Александра Ирбе. Стихи

Другу

Я не хочу, чтоб ты мне позвонил!

Ты не звонишь, а значит - все в порядке,

и утра горизонт, густой и гладкий,

похож на очертания перил.

Пускай! Пускай!.. Ты держишься за них,

чтобы пройти остатки этой ночи!

Мне за тебя, больного, страшно, очень,

и за всех тех, кого ты не любил.

Они такие, будут долго спать,

за шторой не почувствовав вторженья –

той женщины над городом круженья,

что в страшный мир спускается опять.

А после — будут скромны и грустны:

«Недоценили, да, недосмотрели!..»,

и говорить четыре-три недели

о том, как не любил ты тишины.

Но только за одну мне всех страшней,

с лицом уставшим, с мягким, точно вата,

глядящую, как будто виновата,

хотя вины не водится за ней.

И лишь ее молитвами из слез,

которые все матери на свете

пролили столько, что не смогут дети

вдруг оценить их тяжкий  дар всерьез,   

и лишь ее молитвами из слов,

одной себе нашептанных украдкой:

«Пусть только будет с сыном все в порядке,..

чтоб только был по-прежнему здоров!..» -

сегодня впрок утешится ОНА,

летящая над городом несмело,

забудет то, что вдруг забрать хотела,     

и превратится в облако из сна.

А я, поверь, сильней всего хочу,

чтоб не пришлось негаданно расстаться

с тем, с кем смешней смешного мне смеяться,

с тем, с кем порой и боль не по плечу.

Ничтожный шрам

Смешно! Одна осталась со стихами.

Но кто бы знал, как мне дались стихи

с их хрупкими, чудными позвонками,

похожими на линии руки.

В который раз его уносит поезд,

в который раз одна гляжу в окно.

Болит душа. Еще сильнее — совесть!

Но это мне не важно. Все равно.

А важно то, что сколько раз от счастья

смеялась: «Надо ж! Кончились стихи!»

Но вдруг они, как воинские части,

в меня входили и пожары жгли.

И я от них пыталась отбиваться,

от воинства неведомых стихов.

И верите?! Я стала их бояться,

как у подъезда пьяных мужиков.

Он мне твердил: «Ты не гляди! Не надо!

В окно часами. Не красив закат!».

Но мне весь мир тогда казался адом.

Мир был построен мной из баррикад.

И сколько лет стихи мои молчали:

в засаде просидели, в тишине,

но вдруг нежданно ночью зазвучали

и комом в горле подошли ко мне.

Он тихо спал, не чувствуя вторженья,

но дело за ночь сделали стихи:

в Прощеное ушел он воскресенье —

вошли — они, спокойны и легки.

Сражаться он пытался со стихами,

ругался с ними, плакал, ревновал!

Но всё они в момент решили сами:

он мне не нужен и не важен стал.

Всю жизнь мою разбили в одночасье,

весь быт перевернули в пух и прах.

Зачем им счастье? Им не нужно счастья!

Им важно, чтобы я жила в стихах.

В который раз забвенье ли... Похмелье...

И ночи бесприютно глубоки…

Мои стихи не радость — заключенье

в их тонкие и злые позвонки!

"Этот день потерялся давно..."

Этот день потерялся давно.

Только как он был дорог и нужен!

Возвращаюсь с работы на ужин

и кручу его, точно кино.

Полосатая времени тень

все закрыла - оставила лица.

Мне лицо твое снится и снится,

и не скажешь, в какой уже день.

В триста первый, в пятьсотый – смешно,

то бишь очень темно и трагично.

Я пришла бы сказать тебе лично

все, что думаю,.. чувствую... Но

этот день потерялся давно.

И как мил мне в коляске ребенок,

грозно плачущий ангел земной.

Лучше плакать от жестких пеленок,

чем от жизни проигранной в ноль.

Лучше плакать, чем вовсе не плакать,

а бывает такое: невмочь.

Лучше, если на улице слякоть,

а еще бы желательно - ночь.

Мне лицо твое снится и снится!

Что мне делать?.. И снится зачем?..

Я хотела бы просто влюбиться.

А в кото?.. Мне не важно совсем.

Я хотела бы, чтобы иначе

день начался и жизнь пронеслась:

веселее, понятней и кратче…

Чтоб сказали, что жизнь удалась.

