Мальчик хочет в Тамбов

В провинциальном городке на границе оседлости бывшей Российской империи, в конференц-зале воинской части, проводилось партийное собрание – в Главном Штабе хотят знать, как на местах проходит назначенная верхами перестройка. Председателем выбрали замполита. Его внешность никак не вязалась с образом комиссара, привитым с детства: этот был краснолиц, тяжёл, немногословен, косноязычен, а в голове его одни штампы. Замполит, утвердив повестку дня и регламент, предоставил слово докладчику.

Докладчик вышел к трибуне, отпил из стакана половину, разложил перед собой бумаги и на полчаса усыпил треть присутствующих. «Сидишь и безудержно тупеешь», – подумал Журавлёв и доверился испытанной мудрости: «И это пройдёт».

Дремавшие поймали фразу «Доклад окончен» и перенесли центры тяжести на противоположные подлокотники. Председатель долил из графина в стакан, докладчик быстро накрыл его ладонью – так поступает искушённый пользователь при добавлении воды к спирту – пролетел сдержанный смех, докладчик отдёрнул руку и покраснел. Председатель вскинул брови, не понял, обвёл зал взглядом исподлобья, как бы через амбразуру, и предложил задавать вопросы. Подождав минуту, позволил сконфуженному докладчику занять место в президиуме и объявил очередную фазу собрания: обсуждение доклада. Пионеры-застрельщики были определены загодя – выступление шло им в зачёт как партийное поручение. «В другой обстановке с кем не поговоришь – человек, как человек. Впрочем, и я такой же», – заключил Журавлёв.

Когда список закончился, председатель собрания громко обратился к задним рядам:

– Что может рассказать нам передовой отдел? Как на острие перестраивается наука? – «На шиле», послышалось в глубине, зал хохотнул, председатель споткнулся, снова просканировал через амбразуру. – Как авангард совершенствует штабную культуру? Поделитесь с нами, Александр Иванович!

У отдела есть начальник, но выпустить его на трибуну – себе дороже. Он искусен в риторике и всегда готов сменить любую тему на разговор ни о чём. Подполковник Снегирёв, его правая рука, встал и направился к трибуне. Проходя между рядами, он налево и направо разводил опущенные руки и пожимал плечами – сказать-то ему нечего. Журавлёв с недавних пор возглавлял подразделение, подчинённое отделу, тому, что на острие, а ранее прослужил в своём три года, и ему хорошо были известны деловые качества Снегирёва, достойно и без суеты исполняющего свои обязанности. «Интересно, как он выкрутится?» – подумал Журавлёв.

Снегирёв сходу «взял быка за рога» и поделился, как он по-новому работает с бумагами. Раньше, мол, исписал лицевую сторону, лист – в корзину. Теперь он перестроился и использует обратную сторону: на ней тоже пишет. Журавлёв, дождавшись окончания выступления, поднял руку. Председатель заметил и одобрительно кивнул. Журавлёв встал, Снегирёв изобразил за трибуной «я весь – внимание», вытер платком лоб и губы.

– Я больше по части поиска резервов, перманентного совершенствования, так сказать. Слушал и вспомнил о наследии: о проверенных методах передачи информации. – Журавлёв сделал паузу. Снегирёв напрягся. – У меня предложение: а не попробовать ли вам, Александр Иванович, писать между строк. Замечу: шириной можно управлять. В итоге, открывается направление, способное сделать перестройку в отделе более эффективной... У меня всё.

Недовольный председатель махнул рукой, разрешая обоим сесть. Разочарованный Журавлёв сел: «В кои веки пошутил, и не оценили».

Тогда они были ещё вместе. Детей у них не было, и тему эту давно закрыли. Жили на частной квартире в жёлтом двухэтажном домике с печным отоплением, построенном немцами в конце сороковых. Каждую осень он заказывал, привозил, пилил и колол дрова. Зимой, уезжая в командировку, набивал поленьями маленькую прихожую. Он приносил ровно столько парашютных сумок с дровами, на сколько дней покидал её: берёг.

