выводы. В последующие годы было предпринято  несколько экспедиций к Северному полюсу, Амуру, Алеутским островам и американскому побережью, но  руководителями этих экспедиций теперь уже были русские офицеры, - Чичагов и Соймонов, Креницын и Левашов,  Дудин и многие другие.

Обладатель русских секретов Джеймс Кук

В исторической литературе нередко можно встретить  суждение, что всемирное обнародование  результатов экспедиции явилось, чуть ли не благом; что при русской безалаберности эти сведения вообще бы не сохранились. Об ошибочности такого суждения свидетельствует история Третьей экспедиции знаменитого британского мореплавателя Джеймса Кука.

Направляясь в 1778  году к западному побережью Северной Америки, он располагал картой побережья Камчатки и Чукотки мичмана Чаплина с описанием плавания Беринга в 1728 году, описанием плавания Беринга в 1741 году, составленным Миллером по дневнику лейтенанта Вакселя, картой Миллера с итогами Второй Камчатской экспедиции, английским изданием книги Крашенинникова «Описание земли Камчатки»,  и, наконец, картой Я. Штелина, которая содержала, хотя и в искаженном виде, сведения об Алеутских островах.То есть имел довольно существенную информацию, которая позволяла заранее наметить маршрут экспедиции в водах северной части Тихого океана.

Правда русские источники давали лишь схематическую картину южного побережья Аляски и не содержали подробных сведений об Алеутских островах, тем не менее, Куку были известны участки американского побережья, где побывали Беринг, Чириков и Гвоздев. Однако  это не помешало  ему, находясь в пределах открытий Беринга и Чирикова, объявить  этот участок побережья, населенный индейцами кенайцами, владением английской короны. Об этом и сейчас напоминает залив Кука и залив Нутка, который он попытался переименовать в залив Короля Георга (не прижилось). А проплыв к тому месту, где побывал Гвоздев на боте «Святой Гавриил»,   дать мысу имя Принца Уэльского.

Найти проход к Атлантическому океану из-за льдов  Куку не удалось, как не удалось это и сменившему его   капитану Клерку. Однако, судя по карте, изданной в Лондоне в 1784 году, корабли экспедиции в поиске прохода среди льдов заплывали значительно западнее Колючинской губы, - до широты острова Врангеля. И,  таким образом, по существу Джеймс Кук был первооткрывателем пролива между материками и Северного морского пути, поскольку до Колючинской губы в XVIIстолетии  доплывали казачьи шитики Дежнева, Попова, и Акутдинова, Стадухина и Селиверстова.

Однако, Джеймс Кук об этом не знал, и потому, усомнившись в наличии морского пути к Лене, показал на карте соединение материков за пределами исследованной им зоны. Но, убедившись в существовании узкого пролива между Аляской и Чукотским полуостровом и отметив британское присутствие на берегах Аляски именем  принца Уэльского, он великодушно поделился славой со своим «братом» - европейцем, назвав этот пролив проливом Беринга.

 Вот так вот! Не проливом Гвоздева, который, побывал и у того, и у другого берега (Кук об этом знал из карты Миллера), а проливом Беринга, который здесь хотя и проплывал, но не видел берегов Аляски. Таковы парадоксы истории, или особенности отношения европейцев к русским открытиям!

Трудно сказать, чьим владением стали бы эти земли, если бы на обратном пути экспедиция Кука не обнаружила русские фактории на Алеутских островах, а самого Кука не съели бы гавайские аборигены.

Пройдет время, и в недрах якутского архива уже в советское время будут обнаружены документы плавания в 1661-62 году с Лены к Камчатке отряда служилых людей  и промышленников под водительством  Ивана Рубца. Об этом плавании, к слову сказать, знали со слов чукчей, писали и говорили и упоминавшийся уже Татаринов, и Шестаков с Павлуцким, и участник Камчатской экспедиции  Линденау. Знал об этом и капитан Шпанберг. Во время следствия по его делу в Петербурге 27 января 1746 года он писал, что «в бытность в 1729 г. в тамошних местах, участникам экспедиции доводилось слышать о неких русских, поселившихся на американском материке». Их появление там Шпанберг связывал с дрейфом «в давнопрошедших годах» нескольких судов, вышедших в составе экспедиции  из устья Лены на восток в обход Чукотского носа.

