Когда ты отсюда уедешь

Олеся Дмитриевна медленно брела по городу. Последнее время она чувствовала себя отвратительно. Болело всё. Худенькая, не склонная к полноте, женщина стала обрастать ничем иным, как животом, который постепенно увеличивался в объёме. Однако в череде бесконечно сменяющихся событий — проживание в военных городках, смена школ, коллективов влияния, учительница умела сохранять лицо, и в любых обстоятельствах культивировала в себе ощущение спокойствия и благополучия. И сейчас Олеся Дмитриевна старалась не паниковать и никому не жаловаться.

Её девчонки, одна — врач, другая — юрист, жили в городе её детства и юности, где  она, по её собственному определению, не была целую вечность. И назад не собиралась. И вот теперь рушилась её стабильность! Последний звонок младшей не оставлял шанса: надо переезжать, надо лечиться!

Звонок и старшей дочери был также категоричным: «Нам тебя будет очень не хватать», – сказала она матери. «А уж как мне будет вас не хватать», – ответила с привычной иронией Олеся Дмитриевна, но шутила уже слабо. Мысль о неминуемом отъезде окончательно победила прежние торможения духа. Дело в том, что тормозом была её память, — некоторые события детско-школьного периода жизни шестидесятых, которые, по мнению учительницы, были самыми лучшими годами жизни всей детворы заводского посёлка, где прошло её детство. Родной посёлок! Это был пригород славного Комсомольска-на-Амуре. Дома белые, кирпичные, огороды пять соток, считай в черте города, крылечки и палисадники нарядные, и рядом школа.

Вот на таком крылечке, а точнее, большом крыльце семьи Беляевых, где стояли длинные скамейки и лежали сложенные амфитеатром брёвна для бани, подрастающее поколение молодёжи проводило свободное время. На заветном крыльце хозяином был десятиклассник Володька Беляев, любые воспоминания о котором и теперь, много лет спустя, вызывали и приятное волнение и вместе с тем какое-то боязливое ожидание встречи с прошлым! Она хотела бы задать этому прошлому свой нелёгкий и сокровенный вопрос. Но чаще всего вспоминала крыльцо.

Оно было и сценой, и большой скамейкой. Подростки играли в лото, шашки, карты и просто общались. Не секрет, здесь было и место формирования юных симпатий. Облюбованный двор выходил на заросшую травой и утоптанную ногами небольшую площадку, где были в почёте игры с мячом – лапта, «вышибало», танцы. А называлось всё это: и двор, и скамейка, и площадка одним словом – тырло. «Тырло», видимо, было популярно и на других городских просторах и своим названием не только не вызывало раздражения, а наоборот притягивало, как магнитом, многие поколения детей заводских рабочих.

Кнопка воспоминаний включилась сама. Юноша с интересом слушает, как Олеся читает со «сцены» стихи Пушкина. Громко, с большим выражением! Но у Леси с Алёнкой, её младшей сестрёнкой, маленький секретик! На Беляева исполнительница стихов ну никак не реагирует. Не повернёт свою симпатичную головку в его сторону! Никогда! А семилетняя Алёнка в «засаде» глаз не спускает с Беляева. Аплодисменты не в счёт. Сестрёнка в подробностях докладывает, как именно этот Вовка смотрел на Олесю. «ВОТ ТАК», – и смешливо таращила глаза. Не замедлил напомнить о себе и другой эпизод.

Лёгкий, подтянутый, член юношеской сборной города по баскетболу, Беляев в спортивном зале прыгает в высоту. Планка далеко вверху. Девчонки облепили пространство. Он смотрит на планку, он говорит: «Девчонки пусть выйдут в коридор». Олеся выходит вместе со всеми, но потом не возвращается! А он взял высоченную преграду, он хорошо прыгнул, а её нет среди входящих! Беляев открывает дверь в коридор, он явно расстроен. А семиклассница уже на улице, прилипла к окну спортивного зала. Она понимает, кого он ждёт! «Господи, какой пустячок», – думает Олеся Дмитриевна. Но, оказывается, она и сегодня с удовольствием бы заглянула в то окошко школьного спортивного зала! А память, минуя школьные коридоры, уже в актовом зале.

