Окончен бал...
  |
Виктор Калинкин К Читателю: Побудило написать то, что лежит перед Вами, глубоко, более чем на 20 лет осевшее в памяти высказывание одного кубанского казака, участника Кавказской войны 19-го века: "Самый еройский народ. Та й то треба сказать –...свою ридну землю, своё ридно гниздечко обороняв. Як що по правде говорыты, то его тут правда була, а не наша". А что мы можем сказать об Афганской войне? Попробовал, но о войне получилось коротко, больше о хрупкости бытия. Впрочем, Вам судить. == К 25-летию начала вывода Советских Войск из Афганистана == – Застегнись, простудишься, – и, заметив, что он её не слышит, просунула руки под куртку, под пиджак и обняла его. Прижалась, положив голову на грудь, и прошептала: – Хочу согреть тебя... Она чувствовала под тонкой тканью пальцами, ладонями его тело, гладила... не вытерпела и сжала до боли, пока не услышала короткий сдержанный стон. Уткнулась в вырез рубашки, вдохнула его запах, – кусочек украденного счастья... вздрогнула: – А это что? – Так надо. – Пойдёшь со мной?.. – Эй, парень, – услышал он сзади и обернулся. – Да, ты правильно понял. Подойди-ка... Ладно, могу и сам, не развалюсь... – Не обращай внимания, он – псих, возомнил о себе... 1. Шурави Каменистая пустыня слепила белизной, а вечный её странник, сухой, пыльный ветер, везде быть успевая, вкручивался то там, то там в раскалённую землю. Заметив чужака, крадучись, подлетал к нему, срывал панаму и, прихватив с собой, гонял зигзагами по щебню то кривое зелёное колесо. За броней в духоте – сапёрное отделение. Под открытым люком раскачивались и подпрыгивали бойцы, отработавшие смену на разминировании. После напряжённой работы поговорить и потрепаться им хватило сил лишь на первых километрах пути, скоро они перестали скрывать усталость и делали вид, что дремлют, уступив звенящему зною право отуплять их расплавленный мозг. Виталик тоже пробовал делать вид, но глаза его всякий раз открывались, и тогда взор упирался в его потные, скользкие, грязные руки, в потрёпанные кроссовки, подарок пионеров, он вздыхал и переводил взгляд на товарищей, и снова – на свои руки, на кроссовки... Жаль, они расползаются, значит, придется снова надевать берцы… их ещё найти надо. До приказа оставалось два месяца. Долг он исполнил: военному делу обучился, но никак не укладывалось в голове: "Почему он должен нести страдания этим людям? Вот этим, с таким трудом проживающим отмеренный им срок на земле гордых предков. В школе его этому не учили. Это они должны убить его, защищая родное гнёздышко! А он? Какой же он защитник, мать вашу?! Там, в Союзе – у них только игра на чувствах... Согласен, – солдатское братство... Ох, не та эта война, не та!.." Веки сомкнулись, голова, потеряв опору, мотнулась, и глаза открылись вновь. Одинокая БМП, объезжая камни, неторопливо въехала в неглубокое ущелье (прим.1). До базы – полчаса... ну, сорок... Удар! Вспышка! Взвизгнул отпущенной спиралью движок, взорвался, захлёбываясь от боли, ласковый Гамлет, закричали пацаны, отсек заволокло дымом, а по броне загрохотала, загудела дробь. Виталик выпал в распахнутую дверцу, обдирая колени, прокатился за противоположный борт и, не дожидаясь, когда встанет на ноги, цепляясь за камни, побежал из-под защиты брони, подчиняясь подсознанию, туда, вперёд, в дым. Успел… но только он об этом подумал, как выскочил на открытое, рванул с предательской дороги в сторону и начал карабкаться вверх по склону, с гребня которого велась бешеная стрельба по БМП. Когда смог видеть, что находилось за краем, заметил в стороне скопление валунов, довернул, подбежал, пригнувшись, и залёг среди них. На каждом выдохе в спринтерском темпе из груди его вырывался громкий свист с болезненным "и-и-и…", он судорожно глотал воздух: "а-ах", и снова – "и-и-и…" Огляделся, разложил дрожащими руками боезапас, упёрся локтями в каменистый грунт, изготовился и глубоко задышал, чтоб успокоиться. Крутил головой по сторонам, всматривался, но видимых целей не было: противник себя напоказ не выставлял. Внезапно стрельба поутихла, раздавались лишь одиночные выстрелы и не в его сторону, а туда, вниз. Виталик осторожно подполз к краю обрыва, посмотрел в ущелье: вокруг горящей машины разбросаны несколько тел, доносились редкие удары пуль о броню, с небольшими промежутками взрывались патроны, и вместе с ними каждый раз вздрагивало пламя. С нашей стороны никто ответного огня не вёл. Вернулся... Выстрелы смолкли. Через минуту-две "духи" оживились, загалдели, раздался смех, стали появляться головы: – Эй, шурави! – вслед невнятное бормотание, и снова смех (прим. 2). Когда установилась тишина, – уже другой голос: – Не стреляй, солдат, давай поговорим, – и, выдержав паузу, из-за камней поднялся невысокий молодой афганец в чалме, зелёной вышитой безрукавке, рубахе до колен, светлых шароварах. Распахнул безрукавку, приподнял, покрутился, опустил. Оскалился, поиграл кистями рук, мол, смотри, я не вооружён. Сделал шаг, спохватился, снял и вытащил из-под рубахи тонкий кожаный ремень с кинжалом, сунул кому-то вниз и, продолжая скалиться, вразвалочку направился к Виталику, как бы желая, – на то показывали его руки, – обнять непутёвого друга. Шагов за десять Виталик его остановил и не позволил опуститься на камень в стороне, вернул на линию ожидаемого огня и указал место на земле перед собой. Тот, скрестив ноги, уселся, с улыбкой посмотрел на Виталика и показал пальцем, чтоб он отвёл ствол в сторону. – Зови меня Керим, солдат. Видел, ты правильно всё делал, настоящий воин, потому и стрелять в тебя не стал. Я из Душанбе, хотел врачом стать. После, когда призвали, служил во-о-он там, – Керим указал рукой от себя вперед за правое плечо Виталика, – на аэродроме в ОБАТО (прим.3). И ещё переводчиком звали: известно, язык-то у нас один. В плену я не был, сам ушёл: моджахеды – мои братья, вера одна, – Керим подбирал слова, сопровождая взглядом палочку, которой чиркал по земле. – Не мог видеть страдания, сон не приходил, несчастным стал, потому и ушёл. Отец был бы жив, понял бы и гордился... Знаю, ты не по своей воле пришёл, тебя забрали у мамы и сюда пригнали. И мы не хотим сегодня больше убивать... Послушай, очистись, прими нашу веру и будь моим братом. Ты ведь молод и жить хочешь, верно? Вы проиграли, война в этом году закончится, женишься на нашей Гюльчатай. Помнишь красавицу? – Керим засмеялся, – она тебе детей нарожает, а захочешь, домой поедешь. "Таможня даёт добро", – лукаво подмигнул Керим: – Да не-ет! Не поедешь! У нас понравится! Как тебя зовут?.. Ну, что скажешь, Виталий? А может, будем звать тебя "товарищ Сухов", хочешь? Меня послушают. Виталий задумался, посматривая в сторону "духов". А вот ему отец, – он до Праги дошёл, – не простил бы, тоже друзья и рота... и родные. Чёрт! И воевать в этой стране он не желает. Ну, заберёт он с собой несколько "духов", – и что? Горе принесёт людям, а зачем? А если живым возьмут? Тогда на этом же месте без заморозки выпотрошат, а что соберут, живому в рот затолкают, голову отрежут и в кишлак отнесут, праздник устроят. Перевёл взгляд на тапочки Керима и почувствовал, что решение где-то рядом, посмотрел правоверному в глаза, потёр небритые щёки, и выбор его стал ясен, впрочём, другого и быть не могло. Теперь он знал, что делать и сделать это надо, как можно скорее. Виталик видел перед собой смуглый, блестящий лоб Керима, тонкие, жёсткие усики и ответил вначале спокойно: – Ладно, хватит трепаться. Послушать тебя – горячка: дураку понятно, что кровью потом буду верность доказывать, – но поймав встречный взгляд, не выдержал и закричал, глядя в чёрные, миндалевидные глаза: – Охренела мне эта война! Во-о-о как! Всё! Давай, вали отсюда!.. Дава-ай, шевели-ись!.. – немного успокоился, – никуда не пойду, здесь останусь... Всё, закончим базар. – Ну, как знаешь, солдат. Тогда не обижайся. Готовься предстать перед Аллахом, – Керим брезгливо осмотрел Виталика, – таким