Миллер же после ознакомления с якутским архивом писал, что предпринятый Дежневым  «морской путь был один так благополучен, что оной вкруг Чукотского носу до впадающей в Восточной океан реки Анадыря производился, о чем после того времени никаких примеров неизвестно». Уже одно это говорит о неполном его ознакомлении с  архивными материалами. Хотя он и заверял своих читателей, что «… я над оною архивою трудился целую зиму,  … приводил по годам в порядок, а потом по столбцам и по книгам пересматривал, а подлежащие к истории и географии известия из них выписывать приказывал,  …пересмотрел и в порядок привёл архивы во всех сибирских городах». Так где же здесь правда?

Спустя три столетия,  трудно дать  однозначный ответ  на вопрос о том, почему в  публикациях Миллера отсутствуют сведения о походе Ивана Рубца и судьбе Ерофея Хабарова, действиях на Амуре Онуфрия Степанова и Петра Бекетова, неудачном завершении экспедиции Афанасия Пашкова в Забайкалье.  Кроме поспешного и поверхностного просмотра архивных документов в Енисейске, Нерчинске и  Якутске,  ложного и безответственного заявления, что  «пересмотрел … архивы во всех сибирских городах», этому могли быть и иные  причины, - сознательное умалчивание содержания  обнаруженных документов. Можно ли найти этому какое-либо иное объяснение?  

Возвращение Амура

Поданная в 1736 году Казанцевым и Горяистовым идея использования  Амура не осталась забытой.В 1745 году из Камчатки в Петербург был послан проект, в котором доказывалась необходимость для России обладания Амуром,  возможность возвратить его, действуя с моря, -  с устья реки. 

В 1746 году вернувшись в Петербург, Чириков представил Адмиралтейств-коллегии ряд предложений по развитию и укреплению обороны дальневосточных окраин России. Он писал о необходимости освоения Алеутских и Командорских островов, богатых пушным зверем, принятию более эффективных мер по налаживанию  торговых отношений с Японией и Америкой. Разработал проект постройки  на дальневосточном побережье и островах торговых портов и крепостей, в том числе – на ближайших к Камчатке Алеутских островах, Курильских островах близ Японии, в Пенжинской губе и на северной стороне устья Амура.

В июне 1753 г. сибирский губернатор генерал-лейтенант  Василий Алексеевич  Мятлев по поручению Сената подготовил представление о строительстве в устье Амура верфи и военно-морской базы. Он считал, что доставка хлеба в Охотский и Удский остроги по Амуру обойдется значительно дешевле,  если выращивать его в Нерчинском уезде. На верфи в устье Амура  планировал построить не менее трех фрегатов для обследования земель, лежащих к востоку от Камчатки.

25 июня 1753 г. представление Мятлева было обсуждено на заседании Сената.  В его распоряжение были переданы  морские офицеры и служащие Второй Камчатской экспедиции, выделены необходимые для обследования рек Ингоды, Аргуни и Амура  геодезисты и приборы,  приказано было открыть навигационные школы в Иркутске и Нерчинске. Указом от 9 декабря 1753 г. Сенат утвердил проект. Общее руководство проектом возлагалось на Мятлева, а практическое его исполнение было поручено  вернувшемуся из ссылки  Ф.И. Соймонову,  который был назначен руководителем Нерчинской секретной экспедицией.

1 августа 1754 года Соймонов открыл в Иркутске навигационную школу. В ней обучалось 32 человека. 18 августа  Сенат дал Сибирскому приказу секретный указ о переселении на плодородные земли Нерчинского уезда нерегулярных казаков с женами и детьми для развития там хлебопашества.

В сентябре Соймонов обследовал реки Ингоду и Шилку, собрал сведения об Амуре. Был проведен осмотр и описание сухопутного и водного пути от Иркутска до Нерчинска;  составлено описание и оценка лесов, пригодных для строительства морских и речных судов в бассейне рек Нерчи, Ингоды, Шилки и Онона с притоками;  разработан план осмотра и описания Амура;  изготовлены планы и карты описанных мест.

Были предприняты шаги получить согласие цинского императора на открытие навигации по Амуру. В январе 1757 г. в Пекин отправился  опытный дипломат В.Ф.Братищев. Однако его миссия окончилась неудачей, - император категорически отказался разрешить плавание русских судов по Амуру.

В таких условиях любая попытка сплава по Амуру выглядела бы теперь враждебной по отношению к Цинской империи. Начатое в Нерчинске строительство судов пришлось  ограничить сооружением «ластовых» (весельных) судов. Разведывались  другие места для постройки судов, помимо близкого к границе Китая устья Нерчи,  - на реках Ингоде, Шилке и Хилок.

