Отцовская «беломорина», тюльпаны и соль

У каждого события, печального или радостного, есть олицетворяющие его знаковые ощущения, запахи войны, детства и мира. Об этом рассказал ростовчанин Владимир Кожухарёв.

У сельских ребят послевоенных лет в начале весны лакомством, да зачастую и едой, были сладковатые на вкус луковицы степных тюльпанов. Бузлюки — так их почему-то в нашей местности называли и взрослые, и дети.

Находили мы их по первым листикам, пробившимся на свет божий сквозь едва оттаявшую землю. Позже, во время обучения в сельхозинституте, я узнал, что алый степной цветок называется тюльпаном Шренка, по имени петербургского ботаника XIX века. Сейчас этот вид занесён в Красную книгу. А тогда мы, конечно, об этом не задумывались, а просто утоляли элементарные потребности, добывая бузлюки с глубины 10-20 см с помощью заточенной особым образом палки-копалки.

Эти же луковицы через какой-то месяц превращались в море алых тюльпанов, от которых просто краснела степь! Одно это уже было для тех краев с их скупой степной природой замечательным зрелищем. Тюльпаны являлись той красотой, которая не только преображала нашу полупустынную степь, но и спасала мир и смягчала, может быть, слегка зачерствевшие души наших родителей. Да, пожалуй, и нас самих.

Как-то очень удачно степь, я бы даже сказал, суровая степь, преображалась именно под первое мая каждого года. Непременным атрибутом праздника в те послевоенные годы была маёвка. Вообще-то, в это слово, во всяком случае, в селах, вкладывался особый смысл. Маёвку ждали как манны небесной и стар, и млад. На нашей маёвке было человек 30 мужчин: зоотехник и конюх, агроном и тракторист, учитель истории (совсем слепой), ветврач и бухгалтер.

Отцы наши являли собой почти классический послевоенный набор персонажей: одноногий, парочка одноруких, слепой или одноглазый и один-два обгорелых. На законных правах, прямо на глазах жён и начальства, причём без всяких замечаний и укоризненных взглядов, мужики могли хорошенько испить горькую и начать вспоминать под «беломорину» ещё свежие в памяти события минувшей войны, травить анекдоты, не стесняясь, подтрунивать друг над другом. Как же мы их любили!

Батя мой, как участник Великой Отечественной войны, легко поддерживал любую тему, а уж по части анекдотов, а также по женской части был известным докой. Хохот в мужской компании от его баек стоял такой, что нелетающая птица дрофа, страус наших степей, и та в испуге взлетала!

Откуда взялся у сына прачки и чумака такой артистизм, до сих пор никто не понимает. В это же время дамы хлопотали над столом, то бишь над брезентом, раскинутом прямо по тюльпанам. Провиант привозили с собой, кто что мог. Кто последнюю банку солений, кто выпечку, кто жареную утку, кто рыбку. А уж совсем деликатесом были варёные раки. Причем таких размеров, что английские лобстеры, они же французские омары европейских морей, и даже атлантические лангусты отдыхают! Впрочем, может быть, это мне, четырехлетнему сорванцу, так казалось. Мы, мелюзга от 3 до 10 лет, носились с визгом и смехом по степи и по балке, собирая букеты тюльпанов — кто больше! Там были почти одни лишь красные.

Уже будучи взрослыми дядьками и такими же тётками, в канун Первомая мы попали на солёный лиман с калмыцким названием Цаган Хак (что означает «белый ил»). Это на крайнем юго-востоке Ростовской области, на самой границе с Калмыкией. Лиман — ответвление большого солёного озера Маныч-Гудило.

Как известно, Маныч-Гудило состоит из множества сравнительно небольших озерец и множества островов. Приехав туда, мы всей ватагой, а это несколько семейных пар, стали дружно закатывать штаны, чтобы перейти вброд на вожделенный остров. Мы выбрали самое узкое место в 100-150 метров.

Переход по солёной рапе и такой же солёной непролазной илистой ледяной, по нашим ощущениям, грязи занял около часа. В ожидании чуда мы, конечно, всё перетерпели, не задумываясь о своём здоровье. Жажда чуда была сильней! Нам казалось, что тут тот самый случай, когда «риск стоит того». Зная, что хотели увидеть, всё равно были поражены открывшейся нам картиной.

Мы увидели море разливанное тюльпанов, но не простых красных, а всех цветов радуги! Тут и чисто белые, и желтые, и оранжевые, и комбинированные, как их в том краю называют «жёлтогорячие». И всё это в дикой природе! Где-то в Амстердаме цветоводы бьются над новыми сортами и расцветками, а тут бери не хочу.