вот грязным, как свинья и все шурави. Без бога в сердце живёте. Прощай, гяур! Керим встал и не спеша пошёл к своим. Глядя ему в спину, Виталик передёрнул затвор и поднял выпавший патрон. Керим, услышав клацанье, не оборачиваясь, махнул рукой, мол, куда тебе. Виталик лёг на спину ногами к "духам", повертел между пальцами золотистый патрон с пулькой, на кончике помеченной зелёным цветом, и подивился тому, что на донышке гильзы был проставлен год его рождения: "Ну, родная, не посмотришь ли на шарик с обратной стороны? Заодно глянь, что там внутри. А вот сестрёнки твои никогда этого не сделают!" – нажал на спуск и выпустил магазин в небо. Керим, услышав очередь, сжался, побледнел, но быстро понял, что стреляли не в него, развернулся и крикнул: – Плохо придумал, солдат. Жалеть будешь! Виталик вставил второй магазин и его весёлую компанию со словами: "Так не достанься ж ты никому", – отправил догонять первую. Выдернул чеку у гранаты и зашвырнул её в ущелье, за ней полетела вторая и третья. Вставил последний патрон, положил автомат на грудь, направил ствол под челюсть, снял с предохранителя и достал сигареты: он успевает. Приподнял голову и махнул Кериму рукой: "Шагай, шагай!.." Лёг поудобнее и выпустил дым в небо… заметил точку, – там, в вышине парил кругами орёл, – усмехнулся и сам себе отпустил гордую шутку: "Во-во!.. Буду, как он!.." – что пробудило в нём провальную тоску. Курил в небо, не торопился: знал, минут пять ещё есть... Провёл пальцем, затем вытер насухо тыльной стороной ладони висок… и насторожился: что-то не так вдруг стало в вечернем воздухе. Виталик прислушался: недалеко тарахтело железо-трудяга и с каждой секундой всё громче и громче. "Что за чума!.. – приподнял голову и повернулся на звук. – Верту-у-ушка-а!" Над Виталиком, оставляя дымные полосы, прошипели НУРСы (прим.4). Вертолет шёл над ущельем, загремела его пушка. Виталик вскочил, руками замахал, и не отвлекло даже то, как рядом о камень ударила пуля, забрызгав крошкой выгоревшую, оборванную афганку, а другая прошла над головой: "Ну вас к чёрту! Дембель скоро, пора бы и на гражданочку, а то иссохлись мы с ней, ожидаючи друг друга!" – и непослушными пальцами достал из пачки вторую сигарету… * * * На следующей станции, убрав с дороги в тамбурный угол жуликоватого проводника, в битком заполненный вагон вошли четверо загорелых подвыпивших дембелей. Обращаясь особо вежливо и корректно к женщинам и пожилым, по-свойски к мужикам, покровительственно к молодым, весело и нисколько не огорчаясь, заняли третьи полки и проспали сутки, спускаясь в одних трусах только в туалет, да водички попить. На исходе следующего дня, поболтав перед носом Виталика босыми ногами, спрыгнул и подсел к нему самый простенький из них. Почесал голову, оглядел китель на крючке и протянул охрипшим голосом: – Ну, как дела, ефрейтор? Переправы наводил или как? – На разминировании... с собачкой. Гамлетом звали. – Блин, имя, как на заказ: "Быть или не быть". Собачка в Афгане осталась? – Да. Навечно... Погибла вместе с отделением. – Извиняй, брат... На мине? – Засада... – А медаль за что, командир? – Наверное, за то, что один остался, чтоб не скучал. – Бился до последнего? – Да нет, за то, что не успел пустить себе пулю в лоб. – Это верно, к духам живым не попадай. Считай, солдату повезло, если в яму, как Жилин и Костылин. А я, б-блин, настрелялся! И так, и с колёс, и с вертушки. Меня Костиком зовут, Константином. – А меня – Виталиком, – и он почувствовал, что наступила подходящая минутка, полез руками под ноги и достал тёпленькую "Экстру". Костик засуетился, зашумел: – Пацаны-ы! Подъё-ом! – и, переходя на шёпот, потёр ладошки: – Выходи строиться, можно покурить и оправиться! Эй, Андрюха! Где ты там? Доставай боезапас!... Глубокой ночью в душном, вонючем вагоне, соединяясь на стыках лбами, настоящий друг Костик посвятил лучшего друга Виталика в свои грандиозные последембельские планы... 2. Мент Закрыв портфель, замполит встал из-за стола, опустил руки по швам, обвёл взглядом аудиторию и кивнул начальнику управления. Начальник управления оживился, выставил, т.е. "подобрал" живот и громко по-военному скомандовал: – Товарищи офицеры! Разношерстная аудитория, загремев стульями, встала и проводила замполита взглядом до двери. Начальник управления повторил: – Товарищи офицеры! – но теперь уже мягко, как команду "Вольно, садись", объявил об окончании занятий и передал собравшихся в распоряжение своих командиров. Начальник Заречного отдела попросил подчинённых собраться в коридоре у окна, чтобы не делать лишний переход в другое здание, здесь же указал на особенности завтрашнего дня и распустил личный состав "по домам". Виталик с Костиком подняли воротники, спрятали руки в карманы и сквозь метель засеменили вприпрыжку, поворачиваясь к ветру то одним плечом, то другим, через площадь на мост: их дом был за рекой. Жили они в общежитии МВД в угловой однокомнатной квартире. То, что она угловая, и у неё два окна, давало им некоторое преимущество. Соорудили из книжных полок до середины комнаты перегородку, скрепили и украсили спадающей зеленью в горшочках. На кухне поставили дефицит, литовский "Шилялис" – вторую вещь в казённом доме, купленную ими на свои деньги. Первой был кассетный магнитофон "Комета". Они не расставались с того часа, как познакомились в поезде, возвращаясь по домам, честно исполнив "интернациональный" долг. Вместе сошли на станции пересадки, заскочили к Виталику, – на дорогу ушло полдня, – неделю погостили у его родителей, дали им поплакать и успокоиться и отправились дальше за счастьем. Путь к нему указал родной дядька Костика, не последний начальник в областном МВД и большой прагматик. Нарисовал им вполне достижимую перспективу: зацепиться в органах, получить общежитие, пользуясь льготой, поступить на юридический факультет и дать основание через три года хлопотать о присвоении им первого офицерского звания "младший лейтенант". А дальше, мальчики, извините, – вы уж сами! Всё бы хорошо, но Виталик не так, как Костик, а гораздо острее ощущал довольно часто выражаемую со стороны окружающих неприязнь к своей форме и знал, что думают о нём многие: "Мент поганый". Правда, когда он в конце лета сменил погоны сержанта на офицерские, эта неприязнь стала менее заметна. А если собеседник или случайный знакомый узнавал, что он учится на юриста, то проскальзывало уважение. Менять положение дел Виталик не торопился: общежитие, зарплата, льготы, выслуга – это серьёзно. К тому же службу нести приходилось чаще в гражданской одежде. Жаль только, ему скоро двадцать пять, а на личную жизнь времени не хватает! Может, потому и засела в его памяти одна встреча по осени в соседних кварталах. Только в каком, он не запомнил. * * * А дело было так. Виталик спешил на дежурство. Впереди в попутном направлении шла невысокая женщина за ручку с ребёнком, возможно, из яселек: время близилось к вечеру, а девочке той было не более двух с половиной. Не ведая, женщина завладела его вниманием, – так часто бывало, – понравилось ему в ней всё: и осанка её, ножка, стрижка, заметил, что одета со вкусом. Девочка капризничала, а мама её воспитывала. Когда обгонял, увидел, что женщина не только молода, скажем, чуть за двадцать, но и привлекательна очень. Как только Виталик обошёл их, мамочка воспользовалась устаревшим, но всё ещё надёжным в воспитательном процессе аргументом и показала девочке на милиционера, строго предупредив: – Не будешь слушаться, дядя-милиционер, тебя заберёт. Рассказать дяде, как ты себя ведёшь? Не в первый раз его используют в роли пугала, особенно, бабушки. И всегда Виталика коробило, а люди те вызывали неприязнь, но до сих пор желания оправдаться, мол, я хороший, не появлялось. Виталик оглянулся и успел заметить глаза девочки, ему стало не по себе. Он остановился и развернулся, снял фуражку, присел перед ними и спросил: – Как тебя зовут?.. Наденька, а ты знаешь