Между тем китайцы внимательно следили за действиями русских в Забайкалье и  русско-китайские отношения стали стремительно ухудшаться. В апреле 1762 г. китайской стороной была запрещена торговля в Кяхте, хотя неофициально она еще продолжалась, а в 1764 г. цинские власти предложили китайским купцам покинуть Маймайчэн - торговую слободу, расположенную против Кяхты.

Во избежание недоразумений в марте 1764 г. по указу Сената экспедиция была переведена в Иркутск, а 17 июня 1765 г.  Нерчинская секретная экспедиция была упразднена.

Еще одна попытка решить этот вопрос была предпринята через 10 лет, - в  1775 году. Императрица Екатерина II повелела отправить из Удского острога партию казаков на реку Амгунь, чтобы основать на этой реке поселение сколь возможно ближе к реке Амуру, с тем чтобы из этого пункта производить исследование устья реки и разведать, в какой степени оно доступно для мореходных судов. Вместе с тем императрица повелела, в случае если окажется, что мореходные суда могут входить в реку, занять её устье. Для исполнения указа в 1777 году из Удского острога было отправлено на Амгунь около 30 человек. Маньчжуры, узнав об этом от орочон, обитавших на реке Бурее, донесли в Пекин. Китайское правительство с угрозою объявило, что если русские не оставят своего предприятия в землях еще не разграниченных, Китай прервет с ними всякие торговые сношения в Кяхте. Пришлось вновь отступить.

Прав  оказался Казанцев и в части разведки и освоения новых земель. С 1743 года начался новый этап в освоении земель и морей северной части Тихого океана. Алеутская основная гряда, в водах которой водилось множество морского зверя, не осталась без внимания русских промышленников. По далеко не полным сведениям, за три десятилетия на островах, протянувшихся длинной цепью от Камчатки к саблеобразному полуострову Аляска, побывало пятьдесят пять экспедиций, снаряженных московскими, тульскими, вологодскимим, устюжскими, сольвычегодскими, тобольскими, иркутскими, якутскими и камчатскими купцами. Суда этих экспедиций вели к тихоокеанским островам русские мореходы. Степан Глотов в 1759 году дошел до Умнака и Уналашки, а четыре года спустя вторично открыл остров Кадьяк. Андреян Толстых в 1761 году открыл и  обследовал Андреяновские острова. Дмитрий Панков в том же году высадился на самом дальнем острове Лисьей группы, - Унимаке, а Гаврила Пушкарев – на оконечности полуострова Аляска. В 1768 – 1769 годах капитаны П. Креницин и М. Левашов обследовали Алеутские острова, положили на карту самую восточную группу Лисьих островов, пролив между островом Унимак и полуостровом Аляска, тем самым развеяв заблуждение участников Камчатской экспедиции, а вместе с ними и Миллера о существовании гигантского полуострова, протянувшегося от Америки к Камчатке.

К началу XIXстолетия русские купцы и промышленники на самодельных «больших лотках» - шитиках, построенных на Камчатке, без Берингов и Шпанбергов, Вальтонов и Вакселей, даже  без Амура, в котором так нуждались, освоили Командорские, Алеутские и Курильские острова и приступили к освоению побережья Северной Америки.

Несмотря на острую в этом нужду,  в XVIIIстолетии России так и не удалось воспользоваться Амуром для  решения своих проблем на Тихоокеанском побережье. Эта задача была решена  столетием позже благодаря усилиям Г. Невельского и Н. Муравьева-Амурского. Сделано это было вовремя, - в 1854-55 годах объединенная англо-французская эскадра предприняла попытку захватить стратегически важные пункты тихоокеанского побережья, - Петропавловск, порт Аян и залив Кастри, но потерпела неудачу. Благодаря возвращенному Амуру, русским  было чем на это ответить.

 Предтечей этого важного для России приобретения был русский офицер, капитан-лейтенант российского флота Василий Казанцев. К этому времени  русскими людьми было освоено  уже все северо-западное побережье Америки площадью  в полтора миллиона квадратных километров.

Послесловие

Последнее, что известно о судьбе Василия Казанцева, это упоминание о нём в книге Виталия Тренева  «Путь к океану», где автор, ссылаясь на указ, поступивший в Адмиралтейств-коллегию,писал, что Казанцева отправили для пропитания в монастырь вместе  с каким-то «мичманом Челищевым, находившимся в великом безумии и бешенстве». Год, в котором это произошло, автор не называет. Неизвестно и то, кем был этот мичман Челищев,  чем было вызвано его безумство, и что его связывало с Василием Казанцевым. Известно лишь, что род Челищевых был одним из старинных русских родов, из него вышло немало видных деятелей России, в том числе и морских офицеров.

