МОНАШКА

Начинаем размещать на нашем сайте рассказы и очерки Владимира Макаровича Малащенко, который родился 13 июня 1942 г. в посел­ке Боец-Кузнецове Партизанского района Приморского края.

Трудовую деятельность начал в тресте «Артемуголь» на шахте № 9/11 в 1961 г. — электрослесарь, проходчик горных выработок, горнорабочий очистного забоя, горный мастер, сменный инженер.

С 1970 по 2001 г. по комсомольской путевке на строительстве При­морской ГРЭС и Лучегорского угольного разреза.

Автор книг: «На таежных тропах» (2003 г.), «Глубинка — боль моя» (2005 г.) - Хабаровское книжное издательство, «Жизнь на волос­ке» (2006 г.) издательства «РИОТИП» Хабаровской краевой типогра­фии.

Отдельные рассказы и очерки печатались в газетах: «Утро России», «Лукоморье», «Победа»; в журналах: «Экология, культура, общество», «Дальний Восток». Дважды лауреат литературных конкурсов имени Дункая Н.С.

МОНАШКА 

Зайдя с улицы в дом, она присела на краешек стула и уставилась невидящими глазами в окно. Поте­рянный взгляд остановился на сломанной ветке старой сирени, которую нещадно трепал ледяной осенний ветер.  На столе стояли бутылка водки и два наполовину налитых стакана, дальний из них, перед зажженной свечой, был прикрыт куском черного хлеба.

Отмечала Инга Николаевна день смерти самой близ­кой и единственной подружки своей — Светланы Двор­цовой. Мысли ее, разодранные и тяжелые, то терялись в темной глубине памяти, то снова всплывали и переплета­лись, наслаиваясь до боли, подсовывая картины того, что было в жизни и теперь уже никогда не повторится.

Они вместе росли, ходили в школу, поступили на уче­бу: Светка в культпросветучилище, она — в училище свя­зи. Закончили учебу девчата, и направили их работать в глухое таежное село Лианы: одну — заведующей дере­венским клубом и по совместительству библиотекарем, другую — оператором связи на почту.

Деревня оказалась небольшой: школа, клуб, магазин, почта, три казенных дома, на четыре квартиры, для служа­щих и около пяти десятков добротных частных домов, в которых жили семьи первопоселенцев, занесенных судьбой в эту глухомань еще в конце позапрошлого века — Гоголе­вых, Николашиных, Сысоевых, Черепановых, Минюковых.

Основатели первого хутора в этих местах уже давно на погосте лежат. Многие представители тех семейств разъехались и пустили корни по всему дальневосточному краю. А те, кто остался, старались хранить уклад жизни, обычаи и духовность предков. Конечно, они не в состоя­нии были избежать влияния последнего столетия.

Были тут раскулаченные в коллективизацию семейс­тва, а также переселенцы с Украины, Белоруссии, других мест центральной и западной России, из числа тех, что ехали по своей и чужой воле осваивать восточные земли страны у тихоокеанских берегов в двадцатом веке. Теперь называли их всех старожилами, и было потомков первопроходцев более двух сотен человек. Почти половина из них — дети. Разросся хутор в приличную деревню.

Коренные жители работали в отделении военного совхоза: пахали землю, сеяли зерновые, растили овощи, картошку. Урожай сдавали на центральную усадьбу. Де­ржали свои подсобные хозяйства: огороды, скот, птицу. Промышляли в тайге. Зажиточно, хорошо и счастливо жил таежный люд.

Небольшая часть поселян относилась к деревенской интеллигенции: председатель сельсовета, учителя, за­ведующие отделением совхоза и клубом, начальник поч­ты со своими работниками. Были они народом нужным, даже, можно сказать, необходимым в селе, но считались временщиками на этой земле. Их назначали. Привози­ли, как «котов в мешке», и рекомендовали на должность. Потом, через какое-то время, их переводили работать в другие села и поселки, а на освободившиеся места ста­вили новых людей.

Старожилы сочувствовали вынужденным «перекати поле». Знали деревенские мужики и бабы, какой камень мохом обрастает и под какой вода не течет. Принимали с добром новоселов и с добром провожали в новую до­рогу.