Ему нравилось заходить в сарай зимним вечером. Его завораживал таинственный мир, от пола до земли сотворённый его руками. Он открывал дверь, и его встречали, перешёптываясь – так казалось ему – мерцающие искорки на торцах покрытых инеем осиновых поленьев. Искорки могли быть отражением лунного света, света уличных фонарей или света из окон квартир тех, кто забыл или никогда не знал, как плохо не иметь своего жилья. Он любил поленья – к каждому прикасались его руки, а сегодня они понесут их тепло в его дом. Похожие чувства вызывали ягоды, собранные им на болоте или в лесу – к каждой тоже прикасались его пальцы. Зимними вечерами она любила пить чай с вареньем. Чувствовала ли она их прикосновение?.. У неё красивые губы…

На экстренном собрании им, как юнкерам у Булгакова, объявили, что партии больше нет, и что все вольны поступить с партийными билетами так, как кому захочется. На следующий день в курилке офицеры обсуждали текущие дела. Кто-то вспомнил вчерашнее:

– Гуляли с сыном по валу, порвал и сжёг, закопал и крестик поставил...

Возникла пауза. Журавлёв вспомнил слоган, за которым стояло гордое определение партии:

– Да… потеряли мы «ум, честь и совесть…» – Офицеры оживились, и скорбное событие кануло в прошлое. Журавлёв посмотрел на товарищей. – Угостите сигаретой, пожалуйста. Два года воздерживался.

Начальник КЭЧ привстал, щёлкнул ногтем по донышку пачки – на полдлины выскочила сигарета – и, шутливо склонившись, протянул вместе с зажигалкой:

– Курите! И не бросайте, пока это долбанное время не закончится.

Журавлёв затянулся, почувствовал головокружение, призадумался: «Что сказал наш бывший  на семнадцатой конференции? Сказал, что будет всегда верен идеалам социализма? Болтун и демагог. Да… Вот и дождались: дали вольную волю. Рынок – во все материальные сферы, Церковь – во все духовные, а Иван-дурак – на печь, т.е. на диван: всё б ему по щучьему велению да по его хотению, и гори оно всё огнём».

По выходным на ступенях драмтеатра выступал местный скрипичный ансамбль. Тогда они были ещё вместе. Под закатным небом вновь открывали для себя Паганини, Свиридова. Впервые обнять её не получилось, разговор не клеился.

На встречу со зрителем приехал столичный артист. Покривлялся, показал утюг, попугая, рассказал анекдот: «Муж уехал в командировку. И началась в квартире чертовщина: жена заметила, как только под окнами пройдёт трамвай, в шкафу что-то громко падает, причём шкаф должен быть закрыт. Происходило это и ночью, и днём. Жена извелась, позвала соседа, рассказала – сосед полез в шкаф. Неожиданно из командировки вернулся муж. В это время под окнами проехал трамвай, в шкафу – грохот. Муж открывает… – Вася? Что ты здесь делаешь? – Коля! Не поверишь – жду трамвая!»  Публика смеялась, она лишь  улыбнулась.

Прошёл парад суверенитетов. Тогда они тоже были вместе, но больше молчали. Он уехал защищать диссертацию. Оформили командировку: у него накопились вопросы по договорам, и командование не упустило случай отправить курьера с детективным заданием, которое полагалось выполнить на платформе в метро.

После защиты он спустился на этаж к ответственному исполнителю проекта от головной организации. Войдя в кабинет, ответил на пару дежурных вопросов и начал по степени важности задавать свои. Собеседник перебил:

– Вы бы лучше подумали, куда возвращаться будете. Может, некуда? Может, всех вас уже расформировали и депортировали?.. А мы предлагаем в нашем филиале возглавить новое, перспективное подразделение. За МКАД, недалеко. Проект в Кадрах, вот-вот будет подписан. Что скажете?

– Михаил Дмитриевич, я не готов, надо подумать. Как вернусь, я вам позвоню. Не возражаете?

