Защита Отечества на пустой желудок
  |
Жрать на посту было нечего - черная мука и помидоры в банках. Вместо чая заваривали березовый гриб, чагу. Да, совсем недалеко от Питера. Нет, не 1943. Пятьдесят лет спустя, два раза по четвертному. У островов лед - полтора метра, на фарватерах - метр. Только линейный ледобой из Ломоносова караван проведет, два часа, минус сорок по Цельсию, и - опять сплоченное поле. Два наших условно ледокольных корытца пр.745, получив по трещине в валолиниях, забили на это дело свои здоровенные грузовые стрелы. И еду, топливо, технику, людей между островами в ту зиму перемещали исключительно вертолетами пограничной авиации, с двумя огромными перерывами в полетах - первый раз из-за того, что где-то в Таджикистане хряпнулся Ми-8МТВ (вы не знаете, зачем в Таджикистане нужен арктический, северный вариант машины для слепых полетов?), а потом - из-за знаменитой финнзаловской метели, которая, однажды включившись, справно молотит неделю, ну прямо как швейная машинка «Зингер». Очень хочется жрать - это не сказать ничего. Бойцы, а их почти сорок человек, привычно треплются за ресторанные меню, когда-то виденные в кино. Зима вокруг - сказка. Только белое - снег везде: внизу, вверху, вокруг... Снег стучится о корзинку УКВ-антенны, и кажется, что в наушниках это слышно: такая мелкая дробь, как осенний дождь по подоконнику. И при этом держится мороз, во времена сплошной снежной завесы лишь чуть-чуть спадая...
Три месяца крепчайшего мороза антенна старой, но хорошей ПВОшной РЛС МР-10 видит только заснеженный лед: никакого движения, никаких изменений. Я могу вас отвести в это место, здесь времени нет. Время там существует постольку, поскольку есть часы, скучно тикающие на стене. Вахтенный радиометрист часами не вылезает из летаргии: на экране нет никаких изменений. Утром и вечером вдоль размеченной вешками по льду границы проедут «тревожники» на снегоходах, наблюдая то аэросани, то «воздушную подушку» финнов на параллельных курсах - и опять эфемерность, молоко... Кто вам сказал, что космос - черный? Нет, он белый. И такое же белое все, что в нем есть - катится навстречу, зыркая по сторонам, и пропадает за спиной. Все тот же северный берег острова, все тот же южный берег залива, все тот же лед между ними, все те же пограничные вешки на нем. Все та же точка на финском льду. Все та же на нашем. Все та... Что? Точка? (глаза можно протирать с отчетливым скрипом новых хромовых ботинок) Движется?! ****-се-бе!!!!!
- Кабан, и большой, - сидя на снегу, бормочет через двадцать две минуты мичман Ванька «Василек» Травкин, командир тревожной группы. И военный совет начался. Основных вариантов было три - бойцы цепью идут по острову, свистя и улюлюкая, и выгоняют зверя на выстрел мне, заму, Васильку и старшине на берегу; бойцы идут по острову, свистя и улюлюкая, и выгоняют зверя на выстрел мне, заму, Васильку и старшине на снегоходах на льду залива; бойцы идут по острову, свистя и улюлюкая, и выгоняют зверя на выстрел мне, заму, Васильку и старшине на наблюдательных вышках. Первый план был отброшен - если зверь выйдет между кем-то из нас, или упустим, или друг друга перебьем с непривычки, в третьем в перечень потенциальных жертв вливались особо ретивые бойцы. Остановились на втором, и Василек клятвенно пообещал, что все три машины утром будут на ходу... Естественно, завелись только два. Проверили связь, оружие, выехали на лед. Дали команду выпускать бойцов. И охота - началась. Все трезвые и ужасно голодные. В принципе, тогда я и понял, как мало отделяет современного человека и парнокопытную дичь от неандертальца и мамонта, когда хочется жрать. Это, наверно, был единственный раз в моей служебной биографии, когда мне было глубочайшим образом наплевать на пост, его