ПИСЬМО АРСЕНЬЕВА

«Приамурские Ведомости» опубликовали редкий документ о последних годах жизни путешественника. Очерк Бориса Сумашедова.

Мы предлагаем вам неизвестный широкой публике рассказ об одном эпизоде из жизни Владимира Клавдиевича Арсеньева, произошедшем с ним в Хабаровске в 1926 году. Автор очерка Борис Сумашедов – журналист, прозаик, исследователь жизни и творчества знаменитого путешественника и писателя, автор повести о нем «Распятый в дебрях», вышедшей двумя изданиями (2008, 2015 гг.).

Последний тираж своей книги Борис Владимирович передал в дар школьникам Хабаровского края, пережившим наводнение на Амуре. Его письмо в редакцию со следующими словами: «Посылаю кусок из своей рукописи – текст объяснительной В.К.А. [В.К. Арсеньева. – Ред. «ПВ»] в Хаб. ГПУ с моими комментариями. Может быть, пополните арсениану...», ждало своего часа.

***

От автора. В этом материале приводится текст одного документа, написанного В.К. Арсеньевым осенью 1926 года, когда он жил и работал в Хабаровске, и рассказывается, какие события этому предшествовали. Документ появился из-под пера моего героя после вызова его в 1926 году в представительство ОГПУ [Объединённое государственное политическое управление, орган государственной безопасности. – Ред. «ПВ»]. Вот, оказывается, в каком еще «жанре» пришлось пробовать себя писателю Арсеньеву. Почему чекисты тогда его не арестовали, я пытаюсь объяснить. И еще. Если бы не этот эпизод, возможно, он так скоро не уехал бы из Хабаровска, где при советской власти прожил два года.

* * *

Владимиру Клавдиевичу шел уже шестой десяток, и все чаще его посещали раздумья об осени жизни, о том, что против силы сложившихся обстоятельств, увы, бороться почти невозможно.

Читаем его письмо от ноября 1925 года в Петербург востоковеду и академику С.Ф. Ольденбургу, с которым исследователь часто делился своими мыслями: «Я вот уже с 1918 года ничего не пишу. И боюсь, что если еще два года не буду писать, то совсем брошу обработку своих материалов... Работать мне осталось каких-нибудь 10 лет (Арсеньев умрет через 5 лет. – Авт.), а потом под какой угодно пресс положи – ничего не выжмешь».

...Наконец-то Владимиру Клавдиевичу снова предстояло выйти «в поле». Весной 1926 года Дальневосточное районное переселенческое управление Наркомзема решило послать экспедицию в те районы Приамурья, где планировалось расселять новых переселенцев и скотоводов из центральных областей страны. Продолжалась, как тогда еще по привычке говорили, колонизация, хотя это слово в новый советский лексикон как-то не вписывалось. Арсеньеву предложили... нет, не возглавить экспедицию, а быть в ней на должности производителя работ. Вместе с почвоведом, ботаником и лесоводом ему предстояло определять, удобны ли будут для переселенцев обследуемые места, опрашивать местное население для получения экономико-статистических и этнографических сведений. Все это он делал с охотой и знанием дела. По старой привычке стал вести путевой дневник, рисовал схемы местности, по окончании составил общий отчет, приложив к нему подробную двухверстную карту Анюйской долины.

Арсеньев загорелся идеей организовать в этой местности заповедник. Но она, к сожалению, не была осуществлена [Анюйский национальный парк образован 15 декабря 2007 года. – Ред. «ПВ»].

В письме от 1 марта 1929 года председателю Дальневосточного отделения Общества краеведения он с горечью напишет об этом так: «В свое время я много хлопотал об Анюйском заповеднике, но Хабаровск в лице Л.В. Крылова (какой-то тогдашний чиновник. – Авт. [Крылов Лев Васильевич – с 1929 года ученый секретарь Дальневосточного краевого географического общества. – Ред. «ПВ»]) отклонил мои предложения. Лично я на свой счет обиды не принимаю, но мне жаль за уголок, где сохранилась первобытная девственная флора, сохранилось животное население и сохранились туземцы, которые могли бы быть использованы в качестве сторожей».