– Договорились. А сейчас не отвлекайтесь от главного... Как? Не знаете, что сегодня главное? Банкет, дружище!.. У нас спланировано с умом: все защиты – по пятницам, не то, что у соседей.

Дома его ждали пустая, холодная квартира и записка на кухонном столе. Её вещей не было, за исключением некоторых предметов посуды. Не было даже тапочек, впрочем, а как иначе? В квартире чисто: мусора, пыли он не заметил. Вскоре из другого города пришла повестка в суд. Он отправил заверенное согласие, в ответ получил выписку  из решения суда по бракоразводному процессу.

*     *     *

Перед входом в Рижский вокзал притормозили двое, стряхнули снег с головных уборов, постучали обувью перед массивной дверью, вошли и направились к кассам. В зале тихо, пустынно, хотя времени набежало чуть более семи вечера. Один из вошедших был военный, капитан, роста среднего. Ничего необычного, кроме, пожалуй, того, что голову не по сезону украшала фуражка – столица! Второй – в штатском, немного постарше, немного пониже. И тоже есть, что не по сезону – туфли. В таких не стыдно выйти на сцену или давать интервью, закинув ногу за ногу – когда-то непростительный моветон – но никак не вышагивать по зимним столичным тротуарам. Да! Капитан был без усов.

Они направились к кассе, у которой стояли мужчина – он с билетами отходил – и женщина. Штатский встал за женщиной и облокотился на стойку, капитан занял позицию между ними, но на пару шагов в стороне. Штатский посмотрел на профиль незнакомки, окинул взглядом. Она, приятная внешне, должно быть, умненькая, брала билет до  Тамбова. Это-то его и подвигло на тихое признание:

– Тамбов на карте генеральной кружком означен не всегда…

Незнакомка подняла брови – услышала, бросила взгляд в его сторону, штатский, застигнутый врасплох, выпрямился, глаза их встретились, она улыбнулась.

– «Тамбовская казначейша», Вадим Николаевич?

– Да, Юрий Михайлович, она.

Незнакока расплатилась, взяла билеты, проверила, отошла, положила в сумочку и направилась к выходу. Приятели проводили её взглядом, и она это знала! Вадим вздохнул, повернулся к кассиру, назвал поезд, пункт и дату, постучал костяшками пальцев по стойке, желваки заходили. Капитан махнул рукой:

– Не такая уж она и красавица…

– Вам, Юра, скажу, как родному: такая и не должна быть красавицей, она может стать другом.

– Ладно! Бери билеты, я сейчас… – Капитан, разбрасывая полы шинели, побежал на улицу.

Вадим взял билеты, вышел на середину, постоял и направился к выходу. На ступенях его ждал сияющий Юра, щёлкнул зажигалкой, выпустил дым в сторону:

– Выскочил, смотрю, нигде не видно. Светофор переключился на красный. Думаю, пока дождусь зелёный, она, если на той стороне, будет уже в метро. Остаётся одно: а не пошла ли она на троллейбусную остановку? Заворачиваю за угол – стоит! Меня сразу узнала, рассмеялась – догадалась, за кем пришли в столь поздний час. Говорю, мадам, будьте добры, ваш адрес на память для моего друга, сам он не может – парализован. Опять смеётся: «Я ещё там заметила». – Юра опустил руку в карман. – Вот у тебя нюх! Прелесть девчонка! – Достал визитку, протянул приятелю. – Хотел себе оставить, ну, так уж и быть, держи! Ловить тебе нечего, товарищ майор. Она – помощник гендиректора по связям с общественностью. Как говориться: «Если смерти, то мгновенной, если раны – небольшой». Тебе повезло – ты убит... А живёт она не в Тамбове, живёт рядом, в Марьиной Роще, и этот факт у твоего ближайшего окружения вызывает беспокойство: как бы ты рану не получил в самое сердце... Очнись, сколько можно страдать? Ну, уехала к маме – забудь…

За время монолога Журавлёв не сделал ни одного движения, даже той частью тела, как в рекламах стали именовать ресницы. Услышав последние слова, вспомнил анекдот с трамваем, погримасничал, подумал: «Хорошо, если б к маме» и показал направо:

– Давай пешком до Комсомольской? Вечер чудесный. Думаю, за сорок минут дойдём.

