ИСКАЛИ бога ПАЧЕ БОГА
    |
Помнится, где-то на заре развалистской «перестройки» Горбачева–Меченного, не думая, не гадая, принялся читать ранее не ведомого мне писателя Шмелева. Книжка называлась «Лето Господне». И одолел её, что называется, захлебом. Не мог оторваться.. Скажу откровенно: в семье, где рос, воспитывался, ходил в школу, придерживались настырного атеистического мировоззрения. Мол, Бога нет, и будем здоровы! Но по традиции красили яйца на Пасху, на святках облачались в тулупы, вывернутые на изнанку, на масленицу пекли блины, на троицу обливались водою, устилали скошенною травою полы в избе… Вот, кажется, и все, что оставалось у нас от старых деревенских праздников. Да! Непременным атрибутом помнятся еще и общедеревенские качели, сооружаемые на Пасху всем миром к общей радости пацанвы. «Лето Господне» дало мне обширную, достоверную и, что особенно впечатляло, красочную картину старорусского бытового уклада, напрямую связанного с православным годовым циклом: от Рождества Христова – через Великие Двунадесятые праздники - до следующего Рождества. В то время успел я основательно отрешиться от так называемого атеизма научного. В быту же оставался почти полным неучем относительно и самой православной обрядности, и памятных дат православия. Иван Сергеевич Шмелев стал для меня, как бы, первым научителем в этой сфере…Он, если можно так выразиться, дал развернутый, эмоционально насыщенный репортаж из своих собственных детских и отроческих дней. «Лето Господне» - это книга воспоминаний, кусочек автобиографии. Правда, по поводу Шмелева в печати разыгралась тогда нежаркая, можно сказать, баталия. Одни припомнили: дескать, сотрудничал с немцами, когда фашисты оккупировали Париж, где жил Шмелев в эмиграции. Другие ответствовали: мол, писателя смертельно обидели большевики, расстреляв его единственного горячо любимого сына Сергея. Дискуссия сия утихла как-то сама собою. А книги Шмелева продолжали выходить в России. Преимущественно православной тематики. «Богомолье», «Новый Валаам», «Неупиваемая чаша», «Куликово поле»… Относительно недавно вышли «Солнце мертвых» и роман «Пути небесные». Что касается первой из этих книг, то «Солнце мертвых» предстает потрясающим по наглядности дневником писателя, пережившего в Крыму трагические, бесконечно долгие дни вселенского горя, обрушившегося здесь на все живое, когда хрустнул проломанный хребет полуострова. Красная армия еще более окрепла в громе побед. Полководец Фрунзе, командированный большевиками, помог Мустафе Ататюрку выгнать, воспрянувших было, греков из занятого ими Стамбула. А в Крыму началась кровавая катавасия, устроенная Бела Куном (венгром – военнопленным, устроившим красную революцию у себя на родине, но не преуспевшем на сем поприще и вернувшимся в Россию), Розалией Землячкой (в девичестве – Залкинд), Михельсоном. Благословлял сии злодейства партийный вожак большевичок Дерябин. Пачками отправляли на расстрел бывших военнослужащих врангелевской армии, поверивших в обещанную амнистию и оставшихся на родине. Под каток угодил и сын Шмелева Сергей, тоже врангелевец, но служивший в тылу. Людей ставили на краю расстрельного рва, загоняли в баржи и топили в море. Плюс ко всему на полуостров нахлынули цунамиобразные волны апокалипсического рукотворного голодомора, посетившего Россию в начале двадцатых годов. Как выжил Шмелев в этом кошмаре – уму непостижимо… В двадцать втором удалось выбраться сначала в Москву и оттуда – в эмиграцию. Вернее – в изгнание. Лишился Родины на всю оставшуюся жизнь. «Богомолье» тоже можно назвать отрывком из автобиографии. Автор рассказал о первом в своей жизни паломничестве на богомолье в Троице – Сергиевскую лавру вместе с домочадцами и отцом Сергеем Александровичем, обладателем крупного дела в Москве, занимавшемся в Первопрестольной подрядными работами. Перед мальчишкой день за днем, одна за другой разворачиваются картинки старорусского простонародного благочестивого мира, пропитанного духом православия. Ванятка прямо-таки упивается перспективой, открывающейся взору его. И, наконец, уделим пару – вторую слов книге «Новый Валаам», завершающую, как