Был ли Албазин «воровским острогом», и кто его основатель?

В исторической литературе почти повсеместно Албазин в первые годы его существования называют «воровским острогом», а его основателем – Никифора Черниговского. Пишут, что он убил илимского воеводу Лаврентия Обухова, государь заочно приговорил Никифора и его сподвижников к смертной казни. Спасаясь от наказания, он бежал с подельниками на Амур, где бунтовщики на месте разоренного Хабаровым городка даурского князца Албазы и возвели этот «воровской острог».

При этом сами же авторы публикаций выражают недоумение по поводу того, что нерчинские воеводы, - и Толбузин и Шульгин в своих отписках государю называли Черниговского приказным человеком, а воевода Аршинский в послании китайскому императору в 1670 году именовал Албазин государевым острогом, а его жителей – государевыми служилыми людьми. Действительно, не странно ли?

Попробуем разобраться в этом на основе сохранившихся исторических документов того времени.

*     *     *

Шел сентябрь 1661 года. Ни на Амуре, ни на Зее в это время русских отрядов уже не было, только лишь на Шилке и у Иргень-озера еще теплились затухающие очаги русской колонизации.

Пятнадцать казаков-амурцев Абрашки Парфенова и люди Аная* плыли в это время по Амуру, счастливые тем, что вырвались из рук ненавистного воеводы Пашкова. На что они надеялись? Вероятно, считали, что на Зее еще остались якутские служилые люди. На подступах к устью от местных жителей узнали, что последние русские люди еще весной ушли с Зеи на Алдан.

Близилась зима. Казаки повернули назад. Не захотели остаться там и уже привыкшие к новой жизни люди Аная. Выбиваясь из сил, выгребали казаки против течения великой реки, затихшие и унылые, навстречу своей судьбе. Знали, что возвращаться на Шилку к Нерчинскому острогу нельзя, - грозный воевода их не пощадит. Оставался один путь – на Тунгир и Олекму.

Добрались до устья Урки, когда уже заснежило и ударили первые заморозки. Сделав кое-как нарты и погрузив в них нехитрый свой скарб, впряглись в них и, бросив вмерзшие в лед струги, побрели голодные и обессиленные сквозь метель к Тунгирскому острогу.

Там они встретились с остановившимся на зимовку тобольским сыном боярским Ларионом Толбузиным, который шел в сопровождении якутских служилых людей на смену воеводы Пашкова. Толбузин задержал беглецов, дотошно расспросил их о положении дел на Нерче и в Иргенском остроге. Служилые, не таясь, рассказали ему о волнениях тунгусов, вызванных притеснениями Пашкова, его зверствах и бесчинствах; повинились в том, что бежали от него, оправдываясь тем, что не было больше мочи терпеть.

Толбузин сделал им строгое внушение, велел крест целовать, что не допустят больше такой измены, и когда все было выполнено, сказал, что заберет их с собой, и не допустит расправы над ними Афанасия Пашкова. Велел отдыхать, кормиться, и быть готовыми к походу. Настрадавшиеся беглецы доверились новому воеводе.
5 марта 1662 года, отпустив часть провожавших его казаков обратно в Якутск, Толбузин на лыжах, в сопровождении 20 нерчинских беглецов и двадцати пяти якутских служилых людей, двинулся к устью Нерчи. Не застав там Пашкова, отправился в Иргенский острог, где и застал Афанасия.

Передав дела, 25 мая Пашков со своей челядью двинулся к Байкалу. В Нерчинском, Иргенском и Телембинском острогах осталось всего лишь 75 человек; вместе с вновь прибывшими – 114, не считая людей Аная. Для Толбузина, судя по всему, такое малолюдство явилось полной неожиданностью. О его действиях и событиях, происходивших в это время на Шилке, объективно можно судить по немногим сохранившимся документам того времени. Таких документов четыре:

- отписка Лариона Толбузина енгисейскому воеводе И.И. Ржескому, отправленная в мае 1662 года, в которой он просит о присылке «мимо Братского острога» хлеба и прибавочных людей. Извещает, что из Якутска через Тунгирский волок это сделать невозможно, и что если ему не поможет Енисейск, то им «всем помереть будет голодною смертию»;

- отписка Толбузина якутскому воеводе И.Ф. Голенищеву-Кутузову, отправленная в начале 1664 года, где он пишет, что у него осталось всего лишь 46 человек, упоминает об отписках, отправленных им в Якутск в мае 1662 года и зимой 1663-го с просьбой о помощи людьми, и что к 1664 году такие люди не присланы. Сообщает якутскому воеводе о подходе к острогам воинских тунгусов, угрозе со стороны монголов, вынужденном сидении в осаде. Вновь просит о помощи людьми для защиты даурских острогов;

- указ государя енисейскому воеводе В.Е. Голохвостову от 30 декабря 172 года (по новому летоисчислению – в конце 1663-го) о посылке даурским служилым людям дополнительных людей, снаряжения, хлебного и соляного жалования. В указе упоминается отписка в Москву Толбузина, отправленная им 17 марта 1663 года, в которой он сообщает о своем прибытии в даурскую землю, сложностях обстановки, малолюдности острогов, голоде, и просит помощи.