*     *     *

Командировки у Журавлёва следовали, как правило, не чаще одной в месяц, но, когда в планы вмешивался Главный Штаб, бывали и две, и три. На этот раз путь его лежал через столицу в глубинку, на оборонное предприятие. На Казанском вокзале Вадим вытащил из дорожной сумки небольшой дипломат, сумку сдал в камеру хранения и направился к линейке телефонов-автоматов. Вошёл в свободную кабину, достал визитку и набрал первый номер – тишина. Набрал второй, трубку подняла женщина:

– Приёмная. Здравствуйте. Я вас слушаю.

– Здравствуйте. Пригласите, пожалуйста, Лидию Владимировну.

– Кто спрашивает?

– Товарищ её знакомого. Проездом, звоню с вокзала.

– Очень жаль, но она у нас больше не работает.

– У меня для неё посылка. Как мне её найти? Помогите, пожалуйста.

– Простите, мы не можем дать адрес постороннему человеку. Принесите на проходную, мы передадим.

– Хорошо, через час буду у вас.

Журавлёв нашёл почтовое отделение, выбрал бланк с чистой обратной стороной и занял место за конторкой. Начал писать, порвал, взял другой, начал, порвал, взял третий... Задумался. Написал: «Зимой на Рижском вокзале у нас была короткая встреча, Вы оставили визитку. Через месяц переезжаю в Подмосковье, у меня здесь никого нет, хотел бы встретиться. Если Вы не против, оставьте, пожалуйста, на Главпочтамте письмо «до востребования» на имя Журавлёва Вадима Николаевича». Нахмурился, хотел и этот лист порвать, передумал. Достал из дипломата пакет, развернул, вложил лист, подошёл к окошку и попросил оператора оклеить пакет скотчем.

На проходной вахтёр объяснил, что позвонить можно здесь же со служебного телефона на последние четыре цифры городского номера. Вадим позвонил и приготовил пакет. Через три минуты появилась женщина, передала вахтёру какие-то бумаги, пока с ним говорила, оглядела вестибюль, прошла вертушку и направилась к Вадиму.

– Это у вас передача для Лидии Владимировны?

– Нет, у меня посылка.

– Ох, как я неаккуратно! Давайте считать, что этим я её заговорила.

– Она будет перед вами в долгу... Лидия Владимировна, надеюсь, не в Тамбове?

– Нет, она – в Подмосковье. Никак не запомню, а потому всегда путаю: скажу в Звенигороде, а она в Зеленограде. Лидочка до конца недели должна за расчётом забежать.

– Спасибо! И ещё… Передайте, пожалуйста, что Вадим будет ждать ответа. – Журавлёв помялся. – До свидания!

– До свидания, молодой человек! – дама не поскупилась на комплимент, вложив в него лукавство, порождённое женской логикой. А разве, что не так? Возраст Журавлёва не так уж и далёк от возраста Христа, а кто его прошёл, тот знает: это – молодость!

*     *     *

Позади месяц привыкания к новому месту. Первые две недели Журавлёв прожил в гостинице, затем переехал в малосемейку в общежитии коридорного типа. В его распоряжении была служебная квартира с небольшой комнатой, крошечной кухней и таким же санузлом, совмещённым с ванной. Достаточно, чтобы обеспечить вполне приличное проживание. Это – во-первых. Во-вторых, не противоречило его представлениям то, как выстраивались служебные и деловые отношения с сотрудниками. В-третьих, определился перечень работ до конца года, и согласован список лиц на замещение большинства вакантных должностей. Не за горами пора душевного равновесия, правда, пора недолгая, как подсказывал опыт. Он же напоминал, что за белой полосой вновь придёт чёрная и т.д. и что пользу приносит любая:  у природы нет плохой погоды.