"Эта жизнь потускнела давно..."

Эта жизнь потускнела давно

и давно уже вышла из правил!

Оттого во дворе так темно,

что сам черт в нем ловушек наставил.

Впопыхах забегаю домой,

на скамейке лепечут старушки.

Не тверди же теперь: " Что со мной?"

- "Это, знаешь ли, куклы,.. игрушки,..»

Неземная такая тоска!..

Точно черт зацепился случайно!

Все уедут опять в отпуска

и над домом рассыплется тайна!

Все уедут, умчатся,  уйдут.

Будет лето такое пустое!

Даже эти старушки найдут

в старых дачах остатки покоя.

Позабывшись в житейских вознях,

побросают и внуков, и кухни.

Дом, застывший в оконных огнях,

через месяц возьмет и потухнет.

Ты - уедешь, работы кляня.

(Все прекрасно, когда переменно!)

Буду я, как в ловушке вселенной:

Этот дом не пускает меня!

Этот дом - старый друг, серый пес,

он мне шепчет почти незаметно:

"Ты хотела в Стамбул или в Плес,

на Эльбрус, в царство шорохов ветра?

Брось, родимая!..  Дурь!,..  Не мечтай!

Вот - дела, вот - заботы, проблемы!

Ты хотела в свой маленький рай  -

к новым тайнам забытой вселенной?

Ты мечтала покинуть меня,

к лету вырваться к черту из круга?..

Круг замкнулся!.. Теперь без огня,

без любви, без надежды, без друга."

Не сумела, как все, убежать!

Думай, думай, за что тебе это -

неживая московская гладь

вместе прелестей прочего света?

Неживая бетонная ширь,

точно черные вены - проспекты!

На огромной деревне – пустырь,

дорогие, московские метры.

В ожидании поезда

Я устала от этих стихов,

от запретов и сплетен устала,

от чужих незвонков и звонков.

Я сегодня дойду до вокзала,

до разрозненных фар у стены,

до заветного «Хватит!… До встречи!..»

Я устала от этой войны

с «Я»,

что бродит во мне каждый вечер.

Это «Я» никогда не молчит,

не поет и не дремлет ночами,

точно в бубен столетий стучит,

и пророчит, что сбудется с нами,

утверждает, что близок итог,

предлагает начать по порядку…

Мы с ним едем теперь на восток

с белым «асусом» вместо тетрадки

и тревожные строчки строчим.

(это самое важное дело!),

но с другими – с другими молчим.

(я всю жизнь промолчать бы хотела!)

Поезд наш приближает итог -

я и «я» замираем на полке.

Все равно нам: на юг, на восток, -

только были бы блики и елки

да молочные крыши мелькали.

в запыленном вагонном окне,

Ты, мой друг, не грусти обо мне:

я и «я» сотню раз уезжали.

А в пути находили - себя

(уезжали-то в поисках смысла!)

Пусть о нас эти елки скорбят,

пусть нас больше не мучают мысли

о пустом быстротечьи житья,

о бессмыслице - «снова… сначала …».

В небе черные тучи летят.

С неба тучи взирают устало.

Я и «я» продолжаем свой ход,

и не в силах мы остановиться.

Жизнь, как черная туча, бредет,

заслоняя все даты и лица.

Вновь, в тяжелом беззвездьи небес,

я и «я» рассуждаем устало:

«Лишь бы только перрон не исчез,

лишь бы он повторился сначала!

Что за смысл эту жизнь разбирать!..

Разве сыщешь хоть капельку смысла?..

Его столько искали – опять

на крючках в темных комнатах висли…

И бессмысленно наше житье,

раз когда-то и где-то конечно!»,

но гляжу я в окошко свое

так, как будто глядеть буду вечно.

Я в себя, как в окошко, гляжу,

только это ведь сущая малость:

по сравнению с вечностью - жуть,

как нам мало от жизни осталось

Потому

так хочу быть тобой!

(знаю, этот союз самый долгий)

и чтоб в пыльном окошке гурьбой

проносились перроны и елки.

Что за смысл эту жизнь разбирать?..

Нет в ней опции верной «В начало»

Слышишь, ты, я смертельно устала!

Я навечно уеду опять!

Александра Ирбе, московская поэтесса, член МГО Союз писателей России