НАМ НЕБО ЗНАКИ ПОДАЁТ

(Наука и религия: раздрай или гармония?)               

      Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий во многочисленных ипостасях своих был  человеком воистину выдающимся. Про таких говорят: от Бога ниспосланы  дарования сии. Поэт от Бога (А.С. Пушкин).

     Полководцы от Бога (А.В. Суворов, Г.К. Жуков, К. К. Рокоссовский, М. И. Кутузов). Физиолог от Бога (И.П. Павлов)…

      Но каждый из многих, наделённых такими качествами людей, как правило, обладает сверхспособностями в какой-нибудь одной не весьма широкой полосе деланий человеческих. Медицина, там, философия или, быть может, история. И – слава Богу!  И за это надо быть Ему благодарным!           

      Но спектр дарований, отпущенных Войно-Ясенецкому, пугающе широк! Выдающийся хирург, чей скальпель почти не знал поражений. Исключения бывали. Не без того. Но  крайне редко.  А он ведь проделал тысячи и тысячи операций по самым различным хирургическим поводам. На головном мозге и офтальмологические. На желудочно-кишечном тракте и на конечностях. При гнойных   абсцессах в самых разных частях и участках человеческого тела. Пионер в  использовании  методов местной - региональной анестезии при хирургических вмешательствах в лечение заболеваний.

    Но не менее талантливым, не менее гениальным  оставался он и на таком, например, поприще, как православная религиозная проповедь. И в этом смысле Войно-Ясенецкого с полным на то основанием можно называть Златоустом новейшего времени.. В  старо-давние, древние годы Богом и Церковью прославлен  Святитель Иоанн Златоуст. Мы же  с вами имеем своего Златоуста- проповедника Слова Божия -  Святителя Луку Крымского (Войно-Ясенецкого).

     И, что всего удивительнее! – религиозно-проповеднические способности хирурга Войно-Ясенецкого, профессора от медицины, ученого, всерьез занимающегося решением насущных проблем, встающих перед практикующими врачами, работающего над докторской диссертацией «Очерки гнойной хирургии», во весь рост проявились у Валентина Феликсовича в тот период, когда он всё еще оставался мирянином, хотя и глубоко воцерковлённым, вдумчиво изучающим книги Ветхого и Нового Заветов. (Что и послужило   владыке Иннокентию, епископу Ташкентскому и Туркестанскому – это было в 1919 году – поводом, заставившим поставить перед молодым доктором  настоятельный призыв: «Ты  должен стать иереем!»)

     Талантливый врач внял слову пастыря. Со смирением, в полном послушании.   Но ведь никогда раньше у него даже и маленькой искорки не возгоралось относительно того, что в  служении Богу и людям будет сочетать в себе две ипостаси: целителя и духовного наставника.

     Случай редкий в человеческой истории. Мы знаем только одного, нет! - двух святых, которые сопрягли в своём естестве эти два амплуа: евангелист Лука и Великомученик Пантелеймон. Впрочем, последний не был врачом в строгом понимании этого слова. Лечил человеков, более уповая  на помощь Божию, нежели на целебные свойства лекарств…

     Справедливости ради не можем не сказать о небольшом завихрении на жизненном пути Войно-Ясенецкого. Речь идёт о кратком, как миг, увлечении Валентина Феликсовича модным в ту пору учением графа Л. Н.  Толстого. Прошел  курс наук на медфаке  Императорского Киевского  университета Святого Равноапостольного князя Владимира и вполне определился на   жизненной стезе.  Его удел - лечить людей. В согласии с графом, вроде бы.