представляется, эту триаду истинно православных книг Шмелева. Она посвящена путешествию автора в православный Спасо-Преображенский монастырь, расположенный на Валаамском архипелаге в Ладожском озере. Это была свадебная поездка, на которой настояла жена Шмелева Ольга Александровна, в девичестве Охтеннони, небогатая помещица, владелица имения в Калужской губернии. Сей поступок позволяет судить об её глубоких, искренних православно – христианских убеждениях. Следует, однако, оговориться: сам автор на тот день далеко отошел от своего детски восторженного, бесхитростного, наивно-мужицкого восприятия православной веры. Скорее, это человек, близкий к богоискательству, последователь Блаватской, чьи теософские мечтания в ту пору туманили и будоражили голову не одного только Шмелева. Богоискательством грешили близкие к большевикам Анатолий Луначарский, философ Александр Богданов и даже великий пролетарский писатель Горький. Инаковерие рука в руку уживалось во Шмелеве с республиканским свободомыслием. Февральскую заварушку, сварганенную господами масонами – предателями генералами вкупе со штатскими говорунами, Шмелев принял восторженно. Как, впрочем, и другие деятели культуры и среди них – Горький. Алексей Максимович издавал в Питере газету «Новая жизнь», на страницах коей резко критиковал большевиков, прогнавших февралистов и захвативших власть в стране… Но он был честным писателем, Иван Сергеевич Шмелев. Не мог не писать о правде, которую видел. Так сказать, следовал девизу адмирала Макарова: «Пишем, что наблюдаем. А чего не наблюдаем - не пишем». На Валааме юный присяжный поверенный, выпускник юрфака Московского Императорского университета, узрел, процветающее натуральное монастырское хозяйство. Здесь все трудились по мере отпущенных сил (то есть, по способностям), со смирением и, главное, - уповая на помощь Бога. Каждый (и монашествующая братия, и послушники) – на своём месте. (Разделение труда!) И никто не помышлял о прибылях, о прибавочной стоимости, получая в достатке разумное удовлетворение своих потребностей. И духовных, и материальных. (В пределах, естественно необходимого. Что сверх того – от лукавого!) Так сказать, и обжорами не стремились быть, и ведали о том, что много знаний – это много печали. Мы изложили только краткий абрис впечатлений Шмелева. (Так мне представляется.) Но, думается, весьма близкий к подлинным его переживаниям, связанным с Валаамской обителью. На ту пору Иван Шмелев читал не только Адама Смита, но и Маркса. Первый том «Капитала» как раз вышел в русском переводе… На Валаамских островах Шмелев оставался верен самому себе, отряхнувшим красивые православные блестки со своего элегантного светского костюма. Они казались мишурою. Не более того. Вежливо извинялся, когда напоминали: в обители, мол, у нас не курят. Забывал осенять себя крестным знамением перед вкушением пищи. Пренебрегал молитвами по утрам и на сон грядущий. Оставался в искушениях богоискательства. А истина лежала перед его глазами. Воля и труд человека, одухотворенного верою в Господа нашего Иисуса Христа, нашего Спасителя, сотворили дивное чудо. Когда-то безлюдный, скальный архипелаг, где во времена оно и трава не произрастала, превратился в ухоженный, изобильный всяческими насущными плодами уголок проживания людей. Наподобие Дильмуна у древних шумеров. Слово так и толкуется в переводе на русский: Сладкий Остров. Валаам стал таковым трудами многих поколений насельников обители... Отец Шмелева по сословной принадлежности, скорее всего, принадлежал к купцам первой гильдии. В большинстве своем эти люди далеко не соответствовали расхожим представлениям, пущенным в оборот Некрасовым, поэтом скорби и печали. Дескать, толстопузые они и краснорожие, копейку сколотили, занялись подрядами на разных работах, наполняя мошну. «Едет приказчик по линии в праздник. Едет работы свои посмотреть». А потом выкатил рабочим бочку зелена вина (то бишь водки) и недоимки им подарил. (Это – из «Железной дороги». Есть такое стихотворение у Некрасова: поэт рассказывает своему попутчику Ванюше, как строилась сия «чугунка» Москва - Питер, по которой они путешествуют из одной столицы во вторую.) Класс промышленников – купцов всех трех гильдий, в общем и в целом вместе с пресловутым «царским правительством» только тем и занимался, что ковал экономическое, политическое, военное могущество России. Для примера назову лишь несколько имен. Иркутский золотопромышленник Евлампий Кузнецов финансировал амурские сплавы генерал-губернатора Н.