Из семьи ученых

Доктор биологических наук Мария Крюкова рассказала, что угрожает редким растениям и что происходит с нашими лесами на севере края.

Несмотря на санкции, российская наука не свернула свою деятельность, не остановилась. Ведь держится она в основном на энтузиастах своего дела, верящих в торжество просвещения. Пример тому – директор Института водных и экологических проблем ДВО РАН доктор биологических наук Мария Крюкова, . . .

потомственный ученый. Вот уже четвертый год она возглавляет вверенный ей коллектив старейшего академического института.

В этом храме науки Мария Крюкова работает еще со школьной скамьи. Начинала простой лаборанткой. Отсюда наставник и учитель – известный не только в России, но и за рубежом ботаник доктор биологических наук, профессор Светлана Шлотгауэр провожала ее на экзамены в вуз и здесь же встречала уже дипломированным специалистом.

Даже в тяжелые 1990-е она не оставила мечту постичь истину, а ведь для этого требовались хорошие учителя и глубокие знания. И все это она получила благодаря отечественному образованию и, конечно, моральной поддержке родителей.

У нее и сегодня нет сомнений относительно выбранной профессии. Нынешние научные интересы Марии Крюковой связаны с биогеографией, флористикой, сохранением биологического разнообразия на Дальнем Востоке. А новая должность потребовала и новых управленческих знаний.

– Мария Викторовна, откуда вы родом и почему приехали на Дальний Восток?

– Сюда меня еще в детстве привезли родители-геологи. Папа Виктор Глебович и мама Галина Васильевна жили и учились в Томске, где и познакомились. Там же родилась и я.

В 70-е годы прошлого столетия регион активно осваивали, нужны были специалисты и наша семья переехала в Хабаровск. Родители работали в Дальневосточном институте минерального сырья.

– Кто повлиял на ваш выбор профессии?

– Я росла в научной семье, но, скажу честно, редко видела родителей дома. Особенно летом, когда они выезжали на полевые сезоны – изучали горы Баджала, Сихотэ-Алиня. Но вот их преданность науке, бережное и внимательное отношение к природе меня увлекли. И в старших классах я уже точно знала, что хочу стать ученым.

Я мечтала о генетике, молекулярной биологии – тогда это был период активного ее развития (хотя она и сегодня на острие актуальности). Ведь как можно познать живое существо, не зная, что лежит в его основе?!

После школы я устроилась лаборантом в Институт водных и экологических проблем. Попала в лабораторию, в которой работала уже тогда известный биолог Светлана Шлотгауэр. И когда я увидела ее мир, ее увлеченность ботаникой, флористикой, мне стала интересна эта область науки: что определяет и из чего складывается развитие живой природы...

Когда я завершала учебу на биолого-почвенном факультете в Дальневосточном госуниверситете во Владивостоке, темы курсовых выбирала ботанические. И дипломную работу посвятила водным растениям Хабаровского района. Меня увлекла флористика, которая занимается описанием и изучением флоры, процессов ее развития.

Мне очень повезло: и семья поддерживала мой интерес к науке, и на работе Светлана Шлотгауэр по-матерински опекала. Она мне многое дала: опыт, знание, понимание. Рядом с ней я училась уже как ученый.

– Кого вы считаете кумиром ботанической науки?

– Я могла бы назвать академика Владимира Леонтьевича Комарова. Я зачитывалась его книгами, статьями о формировании флоры, о географических особенностях растительного покрова юга Дальнего Востока и не жалею о потраченном времени. Труды по флорогенезу Рудольфа Владимировича Камелина – академика и президента Русского ботанического общества, докторов биологических наук Бориса Александровича Юрцева, Леонида Ивановича Малышева, Нины Сергеевны Пробатовой и других исследователей также не могли оставить меня равнодушной.

Но настоящим моим учителем и наставником является Светлана Дмитриевна Шлотгауэр. Кумир, который всегда был и есть перед глазами!