Там же упоминается о другой его отписке, отправленной 11 декабря 172 года (по новому летоисчислению – в конце 1663-го), в которой он пишет о приходе к острогам тунгусских воинских людей, угоне казачьих лошадей, об оставлении у себя якутских служилых людей, сопровождавших его в Даурию и людей Абрашки Парфенова, встреченных у Тунгирского волока;

- указ государя томским воеводам И.В.Бутурлину и П.П.Поводову, отправленный из Москвы 25 августа 1664 года о дополнительных мерах по укреплению даурских острогов, отправке туда второй партии служилых людей, денежного, хлебного и соляного жалования. В отписке упоминается новая отписка Толбузина в Москву, отправленная им 23 января 1664 года, в которой он извещает о побеге на Амур Абрашки Парфенова с товарищами и «подговоренных» им якутских, илимских, енисейских, нерчинских и иргенских служилых людей, после чего в даурских острогах вместе с Толбузиным осталось всего лишь 46 человек.

На первых порах, отправив воеводам Енисейского и Якутского острогов отписки о своем бедственном положении, Толбузин еще надеялся на их помощь. Положение было критическим, люди голодали. В июле к Иргенскому острогу подступили тунгусские воинские люди, отогнали казачьих лошадей. Сидевшие в остроге служилые люди не смогли дать им должного отпора. Помощь не приходила, и отчаявшийся воевода весной 1663 года послал нарочного гонца в Москву. Он писал в столицу, что если «… в Даурскую землю служилых людей к прежним в прибавку и хлебных запасов … вскоре прислано не будет, ему Лариону с служилыми людми помереть будет с голоду, и государев ясак сбирать будет некем».

К этому времени относится прибытие в столицу Петра Бекетова, который видимо, объяснил в Сибирском приказе всю трагичность сложившейся на Амуре и Шилке обстановки. Последовавшие за этим действия правительства были целенаправленными и решительными.

По государеву указу из Москвы немедленно были отправлены в Даурию дети боярские Любим Евсеев и Иван Поршенников. С ними «послано даурским служилым людям государева жалованья двадцать пять половинок сукон Анбурских розных цветов на кафтаны, по четыре аршина человеку; да на рубашки и на портки тысяча аршин холстов; для рыбной ловли тысяча сажен сетей неводных, да для писма две стопы бумаги пищей; на роздачю иноземцам ясачным людем пуд олова в блюдах и в торелех, пуд одекую, да двести ножей усольских». Хлеб указал государь купить в Енисейском остроге, «на хлебную покупку послано с Москвы тысяча двести рублев. … К прежним служилым людем, ко сту к четырнадцати человеком, указал государь послать из Тоболска стрелцов и казаков шестьдесят человек, да из Енисейского острогу казаков двадцать человек…. Денежное жалованье Тоболским служилым людем дать в Тоболске на нынешней 172 год и вперед на 173 и на 174 год по окладом, сполна, хлебное жалованье и соль на теж годы». Причем указано было «тех людей изо штидесят человек послати из Тоболска в Енисейский острог десять человек с детми боярскими с Любимом Евсевьевым да с Иваном Поршевниковым по зимнему пути на нартах тотчас, безо всякого мотчанья, чтоб им дойтить до Енисейского нынешнею зимою до полой воды, а досталных стрелцов и казаков пятидесят человек из Тоболска послать в Енисейской же острог на нартах же после прежнего отпуску вскоре, чтоб им хотя по самой нуже дойтить до Енисейского или до Кетцкого острогу по нынешнему ж зимнему пути…».

Енисейскому воеводе Голохвастову велено было «суды в ту Даурскую посылку в два отпуска со всеми судовыми снастями строить наспех, … выбрати из Енисейских казаков охочих добрых людей к тоболским к десяти человеком в прибавку десять же человек, с добрым ружьем и которые б плотничному делу умели, в том числе хотя б один человек грамоте умел, … и через Байкал, или куда ближе и податнее, смотря по тамошнему делу и по вестям, в легких судах, на весну за льдом тотчас, безо всякого мотчанья отправить, чтоб им дойти до Нерчинского острогу однем летом…».

В заключение государь обязывал енисейского воеводу, чтобы об исполнении указа он «отписал и всему роспись прислал … к Москве с нарочным гонцом».