Н. Муравьева. Это - при Николае Первом. А при царе Иване Грозном предприниматели Строговы за свои кровные снарядили сибирский поход Ермака Тимофеевича. При Петре Великом тульские мастеровые Демидовы основали на Урале огромную рудную монополию, фактически стали основателями русской горнодобывающей промышленности. «Расторопные ярославские мужики» Гончаровы, скопившие достатки, построили под Москвой Полотняный Завод, выпускавший парусину, столь нужную для петровского императорского флота. При Павле Первом рыльский гражданин (то есть, купец – гильдиец из города Рыльска) Григорий Шелихов основал Российско-Американскую компанию и присоединил к Отечеству Аляску… Из такой вот социальной среды и происходит родом Иван Сергеевич Шмелев, писатель, подхвативший из рук предшественников высокую эстафету служения русскому слову. Искусство живописать обыденную, в общем-то, повседневность, как мне представляется, доводит он до степеней почти безнадежного совершенства. Иногда совершает такие прорывы на сей стезе, какие и в голову не приходили тому же Лессингу, строгому законодателю в области эстетической, так сказать, грамматики. Нельзя доходить до поросячьего визга, когда рассказываешь о том, как страдает поросёнок! (Я, конечно, утрирую. Но такой примерно смысл вкладывает Лессинг в знаменитые свои рассуждения об античной эллинской скульптурной группе «Лаокоон».) А Шмелев смело переступает через сей запрет. И у него это получается. До сей поры не выветривается из памяти рассказ о вещем сне героини романа «Пути небесные». Пушкинской Татьяне во сне привиделось: будто бы идет по снеговой поляне, печальной мглой окружена, и так далее – по тексту «Евгения Онегина», а вот шмелевская Дарья увидела другое: будто бы серебряной ложечкой выедает очень вкусное яичко из раскрашенной скорлупки, и вдруг под пленкой желтка обнаруживается что-то шершавое, серое! Фу! Гадость! Дохлый мышонок! Хотел того автор или не хотел, но пагубный смысл времяпровождения героев романа обнаруживается с предельной ясностью. В шмелевском авторском разумении данный эпизод относится единственно к отвратительным плотским домогательствам некоего барона Ритлингера, искушавшего Дарью градом дорогих подарков. Она принимала. А потом - раскаялась… Но, крути не крути, смысл «мышачьей» аллегории распространяется гораздо шире. Мы к этому еще вернемся. В текучей юдоли земной он много горя принял, Иван Сергеевич Шмелев. Семилетним подростком лишился отца, любил которого всем сердцем, любил горячо, любил беззаветно. Злой случай и нелепый. Сергей Александрович отличался отменным здоровьем, не ведал хвори никакой. Но - упал с лошади на полном скаку и сильно расшибся. Сгоряча врачами пренебрёг. Думал: переможется. Не обошлось… Ваня молился истово, неустанно. Святому великомученику Целителю Пантелеимону. Другим угодникам Божьим. Но, видимо, иным был Промысел у Бога. Незаживающей раной осталось на душе злодейское убийство единственного чада Сергея. Он чем-то напоминает Петю Ростова из «Войны и мира» Льва Толстого. Затем последовали изгнание в эмиграцию, безотрадное существование на чужбине, «скрашиваемое» постоянным безденежьем, нищетою, тоской по России. Без просвета. Без всякого намека на то, что когда-нибудь все переменится к лучшему. Угасла в лишениях Оля, надежный друг, твердая опора в постигших горестях, любимая жена. В конце тридцатых побывал в Эстонии, тогда еще страна лимитрофная, - на границе с Россией, вблизи Пскова, возле Псково-Печерской обители, постоял возле заградительной «колючки». Не в силах сдержать нахлынувших рыданий, протянул руку через проволоку, дабы взять хоть горстку родимой земли с той стороны, на которую не чаял когда-нибудь вернуться. И все-таки он счастлив был в одном. В любви