В эту деревеньку и приехали в 1990 году совсем еще юные девчонки-специалисты, распираемые счастьем мо­лодости и полные надежд на светлое будущее. Были они простыми, как медный пятак, и глупыми, как слепые ко­тята.

Сдружились в пятилетнем возрасте, когда у Светла­ны умерла бабушка. Так уж сложилось, что папу она не помнила, а мама была в розыске у правоохранительных органов.

У Инги в тот год в дорожной катастрофе погибли ро­дители. Маленьких девочек, как по уговору, в один и тот же день и час привезли из разных мест в детский дом.

У Светланки с пеленок свет в окне — бабушка, кото­рая, бывало, возьмет на руки, назвав горюхой своей не­наглядной, вытрет слезки, поцелует в еще мокрые глаза, приласкает, и уйдут от нее ребячьи страсти-мордасти со всеми обидами. Так и пробивался к солнцу росток жизни человеческой в старом покосившемся доме на окраине маленького села вдвоем с бабушкой, которая заменяла ей ребятню детского сада и от хворей спасала. Была ее доброй сказкой, защитницей и воспитателем. В стороне от детской суеты, в тепле бабушкиной любви росла она скромной и стеснительной.

Инга с рождения была окружена вниманием друж­ной семьи. С двух лет ходила в садик, росла крепким и самостоятельным ребенком, не дающим спуску обидчикам, потому, наверное, скорее инстинктивно, чем по разумению, она взяла шефство над замкнутой и плак­сивой незнакомкой прямо с приемного покоя детского учреждения.

— Давай, Света, дружить и вместе играть, — предло­жила она перепуганной девочке, — я тебя любить и за­щищать буду.

Была Светка наивной, впечатлительной фантазеркой, и всякий ребенок норовил над нею подшутить, а то и оби­деть.

В детском коллективе, как в стае зверушек, лидер проявляется быстро, особенно среди мальчишек. К силь­ному льнут остальные, и тогда малым и слабым ребятам прямо беда.

Первый год в их новом доме больше всего достава­лось Светке. Бывало, разрисуют всю сажей под негри­тенка, только глазищи и зубы блестят. Водят напоказ из группы в группу как диковинку заморскую, и хохочет над нею вся ребятня. Она, как самая распоследняя дурочка с переулочка, ходит и улыбается. А то изорвут на ней оде­жонку или испачкают, плачет от обиды, но отпора не даст, бежит вся в слезах к подружке-защитнице.

Весной следующего года случилось такое, после чего ее зауважали. Глядя на старших, решили они поплавать на плоту в заливе. Плот этот — одно название. На самом деле мальчишки нашли где-то на свалке створку ворот с прогнившей серединой, выброшенную хозяином за нена­добностью. Кое-как приколотили еще пару досок. Плот вроде получился, и все ребятишки на нем летом плавали.

В тот раз только лед сошел, вода ледяная, на плоту еще никто не катался. Наши две девочки были первыми. Забрались, оттолкнулись от берега, ветерок подхватил. Поплыли без руля и без ветрил по воле ветра и волн. Катались долго. Промокли ноги. Замерзли. Их уже нача­ли искать, то там, то рядом раздавались крики старших мальчишек. Боясь, что их накажут, девчонки молчали. Не зная, как причалить к берегу, тихо плакали.

Наконец плот ткнулся в берег. Светка прыгнула. От толчка ее ног проломилась доска, а плот закачался на волнах в метре от берега. Вторая половина сломанной доски вместе с Ингой стала погружаться в воду. Визг ужаса пронзил вечернюю тишину. Тут Светланка и бро­силась на помощь. Плача, что-то крича, она прыгнула в ледяную воду и, ухватив рукав подруги, стала тянуть ее вместе с плотом к берегу. Было б поглубже, утонули бы обе — плавать-то не умели. Подоспевший на крики завхоз унес застывших и перепуганных девчонок в медпункт в окружении всего детдомовского братства.

Она и не подозревала, что в глазах ребятишек стала героем. Все, кто видел ее зареванную, по пояс в стылой воде, с посиневшими руками и губами, тогда это поняли и выразили признание повышенным вниманием и защи­той от самих себя.