Предупреждал, что если «ты против сего нашего государева указу радети не учнешь, и служилых людей выберешь плохих, или наше государево жалованье учнешь роздавать по посулом, и вскоре служилых людей в даурскую посылку не отпустишь для своей безделной корысти, и от того нашему государеву делу учинитца какая поруха, тебе от нас, великого государя, быти в опале и в розоренье безо всякие пощады».

Несмотря на эти весьма жесткие указания, помощь Толбузину могла прийти в лучшем случае лишь к концу 1664 года.

Мы, к сожалению, не знаем подлинного текста отписки Лариона Толбузина, где говорится о побеге на Амур Абрашки Парфенова со столь значительным по численности отрядом (получается так, что в нем было 68 человек, при этом практически все они – служилые люди). В отписке, без сомнения, более подробно были изложены обстоятельства и причины этого «побега». Судить об этом приходится лишь по вышеупомянутому краткому сообщению из государева Указа. Дословно этот фрагмент выглядит так: « … в прошлом во 171 году служилые люди Обрашко Парфенов с товарыщи, да к ним же де пристали прежние Даурские служилые люди Захарко с товарыщи, подговоря с собою Якутцких, Илимских, Енисейских, да Нерчинских и Иргенских служилых людей, побежали по Шилке реке на Амур; и после де побегу Обрашки Парфенова с товарыщи в Даурской земле в трех острогах служилых людей с ним Ларионом осталось толко сорок шесть человек …».

Сопоставление этой информации со сведениями из других сохранившихся документов вызывает недоумение и немало вопросов. Было ли это побегом? Почему в таком случае нет свойственных такому событию эпитетов и характеристики беглецов, - «изменники», «воры», «пограбили государеву казну» и проч.?

Кроме того, о «побеге» служилых людей Толбузин извещает Москву в своей отписке, отправленной 23 января, в то время как в отписке, отправленной месяцем раньше (11 декабря) пишет, что Абрашку Парфенова с товарищами он оставил служить в Даурии, и задержал из-за малолюдства сопровождавших его в Даурию якутских служилых людей впредь до подхода подкрепления. Возможно ли, чтобы все эти служилые люди вдруг изменили, и бежали от Толбузина на Амур в пору жестоких морозов и вьюги? Это же абсурд!

Толбузин, конечно же, не мог придумать эту историю, и тем самым ввести в заблуждение государя. Значит, уход этого отряда состоялся раньше, - осенью 1663 года. И не сообщил он об этом в Москву лишь потому, что это был организованный поход на Амур добровольцев с какой-то важной для Толбузина целью. При этом подбирал добровольцев («подговаривал») и возглавил поход Абрашка Парфенов. Обо всем этом Толбузин, без сомнения, писал в своей отписке в Москву 23 января 1664 года. Так почему же в указе говорится, что казаки бежали на Амур? Некоторые исследователи при этом добавляют, – бежали в Албазинское городище.

В то, что это был побег, просто не верится. Причин тому много. Главная из них состоит в том, что ненавистный воевода Пашков к этому времени уже отбыл на запад, а сменивший его Ларион Толбузин был человеком совсем иной породы. О нем с благодарностью отзывался Аввакум, добрую память потомкам оставил и он сам, и его сын Алексей – будущий герой албазинской обороны. Да и крестное целование, принятое Абрашкой на Тунгирском волоке, для верующего человека в те времена не было пустым звуком.

Да и можно ли назвать это побегом, если известно и место, куда пошли служилые люди, и пути к этому месту всего лишь неделя сплавом, а на веслах и под парусом, - и того меньше.

Вопрос неожиданно получил разрешение после просмотра толкового словаря старорусских слов и выражений. Оказывается в ХУП веке слова «побег», «побежать» имели более широкий смысл. Кроме значения – спасаться бегством, скрываться, уходить тайком, их часто применяли в смысле – спешно направляться куда-либо, с какой-либо целью; быстро, поспешно куда-то пойти.
Что же за цель была у этого похода?

Еще в 1658 году Пашков по совету своего сына, ходившего на разведку вниз по Амуру, принял решение строить главный Даурский острог на месте Албазинского городища. Место это они выбрали не случайно. Еще люди, побывавшие там с Хабаровым, рассказывали, что богато оно и лесом и зверем и рыбой, а земля плодородна и удобна для хлебопашества. Пашков писал об этом в Москву, то есть согласовал место возведения острога с центральными властями. Об этом не мог не знать Ларион Толбузин. Впрочем, он и сам, должно быть, понимал необходимость возведения острога на Амуре, как нового опорного пункта по сбору ясака и прикрытия Нерчинска с востока.