повезло Шмелеву только однажды, зато навсегда. Он пылко, трепетно, как юноша обожал повенчанную свою половинку. Жили в согласии, не омрачаемом даже мелкими размолвками. Как сказано у классиков: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». То-есть, карты, которыми Шмелев не увлекался, можно принять, как фигуру речи, означающую «всё остальное». Думается, это обстоятельство сильно повлияло на творчество Шмелева и даже сбило его с панталыку. Мне кажется, что и повесть «Неупиваемая чаша», и незаконченный роман «Пути небесные», хотя и закамуфлированы под православно-христианскую тематику, но истинного духа праведной веры христовой они лишены. «Неупиваемая чаша» обычно публикуется под одной обложкой с «Летом Господним», «Богомольем», «Новым Валаамом». Но сильно им противоречит содержанием своим. Фабулу повести можно свести к весьма краткой схеме. Среди дворовых людей у гуманных господ Ляпуновых (фамилией своей, как видим, восходящих к одному из героев освободительной войны 1611-го- 1612-го годов) воспитывается очень талантливый парнишка Илюша, художник-самоучка. Барин, дабы не дать заглохнуть искре Божией, отправляет «крещенную собственность - крепостного человека на учебу. Куда? Конечно же не в ближние Палестины! В Италию. Там Илья гораздо поднаторел в своих умениях. И вполне мог бы остаться, как сегодня сказали бы, в блаженном забугорье. Но есть одна существенная загвоздка. Он, оказывается, дерзнул влюбиться в барыню, жену Ляпунова. Его тянет домой. Любви, сказал классик, все возрасты покорны. Её порывы благотворны. Илья вернулся. И создал на родине собственную версию знаменитой иконы «Неупиваемая чаша». Матерь Божия изображена по левкасу канонически: с чашею. Но на этом канон и заканчивается. Всё остальное не от канона. От кого? От самого изографа. От Ильи. На иконе отсутствует Богомладенец Христос. Вместо Него – некий абстрактный символ. Лик Всеблагой Марии списан с лица барыни Ляпуновой… Каково? А? Может, чего-то недопонимаю в иконографическом православном каноне, но облик Вечно Чистой Девы запечатлел для нас сам святой евангелист апостол Лука, художник и целитель. Во множестве написанных Лукою изображений, написанных еще при земной жизни Матери Христа. Сквозит в них отмирное, небесное начало. Дева Мария – это честнейшая Херувим, славнейшая без сравнения Серафим, ближе всех ангельских чинов предстоящая у Престола Господня. А тут – вполне реальная, земная госпожа Ляпунова, допускаю, может, и с ангельской душою, добрая, отзывчивая. В неё нельзя не влюбиться. Но все-таки остается большое НО!.. Католики, погряшие в гордыне, дерзали писать Мадонн, имея натурою своих возлюбленных. Например, Рафаель Санти, создавший Сикстинскую Мадонну. Православная изография придерживается иных правил и обычаев. «Шерше ля фам», - говорят французы, когда требуется развязать какой – нибудь узел, ставший причиною тех или иных событий: дескать, ищите женщину. Ведь, и Троянская война, как помним, разгорелась в Дарданеллах из-за Елены Прекрасной. Можно сказать, что во все времена, у всех народов вокруг этой оси – мужчина плюс женщина - строятся и сюжетика, и проблематика произведений искусства и литературы. В подтверждение сего сошлемся на самый известный пример: библейские первогерои рода человеческого Адам и Ева... Войну четырнадцатого года Шмелевы встретили в калужском имении Ольги Александровны. Недолгие годы, здесь пережитые, остались светлым пятном в воспоминаниях Шмелева. Как мечта о потерянном рае. Потому, думается, так свежи, так непосредственны впечатляющие картины деревенского жития – бытия героев романа «Пути небесные» Виктора и Дарьи, нарисованные автором. Имение Ютово с их легкой руки превратилось в Уютово... Так мог писать и рассказывать только тот, кто сам прошагал по этим дорогам. Но роман «Пути небесные» имеет подлинных прототипов в лице своих главных героев. С подлинными их именами. Виктор Сергеевич Вальдейгаммер, обрусевший, оправославившийся немец, потомок Вольдейгаммера, содержавшего некогда в Москве Благородный пансион, курс наук в котором прошли и Герцен, и Лермонтов, и Тургенев. Сложнее с его парвеню Дарьей