Традиционным компонентом всех школьных танцевальных вечеров тех лет были игры с выбором партнёра – «змейка», «верёвочка», «ручеёк». Помнит: её «принц на белом коне» стоит в начале тоннеля из сплетенных рук, видимо раздумывает, кого выбрать. Женская половина тоннеля в нетерпении – Вова Беляев нравится многим. «Ручеёк» течёт себе, девчонки ждут, сердце Олесино стучит, слышно по всей округе. И он выбирает! Взял за руку! Как будто током пробило ладошку! В шоке 9-б, 10-а, б, в, г, д – и все другие буквы алфавита. Впервые семиклассницу рассматривали во всех подробностях. Почему она? «Да потому, что я и пела, и рисовала стенгазету, стихи читала, в баскетбол играла, комиссаром была в «Оптимистической трагедии», мало того...». Взрослая Олеся Дмитриевна к своему собственному удивлению готова загибать пальцы в перечислении своих школьных достоинств.

В их большом поселковом доме жили шестеро родственников: Алёнка с родителями и Олеся с мамой и дедом. Часть Олесиной семьи должна была скоро отпочковаться, они трое строили свой дом ещё дальше от города, в лесу. Уехать из одного посёлка в другой, значит лишить себя видеть обожаемого Беляева, а ведь это был самый разгар дружбы и совместного время препровождения молодёжи.

На новоселье Олеся пригласила соседних ребят в гости.  Володя в первых рядах. Володя нарвал ей в подарок букетик мохнато-фиолетовый сон-травы и ещё подарил книгу. Вот она в её руках. «Конст. Седых. «Даурия». На первой странице его рукой стихотворное послание, видимо, с какой-то открытки списал, но, Боже мой, как трогательно.

Когда ты отсюда уедешь,

Забудешь Амур навсегда,

Забудешь все реки, озёра,

Но, может быть, вспомнишь меня.

Вспомнишь – спасибо,

Не вспомнишь – не диво.

В жизни встречают немало

Друзей дорогих!

Олеся Дмитриевна, тогда и сейчас, поставила бы три восклицательных знака за чувства, которое вызывало это незамысловатое послание!

Шли пешком до узкоколейки, что вела к жилищу новосёлов. Запрыгнули на низкие платформы, которые порожними в одну сторону и гружённые в обратную возил маленький паровозик. Вот тогда оно и случилось, это событие в её жизни! Володя взял Олесю за предплечье, как бы удерживая от толчков платформы. И всё! Но сколько раз она потом воссоздавала в памяти эти минуты счастья. Какими тёплыми и надёжными были его руки. Как сердце остановилось, но оно, оказывается,  билось. Как ребята притихли. Как машинист паровозика нервно засигналил, и все благополучно спрыгнули на землю.

Счастливые минуты продолжались. Далее по шпалам дошли до посёлка, но остановились на воинском стрельбище. Собрали гильзы, разожгли костёр. Володя и Олеся сидели рядом, прижавшись плечами. Комары впивались в их голые руки, ноги, шею, но укусов они не чувствовали. Серёга Кушнарёнок отхлёстывал их пучком полыни, отбиваясь от комаров, считал кровососов и  приговаривал: «Первый пошёл. Второй пошёл. Третий пошёл». Все веселились, очень смешно он это делал. Не смеялись только Вова и Олеся.

Когда ты отсюда уедешь,

Забудешь Амур навсегда,

Забудешь все реки, озёра,

Но, может быть, вспомнишь меня...