К седьмому классу она уже умела постоять за себя и слабого малыша, заменяя ему старшую сестру. С нею считались и советовались даже старшеклассники. Улыб­чивая, доброжелательная и рассудительная, она любой конфликт между ребятами обращала в шутку. Девочка подрастала, и появилось в ней очаровательное достоинс­тво, обостренные чувства справедливости и чести. Зная, что в жизни ей нужно надеяться только на свои силы, она старалась научиться любому делу и выполнять его на со­весть.

На нее стали обращать внимание мальчики. Но на первом месте у Светланы пока оставалась учеба, пото­му и внимания на их ухаживания она не обращала. Пер­вым понял и прочувствовал это Колька Медведев, когда на уроке литературы больно дернул ее за косу. Схватила Светланка что под руки попалось, а подвернулся ей в тот момент толстенный словарь Ожегова. Был он тяжелый, что камень, не зря ведь человек всю жизнь в него нужные и добрые слова собирал, и шарахнула Кольку тем слова­рем прямо по темечку. Медведев — в обморок. Все ос­тальные ухажеры — в шоке.

После этого происшествия было в их классе комсо­мольское собрание, много говорили на нем хорошего и плохого. Но главное состоялось — слабые уразуме­ли: уважать их будут только тогда, когда они сами себя научатся защищать, сильные сообразили, что за любую глупость им придется расплачиваться собственной голо­вой, примерно, как Кольке Медведеву, — к такому выводу пришли на этом собрании.

Сергей Минюк, комсомольский секретарь школы, тог­да говорил:

— У всех нас есть память, скоро вырастем и ра­зойдемся каждый своей дорогой. Хочется, чтобы пом­нили мы потом, через множество лет, самое лучшее из того, что у нас в этой школе было сейчас. Для этого нуж­но учиться не только наукам, но и взаимоотношениям: дружбе, уважению, взаимопомощи.

К тому времени, когда девушки закончили училища и получили назначения, они уже знали, что каждую из них наконец-то ожидает самостоятельная жизнь. Все теперь зависит от них самих, их личных качеств и трудолюбия. Они знали цену этим понятиям и были готовы к самосто­ятельной жизни...

Деревня в глуши им понравилась. Свободно рас­пластавшись на крутом яру у берега реки, она притяги­вала взор не только своей ухоженностью, надежностью, чистыми дворами старожилов, но и пейзажами окраин. Здесь прямо от дворов начиналась кедровая тайга, вы­зывающая благоговение своей красотой и могуществом. И до самых закраин далекого горизонта тянулись со всех сторон горы и хребты.

Вышли девчонки тогда из автобуса ясным и теплым летним днем. Две семнадцатилетние простушки. Воздух, как на пасеке, наполнен медвяными запахами — чистыми и тревожными до душевного звона, пейзажи — ни одному художнику не нарисовать. Каждая хата смотрит на улицу разрисованными наличниками окон и кокетливо подми­гивает стеклами, отражающими солнечные зайчики, как бы маня и обещая что-то загадочное, таинственное.

Вышли. Полюбовались видами открывшейся перед глазами панорамы. Повосторгались невиданной кра­сотой.

Потом разыскали глазами дом под красным флагом и, подхватив по чемоданчику со всем своим добром, двину­лись представляться деревенской власти.

Власть пока была в лице тетки Дарьи Ивановны Троцюк, которая работала техничкой и, закончив уборку по­мещения сельсовета, уселась на начальственный стул в ожидании председателя. С восторгом она «приняла» новоиспеченных поселенцев и, развлекаясь, от нечего делать, прицепилась, как придорожный репейник, с рас­спросами: кто такие? Зачем и почему объявились в их благодатных местах? Есть ли у них родственники, знако­мые в этом краю?

Они, не зная даже, что из себя на самом деле пред­ставляет толстая тетка, рассказали о себе все до мело­чей, перебивая и дополняя друг друга. Когда наконец-то пришел председатель, Дарья вскочила со стула, завер­тела головой на неповоротливой шее, как филин в дупле после съеденной мыши, и затараторила:

—Семен Николаевич, то девчата до вас со своими делами. А я побегу, нужно еще в магазине полы проте­реть.

И помчался беспроводной деревенский мобильник по улицам села, вызванивая во все колокола последние но­вости.