Дальше Арсеньев писал, видимо, будучи в настроении весьма пессимистическом: «Когда места эти стараниями «Дальлеса» и корейцев (тут Арсеньев мог бы добавить: «и китайцев». – Авт.) будут превращены в пустыню, потомство прочтет мой доклад в делах Крайзема и пожалеет, что он не получил утверждения и был похоронен в архивах Хабаровска».

Сбылись ли мрачные прогнозы нашего первооткрывателя?

На этот вопрос, наверное, лучше ответят те, кто сегодня живет в местах, где он не раз проходил...

Анюйская экспедиция оставила в памяти и душе Арсеньева нехороший осадок. В официальном отчете пунктуальный производитель работ напишет о таком эпизоде. Дойдя до села Хонко, молодые специалисты А. Амосов, Б. Филатов и О. Неймарк решили без проводников (а их было несколько, и среди них старый друг Арсеньева Сунцай Геонка) идти прямо к Хабаровску.

«Зная, – писал Арсеньев, – что этот маршрут (30-40 суток тайгой), где нельзя встретить ни единой души человеческой, весьма серьезен, крайне тяжел, до известной степени не безопасен и может быть выполнен только людьми, имеющими большой опыт скитания по тайге, каковым никто из научных сотрудников не обладал, будучи глубоко убежден, что этот маршрут кончился бы катастрофически, я решительно воспротивился намерению моих товарищей».

Но они не послушались опытного ходока.

Произошла ссора... Однако, пишет Владимир Клавдиевич, «я все же не мог поступить иначе, так как и юридически, и морально отвечал за них как перед начальством, так и перед их родителями... Я вижу, что поступил правильно».

Строптивые молодые люди бросили старшего товарища и отправились по Анюю в сторону Амура. Об этом тяжелом эпизоде напишет Арсеньев в дневнике:

«Научные сотрудники... собрались так быстро, что много своих вещей побросали на биваке. После них я подбирал ичиги, инструменты, части научного снаряжения и т.д. Когда лодка их скрылась за поворотом, я почувствовал невероятное облегчение. Словно тяжелая ноша, словно тяжелое бремя, свалилась с моих плеч. Я облегченно и полной грудью вздохнул. Я почувствовал себя свободным человеком, словно тяжелые путы, какая-то скверная паутина сползли с меня. Наконец-то я принадлежу самому себе, могу двигаться и говорить свободно. В большом деле мелкие шероховатости всегда бывают. Их легко ликвидировать, когда спутники помогают исправлять шероховатости, но когда спутники караулят их, ловят каждое слово и делают превратное толкование, искажают смысл сказанного – работать невероятно тяжело. Теперь я могу говорить свободно, не опасаясь подобных искажений».

Пришлось сплавляться с грузом самостоятельно.

Арсеньев простыл и оказался в больнице села Толгон. Провалялся четыре дня. Рядом с ним на койке лежал неизвестно как в этих краях оказавшийся студент МГУ Александр Петровский. Об их беседах кто-то доложил в органы. Так сошлось, что чекисты вызвали Арсеньева на беседу вскоре после публикации в Москве в «Известиях» рецензии на его книгу «В дебрях Уссурийского края».

В ОГПУ о разговорах со студентом попросили написать подробно. Эта объяснительная сохранилась. Приведем сначала ее вступление и заключительный абзац. Из них читатель узнает, из чего же складывался КПД ученого и писателя. Этими ли делами должен был заниматься наш герой, памятуя о его опыте и таланте?!