     Но,  познав исповедническую книгу  Льва Николаевича «В чем моя вера», Войно-Ясенецкий резко и навсегда порвал с толстовцами. Помогать людям без Имени Святого – невозможно! Но именно к этому его сиятельство и призывает, не признавая в Сыне Человеческом Единосущности с Богом Отцом. Попирая православный Символ Веры, к которому шли Христианские Светила  на своих Вселенских Соборах. В течение трёх столетий…

     Не один десяток лет Войно-Ясенецкий работал над главной книгой жизненного призвания «Очерки гнойной хирургии», законченной где-то к середине Великой Отечественной.  Сей труд начинал, будучи сельским врачом в российской глубинке. Обобщал опыт  хирургической практики в читинском, можно сказать, прифронтовом госпитале. Сюда – в Забайкалье, добровольно направил  стопы сразу  - когда в девятьсот четвёртом открылись боевые действия на Маньчжурском театре.  (В Чите врач-волонтер повенчался православным обрядом со своей  операционной сестрой Анной Ланской, ставшей ему верной боевой подругой, подарившей  любимому мужу трёх сыновей и одну дочку. Завидное чадородие, дарованное Богом!)

      В Переяславле Залесском, когда трудился над первыми главами, молодого ученого вдруг, нежданно-негаданно, осенила несуразная, казалось бы, мысль.  Дескать, когда эта книга выйдет в свет, на её титульном  листе перед  именем автора  будет напечатано слово  «Епископ». Странно! Он пожал плечами. Что означает озарение сие? Но из памяти врача с годами не изгладилось оно…                

     Потом произошло немало и других случаев подобного рода. Одно из них стало судьбоносным на жизненной дороге  выдающегося хирурга. В октябре девятнадцатого умерла его верная Аня, скошенная скоротечной чахоткой. Болезнь во многом спровоцировали тревожные переживания Анны, связанные с арестом Войно-Ясенецкого, возглавлявшего городскую больницу в Ташкенте. (По навету пьяницы и вора, работника морга, много раз наказанного главврачом.)

     И только чудом избежал Войно-Ясенецкий тогда расстрела. Но бедную Анечку ничто уже не могло спасти… Он сам отпевал её, читая Псалтирь над гробом жены. В третьем часу второй ночи, вспоминает Войно-Ясенецкий, последний стих Псалма 112  «Неплодную вселяет в дом матерью, радующуюся о детях»,  «поразил и потряс» его. «…Ибо я с совершенной несомненностью  воспринял их как слова Самого Бога, обращенные ко мне…»

     Всеведущий Господь Сам позаботился об осиротевших чадах святого врача.  Христос знал, какой тернистый -  крестный путь -  поистине Дорога Скорбей - ожидает его. На  долю Войно-Ясенецкого выпало быть и священнослужителем-архиереем, и врачевателем людей. И – долгие, мучительные годы ссылок в Заполярье, в енисейских и других гиблых краях.  Только Чудесным Промыслом Господним остался в живых.  Много раз стоял над  краем смертельной пропасти. Но Бог вызволял, казалось бы, из неминучей беды. «Я полюбил страдание, так удивительно очищающее душу», - вспоминает Войно-Ясенецкий спустя много лет…

     В ташкентской больнице Валентину Феликсовичу  ассистировала операционная сестра молодая вдова Софья Сергеевна Велецкая, оставшаяся бездетной. Она без   вящих раздумий, в ответ на просьбу хирурга, сразу же согласилась  стать приёмной матерью его детишек. В семье Войно-Ясенецких отношения  родного отца детей и Софьи Велецкой никогда не переступали  черту целомудрия.

     Софья Сергеевна со смирением несла выпавший ей крест материнской любви, изливая её на чудом обретенное потомство. Она достойно воспитывала  сироток в долгие годы мытарств, постигших самого Войно-Ясенецкого.

     В 1921-ом году, очень быстро шагая по иерейской лестнице, - иподьякон, дьякон, священник, - Валентин Феликсович принял монашеский постриг с именем Лука. (В честь одноименного святого апостола евангелиста, который ведь тоже был и врачом, и изографом-иконописцем. А Войно-Ясенецкому изрядно причастными оставались и таланты живописца!) Тогда же, в великий двунадесятый праздник Сретения Господня (15-го февраля) его рукоположили в сан  епископа Ташкентского и Среднеазиатского. Владыка Лука никогда не отречется от священнического сана. Не минуло и нескольких месяцев, как ташкентское ГПУ арестовало епископа.   Началось архиерейские  хождения по мукам.