О ней можно говорить много, но я скажу одно: у нее есть дар преподносить знания о природе не только научным языком, но и научно-популярным, литературным, даже в приключенческом жанре. Я еще в школе – при подготовке рефератов пользовалась ее книгами, популярной в те годы «Моей Джугджурией» (1983).

Сила, энергия, увлеченность Светланы Дмитриевны привлекли меня. Ее служение науке, полная самоотдача – яркий для меня пример...

– Постоянные поездки, сплавы по рекам, холод и сырость не отвернули вас от биологии вообще и ботаники конкретно?

– Трудности – это стезя любого исследователя. Мне это придавало интереса к науке. Из последних походов: мы на лодках пересекали заливы Ульбанский, Николая и Константина на юго-западном побережье Охотского моря. Там мы с коллегами работали по ключевым орнитологическим территориям Приохотья. Работать приходилось в суровых условиях. Но я поняла: мне нужны в жизни испытания, чтобы состояться. Карамельная жизнь не для меня.

А вообще, нашими экспедициями охвачены обширные территории края. Я изучала растительный покров равнинных просторов долины Амура, лесов Сихотэ-Алиня, Амур-Амгуньского и Амгунь-Охотского водоразделов. Сначала написала кандидатскую диссертацию, посвященную водной флоре Хабаровского района. Для докторской работы мне хотелось охватить больший масштаб исследований, и я выбрала темой флору сосудистых растений Нижнего Приамурья. В поле зрения попали уже не только водные, но и лугово-болотные, лесные виды растений, разнообразие которых быстро меняется в последние десятилетия.

– А что происходит с нашими лесами?

– Относительно судьбы наших лесов есть разные прогнозы. Мы видим изменение климата, его потепление, которое, помимо природных процессов, усиливается антропогенными (экологическими) воздействиями. В бассейне Амура эти процессы тоже происходят. Существует устойчивый тренд на потепление. Многие исследователи прогнозируют расширение распространения теплолюбивых формаций растений – кедрово-широколиственных, широколиственных лесов – на север.

Но не стоит забывать, что кроме природных факторов, влияющих на растения, существует человеческий. И на пути этого возможного расширения с топором и пилой стоит тот самый дровосек.

Мы ведем мониторинг лесовосстановления и видим, что на юге региона, там, где были пожары, возрождение леса можно считать успешным. Иначе обстоят дела в северных районах, где восстановление коренных лесов затруднено.

У нас опять подходит цикл низкой водности в бассейне Амура, а значит, надо ждать пожаров, которые с каждым разом уничтожают все больше и больше территорий и влияют на структуру растительного покрова.

Сухие годы с пожарами негативно сказываются как раз на развитии темнохвойных лесов, среди представителей которых ель аянская, пихта. Пожары их словно выкашивают, и на тех местах появляются мелколиственные, лиственничные леса.

Мы постепенно теряем лицо нашей дальневосточной флоры. Здесь формируются монотипные, унифицированные растительные сообщества.

Юг Дальнего Востока России всегда отличался высоким биологическим разнообразием. Здесь северные виды контактируют с южными теплолюбивыми. Помните нанайскую легенду, когда бог послал на Землю двух птиц с семенами для северных территорий и южных? Летели они и столкнулись в небе над Амуром, рассыпали семена, растения перемешались, и мы видим лианы винограда, лимонника, обвивающие ствол пихты, ели. Так вот, эта контрастность и пестрота растительного покрова сглаживается. Сокращаются места произрастания уникальных реликтовых сообществ, представители которых заселяют эти территории уже миллионы лет.

– У нас здесь действительно росли тропические растения?

– Да, но это было очень давно, миллионы лет тому назад – во времена динозавров. Теплолюбивая флора, близкая по облику к субтропической, которую вы видим в Приамурье и на юге Приморского края, сформировалась здесь еще до начала четвертичного периода, до начала похолодания. Распространение различных растительных комплексов менялось с чередованием периодов похолодания и потепления, так называемых климатических оптимумов (5–2,5 тыс. лет до н.э.), когда температура воздуха была выше современной.