Из далекого Амстердама привёз как-то на родину плоды трудов их селекционеров. Так вот, заморские сорта и гибриды, как мне показалось, по скромнее наших «аборигенных». На моей малой родине ее величество природа сама сотворила чудо чудное, классифицированное как тюльпан Шренка.

Теперь-то мы, конечно, рвали цветы по букетику, больше было жалко. А если вырывалась иногда и луковица, она уже не представляла для нас пищевого интереса.

Наши дети пробовали луковицы на вкус нехотя, а внуки об этом «деликатесе» и слышать не хотят! «Сникерсы» и «марсы» отвратили детей от натуральных продуктов и вкусов.

Кто больше вредил природе? Мы, пацаны, тем, что поедали луковицы, рвали охапками самые красивые экземпляры, которые в вазах живут 12 дней?

Но вернусь в то босоногое беззаботное полуголодное детство, с которого мы начали воспоминания. Помню одну вкуснятину, которая летом была в изобилии в наших пустынных краях в послевоенное время. Это, не догадаетесь, перезрелые огурцы! С ними связана такая история.

Едут как-то бабы с плантации на громадной мажаре. Мы, пацаны, человек 10-15 бежим за скрипучей повозкой и клянчим подачку. Какая-нибудь сердобольная тётка швыряет нам эти огурдыни. Мы их ловим, ловко разбиваем об колено пополам и за 10-15 секунд выгрызаем мякоть и снова бежим за повозкой в ожидании новой подачки. После двухкилометровой пробежки женщины, сжалившись над нами, великодушно разрешают нам запрыгнуть на ходу на мажару.

Какое это блаженство — сытому лежать на грохочущей по ухабам мажаре и смотреть на плывущие в небе облака, угадывая, на каких животных похожи их причудливые очертания! Так, счастливые, и догромыхали мы до центральной усадьбы нашего совхоза. Проезжаем бодрой рысью по главной улице посёлка. Где-то напротив своего двора я, чтобы не докучать женщинам, так любезно подвезшим нас почти до дома, чтобы не сбивать темп хода пары лошадей, принимаю, на мой взгляд, правильное решение спрыгнуть с телеги на ходу.

Бабы восседали впереди и оживлённо обсуждали всегдашние новости: кто кого бросил, кто кого подобрал, у кого от кого дети, у кого от кого муж. Они не обращали внимания на пацанов, которые, по мере проезда по посёлку, спрыгивали на дорогу после притормаживания повозки по их просьбе напротив своих домов.

Перебивать возницу с мелкими просьбами мне казалось нетактичным. Как интеллигентный человек и благовоспитанный «дворянин», получивший свое воспитание во дворах, я решаю спрыгнуть с правого бока экипажа. Но так как законы инерции мне были ещё неведомы, вполне закономерно попадаю под правое заднее колесо торсом. Что было дальше, помню как в тумане.

Обод колеса пришёлся на мой левый бок в район крыла тазовой кости. Может быть, поэтому громадное колесо, не переехало через меня, а стало с бренчанием пихать моё тельце впереди себя. А так как из одежды на мне были самошитые матерью моей из первомайского флага красные трусы, шкура моя несколько подпротёрлась в некоторых местах: на левом боку, пониже спины и на плечах.

То ли лошади почувствовали сопротивление движению, то ли бабы среагировали на нештатное торможение. Мажара, весом, наверное, полтонны, протолкавши, остановилась! Бледные перепуганные тётки все соскочили с телеги и стали тихонько подходить ко мне.

По их лицам мне показалось, что я сейчас получу «добавку» от них. Чтобы не искушать судьбу еще раз, я, видимо, в состоянии шока, по возможности шустренько ретировался под телегой с места происшествия. Женщинам при этом помахал, дескать, всё нормально. Крови ещё не было видно, так как все раны были обильно запудрены дорожной пылью. Те, переглянулись, покачали головами и уже пешком пошли рядом с телегой.

Вдогонку одна мне прокричала: «Промой ранки одеколоном или керосином!» Отойдя метров на десяток, я обнаружил, что в нескольких местах выступила кровь, а на боку шкура была протёрта до кости. Но кровь быстро свернулась, ранки начали подсыхать.

Понимая, что родителям история совсем не понравится, решил её не афишировать. Помыл ранки керосином и улёгся вроде бы спать. Утром пораньше ушёл на рыбалку, пришёл поздно, опять улегся пораньше. И так несколько дней. Обычная история. Так, наверное, сделал бы каждый пятилетний пацан. Мать узнала на третий день. Но все самое страшное уже было позади. До сих пор запах огурцов у меня ассоциируется с этим случаем.