Во время совместного с Парфеновым пребывания на Зее Бекетов, наверное, тоже не раз обсуждал со своими соратниками, где именно следует поставить острог на среднем Амуре. Проплывая мимо Албазинского городища, и Бекетов и Парфенов сами имели возможность оценить достоинства его расположения. Поэтому вполне может быть, что еще при отправке Парфенова к Пашкову Бекетов передал ему свое мнение на этот счет.

Так что, скорее всего, нерчинские казаки пошли к Албазинскому городищу возводить там острог по совету Абрашки Парфенова, поддержанному Толбузиным. Этим решалось сразу несколько задач: расширялась территория ясачного сбора, обеспечивалась защита Нерчинского острога с востока, наличие у Албазина пашенных земель позволяла обеспечить себя хлебом.

Не лишним будет напомнить читателю, что для главного Даурского острога еще по приказу Пашкова на Ингоде срубили 8 башен и 200 саженей городового леса на стены. Плоты с лесом сплавили к Нерче, где их было приказано зачалить к берегу. Правда в 1659 году, во время бури, часть из них разбилась и была унесена течением вниз по Шилке. Однако большая часть леса в плотах сохранилась. Так что если казаки под водительством Парфенова были направлены Толбузиным, то они без сомнения сплавились на этих самых плотах вместе с лошадьми, тем самым сократили время возведения острога и имели возможность весной распахать землю и произвести первые посевы.

Рискованный, конечно, шаг при том малолюдстве, которым располагал Толбузин, но вместе с тем вполне оправданный, если иметь в виду, что он со дня на день ожидал подкрепления из Енисейска. Возможно даже, что какая-то помощь к нему к этому времени уже подошла. Ведь воевода Ржевский в отличие от якутского воеводы непосредственно отвечал за даурские остроги, относившиеся к его воеводству.

Все вышеизложенное дает основание считать, что Албазинский острог с самого начала был государевым острогом. В остроге на первых порах было около 70 человек – служилых людей из Якутска, Илимска, Енисейска, Нерчинского и Иргенского острогов. Вероятно там же, в составе албазинского гарнизона находились люди Аная, - амурские аборигены, побывавшие в Москве с Зиновьевым, и толмачи, - дючер Ивашка и тунгус Илюшка, ходившие в столицу с Абрашкой Парфеновым в 1656 году.

Илимские беглецы с Никифором Черниговским во главе пришли в Албазин двумя годами позже. Они, без сомнения, тоже приняли участие в сооружении острога, - деревянного укрепления в 18 сажен длиною и 13 шириною, окруженного рвом в 2 сажени шириною. К 1665 году, пишут исследователи, в остроге было больше сотни казаков.

К первостроителям острога, без сомнения, следует отнести и иеромонаха Гермогена с пятью его спутниками. Ведь это под их руководством возле Албазинского острога в «надолбах» казаками была возведена часовня в честь Николая Чудотворца, а на территории острога - еще одна часовня в честь Воскресения Господня, позже перестроенная в Воскресенскую церковь с приделами в честь Владимирской иконы Божией Матери и Архангела Михаила.

Более того, в 1671 году в четырех километрах выше Албазина в урочище Брусяной Камень Гермогеном был основан монастырь во имя Всемилостивейшего Спаса. В монастыре подвизались четыре пришедшие с ним монаха, которые зарабатывали себе на жизнь тем, что мололи албазинцам на двух монастырских мельницах зерно, и занимались кузнечным делом. По другую строну Албазина, в одной версте вниз по Амуру Гермогеном с братией была устроена пустынь с церковью и основано пашенное хозяйство.

Позже еще один монастырь во имя Святителя Николая Чудотворца Гермоген основал на берегу реки Кумары.

К 1674 году в остроге были приказная изба, караульня, казармы, 3 башни в заплоте, - две в стене от реки, одна - на нагорной стороне с воротами, а в башнях - жилые покои.

*    *    *

Что же представляли собой люди, бежавшие с Лены? В этом, к слову сказать, тоже немало путаницы, прежде всего в характеристике самого Никифора Черниговского и обстоятельств, приведших к его побегу на Амур. Чего только не написано об этой истории. Иные авторы называют его и смотрителем солеварен, и ссыльным поляком-каторжанином, и даже убийцей Обухова. При этом причиной конфликта называют то, что воевода, якобы, изнасильничал жену-красавицу Никифора. Между тем сохранилось немало документальных свидетельств, которые позволяют вполне объективно изложить произошедшие на Лене события.

Никифор Черниговский был родом с Украины, сыном служилого человека. В начале 30-х годов он служил казацкую службу польскому королю. В 1633-ем во время войны с Польшей под Новым Северским городком (нынешний Новгород Северский на Украине) был захвачен в плен и сослан в тюрьму на Вологду.

После окончания войны по условиям мирного договора пленных должны были отпустить на родину. Никифор этого не пожелал, просил оставить его «служить государю с черкасы» (т.е. с украинскими казаками).