Ивановной. Относительно её отца можем только догадываться. По намекам автора, это - граф, потомок знатного боярского рода. Один из его представителей был святителем, московским митрополитом. История знает только двух митрополитов столь знатного происхождения: Алексий Московский во времена Дмитрия Донского и при царе Иване Грозном митрополит Филипп (Колычев). В романе сохраняется сия концепция. Даинька, то есть, Дарья, родилась от незаконной связи её матери Олимпиады - Липочки с барином - графом, у коего служила в горничных. (Самое время вспомнить стих из Покаянного псалма царя Давида: «Се бо в беззаконии зачат есьм, и во гресех роди мя мати моля».) Граф, впрочем, имел намерение покрыть грех, женившись на Липочке. Но – не успел. Погиб от случайного выстрела на охоте. Хотя слух пошел: будто бы застрелился. Липочка из простонародья была родом. Дочь дьякона сельской приходской церкви. Такую вот довольно хитроумную конструкцию выстраивает Шмелев. Получается, будто Дарья – героиня романа, списанная со своего реального прототипа, без вины виновата в постигших её бедах. Как и героиня драмы Островского «Без вины виноватые». Что касается Виктора, то и он оказался в ситуации, можно сказать, тупиковой. Был женат. Имел двоих детей. Но нравом смахивал на Стиву Облонского. И даже шагнул дальше Стивы, который, ведь, не бохвалился перед супругою коллекцией своих побед над женскими сердцами. Виктор, наоборот, возводил такой стиль поведения в абсолютную норму. Мол, ничего страшного. Подобным образом нынче поступают все. Жена усвоила мораль и уроки мужа. Однажды застал он её в ситуации весьма щекотливой. Как говорится, кто поймал оленя - приобрел рога... Что оставалось делать? Повернулся и ушел прочь. Потребовал развода. Жена не согласилась. Сам, мол, виноват. У тебя рыльце тоже в пуху. Ведь, грешил же и ты со служанками. Разве не так? И, выходит, погряз в грехах Виктор Вайденгаммер по самые уши. И даже выше макушки погряз. Чуть было не пустил себе пулю в лоб. Но что-то удержало. И даже подвигло сделать шаг в сторону от писаревского «реализма». (Материализма, то бишь. Действие романа относится к пореформенной эпохе. Махровым цветом прорастали тогда всякие нигилизмы и иные зловредные агрессивно – настырные «измы».) Однажды, в безысходном отчаянье, сидел на городской скамейке и созерцал ночное звездное небо. И вдруг его осенило: не может же быть того, чтобы за всем эти стройным и согласным великолепием, за всей этой красотой не стояла где-то в глубинах небесных некая сознательная, разумная сила. Это - начало его богоискательства. Некогда, в духе взглядов, господствующих в тогдашних «образованных» кругах, побитых базаровщиной, отринул Бога Истинного, в заповедях которого воспитывался с детства... Я изложил лишь предысторию событий, которые стали как бы несущими конструкциями последнего и, добавим, незаконченного произведения Шмелева. Завязка «Путей небесных» происходит там же – в Москве, на городской скамейке. В те часы, когда Виктор изливал перед собою свое неизбывное горе. Состоялась встреча двух обездоленных людей, двух одиночеств. Виктора и Дарьи. Одна - почти святая, трепетная, глубоко страдающая душа. Второй – заматерелый грешник, привыкший лукавить. И – даже перед самим собою. Искренне желая помочь Дарье, он фактически совращает её, с помощью квартального полицейского, бывшего гусара, освобождает от послушничества в женском монастыре. Начинается их греховная, прелюбодейная совместная жизнь. Нельзя сказать, что они бедствуют в отношении материальном. Наоборот, почти купаются в роскоши. Виктор был и рад оформить свою связь с Дарьей. И даже под венец повести её. Но вот беда! Законная супруга не пускает. Шмелев опять-таки ставит в положение без вины виноватого не только Дарью, но – и её, как сказали бы сегодня, гражданского супруга. И, более того, сие прелюбодеяние получает благословение со стороны некоего старца Варнавы, «далекого от ханжества». Пусть, дескать, живут, коли любят друг друга. Дарья рано или поздно вернёт своего партнера (опять – таки выражаясь сегодняшними терминами) на путь истинной православной веры... (Вряд ли нашелся