Или Арсеньев просто «петляет», пытаясь усыпить бдительность чекистов? Хочет убедить их в том, что его голова, как он сам пишет, «все эти дни была занята напряженной работой, от которой я очень устал и потому... совершенно не могу восстановить деталей, тем более что я не старался их фиксировать в памяти». И еще: он, видимо, вспомнив опыт своей разведывательной работы, как бы устроил сам за собой. . . слежку:

«Должен сказать, что по прибытии в г. Хабаровск (1 окт.) и по вчерашний день (27 окт.) я чрезвычайно был занят работами по отчетностям экспедиции, которые поглощали все мое время с утра до поздней ночи. Иногда работы эти принуждали меня бодрствовать до рассвета, так как все они были срочные и весьма нужные. По возвращении из путешествия все имущество было свезено на переселенческий пункт. В течение 9 суток имущество это я проветривал, мыл, сушил, очищал от грязи, смазывал маслом и дегтем, укладывал в ящики и составлял описи. Только благодаря энергии и усиленной работе по 18 часов в сутки мне удалось кончить все это в 26 дней и потому я совершенно не имел времени на прогулы (из дальнейшего ясно, что имеет в виду писавший. – Авт.). Только четыре раза в самом начале по возвращении я отлучался из дома, навестил следующих моих знакомых:

1) горного инженера В.П. Селиванова. Был у него в течение 45 минут – обедал. За обедом я в общих чертах рассказал о пройденных мною маршрутах и о плавании по Амуру на лодке;

2) старшего специалиста Дальрыбы П.Г. Мерного. Был у него три часа. К нему я пришел с работой. Он помог мне составить инвентарный список. Спрашивал я его о сослуживцах, с кем что случилось, и узнал о гибели пяти человек в Беринговом море. За чаем я слушал музыку на рояле и рассказывал о новых раскопках в Египте и Ассирии;

3) врача А.Н. Пономарева – 2,5 часа. Спрашивал его о знакомых врачах, кто жив, кто здоров, с кем что случилось. Рассказывал ему об условиях плавания по Амуру на пароходах осенью;

4) тов. Рубцова (партийный). Был у него 1,5 часа. Он информировал меня по карте о событиях в Китае;

5) был в музее, где осматривал работы этнографического отдела...»

Любопытно, что на оборотной стороне повестки в ОГПУ среди других Арсеньевым была сделана такая запись: «Масса энергии уходит зря». Может быть, зря он и допрашивающего водил за нос? А вот какой вывод сделал Владимир Клавдиевич в конце объяснительной:

«...Коль скоро разговору на тему антропогеографическую придается окраска исключительно политическая, я вижу, что даже и таких разговоров вести не следует, и потому заявляю в самой категорической форме, что впредь нигде и ни с кем совершенно не буду говорить на темы общефилософские во избежание подобных недоразумений. Я твердо решил совершенно уйти от всякого общения с местной интеллигенцией и остаток дней своих посвятить исключительно обработке научных материалов, среди которых есть много ценных для человечества. Мне 54 года. Года уходят, и силы слабеют. Быть может, и жить-то мне осталось только несколько лет. И потому всю свою энергию я хочу уплотнить именно в этом направлении...».

Прежде чем привести текст самой объяснительной записки, кратко о том, чем же она интересна нам сегодня.

На наш взгляд, в ней отразился, как в зеркале, портрет Владимира Клавдиевича советского периода его жизни, в котором он прожил всего-то неполных восемь лет. Отразились его взгляды, его настроение, наконец, его опыт и ум.

Арсеньев готовился к беседе с чекистами. Об этом говорит его запись на повестке, присланной ему 26 октября по месту жительства в Хабаровске на ул. Фрунзе (бывш. Протодиаконовская), д. 33. Подписал ее начальник 1-го отд. ПП ОГПУ ДВК Улыбышев. На обороте этой бумажки Владимир Клавдиеич бегло пометил: «Масса энергии уходит зря. Русские за границей. Без займов не обойтись. Хотя они в новой коже. Нет широкого кругозора у людей. Чистота на улицах в Германии, грязь в Хабаровске».

О чем беседовали чекист и бывший царский подполковник, а ныне гражданин Советского Союза, и сколько длилась эта беседа, осталось неизвестным.

Неизвестно и где писал свою объяснительную Владимир Клавдиевич. Может быть, в том же кабинете, где проходила беседа.

Легко представить его самочувствие, мысли о том, что произойдет с ним, когда записку прочтут. «Произведение» Арсеньева, если так можно назвать публикуемый текст, выпукло показывает его тогдашние умонастроения, широту взглядов и интересов, наконец, уровень мышления и какие-то заблуждения. Да и само изложение привлекает логикой, многое говорит о характере писавшего.