В 1635 году Никифор принял русское подданство, крестился в православие и женился, взяв в жены «девку Аноску - патчерицу литвина Петра Дубовского». 22 августа 1636 года по грамоте Приказа Казанского дворца «с женою … сослан на житье в Енисейский острог», куда прибыл в сентябре 1637 года и был поверстан в казачью службу с государевым жалованьем 5 рублей деньгами, 5 четей с осьминой ржи и 4 чети овса.

В Енисейском остроге Черниговский прослужил около 12 лет, - с 1637 по 1649 год. Ходил «для ясашного збору по многим рекам … на Байкалово озеро ходил по соболиной ясак, и из тех ясашных зборов прибыль чинил. И под Ленской волок с хлебными запасы ходил…».

После образовании Якутского воеводства в 1648 году Никифор был переведён из Енисейска в Илимск, где в течение нескольких лет числился рядовым казаком. Отличившись взятием ясака с мучугирских тунгусов, побивших мангазейских служилых людей и бежавших потом к Чечуйскому волоку, Никифор в 1653 году был произведен в десятники.

Воевода Оладьин посылал его «имать беглецов и воров», намеревавшихся бежать на Амур. Черниговской с товарыщи одного такого вора - Васку Черкашенина поимали было. Но «на поимке беглецы Васку у Микифорко Черниговского отбили, и ушли в Даурскую землю, собрався с ворами, с прихожими промышленными и служилыми людми».

Летом 1655 года произошел побег с Лены в Даурскую землю нескольких сотен человек во главе со служилым человеком Верхоленского острожка Мишкой Сорокиным. Черниговский жил в это время в Киренске. Вот что он рассказывал: «… А меня те воры искали и хотели убить досмерти, и в воду посадить (т.е. утопить). А женишко мое и детишка хотели с собой воровски взять в Даурскую землю. И я от тех воров жил в побегах». В окладной книге жалованья за 1656 год написано: « … за службы велено ему, Микифорку Романову быть в пятидесятниках казачьих».

В 1657 году Никифор с сыном Федькой и атаманом Никифором Качиным прибыли в Москву с государевой соболиной казной. К сопроводительной отписке воеводы была приложена челобитная Черниговского с изложением его «служб», в конце которой Никифор просил: «Велите, государи, меня, холопа своего, в вашу государеву службу поверстать против моей братьи, поляков, во что я, холоп ваш, годен». Дело в том, что ссыльные поляки, как правило, служили в чине детей боярских. Никифор, видимо, надеялся на такое пожалование и потому назвал себя поляком. Однако не удостоился такой чести и до конца службы остался казачьим пятидесятником. В сметной книге 1664 года Никифор Черниговский называется усть-киренском приказчиком.

Таким образом, к началу 1665 года Никифор Черниговский был уже заслуженным и опытным служилым человеком в звании пятидесятника. Ему было за шестьдесят, у него было трое взрослых сыновей и две замужние дочери. Он вполне лояльно проявил себя в период бунтовских событий в Илимске, связанных с воровским войском Мишки Сорокина и, надо полагать, был у властей на неплохом счету.

Прибывший в Илимск в 1662 году новый воевода Лаврентий Обухов, - в недавнем прошлом владимирский помещик, только лишь пять лет, как пожалованный в московские дворяне, посеял в уезде шатость и недоверие к власти. Он был младшим, - пятым сыном юрьевского помещика Авдея Кирилловича Обухова (Бражника). Судя по родословной, было ему в это время лет 40-45. На новом месте он проявил себя безудержным корыстолюбцем, гулякой и охальником. Не избежали воеводского произвола и близкие Никифора Черниговского. На Киренге проживал поп Фома Кириллов, - зять Никифора. Приехав в 1644 году на Киренгу, воевода, «выслав ево, попа, с Киренги за приставом на низ, изнасильничал жену ево Пелагейку, - Никифорову дочь, блудным грехом». За три года воеводства Лаврентий Обухов восстановил против себя почти всех жителей уезда, которые уже готовились написать на него государю коллективную изветную челобитную, как дело вдруг разрешилось самым неожиданным образом.

В 1665 г. в устье реки Киренги собралась летняя ярмарка, ставшая в тех краях традиционной. Не упустил возможности побывать на ней и воевода Обухов. Но сначала, пишет историк Г.А. Леонтьева, он совершил объезд деревень Усть-Киренской волости, где, пользуясь полной безнаказанностью, «вымучивал многие животы у крестьян» и глумился над их женами.