Председатель, добродушно улыбнувшись смущенным девчатам, молвил:

—Не переживайте, дочки, это даже хорошо, что в од­ночасье «сорока-белобока» познакомит вас со всеми жи­телями села. Мне не нужно будет гонца посылать. Сами люди подойдут к вечеру с вами знакомиться. Так сказать, на вас посмотреть и себя показать.

Поселил их на втором этаже домика-коттеджа в от­дельной квартире — каждой по комнатке. Вечером, как и говорил Семен Николаевич Сысоев, собрались у них гости, много людей пришло. Пришли, как на новоселье — нарядные, веселые. Дарили подушки, одеяла, посуду, еду. Говорили о традициях гостеприимства, поддержке и помощи, чем не раз вызывали и улыбки, и слезы девчат. Они-то эту науку еще в детдоме прошли, знали, почем фунт лиха и доброе слово поддержки.

Хорошо приняла их деревня. И они за добро платили добром — старательно работали каждая на своем месте. В горячее для деревни время созревания урожая труди­лись на совхозных полях. Приболевшим соседям помога­ли вести домашнее хозяйство: пололи огороды, окучива­ли грядки, присматривали за скотиной, обиходили детей. Понравились они селянам: легки на подъем, отзывчивы на чужую беду.

К праздникам готовили концерты и сами выступали артистами в художественной самодеятельности. А когда влюбилась Света в Максима Кучеренко — участкового милиционера, то свадьбу им делали всем селом. И на той свадьбе, как в песне поется, «...и неба было мало, и земли». Большой праздник получился для старых и малых лианцев.

Через год молодая пара въехала в новый дом, а вско­ре родила Светланка сына Ромку. Господи, сколько было счастья! Инга радовалась за подругу и завидовала ей. Сложилось в жизни Светки все так, как не раз мечтали они: любовь, семья, сын.

Видит Бог, и ей хотелось семьи, родить ребеночка, любить, лелеять и целовать его, но не пришла еще лю­бовь, плутала, видно, где-то за речкой в потемках и никак не могла ее отыскать. Когда Света с Максимом начинали над нею подшучивать и предлагать сватовство, она отби­валась словами великого Омара Хайяма в интерпретации собственного перевода:

— Ты лучше голодай, чем кушать, что пришлось.

Ты лучше будь один, чем вместе с кем попало...

2

Тем временем над землею заканчивал свой бег су­ровый двадцатый век. В стране шла перестройка. Никто нетоворит, что была она не нужна, но делали ее в ущерб своему народу люди с грязной душой и черными мысля­ми. Грабили и убивали свои своих похлестче, чем в граж­данскую войну — кучка властителей создавала капиталы, бесстыдно обшаривая карманы своих сограждан. И пото­му над всей Россией испортилась погода: тучи, слякоть, грязь, тоска и неопределенность.

В конторе Лианского отделения совхоза чуть ли не каждый день собрания: ваучеризация, приватизация, за­держки по выплатам зарплаты, безработица, раздел имущества, земли.

Эти и множество других вопросов из повестки в по­вестку каждого собрания клокотали, как кипящий суп в котле: есть хочется, а не ухватишь, не хлебнешь — го­рячо! Кричали и спорили до хрипоты, но новые законы сводили на нет все усилия по спасению деревни, и она потихоньку умирала. Приказал долго жить их кормилец-совхоз, закрылись и развалились все его отделения. Ста­ли лианцы безработным народом. На одном из собраний Макар Обухов с горечью сказал:

—  Повезло нам, хуторяне, на богатую землю и талан­тливый народ. Не везет на правителей. Это ж надо было поганцам догадаться и в одночасье великий народ обратать в быдло бесправное, бросить его в нищету, в униже­ние. Тикать теперь нужно из насиженных мест!

После этого собрания состоятельные молодые мужи­ки с семьями уезжали из села. Один за другим уходили девчата и парни искать свое место под солнцем в чужих краях. Закрыли школу, клуб, магазин.

В те мрачные дни забрали у Светланки Максима и от­правили в Чечню защищать интересы вороватых людей, издающих законы. В прямом и переносном смыслах в деревнях погас свет.

Собрала Инга пожитки и перебралась в дом к под­руге. Жизнь тянули на зарплату связиста, а она во все времена была мизерной.