И еще: так же в то время думал не один Арсеньев! То, о чем он написал, витало в воздухе, по крайней мере, в среде интеллигенции.

Что-то осталось актуальным и по сей день.

Обратите внимание и на его стремление при сразу взятом стиле «откровенного признания» не проговориться, свои разговоры со студентом, на которого, заметьте, он не «наваливается», переводить в «научное русло», объяснить многое происходящее «явлениями общего порядка» и т.д. Знал, знал «старый волк», с кем имеет дело. Писал, как ходил по дебрям, с особой осторожностью. Хотя какие-то выводы могли и насторожить бдительного особиста.

Но, к счастью, Улыбышев, видимо, был не таким...

«13-го сентября больным я прибыл в сел. Толгон на Амуре, где меня поместили в приемном покое в одной комнате с Александром Петровичем Петровским, который назвался студентом Московского университета по специальности антропогеограф, дисциплине, близко родственной к моей специальности – этнографии.

А.П. Петровского я встретил впервые и провел с ним в одной комнате четверо суток, из коих два дня он был в отлучке. Человек он образованный и действительно антропогеограф, весьма начитанный, но нервный, выбитый революцией из колеи жизни и в этом отношении искалеченный. Для меня А.П. Петровский человек посторонний, случайный прохожий, с которым встречаешься-расходишься и друг друга забываешь.

Разговор, который мы вели с ним урывками между делом, не выходил из плоскости нашей общей профессии «народоведения». Антропогеография близко соприкасается с психологией, социологией и главным образом с влиянием окружающей обстановки на характер как отдельных индивидуумов, так и целых народностей. Тема – общефилософская. Я не вел дневника нашему разговору. Большую часть времени я был занят своими работами по экспедиции и только время от времени беседовал с А.П. Петровским. Голова моя была занята другим делом, и я не придавал особого значения нашему разговору.

Наконец, вспоминаю еще один разговор на тему об иностранцах. Всегда лучше переоценить, чем недооценить противника. Англичане великие мастера создавать коалиции. Так они создали их в свое время для борьбы с Францией (Наполеон), для борьбы с Россией (Николай I), для борьбы с Германией (1914–1917 гг.). Из газет «Известия ВЦИКа», «Правды», «Тихоокеанской звезды» видно, что и теперь англичане собирают коалицию против СССР. Англичане действуют всегда методически, планомерно, не торопясь, основательно. Это дельный народ. Но хорошего нам ждать от них нечего.

Вот все разговоры были в этом духе. Вероятно, кто-нибудь и подслушал часть разговора или одну, две, три фразы из них, не понял их, исказил по неведению, а может быть, и умышленно и в извращенном виде [сообщил] в Г.П.У. Как образчик такого искажения приведу два примера. На берегу Гасинской протоки во время топографической съемки я подошел к почвоведу А.А. Амосову и, увидя его, окутанного пылью с ног до головы, сказал ему: «Тяжелая Ваша работа – вот я не мог бы быть почвоведом». По существу, безобидная фраза, а между тем профессору Н.И. Прохорову было передано, будто бы я сказал: «Терпеть не могу почвоведов и почвоведение!»

Другой пример. Во время экспедиции сего года на меня была возложена маршрутная съемка и сбор сведений статистическо-экономического характера. Так как съемка р. Анюя произведена была мною раньше, я, узнав, что с верховьев все люди ушли вниз, сказал: «По существу на верхнем Анюе мне делать нечего». Моя фраза была истолкована в следующем виде: Арсеньев – этнограф и, зная, что на Анюе нет туземцев, не хочет туда идти. Вот яркая иллюстрация искажений».

Далее идет заключительный абзац объяснительной, который уже цитировался. Как ни осторожно излагал Арсеньев «тезисы» своих бесед, что могло бы «зацепить» бдительного чекиста?

Глубока мысль Арсеньева о том, как опасно недооценивать противников вне нашего общества.

В наше время это читается так: чтобы такого не случилось, надо крепить обороноспособную мощь страны. Что и делается.