дядю Стёпу-милиционера?.. Вот умница. Мы с ним дружим и не обижаем хороших, послушных детишек. Мы им помогаем. И ты маму не обижай, люби и слушайся. А когда вам с мамой будет нужна помощь, заходите к нам в Заречный отдел на Красноармейской. Спросите дядю Виталика-милиционера. Он говорил и чувствовал макушкой взгляд, направленный на него сверху, и представлял, как выигрышно смотрятся под этим ракурсом новенькие офицерские погоны на его плечах. Вот такой он был наивный в ту минуту. Виталик поднял голову, глаза их встретились, и досада: "Не моя!" – царапнула по душе: очень милой и желанной показалась в то мгновение эта женщина. – Ну, до свидания, дружок. Не забудь, Наденька! Первое – люби и слушай мамочку, а второе – зовут меня... – Дядя Виталик-милиционер, – дружно ответили мама и дочка, и мама, приветливо улыбнувшись, добавила: – С Заречного отдела на углу Красноармейской и Тургенева... К великому сожалению, встреча не повторилась. Вот невезуха: в каком же квартале то было?.. – Зайдём, по кружечке живородящего хлопнем! – прервал воспоминания Костик: – К Светлане в берлогу, с солёными сушками, лады? – Что ты несёшь: может, животворящего? Зайдём, но по одной, хотя... если будет свеженькое, можно и повторить. – Какая разница: сотворить или родить?.. Эй, нам – сюда. Снова задумался, командир? Ты это брось: трясти надо! Урок не забыл? Означает, никого не слушай и поступай так, как считаешь нужным... * * * Завернули за угол, пересекли по диагонали сквер, спустились на три ступеньки и под входом в пещеру, из которой высунул голову и беззвучно рычал рассерженный мишка, распахнули низкую дубовую дверь, прозвонив над головами колокольчиком. Расположились, дунули на пену, сделали по первому большому глотку, перебросились взглядами и затихли: а ведь неплохо! Когда взяли по второй, к столику подошёл знакомый Костика. Достал из алюминиевого, обтянутого дерматином кейса свёрток, – лежал он под берёзовым веником, – а из свёртка вытащил за хвост... воблу! – С лёгким паром, Палыч! – Ох, спасибо! Хорошо-о! Как жить-то, говорю, хорошо, ребя-ята-а. Мужчина был постарше, интеллигентный: за шарфом виден галстук, туфли приличные, выбрит, чист. Виталик, отложив на десерт вишнёвого цвета кусочек икры, занялся поштучно солёными рёбрышками и не стал вслушиваться в их разговор, но минут через пять среди общих фраз его внимание привлёк вопрос Костика: – Так в чём проблема? – Не могу свою долю продать. Бывшая согласия не даёт. Вот ведь коза! Ты ж её знаешь. И откуда такое упрямство? Так и живём с Ниной Александровной в её коммуналке. – Это всё твои измены, и то, что остаётся одна с твоим ребёнком. Слушай, Палыч! У меня родилась дебютная идея, недорого возьму. Мы ж юристы, – гордо расправил плечи, театрально оглядывая своих приятелей, заодно и весь зал: может, кто ещё услышит. – Так ты берёшь потому, что идея хороша, и жаль расставаться? Или, как юрист, потихоньку к практике приступаешь? Или как друг? Тогда не бери, это грех, – у Костика челюсть отвисла, его мозг не поспевал за словами. – Шутка. Отблагодарю, в чём вопрос! Палыч заметил, что Виталик прислушивается к разговору. Окинул его взглядом: – Тоже в Афгане был? Вместе? – Палыч мотнул головой в сторону Костика, протянул руку, оголив запонку в манжете, и представился, переступив с ноги на ногу: – Пётр. – Виталик, – и новые приятели через столик обменялся рукопожатием. Палыч, накалывая плавательный пузырь вяленой рыбы на заострённый кончик обгоревший спички, в коротких промежутках продолжал вопросительно посматривать на Виталика. – Нет, врозь: Константин – десантник, я – минёр. В поезде познакомились. А сейчас мы вместе и в отделе, и на факультете. – Слышь, Палыч, у Виталика медаль "За отвагу". Но молчит, за что, не рассказывает. Наверное, досталось ему. Хоть бы раз поплакал– настоящий ирокез! Только сопит и зубами скрипит… О! Хорошая мысль, мужики – сегодня ж Татьянин День. Пошли к нам в общагу, посидим часок, Владимира Семёновича послушаем, помянём. Новенькое достал у Макаревича. Девчонок с другого крыла позовём. Повод-то найдём, например, никак не запомним, что за зелёнку они у нас на полке развели, спросим, по каким дням поливать, – и, обозначая другую, пикантную, а потому более существенную сторону вопроса, озорно ткнул Виталика в бок: – На Виталика Леночка глаз положила, надо помочь, Палыч. Тут уж никак нельзя... – И кому ж помочь? Виталику? – Палыч дружелюбно улыбнулся. – Или Леночке? Знаю её, занятная девочка... Эх, мне нельзя: верность храню. А ты, студент, не спеши: из того, что нОлили, не всё ещё дОпили. А вот это оставлять уж никак нельзя! Это ж такая вкуснятина, – и Палыч кивнул в сторону съёжившегося пузыря, старательно обжариваемого им на огне от другой спички... * * * Пока девочки нарезали колбаску, а на балконе остывали "Столичная", минералка и "Варна", приятели вышли на площадку. Палыч, выпустив дым тремя колечками в лестничное перекрытие, повернулся к Костику: – Давай колись, что за вариант? Костик изобразил мыслительный процесс, собрал разбросанное по углам в общий итог и выдал одним словом: – Дарение! Ему в ответ актёрами-самоучками была мастерски сыграна немая сцена... На площадку выскочила спортсменка Галчонок: – Мальчики, всё – на столе! Палыч с подобием кривой улыбки посмотрел на Костика, хлопнул по плечу и дважды щёлкнул пальцем по невидимой соринке: – Умно, тонко! Обязательно обсудим. Нежно пел Джо Дассен, блЮзово – Том Джонс, по-нашему – "Пламя". Леночка всякий раз укладывала головку Виталику на плечо и прижималась телом так, что его бросало в жар от каждого близкого движения её бедра, и он, смущаясь, отстранялся... Около девяти распрощался совсем трезвый Палыч, Костик быстро раскис и дремал на кухне. Леночка многозначительно посмотрела Виталику в глаза и сказала, что она хочет спать и уходит, причём объявила это так, чтоб Галчонок потом не говорила, что она её не слышала. – Сейчас, Ленка, домою мужикам посуду и приду, – крикнула вдогон Галя и подала Виталику полотенце: – Протри стаканчики, лопух. – Зачем же лопух? – А затем... – тарелка в её руках завертелась, как бы ни разбилась, – Коли не хочешь им стать, послушай меня: Ленка тебя на себе женить хочет. Можешь, ох, можешь глупостей наделать, если окончательно голову потерял. Но, поверь мне, она так и сказала: "Сделаю всё, чтоб он моим был". Ты – лакомый кусочек, сам того ещё не понимаешь. А она... ну, как это у вас... Во! Помотросит и бросит. Ах! Какой бы я тебе женой была! Но ты меня не любишь, лопух... 3. Квартирный вопрос Как только у них появится свободная минутка, Палыч просил ему позвонить. Прошло два дня, и сегодняшний вечер удачно заканчивался без происшествий. Они с нетерпением дождались окончания получасового "разбора полётов" и связались с Палычем. Встречу назначили под "Луной". В зимнем парке, в сгущающихся сумерках, под медленно разогревающимися апельсиновыми фонарями их встретил песней Муслим Магомаев и призвал вспомнить о весенних полётах с любимой к звёздам на Чёртовом колесе. Два неразлучных приятеля быстрым шагом промчались мимо спящих качелей-лодочек и, когда подходили к любимой скамеечке у входа на заваленную снегом летнюю эстраду, Виталик спросил друга: – Костя, а кто он, наш Палыч? – Музыкант из областной филармонии. Зарабатывает хорошо: концерты, когда с оркестром, когда солистам аккомпанирует, приглашают в ДК, сам любит подхалтурить, бывают гастроли. Его бывшая – такая пацанка… молоденькая... на мно-ого моложе. А Палычу нужна постарше и более представительная. Не так давно встретил он такую, и молодёжный брак, естественно, рас... па-ался... В течение всего времени, пока Костик вдохновенно излагал Палычу свой план, Виталик вздыхал и поглядывал вверх на усыпанные снегом кроны парковых лип и клёнов. Этот немой комментарий был замечен Палычем и постепенно перевёл его состояние из радужного в насторожённое. Он приостановил излияния рождающегося на глазах судьи, прокурора, адвоката, не всё ли равно: – Ваша Честь, давайте прервёмся, покурим по одной и выслушаем доводы против, т.