     А ведь сбылось озарение, посетившее его в Переяславле Залесском! Помните?

     И, действительно, епископом он стал? Стал! Еще тогда – в Ташкенте. А потом, через много лет, завершил, наконец, свои «Очерки гнойной хирургии». Промыслительной получилась книга! В Великую Отечественную, когда еще не знали антибиотиков,  она помогала военным врачам  бороться за жизнь многих и многих солдат, увенчанных  на полях сражений опасными ранениями, тяжелыми увечьями… Но и сегодня антибиотик - это не панацея от хворей человеческих. В хирургии его величество скальпель покуда не собирается покидать своего царского трона.

     Генералиссимус высоко оценил научный труд профессора Войно-Ясенецкого,  наградив автора Сталинской премией первой степени. Его удостоили медали «За доблестный труд в Великой   Отечественной войне».

    (Заметим для справки: этой наградой, как правило, не отмечали лиц, подвергшихся различного рода наказаниям. Уголовного, политического или, там, административного плана. А ведь, работая главным хирургическим консультантом, епископ Лука как раз   и отбывал свою третью ссылку  - в Красноярске. Очевидно, для Войно-Ясенецкого Верховный приказал сделать исключение).

    В сорок пятом, уже после Победы, архиепископа, занимавшего в то время Тамбовскую кафедру, вызвали в облисполком, дабы вручить медаль. Владыка, бывший в области и главным хирургом, сказал в ответном слове, что сделал бы много больше для своего народа, коли бы зазря не гнобили его по лагерям, тюрьмам, да и высылками не тиранили бы в долгие эти годы. После некоторого гнетущего замешательства, упавшего в зал, кто-то из высокого начальства выразился  в духе: дескать, полноте, профессор, забудем прошлое. Он твёрдо, без обиняков, ответствовал: «Ну, уж нет! Этого я вам никогда не забуду!»    

    В течение почти четверти века пятнадцать лет жизни отняли у гениального хирурга одиночные и общие камеры на пересылках и в домзаках, концентрационные лагеря, ссылки   в места, не столь отдаленные, куда Макар телят не гонял, и где порою исключалась всякая возможность остаться в живых. (Одно только Плахотино: далеко за Полярным кругом - станет более чем красноречивым свидетельством тому. Ни тебе жилья пригодного, ни кормежки, соответствующей убийственному климату. И, стало быть, беда ежели  нагрянет, никакой тогда не жди надежды на спасение.)

    Но выжил он наперекор невзгодам. Хотя и состоял под плотным «колпаком». Непрерывными «конвеерными» допросами доводили до полного изнеможения и галлюцинаций, домогаясь признания  в «политических грехах» дурацких, измышленных усердными «гэпэушниками» и «энкэвэдистами». Однажды профессор даже  попытался перепилить себе горло. Столовым ножом. Не получилось. Тупое лезвие. Господь не попустил избраннику Своему грех совершить смертельный, не прощаемый. Зато избили его до полусмерти…

     Без тени лукавства повествует на страницах «Автобиографии» скорбях и искусах, постигших его. Профессор Войно-Ясенецкий рассказывает искренне и без утайки. Как на духу. Другой бы умолчал, воздерживаясь ронять утюг на собственную ногу. Архипастырь Лука свидетельствует откровенно. О своём, как полагает, малодушии, когда в стремлении насытить «Очерки», основной медицинский труд  жизни,  полновесными фактами,  убедительными аргументами  (а для того был нужен доступ к архивам  и к фундаментальным книгохранилищам) согласился было снять архиерейское облачение, уйти на покой от церковных дел.

      Потребовали, чтоб снял не только ризу, но – и священнический сан. Сего предательского шага  не мог себе позволить  архиепископ Лука. Ему отказали. Накапливал материал урывками, черпая  нужные сведения отовсюду, где придется. Работал  в анатомических театрах, развернутых при госпиталях и  больничных стационарах.