Книгу с дарственной записью Олеся Дмитриевна хранит и по сей день. Самое интересное, как только учительница вспоминала этот день своей жизни, случалось необъяснимое преображение в её физическом теле. Переставала болеть голова, появлялась лёгкость в движении.

Но более таких радостных событий в их отношениях не происходило...Старшеклассницы не приветствовали малолетку из седьмого и давали понять Беляеву о непрестижности подобного увлечения. И он, видимо, соглашался. Голову в её сторону, как было раньше, не поворачивал, и школьные коридоры показались ей пустыми.

Но однажды во Вселенной что-то случилось. Солнце остановилось в зените. Олеся пришла сдавать учебники в библиотеку. Володя заметил её в школьном дворе и предложил проводить «до хаты». От школы до её нового посёлка было шесть километров неухоженной трассы, грубо закиданной крупной щебёнкой и разными булыжниками. По ней ходили редкие машины, разве что солдаты раз в неделю приезжали на стрельбище.

Безлюдный пейзаж скрашивали лишь пышные кусты изумительной красоты мелколистного клёна. Шли молча. Сокращая путь, перевалили сопку, а за ней и каменный карьер, который каждый год собирались закрывать. За ним непростой переход к поселковой дороге. Володя поддерживал девочку за руку, но искра между ними не пробегала. Олеся это чувствовала и прикосновений не искала. Вышли на трассу, и она, видя его бесчувствие, освободила руку, сказала, что оставшиеся  четыре километра быстро пробежит и одна. Юноша согласился и поспешил назад к сопке и карьеру. Провожание оказалось коротким и печальным. И эту печаль ей предстояло пронести дальше одной по безлюдной и длинной дороге.

Между дорожным полотном и узкоколейкой лежала полоса отвода воды, достаточно просторная канава уже поросшая свежей зеленью. Тогда это и случилось! Прямо перед глазами девочки  из ямы поднимались трое! Трое в одинаковых коричневых робах, повседневной одежде сидельцев расположенной невдалеке тюремной зоны, где нередко допускались послабления режима. Шли медленно, рассредоточившись по ширине всей дороги. Десять минут как Володя ушёл к карьеру и, наверное, уже скоро перевалит сопку. У Олеси ватные ноги, да и бежать-то некуда. Она помнит что кричала, помнит, как видела Володькину спину, скрывшуюся за сопкой. Один из «зеков» схватил её за волосы, рванул голову к полотну дороги. Она перевернулась, пропахивая лицом ещё не устоявшийся грунт дорожного покрытия. Но вдруг нападающий отдёрнул руку. На большой скорости с включёнными фарами на них мчался «Москвич». Из него выскочил немолодой уже мужчина и с криком кинулся к растерявшимся зекам. Олеся сразу узнала голос Виктора Ивановича, своего соседа по улице, фронтовика. Трое уходили спешно, пряча лица. С разбитыми руками, губами, носом, ободранными коленями она тихо сидела в машине соседа...

Олеся Дмитриевна перевела дыхание. Этот зловещий эпизод своей жизни она и раньше старалась не вспоминать...

И вот голосом доброго  сторожа пионерского лагеря пожилой человек успокаивает смертельно напуганную девушку. «Это шок у тебя, Олесенька, Он скоротечный, он пройдёт, а маме ничего не скажем, – приговаривал Виктор Иванович. –Завтра я пойду в зону. И в милицию не обращайся, начнут сплетничать в посёлке. Обошлось ведь! Хочешь, я тебе расскажу смешной стишок? Я его вырезал из газеты, Генке внуку читаю на ночь. Ему нравится. Прочесть?»  Не ожидая согласия, Виктор Иванович начал:

Помню, бабуля всегда говорила, – послушай,

Остерегайся, дружочек, ночного Федюшу,

Он же бабайка, и он же страшуля,

Прячься, когда он идёт, – утверждала бабуля!

С духом собравшись, я ящик открыла несмело,

В ящике сжался бабай, он смотрел очумело,

В лапках своих пузырёк валидола сжимая.