е. в защиту другой стороны, – Палыч положил руку на плечо Виталика, отодвинулся и, по-профессорски поправляя мнимые очки на переносице, поинтересовался хорошо поставленным голосом хазановского попугая: – Какие мысли мешают вам присоединиться к нам, коллега? – Такая сделка выглядит притворной. – Федя! Мы не притворяемся, мы всерьёз и надолго... Не надувайся, знаю, что ты не Федя. Но так надо, Федя, надо. В то время как наши космические корабли бороздят... – Ладно, объясню: притворная сделка скрывает собой другую, которая по каким-либо причинам, скорее, незаконным, не может быть совершена. Вот и просвещаю вас: судом она именно так и будет квалифицирована... Если дойдёт до суда. – А мне как быть!?.. – и Палыч с Виталика переключился на Костика. – Константин Юрьевич, с тоскою я смотрю на ваше поколение: факультет-то у вас один, а курсы разные. Укор, высказанный в шутливой форме, подействовал на Костика как удар плетью: он покраснел и онемел одновременно. Палыч повернулся к Виталику: – Слушаю вас внимательно, о Великий Балда!.. Ну вот, опять надуваешься, как Конёк-Горбунёк! Этим словом Хоттабыч выражал высшую степень почтения к молодым да ранним. А что вы читали в лагерях?.. Не зарекайся, знаю, что не был. Я о других: взвейтесь кострами, тёмные ночи, мы – пионеры, дети рабочих. Кстати, чтобы я не искал подмену словам-признакам глубокого уважения к тебе, – как там вас по-батюшке? – Как и вас: Петрович. – Сынок, всё у тебя не так "как": меня-то – Палыч, а во-вторых, мы с самого начала были "на ты"... Виталий Петрович, как надо повести дело, чтобы не было мучительно больно, когда станет заметно, что мы притворяемся? Давай, Виталик. – Как я понял, речь идёт о двухкомнатной хрущёвке. После сделки квартира по факту станет коммунальной, а к этому она не подготовлена – вот здесь и спрятан корень признания вашего наивного притворства. Слушали Виталика с открытыми ртами. В глазах Палыча отражалось "силён!", в голове Костика стучало "когда?" Виталик этого не замечал, он как бы считывал информацию, развешенную на пушистых, белых ветвях раскидистого клёна. Виталик сделал отступление и оглядел лица приятелей: – Тебя, Палыч, никто не обяжет возвращать покупателю деньги, и он тебя зарежет. Как ты говорил по поводу Костиного гонорара? "Шутка"?.. А теперь – к главному, – продолжил Виталик в прежней манере, как глухарь на току, ничего не замечая, кроме своей песни. – Во-первых, надо сделать перепланировку. Во-вторых, застолбить у нотариуса перераспределение долей. В-третьих, установить счётчики и разделить счета. И тогда, дорогой Пётр Палыч, вашу комнату можно будет выставить на продажу. Не в твою ли честь крепость и порт, о Великий Игрок? Палыч, как бы делясь с Костиком новым приятным фактом, потыкал пальцем в сторону Виталика: – Моя школа!.. Ну, что застыли? Замёрзли? К нам едет ревизор? – Палыч взял себя в руки и открыл кейс. – Пора бы и по первой! Ух! Даже в горле пересохло. Как говорил Мышлаевский неопытному Лариосику, достигается это исключительно упражнением: кейс – на коленки, на крышку – задубевшие чебуреки и гранёный "сталинский" стакан с ободком, извлечённый из тайника, роль которого играло дупло. Зашуршала обёрточная фольга плавленого сыра "Дружба", а по ободку звонко застучало горлышко "Столичной". – Игрок, говоришь: уж полночь близится, а Германа всё нет!? Напомнил под руку! – и Палыч фальшиво поплевал через левое плечо. – Откуда у тебя такие сведения, – спросил раздавленный Костик. – Летом у Филатова было одно дело. Похожий жилищный вопрос там проходил стороной, и он попросил меня помочь. Палыч, а как твою бывшую зовут? Человек всё-таки. – Иришка, а дочку – Надюшка. И квартирка здесь недалеко. У Виталика в голове – щёлк, и видео назад – раз, и опять про ту осень! Похолодело и сердце, и спина, пальцы задрожали... * * * – За сколько ты думаешь продать свою долю?.. Ясно. А если перевод в коммуналку свалить на покупателя… сбросишь пятьсот? – Подумать надо... Сброшу, – Палыч поперхнулся сигаретным дымом и с подозрением, – выдала робкая надежда в интонации последних слов Виталика, – заглянул ему в глаза: – Ты что, сам решил купить?.. Смотри, в жизни минёр ошибается только раз. – Боевые я получил, сохранил, за службу поднакопил. Вложить в недвижимость – святое дело. Костик насторожился, развернулся, наморщил лоб и начал сосредотачиваться. – Признаюсь, мужики, сам себе противен был, точил червячок, а теперь – ух, гора с плеч! Буду спокоен за неё и за дочку. Всё-таки моя милиция – это тебе не хухры-мухры! – Ирину мы подготовим. Думаю, что получится. Она ж не всё должна знать. Фантазии подключим: комнаты проходные, а может и бомж вселиться, и наркоман, да мало ли кто. А женщина купит, так станет мужиков похотливых водить! Стоит покупателю прописаться, потом не выселишь, и останется квартира с обременением. – Погоди, погоди, что-то я въехать не могу, – вмешался Костик и бросил в сторону Палыча: – Н-наливай! – и снова другу: – Ты что, меня одного оставить хочешь? – А ты решил, что мы с тобой шведской семьёй жить будем? Или, пока один кувыркается, другой пусть по улицам круги наматывает. Подумай, брат, здесь глазом не успеешь моргнуть, и вот он – тридцатник! – Инте-ер-ресно девки пляшут! Пять минут назад "душа – в душу" и н-на тебе гранату, неприятель! – Мы и сейчас "душа – в душу". Во-первых, прежде квартирку надо посмотреть. Может, и не куплю ещё. – Да не-ет, купишь, понравится, – отметил Палыч, наблюдая за друзьями, широко раскинувшись на скамейке. Виталик вспомнил Керима и сказанное им: "У нас понравится". Помолчали... Палыч посмотрел на часы: – Думаю, бежать за второй не надо. А не пойти ли нам в "Отдых", и дело это немножечко так, совсем немножечко и не всерьёз, а под настроение исключительно, чтоб не сглазить и, так сказать, вкус не забыть, а?.. – А ты проще не мог сказать: мол, хочу вас угостить, мужики, за то, что уважаю! – понемногу начал остывать Костик. – Блин, и у меня коротко не получилось. Керим, когда подошёл Виталик, был ещё в сознании и, безусловно, узнал того, кто остановился над ним: взгляд его был осмысленным и, возможно, в тот момент он не чувствовал боли... Виталик поднялся со скамейки, отряхивая шапку: – Пошли, пока маэстро не передумали... * * * – У тебя на личную жизнь совсем нет времени. Такая работа, – вы её гордо службой называете, – не по мне… нет, служба – это не моё, это рабство. Слышал как-то о ней: "через день – на ремень", вот ещё продолжение в тему: "как надену портупею, всё ту…" – Я тоже слышал: "Была бы только Родина богатой и счастливою, а больше счастья Родины не надо ничего". А что делать? Сегодня с утра в роли курьера – в район, в Чопрово, за важным документом, а это полтинник на юг. В обед – ещё один полтинник в другом направлении, взять в ИТК свидетельские показания у осуждённого. После восемнадцати – "разбор полётов". Но сегодня – случай редкий: ужинаю у телевизора, смотрю "Время", говорят, наши с чехами должны сыграть, расслабуха, а это… Палыч, наверное, не слушал, а потому бесцеремонно прервал и показал на подъезд: – Нам сюда... На прошлой неделе приводил одного забулдыгу. Роль свою стервец за бутылку сыграл талантливо. А я? Какая ж я скотина!.. Что ты сказал?.. Как это не парься? Ладно, буду без сентиментов... Дома нас ждут, я позвонил и предупредил, что приду с покупателем. Заметь: квартира с телефоном... Волнуюсь немного: углубляю разрыв. – Это потому, что мосты сжигаешь. А для неё – куда ж глубже... Может, зря я не переоделся, напугаем. – Как ввалимся, конечно, вызовет шок, а после, наоборот – успокоит. Всё пойдёт по привычной схеме: встретят по одёжке, как говорится, а проводят с песней весёлой, – Палыч произносил слова "на автомате", не затрачивая усилий на выражение своих мыслей. Всё внимание он растрачивал на наблюдение за окружающим миром, т.