На раздаче в столовой Журавлёв заприметил ладненькую и скромную девушку с чистым голосом. Первую неделю Анюта, так её звали, на Вадима не обращала внимания. В свою очередь, он не давал повода, да и не собирался. Однако, в поведении Анюты скоро произошли изменения: увидев, что на линию раздачи вставал Журавлёв, она краснела, тушевалась и, бывало, что ошибалась. Посетители, не связывая с Журавлёвым, эти изменения заметили, шутили сами либо подталкивали товарищей из числа застенчивых или бойких. Журавлёв обратил внимание, что тем Анюта отвечала, не пряча глаз, когда же обслуживала его, то глаз не поднимала, но подбородок держала высоко. Вадим, чтобы не спровоцировать публику и не сделать девушке неприятное, выдерживал стиль общения, к которому невозможно придраться. Мысли, какие вызывала у него Анюта, он относил к категории нежного сочувствия.

В субботу Журавлёв наметил посетить столичный Главпочтамт. От общежития до станции километра два. Не спеша, за полчаса он их преодолел, взял билет и поднялся на платформу. В ожидании электрички немного потоптался в районе остановки третьего вагона, разглядывая стремительный полёт снежно-белых облаков, походил взад-вперёд, ещё раз посмотрел на облака. Появилась «морда» электрички из Москвы. Когда первый вагон с включенным торможением проносился мимо, Вадим развернулся к электричке лицом, и взгляд его, не задерживаясь, заскользил по окнам и вдруг, будто споткнувшись, упал к ногам. В этот момент Журавлёв услышал, что за спиной к платформе подошла его электричка. В течении мыслей возникла пауза, он на автопилоте развернулся и вошёл в вагон. В тамбуре пауза исчезла, и пришла догадка, что из окна встречной электрички в глаза ему посмотрел явно кто-то знакомый. Вадим оглянулся – вагоны, продолжая торможение, увозили теперь уже невидимый взгляд. Он услышал свисток, сделал шаг к выходу, но двери закрылись, электричка вздрогнула и начала стремительно набирать скорость. Вадим прошёл в вагон, сел, прикрыл глаза. «А не была ли в том вагоне Лидия?.. Нет! Так можно диагноз заработать…»

*     *     *

Лидия сидела у окна. Она не спешила – тамбур рядом, ей никто не помешает подняться и выйти в проход, где у двери столпились самые нетерпеливые пассажиры. Приближалась её платформа, и вот, замедляясь, проплывают мимо бабушки, студенты… и среди них вдруг видит Лидия, стоит кто-то знакомый, но кто? Когда он оказался напротив, она поймала его взгляд, и тот взгляд проник в неё и, не просто так отразившись, соскользнул вниз. «Как!.. Не может быть!..» Лидия встала и направилась к выходу. Обернулась и успела заметить, что Вадим находится в той же позе. Увидела, как позади его остановилась электричка, как он развернулся и вошёл в вагон.

Лидия, оказавшись на платформе, машинально сделала несколько шагов в его сторону, но та электричка уже набирала скорость. Неожиданно возник нестерпимый звон в ушах. Она сжала пальцами виски, охватила лицо ладонями, ощутила жар. Кто-то теребил её за плечо, заглядывал в глаза, предлагал помощь. Лидия попросила проводить её до скамейки и оставить одну.

«Я совсем забыла о нём. Его зовут… Да-да… Вадим… Николаевич, военный, из Прибалтики… нет, служил там раньше, сейчас где-то в Подмосковье... Вспомнила – Журавлёв! Он письмо передавал. Дурёха – не найти теперь. А впрочем, в нём была только одна просьба: оставить на Главпочтамте для него письмо до востребования. Фу! Всё-всё, успокойся, всё образуется... А Вадим, он что, приезжал за письмом? Куда я уехала, и что у меня здесь родители, знала и могла сказать Татьяна Иосифовна. Надо немедленно написать ему».