Вволю натешившись, воевода со своими приспешниками хмельной и развязный явился на ярмарку. Разгуливая по торговым рядам, вел себя вызывающе, отобрал у торговцев за бесценок лучшую пушнину и продолжая бражничать, отбыл на дощанике в окружении своих приспешников вверх по Лене. Торговцы и посетители ярмарки, возмущенные воеводским произволом, обратились к Черниговскому, как приказному человеку, укоротить воеводу. Чаша терпения переполнилась, когда Никифор узнал, что Обухов неведомо за что захватил и, заковав в железа, увез с собой второго Никифорова зятя – целовальника Петрушку Якимова Осколкова.

Черниговский приказал своим сыновьям, - Ониське и Ваське, догнать воеводский дощаник, пользуясь тем, что на дощанике в воеводском конвое находится их брат – Федька, отобрать у воеводы взятые им за бесценок меха, а самого Обухова доставить на Чечуйский волок, куда намеревался прибыть и он сам. Тем самым он, видимо, хотел продемонстрировать воеводе, что и на него найдется управа. После чего отпустить его в Илимск.
Два десятка отчаянных голов, - илимских пашенных крестьян, промысловиков и служилых людей примкнули к Ониське с Васькой, решив расправиться с воеводой «за невозможное свое терпение».

«И как де воевода Л.Обухов с Киренги пошол в Ылимский острог, и он де, Федька, пошол с ним же на дощанике. И отец ево, Микифорко Черниговской приказывал Федотку Лукьянову и Мишке Сапожникову и Оське Подкаменному воеводу Обухова грабить, а самово жива велел привести на Киренгу».

Всё произошло 28 июня в районе Кривой Луки, у острова, впоследствии названного – Обухов. В нападении участвовали все три сына Никифора Черниговского: Федька с братьями Ониской и Васькой. О том, что случилось дальше, можно судить по рассказу Федьки при его допросе якутским воеводой: «… на воевоцкой дощаник напустились в дву лотках окриком, и бечеву достали крюком, и к берегу дощаник притянули. И почали по дощанику и по людям стрелять, и на дощаник взошли, и велели с тово дощаника сторонним людем сотти. … воевода Обухов в воду бросился. … А хто ево у берегу или на воде заколол, про то он, Федька, не ведает…». Впрочем, якутский воевода вскоре дознается, что «закололи Лаврентия пальмою у берегу на Лене реке… служилой человек Федотко Лукиянов, да с ним … Матюшка Максимов».

Воеводское имущество – 30 сороков соболей и 300 руб., пишут некоторые авторы исторических публикаций, нападавшие разделили между собой, а спускаясь по Лене грабили пашенных крестьян. Это не вполне соответствует действительности, хотя без грабежей, видимо, не обошлось. Сохранившиеся документы говорят о том, что Никифор Черниговский встретив нападавших у Чечуйского волока и узнав о случившемся, вернулся с ними на Захаровскую заимку (сейчас Петропавловск, - верст на сорок выше устья Чечуя), побывал на Сполошенном лугу, где заплатил приказному человеку Ивану Бурлаку за награбленное имущество.

Опасаясь расправы за убийство воеводы, невольным инициатором которой стал Никифор, участники нападения приняли решение бежать на Амур. Узнав о таком их намерении, по пути к ним стали приставать люди, по разным причинам тоже пожелавшие покинуть Лену. Примечательно, что к ним примкнул иеромонах Гермоген - основатель и строитель Киренского монастыря. Некоторые исследователи пишут, что Гермогена захватили и увезли насильно, но этому нет никаких документальных подтверждений. Вместе с тем есть немало доказательств тому, что Гермоген пошел на этот шаг добровольно и вполне осознанно. Об этом свидетельствует тот факт, что он взял с собой иконы, необходимую для соборной службы церковную утварь; вместе с ним пошел священник Максим Леонтьев, еще и четверо монахов. Есть основания считать, что у Гермогена были на то свои причины. Впрочем, это уже иная тема, требующая особого исследования.

Вновь спустившись к Чечую, беглецы побывали в деревне Федора Пущина, после чего поплыли к устью Олекмы. «И по Олёкме реке, - свидетельствуют первоисточники, - шли они до усть Тугиря реки на семи дощаниках. А собралося их всех, воровского войсково, на тех семи дощаниках восемьдесят четыре человека. А на воевоцком грабежу и убийстве только было дватцать два человека. … И пришед на усть Тугиря, з дощаников вон сносились и пошли за волок по Тугирю реке нартами».

Сыновья Черниговского, видимо, не без отцовского решения, дальше «в Дауры» не пошли: «Федька, з братьями зимовал тут же на усть Тугиря реки. И по весне поплыли на нис по Олёкме реке, и выплыли на Лену …».

Из документов более позднего времени (государев указ о казни и последующий указ о помиловании) следует, что зимовали на Тунгире и затем вернулись на Лену не только сыновья Черниговского, но и группа их товарищей. Все они были схвачены на Лене и многие годы провели в тюрьме.