е. за двором и лестничным пролётом: оглядывался, высматривал соседей. Средний подъезд (убирают, чистенько), третий этаж, телефон, инфраструктура, как говорят, – одни плюсЫ. Поднялись. Палыч без слов, жестом, подняв ладошку и свернув губы трубочкой, попросил тайм-аут, чтоб отдышаться. Удивительно: совсем не стар, по некоторым оценкам даже молод. Но не верь глазам своим, – перед вами типичное явление городской жизни: физически слабый интеллигент с нарушениями режима... Достал ключ, хлопнул себя по лбу и прошептал: "Семён Семёнович!" – ему как гостю полагается звонить. Звонок, прикинувшись ксилофоном, выдал заученную мелодию, и ёкнуло сердце у покупателя: кого же он встретит?.. Щёлкнул замок, и дверь открылась... она! – Привет, Иришка! А я не один. Проходите, товарищ лейтенант. Ирина отошла в сторону, окинула взглядом Виталика и пропустила гостей в промежуток между коридором и кухней. Место это в хрущёвках всегда вызывало вопрос – это что: коридор, продолжение комнаты, прихожая? "Не узнала..." – Виталик одновременно и огорчился, и почувствовал облегчение. – Что случилось, Пётр Павлович? Почему милиция? Из второй комнаты выбежала девочка... та, Наденька. Радостно закричала: – Папуля! – Палыч подхватил её на руки и закружил на месте, чмокая. Опустил, полез за подарком, потирая глаза. – Ой! Мамочка, смотри, – дядя Виталик-милиционер! Помнишь, – девочка произносила слова в такт дыханию, уставившись в пол, – когда жёлтые листочки были, а мы шли из яселек, – и она обернулась к матери, ожидая её реакцию... Холодный взгляд, немой вопрос... – Здравствуйте, Ирина... – Михайловна, – почтительно добавил Палыч. – Ирина Михайловна, очень приятно! Не ожидал вас здесь встретить, поверьте! Виталий... – Петрович, – почуяв отклонение от шаблона, добавил Палыч, переводя взгляд с него на неё. – А мне-то как приятно, Виталий Петрович, – отвернулась и прошла на кухню, покусывая губы. – Сейчас, сейчас, – тихо засуетился Палыч перед Виталиком, – всё пройдет, всё будет хорошо. А вы что, знакомы? – Нет, Пётр Палыч, случайно встретились полгода назад: я спешил на дежурство, а Ирина Михайловна, понял так, шли из яселек. И Наденьке стало интересно, знаком ли я с дядей Стёпой, – сказал громко, напомнив и немного поправив забытое ею прошлое. – А это кто ж такой? – пытаясь вспомнить, соединил брови Палыч. – Дядя Стёпа-милиционер, б... (чуть не сорвалось "блин"), – завершил манёвр Виталик и как бы удивился: – Я думал, что лучшие годы жизни вы провели в лагерях. Именно там... Палыч, зажав улыбку, как в прошлый раз, указал пальцем в сторону Виталика и поднял большой палец вверх, оценивая импровизацию: ОК! Затем указал на себя и кивнул головой: его школа. Разговор шёл неровно, по кругу. Наконец, Ирина махнула рукой и обречённо выпалила: – Ай... делайте, что хотите! Когда главный вопрос, казалось, был решён, Виталий перешёл к деталям, которые могли сделать их следующую встречу, да и переезд в целом, менее напряжёнными: – Ирина Михайловна, я хотел предложить, – думаю, вы поддержите, – сделать перепланировку. За мой счёт, разумеется! – и далее Виталий те детали раскрыл. С этого момента съезжающиеся стороны более не избегали прямых взглядов и расстались (с прохладной любезностью со стороны Ирины), чтобы перевести дыхание. И Палыч облегчённо вздохнул. 4. Быть рядом Поздним вечером со свидетельством о регистрации в папке и с ключом Палыча в кармане Виталик стоял у двери Ирининой квартиры, волнуясь сверх всякой меры. Позвонил, поздоровались, вошёл. В ответ на приглашение пройти на кухню замешкался, затем снял туфли, взял куртку на руку и робко проследовал за Ириной. Присели. – Мужских тапочек не держим, простите, товарищ лейтенант. – И я с собой их не ношу, – попробовал пошутить Виталик. Ирина вздохнула, встала, подошла, взяла у него куртку и протянула руку за шапкой. Виталик извинился, покраснел, снял и отдал. Ирина на короткое время оставила Виталика вдыхать её аромат. Он быстро-быстро привёл волосы в порядок и водрузил на лицо приветливую улыбку. Ирина вернулась и села напротив. Следом пришлёпала Наденька: – Здравствуйте, дядя Виталик! А мама сказала, что ты будешь жить в моей комнате. А можно я буду приходить играть? Ирина обняла дочь, та прижалась к матери и, напевая песенку, начала поглаживать и поправлять её локоны. Виталика во второй раз бросило в жар, но так, что он готов был провалиться сквозь землю и не столько со стыда, как от ущерба, сознательно им нанесённого собственной совести: "Что мы натворили? Впрочем, не так я, как Палыч. А с другой стороны, кто бы здесь сейчас сидел? Тысячу раз виноват, но всё же..." – Наденька, жить в твоей комнате буду только вечером после работы. А играть приходи, когда захочешь, я закрывать не буду, договорились? А в выходной пойдём в цирк, хорошо? Ирина никак не отреагировала на его предложения, лишь наморщила носик и спросила, показав глазами на гербовую бумагу: – Это и есть та самая карта Флинта, вот уж и не знаю, как назвать. Позвольте, – взяла свидетельство осмотрела с обеих сторон, вернула и вежливо съехидничала: – Вы теперь у себя дома, располагайтесь. Не будете возражать, если мы с дочкой поужинаем. "Она прекрасно понимает, что въезжаю не сегодня. Выходит, выпроваживает", – Виталик, презирая себя, встал: – Ирина Михайловна, через неделю, в воскресенье, я куплю и завезу мебель. Самую необходимую: шкаф, на чём спать, может, тумбочку... по мелочи что-то. И тогда, думаю, буду знать, когда переберусь сам. Я вам позвоню. – он вышел в коридор, оделся и помахал девочке: – Пока-пока, – открыл дверь. – До свидания, Ирина Михайловна. Переступил через порог и начал спускаться по лестнице, помахивая кожаной папкой. – Виталий Петро-ович! – прозвучало вдогон. Он обернулся. Ирина выскочила на площадку, удерживая Наденьку за дверью. – А ключ у вас есть? Если нас не будет, заходите смело, комната будет подготовлена. До свидания! – Виталику показалось, что сказано то было с теплом, и, едва дождавшись, когда захлопнется дверь, окрылённый полетел по ступенькам вниз. * * * Он сидел в комнате на посылочном ящике и распаковывал вещи, прикидывая в уме, чего ещё не хватает, например, на чём сидеть, что должны быть и телевизор, и небольшой холодильник... оглядел комнату, посмотрел на шторы, светильник. В дверь вежливо постучали, и вошла Ирина. – Ирина Михайловна, дверь можно не закрывать, и Надя пусть заходит, мне будет веселее. Скоро закончу, затягивать сегодня не буду и лягу вместе с вами. Извините, хотел сказать, одновременно. Во сколько вы встаёте? – Вы услышите. Не забудьте: завтра выходной. Ирина прищурилась, вникая в смысл допущенного им промаха, посмотрела по сторонам и присела вполоборота рядом на такой же низкий ящик. Туго натянутая ткань на упругом бедре, изгиб поясницы и то, что скрывалось за вырезом халата, всё это не без причины взволновало Виталика, причём чрезвычайно. И он с излишним усердием сосредоточился на своих вещах, но его взгляд... он назло Виталику решил делать всё по-своему. – Хотела поговорить с Вами о быте. Вижу, между нами мало-помалу выстраивается понимание, – всё-таки заметила его взгляд и погасила улыбку, но менять ничего не стала, по-женски решив, пусть это будет её первый шаг на пути подчинения "квартиранта". В углу, где расположилась с игрушками дочь, загремела посуда. – Надежда! Ты зачем принесла сюда воду! Теперь надо помыть у твоих друзей пол. Вот возьми тряпочку. А потом лучше порисуй, скоро мы будем укладываться спать, – задумалась, потерев виски, вспомнила и вернулась к начатому разговору: – Первое, а из него следует всё другое: не оставляйте после себя так, чтобы мне приходилось убирать. После душа вытирайте, пожалуйста, стены и пол. И не оставляйте в раковине немытую посуду. Кухня и ванная комната совсем крошечные. Вам хорошо бы иметь короб под бельё для стирки. Его разумно поставить здесь. Если купите холодильник, – тоже. А пока я вам