На местном Главпочтамте Лидия написала письмо и здесь же опустила в почтовый ящик. Почувствовала облегчение, и не только – на выходе её встретил солнечный день в ажурном золотистом стаканчике с ослепительными шарами из взбитых криков детворы. Ей до головокружения, до тошноты, захотелось мороженого с взбитыми сливками. Зашла в кафе, присела за столик, заказала, пока ждала, вспомнила какие-то мелочи из студенческой жизни, взгрустнула. Подали в хрустальной вазочке мороженое с шоколадной крошкой и чашку горячего кофе. Лидия себе улыбнулась и вновь погрузилась в воспоминания, и те понесли её всё дальше и дальше от юных лет, приближая к той мимолётной встрече на Рижском вокзале.

Лидию не мучили вопросы выбора будущей специальности. Кто-то из своих, кажется, то была мама, предложила выучиться на психотерапевта или социолога. Она убедила всех, что эти профессии будут востребованы. Прочитав критику теории Фрейда, Лидия выбрала специальность «Социология управления». На предпоследнем курсе познакомилась с будущим супругом. В противовес «малиновым пиджакам» он был галантен, предупредителен, интеллигентен и добр: ласковый молчун с красивыми глазами. Встречал и отвозил на своём Ауди, имел небольшой бизнес в Польше. В ресторане, если не доставало в рублях, расплачивался баксами. Дарил цветы, мог пригласить на вальс или на танго. Подружки ахали, парни стали серьёзными и отошли, сильно переживал отец. На Лидию нашло затмение: ей казалось, что это – любовь.

В сентябре венчались, сыграли свадьбу. За праздничным столом дядя супруга, взяв слово, гордо отчитался:

– Прошу внимания!.. Друзья!.. Могу вас порадовать и, особенно, наших молодых: в штат моей фирмы я ввёл должность: «помощник по связям с общественностью». Лидочка! Она для тебя! Мы с нетерпением ждём нового помощника!.. Предлагаю поднять бокалы за будущего генерального директора! Ура! Пардоньте! Горько!..

Когда после поцелуя молодые сели, Лидия выразила сомнение:

– Спасибо, но удобно ли под одной фамилией?

– Фамилии у нас разные: мы связаны по женской линии, – успокоил дядя.

Чудесный медовый месяц провели на море. Вернулись, и начались какие-то житейские сбои, вскоре добавились подозрения. Стараниями его лучших друзей и подруг открылось, что супруг разведён, у него есть ребёнок, любовницы...  Окончательный разрыв произошёл через три года, после того, как она получила по щекам.

На этом фоне как мимолётное возвращение в трепетную юность запомнилась та встреча на Рижском вокзале, ближайшем от её последней московской квартиры. Накануне стало плохо дедушке, и он хотел успеть повидаться с близкими. Лидия посчитала своим долгом проводить отца на родину, в Тамбов.

Весной последовали развод, увольнение по собственному желанию, возвращение к маме и папе, к младшему брату в их «сталинскую» двушку.

Осталась последняя ниточка, связывающая Лидию с прежней работой – бонусы за второй квартал. Назначили день, она приехала, получила, а с ними, к её удивлению – пакет. Его передала секретарь Татьяна Иосифовна:

– Для вас, Лидочка, пакет от знакомого вашего знакомого. Был проездом в начале этой недели.

Татьяна Иосифовна заговорщицки подмигнула и пакет слегка встряхнула. Послышался шорох, какой издают конфеты в коробке. Присутствующие, сжав кулачки, театрально ахнули. Следующий шаг Лидии выбирать не пришлось:

– Может, присядем на дорожку?

– Так это мы запросто! – повеселела Татьяна Иосифовна.

Лидия разрезала скотч и вынула красную коробку конфет, следом выпал вчетверо сложенный лист. Татьяна Иосифовна, видя, что Лидия, не прочитав, убирает письмо в сумочку, добавила комментарий:

– Интересный мужчина. Уверена, что офицер, и звание не ниже майора, – Подняла указательный палец и, как Рубик-джан, закрепила идею: – Я так думаю!

– Не знаю, не помню. Дома прочту, – ответила Лидия, решив не поддаваться на провокацию.