Василию Казанцеву в это время было уже  за 60, - возраст, когда немало верующих русских людей, потерявших своих близких, уходили доживать свой век в монастырь.

                                                                 *

Завершая повесть, я хочу спросить читателя: так кем же он был – капитан-лейтенант флота Василий Казанцев? Был ли он психически неуравновешенным человеком, потратившим свою жизнь  доказательству  ненужности  Камчатской экспедиции, которое не вызвало никакой реакции у правительства?

Или он был истинным патриотом,  до последних  дней верно служившим своему отечеству, отдавшим  жизнь делу улучшения благосостояния своей страны и ей обороноспособности, укреплению её восточных рубежей, могущества России?

И каковы цели иноземных  профессоров – участников составления пресловутого сборника документов о Второй Камчатской экспедиции, своими комментариями  искажающими русскую историю?

Читатель, ознакомившись  с  повестью, подумает, может быть, что писал её  ненавистник иноземцев. Ничуть ни бывало. Я с глубоким уважением отношусь к тем европейцам, которые помогли России в XVIIIстолетии  вырастить племя специалистов в разных областях знания, - от морского флота до горного дела. Иноземцам более позднего времени, великолепному сказочнику  датчанину Гансу Андерсену, или шведу  Нильсу Норденшельду, первым прошедшему по Северному морскому пути.

С почтением склоняю голову перед памятью участников Камчатских экспедиций, - погибшего от цинги на берегах Студеного моря лейтенанта Питера Ласиниуса, умершего в Тобольской тюрьме штурмана Якоба Генса, переживших перипетии Камчатской экспедиции лейтенанта Свена Вакселя и штурмана Алексея Шельтинга.

Русское правительство по достоинству оценило их заслуги. Свен Ваксель  в 1749 году был произведен в капитаны 2-го ранга. Когда в 1751 году на Петербургской верфи был спущен на воду линейный корабль новой серии «Святой Иоанн Златоуст», он  был назначен его капитаном. В 1752 году этот корабль   принимал участие в торжественном открытии канала Петра Великого и  выходил в Финский залив для испытаний.

В 1755 году Ваксель был произведен в капитаны 1-го ранга, принимал участие в Семилетней войне 1756-1763 годов. В 1758 году написал книгу воспоминаний о Второй Камчатской экспедиции. Умер в 1762 году в возрасте 61 года. Его именем  назван мыс на острове Беринга (Командорские острова) и мыс в заливе Фаддея в море Лаптевых.

Блистательно сложилась карьера Алексея Шельтинга.В 1747-1748  годах  он командовал придворной яхтой "Декроне".  В 1754 году Шельтинг был произведён в капитан-лейтенанты. Командовал фрегатом «Святой Яков»,  линейным кораблем "Селафаил". В 1758 году произведён в капитаны 3 ранга с назначением на должность советника при адмиралтейской конторе.

Во время семилетней войны он командовал  судами у берегов Пруссии. В 1760 году в чине капитана 2 ранга, командуя фрегатом «Александр Невский», участвовал во взятии крепости Кольберг. В 1762 году

произведён в капитаны 1 ранга. В течение пяти лет командовал разными судами в эскадрах адмиралов Спиридова и Мордвинова, в том числе в 1762 - 64 годах - линкором «Святой Иоанн Златоуст». В 1766 году произведён в капитаны генерал-майорского ранга и в течение 2-х лет был командиром Архангельского порта, где снаряжал экспедиции В. Я. Чичагова к Северному полюсу. С 1768 по 1772 г. — генерал-казначей, а в 1772 году с получением звания контр-адмирала назначен  командиром Ревельскогопорта. Исполнял эту обязанность до своей смерти  в 1780 году в возрасте 63 лет. Именем Шельтинга  назван залив Охотского моря,  мыс и горная вершина на восточном побережье острова Сахалин. Потомки Алексея Шельдинга – целая плеяда русских морских офицеров, в том числе и адмиралов.

Для читателя,  должно быть, небезынтересна дальнейшая Судьба Мартина Шпанберга. Благодаря заступничеству датского посланника и иных влиятельных лиц он был не только помилован, но в скором времени освобожден от наказания с возвращением ему звания капитана второго ранга.В 1749 году его назначили командиром 54-пушечного линкора «Варахаил».