Надеждой на будущее стал Максим. Ждали его воз­вращения. Может, он что придумает, посоветует. Поса­дили огород и кормились с него.

Не зря в народе говорят, что беда одна не ходит. Как-то вечером зашел к ним дядя Семен Сысоев, тот, что раньше командовал селом. Попил морковного чайку, дол­го мялся, а потом:

—  Не знаю, как и сказать, а сказать нужно, — и, обра­щаясь к Инге, добавил: — Закрыли, дочка, с завтрашнего дня у нас в селе почту и связь. С утра ты безработная. Помочь я вам больше ничем не могу. А потому уезжайте к кому-нибудь из родственников Максима или еще куда, не то пропадете с голоду. Не таких крепышей, как вы, лома­ет жизнь. Сколько уж деревенских людей спилось, ушло бомжевать и кормиться из мусорных ящиков в больших городах. Уезжайте.

И заплакал Семен Николаевич — потомок первопро­ходцев, бывший защитник Отечества, инвалид войны, причитая, как над могилой покойников:

—  Нелюди... Кивают на царя Грозного с Петром и Ста­линым, а. сами что вытворяют под флагом демократии: стариков обесчестили голодухой и холодом, уходят они в могилы миллионами от обид, нищеты, унижения. Покруче люди мрут, чем в ГУЛАГе гибли. Тысячи детей роются на помойках, спасаясь от старухи с косой, безработную мо­лодежь обрекли на разбой и разврат.

Трещат на всех углах о древней женской профессии. С чего бы это вспомнили, паразиты?! У нас нет Тверс­ких и других бульваров — там девки-«телки» не работа­ют, скорее с жиру бесятся, подрабатывают на красивую жизнь. Сами развлекаются и развлекают бездельников. Наши молоденькие мамки, спасая детишек своих, идут на дороги из-за куска хлеба, как тигрицы в неурожайные годы заходят в поселки под пули охотников. Отдают де­вки свое тело на поругание бездушным, но с деньгами, проезжим шоферам. И прозвали-то их не по-людски — «дальнобойщицами». Какой уж дальний, ближний бы бой выиграть за жизнь потомства. Вывернули народ наизнан­ку, все его нутро наружу выставили своими порядками. Кому-то ж это надо?

Проводили они старика до его «хором» и на обратном пути разговорились:

— Наверное, прав Семен Николаевич, — сказала Светлана, — заколачивать нужно окна и уезжать в город. Вот только к кому? Где жить-то будем?

—    Да-а, — протянула Инга, — это ж надо, новые по­рядки до слез довели старика.

—    Заплачешь. Его деды на этой земле были первы­ми русскими. Обосновывались в дремучей тайге надолго. Хутор-то свой в дивном месте поставили, чтобы внуки и правнуки жили красиво и вольно. А сейчас в деревне ос­талось семь жилых домов. И обитают в них старые люди, а из молодежи — ты да я да мы с тобой. Ромке поиграть не с кем — один ребятенок на всю деревню остался. За­плачешь тут от тоски и обиды...

—    О чем это он толковал, когда говорил о дорогах и женщинах?

- Ты, Инга, что? Не на земле живешь? А впрочем, ты работала и хоть какие-то деньги получала. По всем ны­нешним меркам — зажиточный человек. А во многих де­ревнях, где еще люди остались, жизнь совсем голодная и холодная. Работы нет, денег годами в руках не держали, а детей кормить, одевать и учить надо. На какие, спраши­вается, шиши?

В городах тяжело, но попроще — не тут, так там на кусок хлеба можно заработать, если ты не лодырь и не алкаш. Наши молодые бабы идут на дороги своим телом зарабатывать на жизнь, пропитание. Посчитай, сколько за день по трассе проносится машин с тяжелыми прицепа­ми. В каждой из них по два мужика. Что везут — никому не известно. Но им платят хорошие деньги новые «хозяева» земли. Некоторые из этих дальнобойщиков скоты насто­ящие. Попали на гребень мутной волны и, имея «дурные» деньги, творят что хотят с бедными женщинами, пользуют­ся, гады, случаем для удовлетворения своих извращенных сексуальных потребностей. Но многие вроде люди поря­дочные, за услуги, случается и без всяких услуг, просто из жалости — дают бабам деньги, продукты.