бы и в те времена, и в нынешние такой иерей, столь дерзко попирающий церковное, каноническое право! Церковь благословляет только такой брак, когда жених и невеста идут под венец!) Хотя... У Виктора и многих других, которые, попав в сходные ситуации, вели себя не лучшим образом, было на кого держать оглядку. Сам царь – батюшка, то бишь государь император Александр Второй тоже, ведь, грешил. Да еще как! Открыто жил с любовницею Екатериной Долгорукой. Содержал её в Зимнем дворце. При живой жене Марии Александровне, родившей царю восьмерых детей. А Екатерина, официально возведенная в достоинство светлейшей княгини Юрьевской, родила от государя еще четверых. После смерти императрицы не прошло и трех месяцев, как Александр Николаевич повенчался с нею (не без напористых настояниях княгини Юрьевской, разумеется). Дети Екатерины обрели законного отца, слава Богу. И дело шло к тому, что ей придётся делить с государем не только постель, но и трон. Она о том мечтала. Помешала бомба, взорванная террористом Гриневецким... Роман перекликается со многими произведениями русской классики. С «Анной Карениной», например, с «Воскресением» Льва Толстого. С драмами А. Н. Островского «Без вины виноватые», «Бесприданница», «Гроза». С «Поединком», написанным современником Шмелева Александром Куприным. «Женский вопрос»- это традиционная тема русской литературы. От летописной повести «О Петре и Февронии» до «Бедной Лизы» Карамзина. Каждый автор по своему решает эту проблему. Шмелев попытался раскрыть её в духе повести о Февронии. Женское благотворное влияние облагораживает мужчину, делает его нравственно возвышенным, преображает, очищая от изначально присущей греховности... Но, думается, сия попытка не увенчалась успехом. Слишком много допусков позволяет себе автор, никак не комментируя их, оставляя на поверхности. Например, вокруг Дарьи выстраивается традиционный любовный треугольник. В нее влюбился друг молодости Виктора, некий Дима Вагаев, этакий повеса-гусар, пожиратель женских сердец. Похожий на Анатоля Курагина из «Войны и мира» Л. Н. Толстого. Он увлекся настолько серьезно, что даже поклялся век любить Дарью, соединясь законным браком. И она вроде бы воспылала к нему некоей взаимностью. Но осталась с Виктором. А дверцу в сердце для возможного посещения гусаром распахнула настежь. Не в пример Пушкинской Татьяне. Помните: «Я вас люблю.К чему лукавить? Но я другому отдана и буду век ему верна.» Впрочем, красавец – гусар ушел добровольцем на войну с турками – вызволять «братушек»...Да так и не вернулся на страницы романа из освобожденной Болгарии. И газеты напечатали, что будто погиб при форсировании Дуная. Слух оказался ложным. Дима получил рану, но – выжил. Как развернуться события, в коих будет участвовать Вагаев, остаётся тайной. Шмелев умер, едва приступив к первым страницам третьего тома «Путей небесных»... Не успели и мы с вами, дорогой читатель, увидеть героев романа преображенными, одухотворенными истиной Веры в Бога Живого, Господа нашего Иисуса Христа. Пока – на страницах романа ведут они жизнь греховную и бездуховную... Не шибко хотелось, но не могу все же не вспомнить про дохлого мышонка из раскрашенной скорлупки. Святитель Лука Крымский (Войно-Ясенецкий) любил страдания. Они удивительно очищали его душу. Хотя, не в пример Шмелеву, не метался из крайности в крайность в поисках истинной веры. Всегда был православным. Но и Шмелев жизнь прожил, страданий полную. Детство его и отрочество прошли под сенью веры отчич и дедич. В юности нахватался идей и воззрений от мира сего. Гимназия, университет, студенческая братия, либеральная профессура, тогдашние властители дум: Писарев, Добролюбов, Чернышевский, сделавшие своим знаменем «Письмо Белинского к Гоголю», свободомыслящая журналистика «Современника» и «Отечественных записок» активно формировали мнения и настроения, бытующие в обществе. Плюс ко всему и Герцен продолжал будоражить российскую мыслящую среду с берегов далекого Туманного Альбиона. Героями времени оставались Софья Перовская, Вера Засулич, Степан Халтурин... Шмелев переболел атеизмом, богоискательством, изведал ужасы