     По церковным канонам резать, вскрывать  тела умерших людей – грех тяжкий, хотя и прощаемый. Для исповеднического  покаяния профессор ходил к духовнику всякий раз после посещения анатомической студии. В страхе Божием. Помнил  удивительно прозрачный сон, однажды его посетивший. Такому наяву не раз бывал свидетелем на вскрытиях мертвых тел. Так и привиделось во сне.  Утомившись работой, студенты-медики и их  профессора будто бы устроили «перекур». Успели послать кого-то за пивом. Отхлебывают из бутылок, пущенных по кругу. Кто-то дымит папиросой. Балагурят. Травят анекдоты…

     Анатомическая студия находится не в больнице – при морге, а почему-то в храме. Анатомический стол – неподалеку от раки, накрытой резной тяжелой дубовою плашкой. Здесь  покоятся  чьи-то святые мощи. И вдруг – на самом пике «перекура» с громким стуком откинулась массивная крышка  саркофага. Из гроба по пояс поднялась фигура Святого. Он протяженно, с укором посмотрел на владыку: «Это - грех! В  великий грех впадаешь, сын мой!»

      Проснулся в холодном поту, содрогаясь всем сердцем. Но что делать? Ведь книга, которую пишет, очень нужна людям.  И снова, как когда-то в Переяславле Залесском, среди сплошной лихорадки буден, в которых, сколь ни погружайся, никогда не достигнешь предела,  подобно кристаллу соли, вспыхнувшему в насыщенном растворе после встряски стакана, внезапно и неосознанно смутная тревога, терзающая его, преобразилась словами: «В этом  не кайся!» Значит, работа, какую взвалил на свои плечи, попущена Богом. Господь благословляет ученого.

      Условия в Красноярском  крае, куда в очередной раз сослали Войно-Ясенецкого, удивили его и обрадовали. Поначалу жил в  селе Большая Мурта. От краевого  центра примерно 200 вёрст вниз по Енисею. Относительно свободен в насущных нуждах своих. Трудился над диссертацией.  Врачевал пациентов. Пользовался оставленным за ним правом на переписку. И – даже Климу Ворошилову письмо он написал. Просил, так сказать, некоторых поблажек в режиме ссыльного поселенца. В частности, чтоб  дозволили доступ к печатным и архивным источникам, необходимым для работы над «Очерками». Которые, ой, как!- пригодятся в ближайшей перспективе. Ведь тучи сгущаются,  в воздухе,  всё ощутимее, пахнет грозой.              

       Товарищ Ворошилов, народный комиссар обороны, очень скоро, без лишних обиняков, дал «Добро!»  Отпустите, дескать, Войно-Ясенецкого в Томск, ближайший к Красноярску университетский город. В России - первый за Уральским хребтом. «Фундаменталка» при университете – богатейшая. Основана Василием Андреевичем Жуковским, классиком русской поэзии. Учил самого Пушкина. Легко сказать! Свою личную библиотеку завещал Томскому университету.

      Началась война. Германцы лезли нахрапом, проламывая нашу оборону бронированным кулаком танковых клиньев. Воевать они умели, эти Фрицы и Гансы. Ничего не попишешь!

      Многие деятели науки и культуры (далеко не поголовно, разумеется) пустились во все тяжкие, дабы раздобыть  лично для себя  так называемую «бронь», спасающую от военного призыва. Мол, в тылу принесем больше пользы Родине,  нежели на фронте. Где убьют за милу душу и  про фамилию не спросят. Мы ведь и стрелять-то не умеем. Ружья в руках не держали.

      А Войно-Ясенецкий? Глубокий все же старик, перевалил за шестой десяток. Куда  ему  гнаться за молодыми! На фронт профессор не просился. Понимал: станет легкой мишенью для немчуры проклятой. Другое дело – какой-нибудь медсанбат в прифронтовой полосе. Отпустите в полевые хирурги!

     Просьбу профессора  Войно-Ясенецкого не уважили. Чего и надо было ожидать. Хотя архиерей и соглашался годы, оставшиеся от срока   ссылки, отбыть потом. После Победы.  В прифронтовую не отправили.   Вызвали  в краевой центр. Назначили главным хирургом – консультантом  в военный эвакогоспиталь.