подготовила уголок в своём. Думаю, что самое необходимое поместится. Идёмте, заодно покажу, где вы можете разместить свои туалетные принадлежности. В тесной ванной комнате они стояли рядом: Виталик – боком и он уже с трудом мог выдерживать её взгляд, а она, не осознавая, уверенно повела игру, которая незаметно отодвинула на второй план воображаемый дискомфорт, пугавший и мучавший её все эти дни. Виталик не слышал, что говорила она: он был под гипнозом, уставившись на женское тонкое бельё, развешенное на леске. Ирина заметила и, задевая его бедром, вызывающе неторопливо сняла, показав во взгляде вовсе не смущение, напротив: свою убеждённость в природном превосходстве женщин. Причём показала это так, что кто её не знал, решил бы – нагло. А она – нет, она показала подчёркнуто откровенно: "Я совсем не боюсь тебя! И, в отличие от тебя, в обморок падать не собираюсь". Прошло несколько дней, и они решили, что перепланировкой займутся летом, когда Наденька будет у бабушки. Виталик узнал, что Ирина – учитель музыки в обычной школе и в специальной. Иногда даёт уроки дома. Виталику пришлось признаться, что он плохой сыщик: не заметил пианино, а проходил мимо с десяток раз. Виталик не стал рассказывать о Кериме и за что получил медаль. Самое главное, согласились оба – это то, что он учится. Ирина сама завела разговор о Палыче. Покорил он её на одной вечеринке. Добр, весел, хороший профессионал, может успешно читать лекции о музыкальной культуре, и много чего знает. Но ленив. По дому делать ничего не желал, находил тысячу причин. Типичный вечер: полистал газету, сел на диван, сложил руки на животе и уставился в телевизор, к концу новостей засыпал, можно было брать его на руки и нести в кроватку. * * * Поступила вводная: получить табельное оружие, ждать указаний и не расходиться. Народ, послонявшись взад-вперёд, постепенно расселся по своим местам. Костик встал на цыпочки и снял со шкафа шахматную доску: – Виталька, давай сгоняем партеечку. – Сгоняем. Пора им место в шкафу определить: пылятся под потолком, как забытый театральный реквизит. Сдавай! – Сам иди сдавай, не в подкидного вас позвали, о Великий Балда. То – ша-ахматы! Они дилетанты-любители. Знают основы игры и громкие названия этапных комбинаций. И всё! – А не разыграть ли нам для начала ферзевый гамбит перед тем, как, завершая индийскую защиту, перейдём в эндшпиль? – стартовал Костик. – А мы выберем сицилианскую защиту, – заявил Виталик и, напустив на лицо суровость, оглянулся на тех сослуживцев, кто не дремал и, усмехаясь, перешёптывался и обменивался остротами в их сторону. Подперев голову рукой, Костик заявил, ни к кому не обращаясь: – А мне нравится в туалете про любовь книжки читать и громко пукать! Виталик молчал, ожидая продолжение откровений. – А ещё мне нравится петь в душе и курить на кухне! А ещё – мыть посуду только по выходным. Да! И в одних трусах! – Чудик! Ты не представляешь себе, как интересно с ней жить... – Э-э, брат! Как у вас всё запущено! – Ты брось! Ух, шуточки... Она вежливая, аккуратная, внимательная, и я стараюсь таким быть. Красивая, правда, а это не есть хорошо: стесняюсь. А малышка – прелесть! – И ты, Виталька, парень у нас видный. Не то, что я... "Гарде!"... Ленка на тебя зуб точит: изменил, говорит, ирод проклятый. Люблю, блин, его и – точка! – Ты же знаешь, у нас с Ленкой ничего не было, и быть не могло по определению... А не сделать ли нам "длинную рокировочку", пока не поздно? – Да уж поздно, брат... Откуда мне знать про твою Ленку? А у неё что, не так как у других? Шалишь, командир. А может, ты не видел, как у других? – Да всё у них одинаково... Отражение мира в его, так сказать, единствах и противоположностях... Виталик вернулся со службы, как обычно, поздно, привёл себя в порядок и прошёл в кухню. За столом сидела Ирина с журналом, глаз не подняла, показав, что не придала этому факту никакого значения. Прошуршала страницами и спросила: – Не помешаю с кроссвордом? Другого стола нет, есть "книжка", а таскать, обдирать коленки, раскладывать и складывать – одна морока. Пусть ребёнок играет, где хочет. Прибежала Надя. Пока жарилась яичница, Виталик усадил её на коленку и стал раскачивать: "Мы едем, едем, едем в далёкие края..." Малышка подпевала, болтая руками и ногами. Неожиданно, как все детишки, соскочила, схватила из вазочки конфетку-драже, возвращаться на качели не стала, затем – вторую... Виталик встал и подошёл к плите, а сзади сдавлено: "А-а-а-х..." Он обернулся на стон – Ирина бледная, как полотно, с диким ужасом, отразившимся в зрачках, смотрела вперёд, Виталик перевёл взгляд – в дверном проёме стояла, опустив ручки, с раскрытым ротиком, не издавая ни звука, посиневшая Надя. Она не могла дышать! Он подскочил к ней, схватил за ножки, поднял, перевернул, ударил ладонью по спинке, в тот же миг горошина вылетела и покатилась по полу. Поставил девочку на ноги, потряс Ирину за плечи, оглянулся на Надю, та стояла, не выражая эмоций, и понемножку откашливалась. У Ирины – шок! Через минуту встала, подошла к Виталику, обняла и, повиснув на нём, разрыдалась: что-то очень страшное обдало жутким холодом и миновало. Скоро пришла в себя, отвела голову назад, посмотрела ему в лицо, погладила волосы, устало улыбнулась и поцеловала в лоб, в щёки, в глаза. Затем собрала драже и швырнула в мусор… Впервые они вернулись к этой теме, когда спустя неделю Виталик пришёл со службы и рассказал, что сегодня кассир в столовой была в трауре: в её семье произошёл такой же случай, и она потеряла сына. Виталик как вошёл, так сразу заметил на плечиках знакомую дублёнку. Решил, что поздороваться с приятелем важнее, проскакал на одной ноге и выглянул из коридора в кухню: – Привет заслуженным деятелям отечественной культуры! Палыч снял Наденьку с колен, поднялся со стула, выставил из кейса на стол высокую бутылочку "Белого Аиста" янтарного цвета и громко заговорил, выбираясь из-за стола, поддерживая навесу галстук: – Ирина всё рассказала. Как я рад, что дождался тебя! Долго тебя не было, зато у меня было время подготовиться. Хоть заполночь, но обязан был дождаться. Понимаешь... ты в этом доме – это же Провидение, а встреча с тобой – Дар Божий! Дорогой ты мой Мент! – Палыч прослезился, подошёл и, не дожидаясь, пока Виталик разденется, обнял и расцеловал в холодные щёки. Ирина, прислонившись к стене, задумалась. Толчком послужили его слова, слова Палыча, но мысли её ложились совсем в другое русло: "Может, и вправду, Провидение. Может, то Голос был и прокричал он мне: держи, не упусти, то – счастье твоё!.." * * * Этой ночью дежурный уазик высадил Виталика на улице. Во двор он попросил не въезжать: весь квартал разбудим. Тихонько-тихонько открыл дверь и вошёл. Едва дыша, в темноте разделся, умылся. На цыпочках прокрался в освещённую дворовыми фонарями кухню и прикрыл за собой дверь. Неожиданно вспыхнул свет, обернулся – в двери, поправляя халатик, стояла Ирина: – Привет, а вот извиняться не смей, – и одновременно предложила и посоветовала вполголоса: – Сходи, прими душ, расслабься, а я ужин приготовлю: спит Надя крепко. – Угу, – не разжимая губ и не вникая в суть сказанного, буркнул уставший Виталик. Раздевался и пытался сообразить: что-то здесь не так. Заметим, у нормального мужика на это ушли бы доли секунды, а может, и думать бы не стал, так сразу бы и... Виталик поплескался под тёплыми струями, и потихоньку стало проявляться значение услышанного. Его, Виталика, пребывавшего в состоянии летаргического сна, слегка затрясло, следом ещё сильнее… и пошла лавина. Сонливости, как ни бывало. Вытерся, очумело... Куда ему спрятать это уродство? Как выйти, чтобы она не заметила? Вышел, двумя руками удерживая перед собой карманную расчёсочку, надеясь, что сумеет отразить легкомысленный взгляд Ирины своим суровым взглядом. Быстро сел: "Не понял я, она что, улыбнулась? Может, показалось? Ка-акой пас-саж!" Перед ним торжествовал пышный омлет, прикрывая