Наши мужички давно разбежались по земле в поис­ках заработка, в семьях о них ни слуху ни духу. Может, многих папаш в живых уже нет. Кому они, деревенские, в городах нужны? Вот бабы из тех, что помоложе и смазли­вей, двинулись на заработки. Во многих семействах они сейчас и кормилицы, и поилицы.

Инга остановилась. По мере осмысления услышанно­го лицо ее искажала гримаса брезгливости. И заревела горькими слезами посреди темной улицы:

—  И-и, мне ведь не завтра, так послезавтра на доро-гу-у идти...

Подруга успокаивала: прижала к себе, гладила по го­лове и как заклинание наговаривала сквозь дрожащие от жалости губы:

—  Не плачь, солнышко. Не отдам я тебя, чистую мою, на растерзание душегубам. Завтра поеду в город искать родственников мужа. Они люди хорошие, еще на свадьбе говорили, приезжайте, мол, коли трудно будет...

Весь .следующий день провели подруги в сборах. До вечера обежали всех стариков, которые еще остались в селе, расспросили их о родственниках, записали на бу­мажках — кто где живет, телефоны городских детей и внуков поселковых старожилов. И просьбы бабушек — кому и что привезти из города, кого и где найти, кому передать приветы.

Серафима Петровна Гоголева попросила привезти литр-полтора керосину, дескать, болеет ее дед Макар, так чтобы ночью, в потемках, лекарства не перепутать — нужно горючее для лампы.

Только на утро во вторник вышли подружки на трассу. В сторону города мчался по дороге КамАЗ. Замахали ру­ками. Завизжал он тормозами, остановился. Света спро­сила дядьку-шофера:

—    Подвезете до города?

—    Садись, дочка.

Забираясь в кабину, она попросила:

—  Присмотри, Инга, за Ромкой. Непоседой стал. Ле­зет куда надо и не надо.

Шофера звали Владимиром Павловичем Сучковым, был он с горнорудного комбината, что в их районе, и нужды сельчан знал не понаслышке. За расспросами и разговорами незаметно пролетели два часа дороги до города. Знал он, где живет Кузьма Кучеренко — дядька Максима, и подвез ее к самому дому. На прощание Вла­димир Павлович сказал:

—  Я, дочка, через три дня обратно поеду, если ула­дишь все свои дела, жди после обеда в пятницу на пере­крестке — домой подвезу.

Дядьке Кузьме и рассказывать ничего не пришлось, он сразу все понял. С тетушкой Анной просидели на кухне до самой утренней зорьки: написали Максиму письмо о возможной перемене в жизни семьи, прозвонили по телефо­нам, что на бумажках в селе записала — передали приве­ты из Лиан, составили план закупок по заявкам сельчан.

Кузьма Ильич с утра убежал на деревообрабатываю­щий завод поговорить с кем-то из влиятельных старых знакомых о работе для безработных сельчан. Уже в обед Света сидела в отделе кадров и писала заявления за себя и за Ингу. Принимали их учетчицами на лесной склад.

—  Не бог весть что, но теперь выживем, — радова­лась женщина.

В пятницу племянник соседа отвез ее с сумками на перекресток — ждать Владимира Павловича. Прождала до самых сумерек. Многие водители останавливали ма­шины, предлагая подвезти симпатичную молодуху, но уговор есть уговор, и она ждала. Так и не приехал добрый дядька. Видно, что-то случилось. А может, управился с делами и проскочил тут вчера.

Уже в потемках, осветив женщину мощными фарами, остановилась у ее сумок фура — «Вольво», за ней вторая. Из первой выскочил парень, забросил сумки в кабину и только после этого, развернувшись к ней, сказал:

—  Садись, молодуха, подвезем! Мы парни веселые, прокатим с ветерком, всю жизнь помнить будешь!

Что-то в интонациях его голоса ей не понравилось, насторожило. Решила было отказаться, но на дворе стоя­ла ночь, хотелось домой. Парень настойчиво подсаживал в кабину:

—  Шевелись, шевелись, ночь на улице.

Поехали. За рулем сидел молодой верзила, который представился:

—  Леха.