     Врач работал на совесть. От  темна  - до темна. На скудном пайке, полагающемся интеллигентам-гуманитариям. В отличие от интеллигентов-«технарей». Разные инженеры по станкам, паровозам, доменным печам, прокатным станам и так далее. А также – причисленные к ним ученые-академики. (Этой публике  положили так называемое «литерное снабжение», отоваривая её через сеть специальных  «литерных» магазинов по завышенным нормам.) А вот гуманитарии строго по карточкам получали  жизненное довольствие, которое существовать позволяло… Кое-как, едва передвигая ногами.  

      Пролетариям, занятым работой в горячих цехах, на горных выработках, под землёй в шахтах и забоях, отпускали «нормы» в обычных торговых точках. Но – по так называемой рабочей сетке. Тоже не хилой.

      Бедные инженеры человеческих душ - разные, там, наставники юношества (педагоги, то бишь), врачи, деятели культуры (завы клубов, худруки, художники-оформители) довольствовались по самым низким нормативам.  Как раз такие же продуктовые карточки имел на руках и профессор с мировым именем военный хирург Войно-Ясенецкий. Загруженный работой выше головы, можно сказать…    

      Правда, весьма скоро «прикрепили» его к военному госпиталю, где работал. Посадили на довольствие за общий стол, положенный работникам военведа.  Жить стало легче, жить стало веселее…  

      В сорок втором указом митрополита Коломенского и Крутицкого Сергия (Старгородского),  местоблюстителя патриаршего престола, профессор Войно-Ясенецкий награждается бриллиантовым крестом для ношения поверх облачения, возводится в сан  архиепископа и назначается   на Красноярскую кафедру. Правда, епархии, как таковой, тогда не существовало в крае. Ни священства, ни приходов. Храмов тоже не было, уничтоженных в тяжкие годы гонений.  Размаха репрессий, обваленных на Русскую православную Церковь, не ведали и первомученики христианства в Римской империи.  Ни при Нероне, ни при Диоклетиане, ни при Юлиане-Отступнике…

      В Красноярске на весь город уцелела только одна маленькая кладбищенская Свято – Никольская церковь. Но и та, практически,  - за городской чертой. Сюда весьма  часто наведывался архиепископ, что называется, на своих двоих  (или, по-другому, -  «одиннадцатым номером»). Не для архиерейской службы. Только – чтоб   выступить перед паствой с очередной проповедью. На большее не оставалось сил…

     Через год Верховный приложил немало усилий к тому, чтоб восстановить в РПЦ институт Патриаршества. Собрали земской собор, избравший Патриарха Московского и Всея Руси (формулировка, категорично самим Сталиным предложенная). Им  стал  местоблюститель патриаршего престола владыка Сергий. Архиепископ Лука избирается членом Освященного синода РПЦ. Его переводят на архиерейскую кафедру в  Тамбов. По линии Наркомздрава Войно-Ясенецкого назначают главным хирургом- консультантом всех военных госпиталей и гражданских медицинских стационаров областного центра.

      В работу окунулся с головой, не разделяя, какой фронт для него остается первым, какой – вторым. Дела – эпархиальные. Они же – неотложные… (На Тамбовщине ведь также, как и повсюду в России, безбожники со всего плеча разоряли и взрывали  храмы, разгоняли приходы, репрессировали служителей культа. Почти с нуля  пришлось владыке вновь воздвигать порушенное.) И по линии облздрава главному хирургу  хватало забот. Война не кончается.   Раненые поступают эшелонами. Всех надо спасать. И наших – русских, то бишь,  советских любой национальности. И немцев, в плен  попавших ранеными и заболевшими. Таких тоже спасали: лечили без оглядки на их вражеское прошлое.

