Александра Ирбе. Стихи
 |
Другу
Я не хочу, чтоб ты мне позвонил! Ты не звонишь, а значит - все в порядке, и утра горизонт, густой и гладкий, похож на очертания перил.
Пускай! Пускай!.. Ты держишься за них, чтобы пройти остатки этой ночи! Мне за тебя, больного, страшно, очень, и за всех тех, кого ты не любил.
Они такие, будут долго спать, за шторой не почувствовав вторженья – той женщины над городом круженья, что в страшный мир спускается опять.
А после — будут скромны и грустны: «Недоценили, да, недосмотрели!..», и говорить четыре-три недели о том, как не любил ты тишины.
Но только за одну мне всех страшней, с лицом уставшим, с мягким, точно вата, глядящую, как будто виновата, хотя вины не водится за ней.
И лишь ее молитвами из слез, которые все матери на свете пролили столько, что не смогут дети вдруг оценить их тяжкий дар всерьез,
и лишь ее молитвами из слов, одной себе нашептанных украдкой: «Пусть только будет с сыном все в порядке,.. чтоб только был по-прежнему здоров!..» -
сегодня впрок утешится ОНА, летящая над городом несмело, забудет то, что вдруг забрать хотела, и превратится в облако из сна.
А я, поверь, сильней всего хочу, чтоб не пришлось негаданно расстаться с тем, с кем смешней смешного мне смеяться, с тем, с кем порой и боль не по плечу.
Ничтожный шрам
Смешно! Одна осталась со стихами. Но кто бы знал, как мне дались стихи с их хрупкими, чудными позвонками, похожими на линии руки.
В который раз его уносит поезд, в который раз одна гляжу в окно. Болит душа. Еще сильнее — совесть! Но это мне не важно. Все равно.
А важно то, что сколько раз от счастья смеялась: «Надо ж! Кончились стихи!» Но вдруг они, как воинские части, в меня входили и пожары жгли.
И я от них пыталась отбиваться, от воинства неведомых стихов. И верите?! Я стала их бояться, как у подъезда пьяных мужиков.
Он мне твердил: «Ты не гляди! Не надо! В окно часами. Не красив закат!». Но мне весь мир тогда казался адом. Мир был построен мной из баррикад.
И сколько лет стихи мои молчали: в засаде просидели, в тишине, но вдруг нежданно ночью зазвучали и комом в горле подошли ко мне.
Он тихо спал, не чувствуя вторженья, но дело за ночь сделали стихи: в Прощеное ушел он воскресенье — вошли — они, спокойны и легки.
Сражаться он пытался со стихами, ругался с ними, плакал, ревновал! Но всё они в момент решили сами: он мне не нужен и не важен стал.
Всю жизнь мою разбили в одночасье, весь быт перевернули в пух и прах. Зачем им счастье? Им не нужно счастья! Им важно, чтобы я жила в стихах.
В который раз забвенье ли... Похмелье... И ночи бесприютно глубоки… Мои стихи не радость — заключенье в их тонкие и злые позвонки!
"Этот день потерялся давно..."
Этот день потерялся давно. Только как он был дорог и нужен! Возвращаюсь с работы на ужин и кручу его, точно кино.
Полосатая времени тень все закрыла - оставила лица. Мне лицо твое снится и снится, и не скажешь, в какой уже день.
В триста первый, в пятьсотый – смешно, то бишь очень темно и трагично. Я пришла бы сказать тебе лично все, что думаю,.. чувствую... Но этот день потерялся давно.
И как мил мне в коляске ребенок, грозно плачущий ангел земной. Лучше плакать от жестких пеленок, чем от жизни проигранной в ноль.
Лучше плакать, чем вовсе не плакать, а бывает такое: невмочь. Лучше, если на улице слякоть, а еще бы желательно - ночь.
Мне лицо твое снится и снится! Что мне делать?.. И снится зачем?.. Я хотела бы просто влюбиться. А в кото?.. Мне не важно совсем.
Я хотела бы, чтобы иначе день начался и жизнь пронеслась: веселее, понятней и кратче… Чтоб сказали, что жизнь удалась.