Дети, не бойтесь такого смешного бабая!»

– Виктор Иванович, но ведь злые бабаи, да трое, а вы – один!

– Эх, доча, да они моего грозного вида испугались. Сволочи! – не сдержался водитель.

Мария Андреевна кинулась к дочери.

– Вот, с карьера свалилась, запнулась и вся ободралась, – объяснил Виктор Иванович. Сколько говорю – этот карьер надо давно закрыть!

Мама уложила молчащую Олесю на кушетку, размяла таблетки стрептоцида и засыпала белым порошком всё лицо ребёнка!

Через неделю физиономия Олеси покрылась коричневой коркой, и на ней, напоминая сталактиты, торчали кусочки не до конца раздавленных таблеток. Олеся брала щипчики, откусывала лишнее, выравнивая пострадавшую территорию. И уже было не так горько, и даже немного смешно. Вроде бы успокаиваться стала, но беспокоило другое: почему Володя молчит? Почему так быстро скрылся за обрывом? А может, не слышал её крики о помощи?

Вскоре Олеся взяла велосипед и поехала на старую квартиру к сестрёнке, тёте и дяде. Вова Беляев должен был ещё оставаться в городе. Алёнка сообщила: готовится поступать в физкультурный институт. На улицу Вовик Беляев гулять не вышел.

На лице Олеси ещё проступали небольшие розовые пятна, но вместе с ними уходила и печаль. Беляев жил и учился в краевом центре. Она, окончив школу, институт, выйдя замуж за военного, уехала из города. Иногда приезжала к детям, но Беляева не встречала. Повзрослевшие дочери, вернувшиеся в её родные пенаты, жили в центре города. И вот теперь она должна приехать, чтобы пролечиться, и, конечно, облегчить душу вопросом, мучившим её надеждой, а может всё-таки тогда он ничего и не видел? Она должна обязательно приехать, чтобы спросить об этом. И приехала, и пришла. И открыла калитку, и села на крыльцо, совсем не на то старое, «златое», на котором подростки посёлка любили просиживать вечерами, а новое, как и весь обновлённый дом семьи Беляевых, теперь двухэтажный, с современной отделкой, гаражом, большими теплицами. На веранду из квартиры прошёл лёгкой походкой мужчина. Узнала сразу. Открыл дверь на крыльцо:

– Вы ко мне? Лысина блестящая, жирная, лицо круглое. В памяти мелькнули строчки Заболоцкого: «Прямые лысые мужья сидят, как выстрел из ружья». Не взволновалась, но в руке что-то резко закололо.

– Я Олеся. Олеся Миронова, – назвала свою девичью фамилию.

«Похоже, он обрадовался», – отметила она. Какое-то время молчали, видимо приглядывались друг к другу.

– Лисёнок?! Но я тебя, честное слово, сразу не узнал. Хотя глаза те же! Как в индийском фильме.

Индийского фильма Олеся Дмитриевна не помнила, а может, и не видела. Она готовилась старому Вовику задать свой вопрос сорокалетней давности. Не сразу конечно...

– Да и ты неплохо выглядишь. Стройный, подтянутый.

Однако его лёгкость, подтянутость не компенсировали его же лысину и жирную кожу круглого лица. «Что ты привязалась к этой лысине. Господи, что за бред, помоги склеить разговор», – подумала женщина. И он в свою очередь решил пошутить.

– Ну, а вообще-то, почему мы пузатенькие? – спросил игриво, напомнив молодого Беляева. Шутку подхватила.

– Думаешь беременная? Не надейся, не от тебя!

Кажется, контакт был установлен. Разговор завязался. Оказывается, работает тренером в детской спортшколе, иногда и сам играет в баскетбол, но живёт один, как-то не сложилось...