      После афронта противу власть предержащих, устроенного владыкой Лукой на торжестве по случаю вручения ему правительственной награды, и местное, и более высокое начальство сделало вид, что будто не берут во внимание дерзкую выходку  ершистого хирурга. Но они надавили-таки  на Синод и на Патриарха, дабы спровадить архиепископа Луку куда-нибудь подальше от столицы. Его перевели на Крымскую кафедру.    И в Симферополе  хирург – архиепископ столкнулся с теми же терниями, что и на Тамбовской земле. Такая же разруха на приходах.  И дел не в проворот как у врача…Он верен был себе. И рук не опускал…  На пике новых – хрущевских гонений на православную веру профессора Войно-Ясенецкого отстранили от  хирургической практики. Снимите священническое облачение – и будете практиковать. Но он не  снял. И двери клиник, стационаров, госпиталей захлопнулись пред ним. А он открыл  для больных свой частный бесплатный прием.

      И даже довелось  спасать персека Керченского горкома    партии. Его постиг обширный гнойный перитонит. Промедли с операцией на пару часов, первый секретарь погиб бы обязательно. Молитвой к Богу предварял святитель Лука каждую свою операцию.

      Керчь для Войно-Ясенецкого – родной город. Здесь появился на Свет Божий. На берегу  Боспора Киммерийского. Так в  античные времена назывался Керченский пролив   между Крымом и Таманью

      Шагал по жизни Войно-Ясенецкиё с глубокою  любовью  к Богу, служа   Ему и людям и науке. Верность духу православия,  Господу нашему Иисусу Христу всегда  оставалась ученому  самой надежной опорой в научных изысканиях. Для него религия и наука   -  и не слиянны, и не расторжимы.  

      Человек широкой образованности, высокой энциклопедической подкованности, умел держать  руку на пульсе новейших достижений науки по широкому спектру знаний. Перу профессора Войно-Ясенецкого принадлежит весомый философский трактат «Дух, душа, тело». Книжка-невеличка, вроде бы, по объёму печатных листов. Зато содержательностью истин, изложенных на её страницах, потянет фолиантов многих тяжелей.

       Если и дальше шагать по ступени аналогий, то у меня, например, возникает ощущение: автор полемизирует с другим философским сочинением, которое, в своё время, мы, будучи, студентами, обязаны были и конспектировать, и заучивать наизусть. Автор – последовательный, что называется, упертый, воинствующий материалист Ленин Владимир Ильич, Вождь мирового пролетариата.  Философский фолиант Вождя – это приснопамятный нам   многостраничный опус «Материализм и эмпириокритицизм»

       И опять-таки, если продолжить ряд аналогий, то ведь и Войно-Ясенецкий, подобно классику от марксизма Энгельсу, написавшего  своего «Антидюринга», тоже писал не просто так, а как бы полемизируя с невидимым оппонентом. Возражая ему и противореча. Свои излагал антиаргументы.    

       Классик  громил немецкого вульгарного материалиста Евгения Дюринга.  Последний утверждал: мышление, как продукт процессов, проистекающих в коре головного мозга, имеет,  де, материальную сущность.   

     -  Нет!- отвечает Энгельс, - Не имеет. Когито эрго сум (Думая, существую))  - еще не значит, что мысль материальна по своей сущности.  Оппоненты, схлестнувшиеся  в научном  споре, может быть, и знали про факты того же психокинеза, но по привычке отмахивались от них.

       Архиепископ Лука, как представляется, тоже написал как бы своего «Антидюринга», то бишь, - «Антиленина»: вышеупомянутый трактат религиозной мысли «Дух, душа, тело». Который можно полагать ответом Ильичу.

      Ленин громил австрийского физика, философа Эрнста Маха. Последний ввёл в научный оборот понятие «эмпириокритицизм», то-есть, призывал критиковать результаты опытов и экспериментов, полученные чувственным путем – через органы восприятия. Которые присущи каждому человеку. По-русски, ежели сказать, ученый предлагает не  верить своим глазам, когда сталкиваешься с тем или иным явлением природы.

      Вождь мирового пролетариата настаивает на обратном. Надо, надо верить и собственным глазам, и собственном уху! Ибо материя, которую Ильич возводит в степень абсолюта, - это и есть реальная действительность, данная нам в ощущениях.