"Эта жизнь потускнела давно..."
Эта жизнь потускнела давно и давно уже вышла из правил! Оттого во дворе так темно, что сам черт в нем ловушек наставил.
Впопыхах забегаю домой, на скамейке лепечут старушки. Не тверди же теперь: " Что со мной?" - "Это, знаешь ли, куклы,.. игрушки,..»
Неземная такая тоска!.. Точно черт зацепился случайно! Все уедут опять в отпуска и над домом рассыплется тайна!
Все уедут, умчатся, уйдут. Будет лето такое пустое! Даже эти старушки найдут в старых дачах остатки покоя.
Позабывшись в житейских вознях, побросают и внуков, и кухни. Дом, застывший в оконных огнях, через месяц возьмет и потухнет.
Ты - уедешь, работы кляня. (Все прекрасно, когда переменно!) Буду я, как в ловушке вселенной: Этот дом не пускает меня!
Этот дом - старый друг, серый пес, он мне шепчет почти незаметно: "Ты хотела в Стамбул или в Плес, на Эльбрус, в царство шорохов ветра?
Брось, родимая!.. Дурь!,.. Не мечтай! Вот - дела, вот - заботы, проблемы! Ты хотела в свой маленький рай - к новым тайнам забытой вселенной?
Ты мечтала покинуть меня, к лету вырваться к черту из круга?.. Круг замкнулся!.. Теперь без огня, без любви, без надежды, без друга."
Не сумела, как все, убежать! Думай, думай, за что тебе это - неживая московская гладь вместе прелестей прочего света?
Неживая бетонная ширь, точно черные вены - проспекты! На огромной деревне – пустырь, дорогие, московские метры.
В ожидании поезда
Я устала от этих стихов, от запретов и сплетен устала, от чужих незвонков и звонков. Я сегодня дойду до вокзала, до разрозненных фар у стены, до заветного «Хватит!… До встречи!..» Я устала от этой войны с «Я», что бродит во мне каждый вечер.
Это «Я» никогда не молчит, не поет и не дремлет ночами, точно в бубен столетий стучит, и пророчит, что сбудется с нами, утверждает, что близок итог, предлагает начать по порядку… Мы с ним едем теперь на восток с белым «асусом» вместо тетрадки и тревожные строчки строчим. (это самое важное дело!), но с другими – с другими молчим. (я всю жизнь промолчать бы хотела!)
Поезд наш приближает итог - я и «я» замираем на полке. Все равно нам: на юг, на восток, - только были бы блики и елки да молочные крыши мелькали. в запыленном вагонном окне, Ты, мой друг, не грусти обо мне: я и «я» сотню раз уезжали.
А в пути находили - себя (уезжали-то в поисках смысла!) Пусть о нас эти елки скорбят, пусть нас больше не мучают мысли о пустом быстротечьи житья, о бессмыслице - «снова… сначала …». В небе черные тучи летят. С неба тучи взирают устало.
Я и «я» продолжаем свой ход, и не в силах мы остановиться. Жизнь, как черная туча, бредет, заслоняя все даты и лица.
Вновь, в тяжелом беззвездьи небес, я и «я» рассуждаем устало: «Лишь бы только перрон не исчез, лишь бы он повторился сначала!
Что за смысл эту жизнь разбирать!.. Разве сыщешь хоть капельку смысла?.. Его столько искали – опять на крючках в темных комнатах висли…
И бессмысленно наше житье, раз когда-то и где-то конечно!», но гляжу я в окошко свое так, как будто глядеть буду вечно.
Я в себя, как в окошко, гляжу, только это ведь сущая малость: по сравнению с вечностью - жуть, как нам мало от жизни осталось
Потому так хочу быть тобой! (знаю, этот союз самый долгий) и чтоб в пыльном окошке гурьбой проносились перроны и елки.
Что за смысл эту жизнь разбирать?.. Нет в ней опции верной «В начало» Слышишь, ты, я смертельно устала! Я навечно уеду опять!
Александра Ирбе, московская поэтесса, член МГО Союз писателей России |