...Арсеньев играл с огнем, но пожар, к счастью, не разгорелся. На дворе стоял 1926-й, а не 1934-й – год убийства Кирова и тем более не 1937–1938 годы. Начальник 1-го отделения ПП ОГПУ ДВК арсеньевскую бумагу положил в долгий ящик...

Пройдет 11 лет, и уже другие люди будут требовать на допросах у вдовы Арсеньева – заключенной Маргариты Николаевны признания, что они с мужем активно участвовали в контрреволюционной деятельности.

Приведем одно место из протокола ее допроса. Так ли она говорила, как в записи, – трудно сказать. Но похоже, что сказанное было их с мужем искренним убеждением. «Выйдя замуж в 1919 г. за Арсеньева, я оставалась в том же кругу знакомых, в котором была в доме отца. Старое Географическое общество, деятельными членами которого были муж и отец, было до революции крупным научным центром в крае, объединявшим почти всех научных работников и просто культурных людей, интересовавшихся краем.

В этом кругу я выросла и жила, так же, как и муж мой В.К. Арсеньев, и воспринимала психологию и идеологию его. Политические взгляды нашего круга были либеральными, мы стояли на платформе конституционного буржуазно-демократического политического строя. Принадлежность к такому кругу создала между мной и мужем полную общность и гармонию в политических взглядах и вообще во всей нашей идеологии, идеалах и стремлениях. Таким образом, повторяю, никакой особой предварительной подготовки для работы с мужем на политическом поприще не требовалось»

СПРАВКА

Борис Владимирович Сумашедов (1934-2017) родился на Дальнем Востоке, в п. Тетюхе (ныне город Дальнегорск Приморского края), работал журналистом на Дальнем Востоке, последние годы жил в Москве, много переписывался с коллегами-журналистами и литераторами: Ю.П. Сальниковым, А.С. Ткаченко, Г.Г. Пермяковым, И.Н. Егорчевым, В.П. Бурей, В.И. Ремизовским, В.В. Ивановым-Ардашевым, А.Э. Мирмовичем, К.А. Пронякиным.

Борис Сумашедов рассказывал о своей журналистской работе по изучению судьбы Владимира Арсеньева: «Меня пригласили в редакцию «Советская культура» на должность заместителя редактора газеты (тогда она была газетой ЦК КПСС) по отделу партжизни в 1979 году (до этого я уже 5 лет работал в Москве, куда меня перевели с должности собкора газеты «Водный транспорт» по Сахалинскому бассейну – в аппарат редакции, на должность редактора отдела коммунистического воспитания), а с 1957 по 1973 год я работал на Сахалине в «Молодой гвардии» (в которой был и редактором) и в «Советском Сахалине»... В газете «Советская культура» я работал довольно долго на разных должностях, и ответственным секретарем в журналах «Вымпел», «Северные просторы», «Известинец»...

Дальневосточникам я знаком, как автор повести о В.К. Арсеньеве, вышедшей двумя изданиями...

Я переписывался с Пермяковым [хабаровский краевед], так я собирал материал для книги об Арсеньеве (у Пермякова я был дома один раз, когда приезжал в Хабаровск в командировку в 1988 году), и потом в «Советской культуре» вышел мой большой материал об Арсеньеве «Доска преткновения». Последнее письмо Пермяков отправил мне примерно за 3 месяца до своей смерти... Да, интервью с ним он написал сам – я ему вопросы не задавал! Просто он хотел, чтобы я его опубликовал (у меня проходили два материала о нем в 90-е в московских газетах...).

Его книжка об Арсеньеве [Пермяков Г.Г. «Тропой женьшеня», 1965] оказалась для меня скучной и полной непроверенных фактов. И статьи об Арсеньеве – он мне целую бандероль их присылал, – писал скучные, и его литературные произведения, конечно, далеко не Конан Дойль или даже братья Вайнеры. Правда, его переписка с Липским [критик Арсеньева] (он мне присылал все копии писем!) очень интересна! Но, может быть, это была и трагическая жизнь, как он был уверен, обойденного славой и пониманием гения?!»

ПРИАМУРСКИЕ ВЕДОМОСТИ, № 36, 37, 38 (8323, 8324, 8325)-2022 ГОДА