      Но так ли это на самом деле? Все ли реалии этой самой действительности доступны нашим органам чувств?

      Когда Ленин творил свой философский труд в читальных залах Британского Музея, абсолютное большинство думающего человечества питало заманчивую иллюзию. Дескать, и на Марсе, вполне возможно, существовала когда-то во тьме веков  высокоорганизованная мыслящая материя. Иначе, каким же образом возникли пресловутые марсианские каналы, вдоль и поперёк  избороздившие лицо Красной Планеты? Сегодня на тему эту и рассуждать не  приходится. Зачем? Никаких каналов на Марсе нет, и никогда не было. Вот вам и реальная действительность,  данная нам в ощущениях!   

      Современная релятивистская физика как раз  и рождалась в муках трудами физиков, математиков, философов во времена австрийца Эрнста Маха, французов Анри Бергсона и Жюля  Пуанкаре (который наряду с австрийским евреем Альбертом Энштейном стал создателем общей и частной теории относительности).

      Данные современной науки упрямы, как факты. Спорить не приходится. Только пять процентов окружающей действительности на прямую доступны нашим органам чувств. Остальное – плод опосредственных умозаключений, научных выводов и – даже наших догадок, внезапных озарений.

      Ярким примером познания через озарение служит менделеевская Периодическая система элементов. Она ученому приснилась в виде готовой таблицы. В ней – семь периодов. На подобие тому, что и время, в коем пребываем, тоже ведь чередуется четкими ритмами – по семь дней в неделе. Как и сакральные дни сотворения мира. По Слову Божию все сущее мирское и одухотворенное – видимое и невидимое -  возникло из ничего в течение именно этого мистического отрезка времени.

       Немало в нашем личном бытии и других магических семерок. В течение семи лет, например, полностью обновляется,  химический состав нашего организма. В котором  отмирают  все живые клетки с замещением их на новые жизнестойкие. Идёт непрерывный процесс. Дряхлость одолевает человеков с началом сбоев в этом  ранее четком механизме обновления. А смерть наступает, когда он полностью выходит из строя.

       В ленинском  философическом сочинении надолго западают в память афоризмы – определения некоторых абстрактных понятий. Они -  как бы отчеканены в  бронзе. Послушайте, как звучит: «Свобода человека – это осознанная необходимость», «От живого созерцания – к абстрактному мышлению. А от него – к практике. Таков путь познания».  Попробуйте усомниться.  Ничего не получится.  Покоряет железная логика Вождя.

       Но владыка Лука Крымский не оставляет камня на камне от этих  ленинских определений. Свобода человека  -  совсем не то, что отчеканено вождем. Следуя за Ильичем, попадаешь в рабство к осознанной необходимости.    Она заставит щи лаптем хлебать. И тогда во все тяжкие пустишься. Шагнешь по дороге, которая поведёт не в светлое будущее, а в самый грязный угол бытия, прямиком к чёрту на кулички. Расстреливать невинных будешь  в подвалах. Кровавые жертвы станешь приносить на алтарь революционной  целесообразности. Морями крови народной зальёшь мечту свою. Недаром сказано: дорога в ад благими побуждениями выстлана. А в наше смутное время её и выстилают–то уже  не побуждениями, а, в основном, бутербродами. Образно говоря…

       Но при всех политических  режимах человеку волею небес всё-таки дарована свобода  воли.  Ему дано право выбирать, в какую сторону идти: к добру или к злу. И есть пределы этого выбора. Они ограничены нравственным  законом, изначально присущим каждому из нас. Человек волен выбирать своё личное кредо. А это – самый трудный выбор.

       Ленинское определение – что такое познание, каковы его основные параметры и этапы -   слишком близко смахивает на пресловутое прокрустово ложе: узкие рамки, категоричность в последовательности процессов, директивность формулировок, напрочь отметающая другие подходы, наотрез отторгающая иные точки зрения. Только так стоит понимать пути познания и не иначе.  