В комнате для переговоров накрыли стол: на середину легла коробка с рижскими конфетами «Лайма», рядом – кофе, бутылка зелёного «Шартреза», по кругу – приборы. Пока рассаживались, Татьяна Иосифовна поделилась воспоминаниями:

– Если не ошибаюсь, в центре Риги стоит памятник: на высоком постаменте женщина держит над собой три звёздочки. Знакомый военный говорил, что это – памятник авиационному технику. Разумеется, – шутка, причём грустная, а всё потому, что карьеру авиационному технику, пожизненно старшему лейтенанту, делать трудно. А ваш, Лидочка, мне так видится, делает её с успехом.

– Ну, почему это он мой? Я его знать не знаю.

– Он просил передать вам, что Вадим, от кого он передаёт посылку, будет ждать ответа. Мне показалось, что он и есть Вадим, а вовсе не знакомый вашего знакомого. – Татьяна Иосифовна сделала паузу, обвела сидящих взглядом и вновь остановилась на Лидии, а та уже стала догадываться, от кого конфеты, и щёки её порозовели. Татьяна Иосифовна, довольная своей проницательностью, провозгласила:

– Наш первый тост, Лидочка, за ваше будущее! И лялечек побольше, побольше, не скупитесь…

В квартире родителей пришлось задержаться – для съёма частной нужна финансовая стабильность, а социолог в этом городе оказался никому не нужен. Незаметно подошли к концу два месяца, как она занята поиском работы. Потихоньку исчезают в ломбардах и комиссионках подарки и прочие безделушки. А что будет дальше?

Лидия посмотрела в меню, достала кошелёк, отсчитала сумму, встала, помахала официантке и показала, что кладёт деньги на стол. Официантка, занятая обслуживанием, кивнула. Лидия вышла из кафе.

*     *     *

Журавлёв поднялся из метро «Чистые пруды», пересёк бульвар и свернул на Мясницкую. Через пару минут был в здании Главпочтамта. Спросил у служащего, где получают корреспонденцию «до востребования», подошёл, занял очередь. В реальность его вернула девушка, обслуживающая клиентов:

– Здравствуйте. Что вы ожидаете?

– Здравствуйте. Письмо, – ответил Журавлёв и передал удостоверение личности. Девушка покопалась в одном ящичке, потом в другом, ничего не нашла и вернула удостоверение.

– К сожалению, на ваше имя писем нет...

Журавлёв вышел на улицу. Солнечный день приобрёл серые тона, а настроение – будничные оттенки. Вадим стал перебирать в памяти, чем можно занять себя в ближайшие часы. Вспомнил, в Ирининых палатах Новодевичьего монастыря открыта выставка русского оружия – неплохая альтернатива посещению кремлёвской Оружейной Палаты, в которую сегодня никак не попасть. А почему бы и нет, благо «Чистые пруды» и «Спортивная» находятся на одной ветке. Пока шёл к метро, прикинул: пакет он передал два месяца назад, неделю положим до передачи в руки, неделю – на путь её письма до Главпочтамта. Итого, у Лидии на раздумья были полтора месяца. Многовато будет... А есть ли у него основания надеяться? Но её взгляд! А визитка! Она, т.е. они-то и дали ему право. Так что, надежда остаётся, правда, призрачная…

В следующее воскресенье Вадим вновь отправился на Мясницкую. Увы, письма не было. Не было и через неделю, и через месяц. В его инициативном проекте, вялотекущем, нервном, приближался завершающий этап «Пора забыть». Для заключительного раздела им подготовлены ключевые слова: «опустошённость» как результат и «время лечит» как рекомендация. Такие мысли посещали Журавлёва всё чаще и чаще и, особенно, в периоды одиночества.

В тот день на рейсовом автобусе Журавлёв возвращался в управление с экспериментальной площадки, боялся опоздать на совещание, поглядывал на часы. Солнце перестало отстукивать морзянку сквозь сосновый бор, позади пригород, приближался центр. Миновав кинотеатр «Родина», старенький автобус остановился на красный сигнал светофора. От кинотеатра ближе к перекрёстку – киоск «Союзпечать», по бокам выстроились женщины с осенними цветами, предлагают их прохожим, некоторые останавливаются. К одной из дачниц подошла женщина, видно, знакомая, и они занялись составлением букета. Включился «зелёный», автобус дёрнулся, в коробке передач раздался жуткий скрежет, женщина обернулась. «Лидия! Мы что, в одном городе?!» Автобус тронулся. Вадим поспешил к водителю:

– Пожалуйста, остановите!