После завершения постройки и оснащения корабля, 7 июня 1749 года его вывели на рейд через бар Северной Двины. В 10 часов утра, буксируемый четырьмя шлюпками, «Варахаил» встал на якорь в трёх  милях от острова Гольца. Предполагалось, что после завершения погрузки он уйдет в Кронштадт. Неожиданно, без всяких к тому причин, корабль повалило на правый борт, он быстро наполнился водой и лег на грунт. При этом погиб один гардемарин и 27 матросов. Несколько дней борт корабля выступал над водой,  затем корпус был полностью разбит и ушёл под воду.

Следственная комиссия обвинила командира в неправильной загрузке корабля, в результате чего он потерял остойчивость и опрокинулся. Шпанберг был приговорен к ссылке на галеры навечно.

Надо сказать, что это было  еще щадящее наказание.  В 1713 году,  когда вице-адмирал Крюйс в пылу преследования противника посадил  на мель  фрегаты "Рига" и "Выборг", суд приговорил его  к смертной казни. Правда,  Петр Iтогда  помиловал его, заменив смертную казнь ссылкой.

Шпанбергу, благодаря заступникам, прежде всего своему соотечественнику - адмиралу Крюйсу,  удалось выкрутиться и в этот раз. Более того, в 1753 году он был произведен в капитаны 1-го  ранга, а в 1757-ом назначен командиром линкора «Святой Иоанн Златоуст», который в составе русско-шведского флота блокировал пролив Зунд с целью не допустить английский флот в Балтийское море.

Неизвестно, что там произошло, но в 1759 году корабль был отправлен на тимберовку в док Петра Великого (тамбировка - ремонт судна при значительных повреждениях корпуса), после чего кораблем уже командовал  другой капитан. Одним словом, до самой своей смерти в 1761 году Мартин Шпанберг ничем примечательным себя не проявил.

Кого-то, может быть, уязвит  необычная интерпретация автором событий Второй Камчатской экспедиции, воспетой, как в западной, так и в отечественной литературе. Но ведь я ничего не придумал. Содержание повести основано на сохранившихся документах, с которыми читатель благодаря интернету может познакомиться и сам.

Я предпочел написать о том, что мало или совсем неизвестно русскому читателю, эпизодах Камчатской экспедиции, о которых авторы по непонятной мне причине старались не писать.  А выводы о  значении Камчатских экспедиций для России, роли в них  Беринга, Шпанберга, Чирикова и других русских и иноземных участников – это уже дело читателя.

Не мною сказано, что твёрдой опорой  для национального сознания  служит национальная история, а извращение правды о прошлом ведет  к подрыву национального духа и  национальной гордости (историки Н. Забелин, Н. Шамагонов).  Я в полной мере разделяю это суждение.

Оглавление 

Предисловие   …………………………………………………………………….  стр. 1                     Глава первая.  Изгнание  ……………………………………………………. . . . . . . . .            7

                    Междуцарствие  ……………………………………………………………..           8

                    Подметное письмо  ………………………………………………………….         17

                    Повороты Судьбы  …………………………………………………………..         24

                    В сибирской глубинке  ……………………………………………………..           27

Глава вторая. Возвращение  ……………………………………………….. . . . . . . . .             33

                          Тернии обратного пути  …………………………………………………….            33  

                    Рассмотрение дела  в Сенате  …………………………………………..             40

                    Амурский вопрос  …..…………………………………………………………         43

Глава третья. Конец Камчатской экспедиции  ……………………. . . . . . . . . . . . . . . .        46

                   Открытие Михаила Гвоздева  …………………………………………... . . . .       46

                   Дела Охотские  …………………………………………………………………..       56

                   Японская эпопея  ………………………………………………………………        59

                   Карты Казанцева  ……………………………………………………………….       64

                   Признание  ……………………………………………………………………….       69

Глава четвертая. Перелом  …………………………………………………. ……….. . . . . .     71

                  «Побочные издержки» экспедиции……………………………………. . . . . . .      73

                   Взрыв шпиономании  …………………………………………………………... .      84

                   Обладатель русских секретов Джеймс Кук  ……………………….. . . . . . . .      88

                   Возвращение Амура  ……………………………………………………………        90

Послесловие  ………………………………………………………………………….. . . . . .        94

г. Красноярск                                                                                                      Март  2016 года

Бахмутов Владимир Михайлович

г. Красноярск

На фотографиях:

1. Бахмутов В.М. - автор статьи

2. Карта Делиля

3. Карта Шпанберга

4. Здесь был геодезист Гвоздев

5. Камчатская экспедиция

6. Карта Миллера составленная по итогам Камчатских экспедиций

7. Современная карта того же района

8. Фрагмент карты плавания Джеймса Кука

9. Карта русских владений в Северной Америке ко второй половине 19 века