       Войно-Ясенецкий в общем-то и   не сильно спорит с вождём мирового пролетариата.  Он даже готов согласиться с Ильичем по поводу известной формулы, ставшей хрестоматийной. Мол, не сознание определяет бытие, а, наоборот. Бытие –  это примат  в познавательном процессе, сознание формируется на базе бытия.

       Но это – частные случаи. Действительное    же положение вещей в природе и в обществе  гораздо шире, богаче, многообразнее. Не всегда прямое созерцание приводит к абстрактному мышлению. А оно в свою очередь  очень нечасто выливается в конкретную практику. Ничего  не сказано у Ленина о значении эвристического начала, очень мощно ускоряющего познавательный процесс.

       Что такое  «Эврика!» знаем со школьной скамьи. Архимед, великий инженер и физик античного мира, был осенен внезапным откровением, лежа в ванне. Ему вдруг открылась великая тайна – почему это корабли в  море или в реке не тонут, в то время, как тяжелые камни непременно погружаются на дно. И даже в воде эти камни кажутся не столь тяжелыми по сравнению с тем, если взвесить их на суше. Да потому, что на каждое тело, погруженное в жидкость, действует выталкивающая сила, равная весу  вытесненной жидкости.  Все очень просто, оказывается… Возглас «Эврика!» - «Нашел!» ( по-русски) вырвался у Архимеда как бы само собой. Но на самом деле это было откровением  свыше…

       Феномен эвристических откровений сопровождает историю человеческой мысли на всем многотрудном, извилистом и даже (весьма часто!) тупиковом пути. Откровениями были и Синайский Декалог  (Десять Заповедей Господних), данный Моисею,  Великому Научителю евреев, на горе Хорив,  и предсказания  библейских пророков, предвидевших грядущий приход в мир Мессии – Сына Человеческого и Бога. Спасителя  нашего. И, наконец, даже Альберт Эйнштейн, никогда наукой не занимавшийся,  будучи клерком у австрийских  Ротшильдов, основные положения своей теории относительности получил в виде откровения свыше…

       Не отмахивается Войно-Ясенецкий и от явлений  паранормального плана, известных человечеству с древнейших времен. Таких, как материализация духов, запечатленных в Библии и в повседневной нашей обыденности,  проявляющейся не однажды, и от многочисленных фактов трансцендентального характера, на каждом шагу, можно сказать, дающих о себе знать. Их немало наблюдал как в личном своём опыте, так и в текущей научной периодике. Например, в публикациях французов физика и философа Шарля Ришле, доктора наук профессора Котик.

       Явления, связанные с эманацией психофизической энергии, в первую голову свидетельствуют о фактах  передачи информации от одного субъекта к другому  и восприятии  её последним не через всем известную пятерку  органов чувств (зрение, обоняние, осязание, слух, вкус) , а экстра - сенсорно, помимо её. Механизм подобных реалий  (а они известны не только ученым, но и каждому из нас) не находит объяснения в науке до сего дня.

       Владыка Лука трактует их, как сакральные знамения, нисходящие от Самого Бога. «Нам Небо знаки подаёт».

       Святитель Лука  земную   жизнь  провёл в бореньях, обращая  деяния свои во благо человекам и служа Создателю.  И отошел ко Господу в День Всех Святых, в Земле Российской просиявших. Тогда, в  шестьдесят первом минувшего столетия, переходной этот праздник выпал на одиннадцатое июня. Родился тоже на земле Крымской, 27-го апреля 1877-го года. Прославлен Русской Православной церковью Московского патриархата 22-го ноября 1996-го года в лике местно-чтимых святых.

       Но чтят его повсюду, где жил, трудился и молился Богу. И не только на Руси Святой, многострадальной.  Первое житие Святителя Луки Крымского составил владыка архимандрит Нектарий (Антонопулос), настоятель Свято-Преображенского  монастыря   Греческой православной церкви. На языке Эллинов. Переведено на румынский,  болгарский, сербский, русский, французский, английский, немецкий языки. Его чтут повсюду, где  исповедуют святую православную веру.

      Евгений    КОРЯКИН, военный корреспондент, член СВГБ