собой огромный кусок жареной ветчины. Ирина сидела напротив и поглядывала в окно. Перед ней – две чистые чашки с сахаром и лимоном, у стены под полотенцем – заварочный чайник... Когда Виталик на пустой сковороде сложил накрест нож и вилку, Ирина обошла стол и боком к нему, встав рядом, потянулась к чайнику. "Могла бы с места рукой достать, а это значит... Взвейтесь кострами, тёмные ночи?!" – слава Богу, он думает, следовательно, пришёл в себя. И здесь-то Виталик не выдержал, привстал и чмокнул Ирину в завиток за ушком. И она улыбнулась! И сказала тихо (все спят, ночь кругом): – С "чаевыми" ты торопишься, я ещё не наливала. – Само... помимо, – оправдался Виталик и, поборов охриплость: – Ирина Михайловна, я правильно понял, к вам можно "на ты"? – Ко мне можно. Только не зови меня "Иришка", ладно? Придумай что-нибудь другое. Такое, чтобы не путалось с "коротышка", "малышка", "пустышка". Угу? – А почему он тебя козой называет? – неожиданно сорвалось у Виталика. – Бывает, за строптивость... остальное как-нибудь потом узнаешь, – и покраснела чуть-чуть, но он заметил... Поступила вопреки правилам: посуду сложила в раковину. Приблизилась к Виталику и повторила то, что сказала ему только что, перед чаем: – Ко мне можно… – долгий-долгий поцелуй, перевели дыхание, и ещё один жадный, нетерпеливый… В её глазах отблеск огня, полыхающего напротив, и тихие слова бабочкой вспорхнули с горячих губ: – Но лучше – к тебе... – Всё, всё, всё, дорогой. Всё! Ты устал зверски, я устала страшно. Тебе сегодня рано вставать. У нас впереди ещё столько дней и ночей. Пока-пока... 5. Погасли свечи Он идёт к остановке и думает о ней. Он толкается в троллейбусе и думает о ней. Он идёт по мосту и разговаривает с ней. Улыбка выдаёт его – прочь, улыбка! Он не слышит начальника, Костика, потому что всё время думает о ней. Гонит от себя свежие и очень откровенные воспоминания, они ему мешают, сковывают, вызывают краску и неловкость. Он счастлив, он горд, он влюблён! В голове только музыка и слова: "Как это всё случилось? В какие вечера? Три года ты мне снилась, а встретилась вчера..." Вокруг сказочный мир, он полон ярких красок и удивительных открытий. А Виталик сходит с ума и, поверьте, сойдёт, если вечером не увидит её. Сколько ж можно: свои "дела" отложи, иди, получи оружие и жди команду на своём рабочем месте. Виталик сходил в дежурку, получил пистолет, уложил в "корзинку", надел, влез руками в пиджак и набросил его на плечи. Сел за свой стол, развернул "Крокодил", с последних страниц начал читать. Вот раздел с подборками "Нарочно не придумаешь", а это заявление (обведено красным) в домоуправление: "У моей соседки наверху большая половая... и когда у неё... у меня..." Гадость! Сами, наверное, сочиняют. Перебросил на соседний стол, а с него взял и развернул толстую газету, перешёл к последней странице. Его заинтересовал рисунок, на котором был изображён озабоченный мужчина с ветвистыми рогами на голове, и надпись: "Он пил пантокрин". Улыбнулся: "Дуплетом!". Виталик решил заняться "криминальным чтивом", открыл сейф и достал последнее разрабатываемое "дело". В кабинет шумно влетел начальник отдела. Все встали. Подполковник обвёл взглядом подчинённых (ага, все на месте) и пояснил ситуацию: – Товарищи офицеры. С БАМа через наш город следует вагон с уволенными в запас военными строителями. Их увольнение задержали по каким-то там причинам, потом решили собрать всех вместе. Ночью в Тормасове, когда перецепляли вагон, дембеля устроили в районе вокзала поножовщину, хорошо – без жертв. Через два часа поезд прибывает к нам на южный вокзал. Наша задача: при необходимости оказать помощь военным патрулям и транспортной милиции. Напоминаю: в местах скопления людей оружие применять только в крайнем случае. Перед применением предупредить голосом, первый выстрел в воздух и только потом, мои дорогие, можно на поражение, но сначала, советую – по ногам. Надеюсь, обойдётся. Как только подойдет машина, все – на выход! Начальник отдела поискал глазами Костю, увидел, и лицо его расплылось в улыбке: – Младший лейтенант Лопарёнок, мы от всего сердца, так сказать, от души поздравляем вас с днём рождения, желаем счастья вам и вашим близким! Вы останетесь в отделе на телефоне... Ну, что там, Сергей Дмитрич?.. Нет, не в магазин, отставить шуточки, – на телефоне, я сказал. – Товарищ подполковник, Семёнов гриппует, еле ноги тащит. Не будете возражать: Семёнов – на телефоне, а я – на вокзал? – Валяйте! Хотел, как лучше... – О чём ты всё думаешь? У тебя в голове то белое, то чёрное: то улыбнёшься сам себе, потом молчишь, а? Грусть-тоска тебя съедает? Дома-то как, всё хорошо? – Планировал сегодня пораньше вернуться. Обещал. Дело есть неотложное. – Ты обалдел! Сегодня – ко мне-е, как шты-ык: день рожденья только раз в году. – Может, на выходной перенесём, а? – вяло предложил Виталик. Давно прошли предусмотренные расписанием двадцать минут. Приятели медленным шагом прогуливались по перрону. Цыгане, семечки… Дембеля бегают друг за другом, кричат, суетятся у ларьков. – Смотрю я на них... Разве можно таких к оружию допускать? Потому, наверное, и призывают в стройбат, – сделал вывод Виталик. – Б-блин, странно: армию не любят, а домой едут разукрашенные, как попугайчики. Вот этот, глянь, адъютант: аксельбантами обвешался. А этот – гусар: галуны, опушка, красная подкладка. Половина – вдрызг, им много не надо, и матерятся. – Может, травки накурились, ты знаешь, у них с детства. Ай, следить – дело военных, пока те на учёт не встанут. А то, что матерятся, мы сами виноваты, они думают, что это наш обычный язык, что не поймём их иначе, – рассудил Виталик. – Николай рассказывал, как-то за столом наш спрашивает, шутя, Саид, б-блин, как ты можешь водку пить и салом закусывать, а тот отвечает: а я – член партии! – Потешил! Борется с предрассудками!? Но знаешь... Вот в прошлом году, – по-моему, ты в отпуске был... точно, – в парке у пивной наш мужик им: "Не лезь без очереди". А за то, что рукава в его кружке мочит, обругал в полный рост: "Так-растак твою мать, отлезь!" Тот затрясся: "Ты почему про мою маму так сказал?" И собралась их туча! Порезали бы мужиков, спасибо, тётки прибежали, кричат, спасайте наших. В тот раз обошлось. Впереди свистнул электровоз, вагоны вздрогнули. Скрипя металлом о металл, медленно повернулись колёса, закрутились, ещё быстрее, застучали на стыках. И мимо пролетели, уносясь вдаль, красные огоньки... Приятели поискали глазами старшего своей группы, увидели, помахали. С угла им ответили и указали на выход. Собрались у уазика. Смеркалось. Старший вышел на связь, доложил, выслушал и сообщил: – Угнали машину у какой-то важной персоны: новая "Волга", "белая ночь", 18-12, запоминается легко – Бородино. Не барское это дело, но нам приказано срочно выставить усиление на двух постах ГАИ при выезде на окружную. Нас как раз четверо, садитесь, поехали. В машине обернулся и высказал предположение: – Наши руководители обожглись на молоке, дуют на воду... Объясняю. Вы помните, в прошлый раз при вооруженном ограблении тоже "Волгу" угоняли. До перестрелки дошло. Может, они правы..... * * * Обошлось без перестрелки. В девятом часу с поста ГАИ передали "отбой". Оказалось, обиженный сынок областного воротилы подделал ключи, вскрыл папин гараж и поехал в соседний город к любовнице. В дороге машина сломалась. Он её бросил, вернулся и рассказал об этом папе, и тот по телефону отозвал своё заявление об угоне. Виталик с Костиком дождались уазика, но до отдела он их так и не довёз: срочный вызов, не по пути. Не спеша, ножками топать не более получаса, приятели зашагали в сторону Красноармейской. Привычно вытряхивали из головы всё, связанное со службой, вдыхали мартовский воздух, смотрели на звёзды. – Виталька, я не буду на тебя в обиде, если мы отпразднуем день рождения в воскресенье, а сейчас давай заскочим в "Турист". Там на первом этаже что?.. Правильно, стоечка. По