организацию, сохранность, охрану и оборону, безопасность, права, обязанности, знания и умения, вообще на все, кроме доброго куска окорока. И команда стационарного поста технического наблюдения во главе с офицерами, не потеряв строгой иерархии единоначалия, превратилась в первобытное племя, вышедшее в охотничий рейд. Прав Экклезиаст - ничего не меняется в этом мире. Если очень хочется жрать. И провидение пощадило нас. Если быть точным, раз восемь. Считайте - зверь за ночь не ушел, не залег, не оказался медведем (матросы шли без оружия), не полез на рожон, не стал запутывать следы и прятаться, будучи обнаруженным метров за двадцать, дал себя рассмотреть - здоровенный кабан с желтыми клыками, и ломанулся прямо в хорошо заметный просвет между заснеженными соснами, метрах в трехстах от берега, от выхода на лед, где совершенно глупо растопырив пальцы, антенны радиостанций и «калаши», открыто разъезжали попарно на снегоходах четверо тупорыловских стрелков в высоких воинских званиях от мичмана до старшего лейтенанта. Вылетев на лед, кабан, похоже, элементарно не смог затормозить и на полном ходу впечатляюще врубился в торос, произведя эффектный грохот и подняв кучу снежной пыли. Нау тут же разрядил в визжащее и хрюкающее облако половину рожка, ессесно, не попал, но отчетливый рикошет 5,45 мм и картинка бегущих по льду разухабистых матросов, запечатленная в памяти секунду назад, бросили меня в холодный пот, Василек, сидящий перед Нау, видимо, тоже перепугался, и бросил снегоход прямо в это облако. Дальше, понятно, было лобовое ДТП, причем такой силы, что «Буран» оказался выведен из строя навсегда. Обезумевший от страха кабан, набравший скорость на торосе, но совершенно неуправляемый на гладком льду, со всей своей животной дурью влетел в лыжно-гусеничный механизм, и только посмотрев «Матрицу-2», а именно эпизод с лобовым столкновением двух фур, я понял, на что это было похоже тогда, на льду Финского залива. Похоже, именно этот таран был главным подарком Судьбы, потому как явно контуженный кабан, не реагирующий более ни на смятый перевернутый снегоход, ни на персональный салют из разлетающихся по воздуху зама с Васильком, со средней скорость и как-то бочком, неровно, порысил вдоль острова, отлично видимый на сверкающем льду. Я остановил снегоход и потянул из-за спины автомат, но сидящий сзади старшина поста, немногословный уссурийский крепыш Игорь, успел раньше - три пули из четырех выпущенных вошли прямо в то место животного, откуда обычно все выходило. Агонию описывать не буду - девяносто килограммов общего веса обошлись нам всего в семь патронов. Половину агнца, как водится, оприходовали в два дня - приходовали так, что зубы разболелись. Вторую же я авторитарным решением обменял у маячников на белую муку, дрожжи, тушенку и даже солянку в банках. А в конце этой праздничной недели я с огромным изумлением обнаружил у радистов «Путешествие в Икстлан» с подчеркнутыми строками монолога Дона Хуана о необходимости отпускать тех пойманных перепелок, съесть которых возможности нет. Причем подчеркнуто было дважды - первый раз стонущим, переваривающим себя инстинктом, грубо, невыдержанно и карандашом, явно в голодную пору и с мыслью «Боже, какая дурь», а второй - совсем недавно: изощренным, ковыряющимся в зубах умом, ручкой под расческу, волнисто и аккуратно, с угадывающейся подоплекой «А и правда, гармония в отношениях с реальностью нужна даже в мелочах».
- Ну, а что случилось со снегоходом? - спросил штатный начальник, которому я сдавал дела через две недели, - Это ж *** - просто груда металлолома... А кабанью шкуру заначил Василек. И всегда хвастался умением стрельбы «в глаз», предлагая гостям найти на шкуре хоть одно отверстие от пули.
Рассказ капитан-лейтенанта МЧПВ
|