Эта короткая информация о многом говорит. Никифор, видимо сознавал, что причастность к убийству воеводы и последующий побег неизбежно грозит кровавой расправой, и готов был принять эту участь на себя. Но старался спасти сыновей и их товарищей, которые хотя и были участниками нападения на воеводу, но не принимали участия в убийстве. Возвращением их на Лену надеялся на смягчение неизбежного наказания.

В том же указе говориться о наказании битьем и отсечением руки остальных участников побега, «которые к ним после убийства приставали по дороге и торговых и промышленных людей грабили» - сорока шести человек.

Так сколько же беглецов пришло в Албазинский острог, и что это были за люди? Как свидетельствуют приведенные документы, - человек 50-55, среди них – два, возможно даже шесть священнослужителей. При такой разнородности состава острожного гарнизона и удаленности от воеводских властей все проблемные вопросы решались на казачьем круге. Атаманом и приказным человеком был избран Никифор Черниговский. Это тоже не удивительно, - ведь он был наиболее опытным, старшим по возрасту и воинскому званию человеком. При всем этом у него, видимо, были и оппоненты, - хотя бы тот же Гришка Павлов сын Тобольский, вскоре сдавшийся в плен богдойцам, известный своим участием в прошлые годы в побеге с Лены на Амур с «воровским войском» Михаила Сорокина.

Присутствие в остроге всякого рода «гулящих людей», примкнувших к Черниговскому при его уходе с Лены, конечно же, в какой-то степени осложняло управление гарнизоном. Тем не менее, он сразу же завел ясачные книги, организовал приведение под государеву руку аборигенов, и сбор ясака, - то есть действовал в соответствии с государевыми указами. Ясак албазинцы передавали нерчинским воеводам, но требовали от них не смешивать собранный ими ясак с нерчинским сбором и пересылать его в Москву отдельной партией, опечатанной албазинской печатью. Ясачные книги бережно хранились в Албазине вместе с другими официальными документами.

В литературе есть упоминание (правда, без указания первоисточника) о том, что уже на первых порах 15 албазинцев были убиты тунгусами во время разъездов, еще 29 под водительством вышеупомянутого Гришки в 1669 году сдались в плен маньчжурам возле устья реки Быстрой (Буреи). Есть все основания считать, что это были люди, примкнувшие к Никифору Черниговскому при его побеге с Лены. Еще восемь человек, в том числе непосредственные убийцы Обухова, бежали из Албазинского острога к богдойцам в 1670 году, после чего из тех, кто пришел с Черниговским, в остроге осталось не более двух десятков человек. При этом среди них, кроме самого Никифора, были и еще служилые люди.

Таким образом к этому времени абсолютное большинство албазинцев было представлено служилыми людьми. Следует ли удивляться тому, что предводители Нерчинского острога, - и Ларион Толбузин, и Данила Аршинский, и Павел Шульгин (тоже, к слову сказать, не воеводы, а приказные люди) называли в своих отписках Албазин государевым острогом, а Никифора Черниговского – приказным человеком, хотя и выборным.

Черниговский оставался в остроге приказным человеком до самой своей кончины. Пишут, что он в 1674 году был, якобы, заменен на этом посту нерчинским ставленником - сыном боярским Сенькой Вешняком. Однако это не соответствует действительности. Вешняк лишь временно исполнял обязанности приказного человека в полупустом остроге в то время, когда нерчинские и албазинские казаки под водительством Григория Лоншакова, Никифора Черниговского и Василия Шульгина (сына нерчинского воеводы) шли походом в селенгинские степи на табунутов, которые вторглись на подвластную русским территорию, и притесняли ясачных бурят. После их разгрома и победного возвращения Черниговский вновь занял в Албазине место приказного человека.

*   *    *

Немало в исторической литературе путаницы и в части грозившего Никифору государева наказания. Пишут, что он с соучастниками убийства Обухова был заочно приговорен к смертной казни. Однако нет никаких документальных подтверждений такой версии. Документально подтверждается написание такого указа лишь в 1675 году, то есть десять лет спустя после убийства Обухова. В течение всего этого времени сыновья Черниговского с группой товарищей – участников нападения на воеводу, находились в тюремном заключении.

Об этом известно из грамоты царя Федора Алексеевича красноярскому воеводе Дмитрию Степановичу Римскому-Кораскову от 19 апреля 1689 года. С его слов нерчинский воевода Данила Аршинский прислал государю в 1674 году повинную челобитную Никифора Черниговского и челобитную служилых людей Албазинского острога, - 101 человека (своего рода ходатайство о помиловании).