– А, вообще, почему ты раньше не приезжала? Хочешь не верь, но я несколько лет ждал тебя уже будучи женатым... Уезжал. Приезжал, но нередко вспоминал, как ты стихи читала, костёр жгли, помнишь? Я ждал тебя...

– Ждал? – Олеся Дмитриевна обомлела. «Твои слова да раньше! У меня бы крылья выросли», – подумала она.

– На золотом крыльце сидели: царь, царевич... Помнишь? На нём, конечно, сейчас никто не собирается, но тогда здорово было, правда? А сестрёнка где? От тебя не отходила.

– В музыкальной школе работает. Живёт в Приморье.

– Завидую твоей семье. Врач, юрист, музработник, а ты, наверное, училка?

Олеся Дмитриевна промолчала.

– А мой сынок дурак, бездельник.

– А жена? Почему не сложилось?

– Жена? Нету жены. – Беляев занервничал. – Она ко мне в форточку влезла. Потом женился. Да и вообще была моторная, рестораном заведовала. Проворовалась, спилась, головка – «ку-ку». Отвёз в «Горин», там большая психбольница открылась.

«А я своего парализованного мужа семь лет поднимала», – хотела сказать Олеся Дмитриевна, но промолчала. Она окинула взглядом подворье Беляевых.

– Ты утверждаешь, что сам, без участия жены, своими кровными баскетбольными доходами нажил эти богатства?

Мужчина молчал. «Ну, теперь можно приступить к следствию», – решила женщина.

– Я хочу спросить у тебя, Беляев, не сочти за бестактность, если что не так. Тогда, 40 лет назад, ты мог меня спасти? Ты слышал мой крик?

На какое-то время наступила пауза.

– Ты про карьер?

– Почему ты испугался? Да заключённый, он ведь трус! Почему не кричал?

– Так это были заключённые? Все трое? – вырвалось у него.

Женщина замерла, удерживая себя на ступеньках крыльца.

– Ты значит, увидел как они выходили на меня? И сразу вжик, за сопочку? Телёночек! А ножкой «слабо» было топнуть: «Эй, бандиты, рогами заколю, копытами затопчу...»

– Олесенька, прости, если сможешь.

«Какое же ты, Беляев, ничтожество», – она хотела продолжить, но его «прости» из глубины её души рождало совсем другое чувство. Грустное чувство разочарования прежним кумиром сочетались с огромной жалостью к нему. Как же он живёт со всем этим? Шестьдесят с хвостиком – уже не мало, но ведь и не финиш! Олеся Дмитриевна ещё раз охватила взглядом фигуру курящего. И голая голова, и круги под глазами уже не вызывали прежних чувств отторжения. Захотелось, как он её когда-то в юности, взять за руку. А ещё помочь, утешить. Найти духоподъёмные слова.

– Володя, а я ведь тебе благодарна, честное слово. Не веришь? Ты мне стихи подарил, строчки примитивные, а на всю жизнь: «Когда ты отсюда уедешь, забудешь Амур навсегда, забудешь все реки, озёра, а может быть, вспомнишь меня...». Книгу свою помнишь? «Даурия» называется.

Но Беляев не помнил, когда и что дарил, тем более писал. Потом он отошёл в комнату, взять ещё пачку сигарет. Вернулся, что-то говорил, но ей уже было не интересно.

– Я ухожу, пожалуйста, не провожай. Нам больше не о чём разговаривать...

– А мне что делать?

– Праведно жить, – ещё успела сказать она, медленно спускаясь со ступенек, оставшихся от «златого крыльца» их молодости...

Через неделю, сдав необходимые анализы, Олеся Дмитриевна обратилась к мужу старшей дочери отвезти её на кладбище на могилы родителей, деда и тогдашнего соседа Виктора Ивановича, дяди Вити – хозяина доброго и ласкового Бабая из зелёного посёлка, путь к которому пролегал по гладкой и самой длинной в округе дорожной трассе.

Ольга Бунина,  член Российского союза писателей (Хабаровск)