Второй ему вторил:

—  Гошка, — и уточнил для солидности: — Георгий.

Больше часа велись разговоры, расспрашивания. По­том Леха, придерживая руль одной рукой, второй прихва­тил ее ногу выше колена, спросил:

—  Заработать хочешь, красавица? Хорошо заплатим. Нас четверо на двух машинах, по миллиону с брата и дол­го будешь жить без проблем. За минет цена двойная, так что начинай.

От его наглости она онемела. Хотела кричать и не могла. На дворе буйствовал 1998 год, за плечами оста­лись двадцать пять лет настоящей жизни, впереди ждал ужас. Гошка тянул на себя вторую ногу. Она закричала и вцепилась ногтями в его бесстыжие глаза. Тут же получи­ла по голове и потеряла сознание...

Под утро очнулась голой в придорожном вагончике-гостинице разорившихся деревенских коммерсантов, что стоял на площадке у трассы, в километре от родного села. Рядом крепко спали пресытившиеся скоты, о которых они с Семеном Николаевичем Инге рассказывали. Никогда не думала она, что сама станет их жертвой. Болело изнаси­лованное тело, плакала растерзанная подлостью душа.

Натянула на плечи разодранную кофту, нашла юбчон­ку. С трудом выбралась на улицу. Небо было безглазым, затянули, его черные тучи...

Побрела к дороге и споткнулась об одну из своих су­мок. Пахнуло керосином. Взяла в руки канистрочку, что везла Серафиме Петровне. Нашарила руками спички и волоча бесчувственные ноги пошла к вагончику. Закры­ла на задвижку дверь, для надежности приперла толстой жердью, облила керосином, остатки вылила в окно и чир­кнула спичкой. Загудело пламя. В спину ей светили кро­вавыми отблесками пламени осиротевшие фары машин.

В дом не пошла, боялась напугать своим видом сына с подругой. Поднялась в свою первую и такую счастливую комнатку. Взяла карандаш, лист бумаги, коряво его испи­сала при сумеречном свете зарождающегося дня. И впала в истерику. Несчастная женщина упала на пол и, раздирая в кровь лицо, билась о доски растрепанной головой:

—Господи, за что-о-о?! — рыдала ее криком деревня.

—За что, Господи, кару такую-у-у?! — выло ее голо­сом небо.

Услышала крики улица, проснулась. Пока определяли, кто, что и где, звуки смолкли. И вынули соседи из петли уже остывшее тело Светланы.

3

Наконец Инга встала, выпила водку. Достала исписан­ный подругой лист и в который уже раз начала медлен­но его перечитывать. Глаза держали последние строки: «...Не сама ухожу — этой ночью убили меня наши же рус­ские люди. Расскажи все Максиму — он поймет, он ум­ный. Береги до его приезда Ромку!»

Не знала Светлана, а теперь уже и никогда не узнает, что приехал Максим через две недели после ее похорон. Нет, не приехал. Его привезли из Чечни в цинковом ящи­ке и похоронили как героя, в приморском конце российс­кой земли на городском кладбище.

Из прекрасных людей остался для Инги во всем бе­лом свете один только Ромка.

4

Пять лет в женском монастыре жила молодая послуш­ница. Пришла в монастырь не одна — с малым ребенком.  Долго о чем-то с ней говорила матушка-игуменья, потом дала ей новое имя и оставила жить в месте святом. Маль­чонку пока определили в церковный хор. Сестры-монаш­ки меж собою судачили:

—  Вольно, видно, в девках жила. Теперь осознала бес­путство свое и пришла в монастырь грехи замаливать — просить у Всевышнего прощения...

И только матушка знала истину. Кроме обязательных мо­литв читала молодая монашка и две самою придуманные.

Слезно и скорбно читала их, стоя на коленях, с зем­ными поклонами: за Светлану с Максимом и ушедших в иной мир деревенских людей, вымаливая прощение за грехи их и выпрашивая им у Бога райскую жизнь. За зем­лю русскую с ее глухими и гнилыми углами.

Прислушавшись, можно было в ее скороговорке ра­зобрать:

—  Прости русских людей, Господи, и вразуми их. Бла­гослови на жизнь достойную, человеческую, как предки жили испокон веков. Научи их, Боже, жить по твоим за­поведям.