Было у нас ещё одно лакомство — съедобная трава, которую по незнанию называли сладким корнем. Мы, детвора, его добывали с помощью той же палки-копалки, слегка очищали и грызли без всякой подготовки, высасывая сладкий, очень приторный сок. Позднее, тоже уже в институте, узнал, что это была солодка, или лакрица — противовоспалительное, отхаркивающее и мочегонное средство. В китайской медицине солодка стоит выше по полезности, чем реймания и даже женьшень. Прошло много лет, и я снова стал употреблять лакрицу! Теперь уже в виде отвара с кореньями шиповника и боярышника. Многим отвар кажется приторным, мне же он напоминает вкусы моего детства.

В разгар лета, когда озерца почти совсем пересыхают, на их берегах выступает тонким слоем соль. Соль земли. Её-то и добывали в этих местах, наверное, всегда. Добывают её, вы не поверите, и сейчас.

Соль употребляли в пищу, ею лечились, её выменивали в бессольных краях на зерно. Процесс этот назывался чумакованием. Строго говоря, чумаки перевозили, торговали, меняли не только соль, но и сбрую, рыбу, вино и прочее.

Перевозки осуществлялись, как правило, на волах, а в Калмыкии в годы войны на тощих коровах. Это явление нашло отражение и в творчестве художников-классиков XIX века: это картины мариниста И.К. Айвазовского, «Чумаки на отдыхе», «Чумаки в Малороссии» или картина А.И. Куинджи «Чумацкий тракт в Мариуполе».

С чумакованием связаны в нашей семье ещё несколько историй. Вот вам одна из них. Моя бабушка Варвара Фоминична, будучи матерью семерых детишек, проводила деда нашего Игната на фронт в первые дни войны.

Через месяц получила похоронку на него. Единственную лошадь на подворье забрали во время оккупации немцы. Как жить, как прокормить семерых детишек, а они мал мала меньше? Спасала в те годы в тех местах её величество соль.

Ситуация в семье бабы Варвары зашла так далеко, что дети начали пухнуть от голода. Ребёнок как будто наливался водой. Зимы были лютые. Однажды вечером, когда уже некуда было отступать, баба Варя, выплакав все слёзы, уложив детей спать вокруг печки, сама пошла с лампой-керосинкой к окну. Она резала последнюю наволочку и шила детям белые тапочки. По русскому обычаю, в таких уносили в последний путь.

По меньшей мере, к утру судьба двоих младшеньких Марии и Лёшеньки, казалось, была предопределена. В это время к матери подошёл самый маленький распухший Алексей. Ему было около двух лет. Он сказал: «Мама, мамочка, не плачь! Бог не выдаст!» Мать разрыдалась пуще прежнего. Измученная горем, она задремала.

И вдруг робкий стук в дверь. Отворила. Запорошенная снегом женщина сбивчиво предложила обменять ведро зерна кукурузы на два ведра соли. Бартер по тем временам невероятный. Видя смущение бабы Вари, женщина сказала: «Ничего, весной рассчитаетесь!»

Ещё не до конца веря в чудо, а это по другому не назовёшь, начала бабушка толочь зерно в ступке и варить жиденькое пойло. Тут же разбудила детей. Потом отпаивала их несколько дней, прежде чем дать кашу пополам с кураём (так называли перекати-поле). Задача была спасти детей и растянуть «удовольствие» до весны! К слову сказать, то опухание не прошло бесследно для детей. У Алексея как выпали молочные зубы, так больше и не выросли. При этом он умудрился отслужить три года в пустыне в Кушке в погранвойсках.

Вот так соль кормила.

А ещё она лечила от недугов. Возвратившись с войны, отец долго болел, у него образовалась опухоль на месте тяжёлого ранения. От людей старшая дочь Анна узнала, что ил из озера является ценнейшим лечебным средством, которое может помочь страдающей матери. Она организовала «экспедицию» на озеро за илом. Ил — это многовековые отложения микроорганизмов, которые водились в этих почти ядовитых озёрах-лиманах. Припарки и обёртывания были очень трудоёмким лечением. Но, тем не менее, отца удалось поднять, хотя в это уже мало кто верил. Солёный ил сделал свое дело, опухоль ушла, раны затянулись.

Умные люди тех мест до сих пор проводят солевую терапию в домашних условиях по рецептам наших бабушек. И я, посещая свою малую родину, непременно привожу оттуда домой ни много ни мало мешок той самой соли, что спасла отца после войны.

Полина Ефимова

Военный архив » История