– Какие неожиданные находки вам преподнесла природа в научных экспедициях?

– Мне повезло, что я имею возможность путешествовать по территории края. Неожиданными, волнующими были находки редких видов папоротников, орхидей, эндемов. Но не менее волнующими были моменты, когда я открывала для себя интересные места. Я видела водопад Сагена на территории Анюйского национального парка в Нанайском районе, который в свое время описал Владимир Арсеньев. Бывала на «Тигровом доме», в пещерах Прощальной, Кокдзяму, в бассейне реки Кур, на озере Амут, на лотосовых озерах в поймах Уссури, Амура. Путешествовала вдоль побережья Охотского моря.

– Вы подготовили научные обоснования для организации национальных парков, памятников природы краевого значения. Каковы практические результаты этой работы?

– Охраняемые природные территории – это наш резерв для будущих поколений. Это природные кладовые.

Я имела отношение к созданию двух национальных парков – «Анюйский» и «Шантарские острова», трех природных парков – «Вяземский», «Хосо» и «Шереметьевский», большого количества заказников и 17 памятников природы, многие из которых были созданы по моей инициативе.

Интересная форма охраны природы – национальные и природные парки. К примеру, если наши исследования показали уязвимость определенной территории, но на ней находятся какие-либо уникальные объекты живой и неживой природы, которые могут быть интересны для людей, для этой территории можно установить охранный статус, а ее использование в перспективе допускается только в качестве рекреационного, туристического ресурса.

Иногда создание охраняемых природных территорий имеет неожиданный результат, как, например, это случилось в природном парке «Шереметьевский». Созданный для охраны комплекса природных и исторических объектов – лотосовых озер и шереметьевских петроглифов, он способствовал увеличению на этой небольшой по площади территории популяции дальневосточного аиста в четыре раза!

Важным направлением природоохранной деятельности является ведение красных книг, выявление и изучение состояния редких видов растений, вплоть до разработки охранных мероприятий. Установление охранных статусов для некоторых уязвимых видов растений должно являться гарантом, что любое использование территории, на которой они произрастают, уже будет регламентировано.

Есть, например, группа красивоцветущих декоративных растений, которые очень уязвимы. И они активно вырываются браконьерами, продаются в букетах. И это большая проблема для территорий вокруг населенных пунктов. Например, горицвет (адонис) амурский занесен в Красную книгу края. Когда у него срывают цветущие побеги, ограничивается его семенное воспроизводство. Со временем на этом месте популяция цветов просто деградирует и исчезнет.

Кроме редких, уязвимых видов растений есть и те, которые характеризуются хорошим семенным и вегетативным потенциалом для восстановления, более широко распространены. Для них ущерб от использования не будет критичным. Я имею в виду ландыш Кейзке, лилейник, рододендрон даурский, который местное население ошибочно называет багульником, и другие.

Изучение состояния и редких, и обычных, широко распространенных растений как раз и является основанием для рекомендаций по их использованию и сохранению.

– А какие в Амуре есть водные растения?

– Река как динамичная система с сильным течением не позволяет сформироваться устойчивому растительному сообществу в основном русле. Но она живет своей жизнью, формирует новые русла и протоки, забрасывает старые.

На месте заброшенных проток часто остаются системы озер, в которых уже пышно развиваются водные растения. Растет, к примеру, самый яркий представитель нашей флоры – лотос орехоносный. Это древний реликтовый вид, который сохранился с тех времен, когда здесь ходили динозавры.

– Лотосу Комарова сегодня что-то угрожает?

– Сейчас его состояние достаточно устойчиво. Но он остается в Красной книге РФ и Хабаровского края и встречается редко.

Записал Константин Пронякин, фото из архива М.В. Крюковой

«Приамурские ведомости», №16-2022