революционных перемен, во многом накликанных такими же, как и сам он, прогрессистами. Познав, почем бывает фунт лиха в чужих краях, писатель очищался внутренне, постигал возвышенную правду, возвращался в идеалах своих к родному православию. Не была простою и ясною эта его дорога к самому себе. Повесть «Куликово поле» Шмелев, можно сказать, не сразу родил. Долго вынашивал. Дважды приступал к зачину. В начале тридцать девятого два месяца работал над рукописью. Прервался. Очевидно, сказались сгустившиеся тучи военной грозы, нависшие над Европой. Вернулся к повести только в сорок седьмом, тоже в самом начале года. Закончил относительно быстро - за два месяца. «Куликово поле» создано в жанре исторического детектива. По сюжету, развитию фабулы это – чистый вымысел автора. Почти со стопроцентной уверенностью можно утверждать: в реалиях не было, не существовало ни царских времен следователя по особо важным делам, не названного по имени, от лица которого ведётся повествование, ни Георгия Андреевича Среднева, дворянина, отдаленного потомка великокняжеского дружинника, павшего на Поле Куликовом более чем полтысячи лет назад, ни лесного объездчика Васи Сухова (у коего борода седая, а всё Вася, да Вася). Единственным реальным персонажем повести, как это ни странно звучит, является преподобный Сергий, основатель Троице – Сергиевой лавры. Фантастика? Да, пожалуй. Но фантастика благочестивая. А почему бы и нет? Имел ведь право тот же Пушкин на фантастику иного рода, когда писал свою «Пиковую даму»! Если коротко, содержание «Куликова поля» можно заключить в следующую сюжетную линию. Было это в 1925-ом году. Где-то под осень, на позднем исходе дня Вася Сухов ехал верхом на коне через обширный пустырь, на котором, по преданиям и произошло Куликовское сражение с полчищами Мамая. Внезапно конь захрапел, заартачился, не двигаясь с места возле какой-то колдобины. Спешившись, Вася нашел в ней старинный медный крест в четверть величиною, с проушиной- наперсный. Возникла мысль: не плохо бы передать находку бывшему местному барину Средневу, собирателю древностей Хороший был барин. Добрый... Но где он теперича? Говорят, в Загорске. От большевиков прячется. В бывшем Сергием Посаде то бишь. Но туда податься и некогда. И, неровен Бог! Ещё беду накличешь на свою и его голову... И тут оказался рядом какой – то старец благообразного вида. С посохом. И молвит-то как-то чудно. Не по мирски. «Благословен Бог наш. Ныне и присно, и вовеки. Мир тебе, чадо!» И как-то так получилось. Проникся Вася доверием к тому старичку. Старец взялся помочь рабу Божию Васе Сухову. Передам, мол, крест твоему барину. «Далече идешь, отче?» - «Вотчину свою проведать.» Отдал Вася крест старцу и успокоился. А старичок пропал из виду. Происшествие сие со слов Сухова стало известно бывшему следователю по особо важным делам. Который в силу многих небезопасных для него перипетий оказался в Загорске. Встретился там со Средневым, с дочкой его Олей, девушкой набожной, верующей. Они поведали ему удивительную историю про медный крест, который передал им не менее удивительный старец. Появился к вечеру, пробыл до утра. Отказался от ужина. И исчез не заметно по утру. Не оставив следов на глубоком снегу, завалившем калитку в ограде. Крепко задумались тогда и следователь, и Среднев, бывшие маловеры, бывшие богоискатели. И пришли, воротились к вере Христовой православной. В ней узрели залог возрождения былого могущества России... Уже тогда, в сорок седьмом году прошлого столетия Шмелев предвидел большие перемены, которые произойдут в России. Она вернется к православию. Загорск снова станет Сергиевым Посадом. Свято-Троицкая Лавра снова станет Лаврой... Но не знал православный писатель одного: и ему ведь было суждено вернуться на Родину. Прах С.Е. Шмелева перенесён в Россию и перезахоронен в некрополе Донского монастыря.
Корякин Евгений Федорович, майор погранвойск в отставке, лауреат премии имени Ю.М. Лермонтова, член СВГБ по ДВ региону На фотографиях: 1. Корякин Е.Ф. - автор статьи 2. Шмелёв И.С. 3. Обложка книги "Лето Господне" 4. Памятник на могиле семьи Шмелевых в Донском монастыре |