Отписку Аршинского, и челобитные доставили в Москву албазинские казаки Ивашка Перелешин (к слову сказать – участник нападения на воеводу) и Ярко Творогов. Долгое время на челобитные не было ответа.

Все это дает основание считать, что никакого заочного приговора о смертной казни не было. В Сибирском приказе сидели не глупые люди. Они понимали, конечно, необходимость наказания участников нападения на государева воеводу, его убийство и самовольный побег с Лены государевых холопов. Но вместе с тем они, видимо, правильно оценили и поведение воеводы Обухова, и характер нападения, произошедшего у Кривой луки. Этому в значительной мере способствовали отписка якутского воеводы с результатами допроса участников нападения и содержание изветных челобитных ленских крестьян и служилых людей о самоуправствах воеводы, в изобилии поступивших в Сибирский приказ. Уже было известно, что непосредственные убийцы воеводы Обухова бежали в Китай. Знали в Сибирском приказе и о той активной деятельности, которую развернул Никифор Черниговский и прибывшие с ним люди в Албазине. Правда, о сдаче в плен богдойцам Гришки Тобольского с двадцатью восьмью ленскими беглецами в Москве не знали, - об этом стало известно из послания китайского императора, присланного в Албазинский острог осенью 1674 года.

Одним словом, перед государем и его окружением встала непростая задача, нашедшая в конце концов «смоломоново» решение. 15 марта 1675 года государь указал: «Микифорка Черниговского с детьми, с Федькою, с Онисимкою, с Васкою, да Ивашка Перелешина с товарыщи, семнатцать человек, за их воровство казнить смертью. А которые к ним после убийства приставали по дороге и торговых и промышленных людей грабили, сороку шти человек, учинить наказание – бить кнутом и отсечь по руке».

Однако указ носил лишь назидательный характер. Уже через день – 17 марта государь, учитывая, что виновные «вины свои принесли …пришед в Дауры на Албазинском городище острог поставили, и ясашных людей призвали, и аманатов поимали, и пашню завели, казнить и наказание им чинить не велел. А указал им, Микифорку с товарищи, быть в Албазинском остроге. А Микифорковых детей … и товарищей их, которые сидят в Илимском и в Якутцком в тюрьмах, сослати с женами и с детьми в розные сибирские городы, Микифорковых детей - в Енисейской да в Красноярской, а товарищей их – в Томской в пешую стрелецкую службу». Известно также, что государь наградил албазинцев за их службу двумя тысячами рублей (по сути дела – премировал четырехкратным годовым денежным жалованием).

Никифор не дождался этого указа. Известие о помиловании пришло в Нерчинск к лету 1675 года. В конце июля нерчинский воевода Шульгин отправил об этом в Албазин память: «183 [1675] году, июля в 28 день. По государеву указу память в Албазинской острог… ». Далее следует вставка, написанная на обороте: «По твоей отписке ведомо учинилось в Нерчинском остроге Павлу Шульгину, что в Албазинском остроге самовольной и самоохотной атаман Микифор Черниговский умер …». При каких обстоятельствах это произошло - неизвестно. Ему в ту пору было уже за 70.

Правительство не забыло заслуг Никифора Черниговского. В 1680 году его сын Василий, служивший в Красноярске, был пожалован званием сына боярского. Другой сын – Федор служил в Иркутске и тоже был пожалован сыном боярским «на выбылое место погибшего Петра Демьяного сына Многогрешного». Третий сын – Анисим служил десятником Идинского острога на Ангаре. В 1687 году в составе пополнения, набранного окольничим и воеводой Ф. А. Головиным, он был направлен на службу в Даурские остроги.

  *   Имена первостроителей Албазинского острога, - Абрашки Парфенова и его друзей (Ивашки и Логинки Никитиных, Кузки Филипова, Кузки Иванова и Левки Ярофеева) нигде больше не встречаются в сохранившехся документах того времени, - ни в казачьих челобитных, ни в отписках воевод, ни в списках защитников Албазинского острога 80-х годов. Кто знает, может быть они оказались в числе тех, упомянутых выше пятнадцати албазинцев, что были убиты тунгусами во время разъездов в первые годы после возведения острога, погибли от голода и стужи в верховьях Зеи, Селемджи или Буреи, собирая там ясак, или погибли в столкновениях с маньчжурами, старавшимися вытеснить русских людей с этой земли. Но труды их не были напрасными, - уже к 1б66 году, после принятых правительством мер в Нерчинске, Баргузинском и Селингенском острогах насчитывалось 354 казака. При этом непосредственно в Нерчинском их было 194, в Албазинском – более 100.

А в 1682 году было образовано Албазинское воеводство, Албазинский острог стал политическим и экономическим центром русских поселений на Амуре. Освоение русскими людьми Приамурья продолжалось.

Бахмутов Владимир Михайлович
г. Красноярск