сто грамм и разбежались... Ну-у-у! Я же знал, что ты настоящий друг. Заказали по сто и по холодному язычку с хреном. Виталик с любовью потрепал друга по волосам, пожелал удачи, выпили по половинке. Причмокнули, поставили стопочки рядышком. – Матушка рОдная! Мы оружие не сдали, ё-ё-ё... – покачал головой Костик. – Надо было сюда на обра-атном пути заскочить. Ладно, твоё здоровье!.. Что ж, пошли, по дороге покурим... Проходили уютным переулком мимо заводского Дома Культуры. Через стеклянные стены, окна и распахнутые двери вырывалась музыка и крики, а когда поравнялись, смогли узнать мелодию: популярные "Семь-сорок" или по-нашему "Без двадцати восемь". Когда ДК миновали, услышали сзади: – Эй! Ребята! Костик, Виталик, подождите! То были Ленка и Галчонок. Костя развернулся и пошёл им навстречу. Виталик не виделся с ними месяц, но у него нет времени, он спешит, но чувство товарищества: "вместе пришли, вместе уйдём", пустившее в нём глубокие корни, заставило развернуться и пойти за Костиком. Стоп! Показалось, или кто-то сказал: "Плохо придумал, солдат. Жалеть будешь..." Галчонок с Костиком защебетали, а Ленка направилась к Виталику. Всё то время, пока шла, красиво переступая, ладненька, в модных сапожках, она смотрела ему в глаза, не мигая, и улыбалась, но так виновато, так устало. Подошла вплотную. Виталик поднял голову и увидел над собой то, что пожелал видеть непременно здесь и сейчас: много-много звёзд, и среди них самая яркая – это Она… это Ирина… – Застегнись, простудишься, – и, заметив, что он её не слышит, просунула руки под куртку, под пиджак и обняла его. Прижалась, положив голову на грудь, и прошептала: – Хочу согреть тебя... Она чувствовала под тонкой тканью пальцами, ладонями его тело, гладила... не вытерпела и сжала до боли, пока не услышала короткий сдержанный стон. Уткнулась в вырез рубашки, вдохнула его запах, – кусочек украденного счастья... вздрогнула: – А это что? – Так надо. – Пойдёшь со мной?.. – Эй, парень, – услышал он сзади и обернулся. – Да, ты правильно понял. Подойди-ка... Ладно, могу и сам, не развалюсь... – Не обращай внимания, он – псих, возомнил о себе... К ним подошёл высокий, красивый курсант с сержантскими нашивками, по шевронам на рукаве – выпускник. Но вопросы он стал задавать не Виталику, а ей: – Ты почему ушла? Что за фраер с тобой? Если брат, ладно, можете немного пообниматься. Если нет, пусть сваливает. А может, ему помочь? – посмотрел на Виталика и объяснил: – Леночка – моя девочка, – улыбнулся: – Я не случайно в рифму. Наши отношения – песня, и песенку эту мы будем петь с ней вдвоём. "Кузнец нам не нужен". – Игорёк, сам вали! Ты что, всерьёз решил, что поеду за тобой на край света!? Что ты можешь предложить: Новую Землю, Красноводск, Байкал, Камчатку? Ну, куда ещё? Что я, дура последняя!? Виталик – это мой родной город, он – офицер, юрист, у него карьера, будущее... – Папа со связями, да? Н-ненавижу... – Он в Афганистане воевал, медаль, он всего в жизни сам добивается... – Наверное, в "Чёрный Тюльпан" (прим. 5) наркотики загружал... – А за это, сержант, можно схлопотать... – От кого? Ты – мне? – и Игорёк выплеснул в Виталика взглядом и интонацией полный ушат наглости. Виталик тяжело задышал. А Игорьку только и надо. Он умело нанёс апперкот снизу, рука прошла в узком промежутке между шинелью и курткой, и кулак без промаха подцепил подбородок. Виталик обмяк и обрушился на то место, где стоял, на мгновение потерял контроль, пришёл в себя и увидел впереди Игорька, который, присев, с ядовитой ухмылкой шарил рукой по ледяной крошке в поиске своих часов с браслетом. Пистолет, почуяв нечаянную свободу, как его Гамлет в той их жизни, дико обрадовался и, желая угодить своему хозяину, завилял хвостом и звонко рявкнул... Тишина... Игорёк лежал с открытыми, застывшими глазами и больше не следил взглядом за Виталиком: "Наповал, блин... Жу-у-у-уть! Сон, сон, перестань, оставь меня. Утром всё будет не так, будет смешно. Пистолет?.." Виталик опустил пистолет на шапку. По бокам стали заметны приближающиеся тени. Первым подбежал начальник военного патруля: – Кто стрелял? Виталик передал ему своё удостоверение: – Я стрелял, младший лейтенант Красин. Товарищ капитан, вот телефон, позвоните, пожалуйста, скажите, что произошло непреднамеренное убийство с превышением должностных полномочий. Пистолет на моей шапке. Отыскал глазами Костика, кивком и глазами подозвал: – Сходи ко мне домой, скажи что-нибудь Ирине Михайловне. А девчонкам передай, чтоб сматывались. В таких делах, чем меньше свидетелей, тем лучше. Прощай... Издалека услышал сирену. Подлетел уазик, выскочила оперативная группа из областного управления, впереди – полковник. К нему шагом, выражающим особое достоинство военного перед милицией, подошёл начальник патруля, отдал честь, передал удостоверение и заговорил, показывая на Виталика. – Спасибо. Завтра, товарищ капитан, прошу к девяти ко мне в управление. У нас спокойно в письменной форме изложите всё, что видели. Говорите, когда стреляли, были в вестибюле? Два, три выстрела, не помните? Ладно, разберёмся. Походил вокруг, поднял с шапки пистолет, вытащил обойму, поднёс к глазам, поковырялся, вставил назад, отдал своим. Прищурившись, осмотрел Виталика: – Да... Красин. Прибавил ты нам хлопот. Ну, рассказывай. Виталик внешне спокойно, а в душе с отрешённостью, передал разговор с убитым, представив дело так, будто рядом вовсе никого не было, что разговор с курсантом о службе в Афганистане перешёл во взаимные оскорбления. Объяснил, почему с оружием. Показал ссадину на подбородке. Понял по шевелению носа полковника, что тот уловил запах алкоголя. – Ладно, Красин, как доставим в управление, изложите подробно, – закончил разговор и добавил тихо, выделяя каждое слово: – Два. Первый – в воздух, – и крикнул своим властно: – Почему до сих пор не в наручниках!.. Знаю, что свой! Знаю, что никому ничего плохого не сделает. А себе может... Например, под машину броситься или важную улику уничтожить. Быстро надеть и усадить в уазик: у него стресс, еле на ногах держится! Заметил Костика: – Младший лейтенант Лопарёнок! Ко мне бегом! Что вы здесь праздно шатаетесь? Где надо быть? – и перешёл на шепот: – Константин, ты тоже с оружием? И тоже пил? Вот ур-роды... Ладно, ладно... Поздравляю, желаю всего самого... – и громко для остальных: – Завтра утром, Лопарёнок, быть у меня под дверью. Марш отсюда! Оглядел ещё раз место происшествия и выделил ответственного для выполнения обычной процедуры: – Майор Чижов, перепишите свидетелей! Начальника патруля не надо, завтра сам к нам зайдёт, – и всем оперативникам, ободряя: – Ищите вторую гильзу, должна быть! Не растапливать же нам весь лёд, б-блин. Кто найдёт, тому – отгул! Полковник заложил руки за спину и стал вышагивать по кругу: "Да, Красин, наделал ты делов, теряем мы тебя... Глупо... жа-аль... ах, как жаль... и глупо". – Пуля, товарищ полковник! А за неё отгул не положен? Прошла навылет и наизлёте провалилась в карман шинели. Слава Богу: её-то хоть не выплавлять. А гильзу, может, кто из зевак как сувенир взял, – пошли в ход шутки профессионалов. Работа закипела, никто им больше не мешает. * * * "Костик с изменившимся лицом бежит к пруду". Так можно представить его состояние, когда он выскочил из подъезда, спустился по ступенькам, сделал несколько шагов, оглянулся и посмотрел на окно, где он провёл три мучительные минуты. Реакция Ирины вызвала у него замешательство и недоумение. Они же близкие люди, а он ни о чём не догадывался! Замер в оцепенении и услышал наверху приглушённый сдавленный женский крик и стон. Схватился за голову и побежал криво, скользя и падая... май 2013 года Примечания: 1) БМП – боевая машина пехоты 2) Шурави – советский 3) ОБАТО – отдельный батальон аэродромно-технического обеспечения 4) НУРСы – неуправляемые реактивные снаряды 5) "Чёрный Тюльпан" – самолет, выполнявший доставку груза "200" в Союз |