– Здесь запрещено. – Водитель показал на знак. – Только на остановке.

Сто пятьдесят метров бегом, и, как назло, – ожидание у светофора. Журавлёв подошёл к киоску. Огляделся – Лидии нигде не видно. Направился к тому месту, где она выбирала цветы, две цветочницы его будто ждали:

– Выбирайте. Всё свежее.

– Пять минут назад у вас брала цветы молодая женщина, зовут Лидой. Мне показалось, вы её знаете. Помогите. Если найду, возьму всё.

– Зоя! – позвали третью: – У тебя Лида брала цветы?

– Я всё слышала. У меня. – Жестом подозвала Вадима. – Мы с Лидой знакомы по песочнице: я с внуком, она с наследником нашего депутата. Знаете, таких нынче много, у кого пальцы веером. Как говорится: из грязи – в князи. Ох, не повезло вам: не выдержала Лида быть в услужении и взяла расчет. Вот и с нами распрощалась. Я ей и говорю…

– Простите. В каком дворе ваша песочница?

– А вон в том. Видите, за памятником – арка. В неё пройдёте, слева будет детская площадка. Сходите, поспрашивайте.

Вадим посмотрел на часы, выхватил ромашку из тёти Зоиного ведёрка, положил ей в ладонь купюру за всё ведро, та только успела рот открыть, а он уже был на проезжей части, обернулся: – Спасибо, тётя Зоя. – Махнул жёлтому такси, ещё раз обернулся. – Дело неотложное, скоро вернусь. – Вадим сел в авто и поспешил в управление.

Через два часа Вадим стоял перед дверью депутата, позвонил, открыла дама в образе тридцатилетней женщины, в руке – ТВ пульт.

– Товарищ подполковник?.. Добрый вечер, заходите. – Дама освободила проход. – Чем могу? – Кокетливо улыбнулась.

– Добрый вечер. Надеюсь, что с вашим участием он станет ещё добрее. – Журавлёв вспомнил, что улыбаться надо чаще и, как гласит народная мудрость, люди к нему потянутся, тоже улыбнулся, но сдержано. – Меня бабушки к вам направили. Ищу адрес Лидии Владимировны. Помогите, пожалуйста.

– Да-да, конечно... Но она у нас больше не работает, и адреса её нет, и телефона ни домашнего, ни сотового... Дело в том, что мы построились и вот-вот покинем этот «гадюшник», а Лида не захотела… ну, как это… жить с нами, что ли.

Из дальней комнаты вышел муж в короткой футболке и оранжевых бермудах. Эти предметы соприкасались только на пояснице, оставляя спереди солидному животу свободное пространство для маневра:

– Вы ко мне? – Метнул дротик в сторону, в невидимую из прихожей мишень.

– Нет, Павел, ко мне, не отвлекайся, – успокоила дама. Муж прошлёпал к мишени.

– Она живёт в районе стадиона, – послышалось из глубины комнаты.

– Ну, и чем ты помог? Что, нашему гостю теперь надо идти на стадион, чтобы вдоволь побегать и попрыгать? Вдруг лбами столкнутся, да?.. У вас есть сотовый? – Вадим, поморщившись, показал, что нет. – Вот! Вы должны подарить Лиде сотовый, и про себя не забудьте, чтоб ей было с кем поболтать. – Дама постучала пультом по ладони, сосредоточилась. – Обычно она нам звонила с автомата. Был телефон у соседей, но я его час назад стёрла... Приходите-ка вы завтра где-то между десятью и четырнадцатью, а я обойду соседей, поспрашиваю. – Прикоснулась пальцами к виску Вадима, погладила и прошептала: – Думаю, мы снимем вашу головную боль. – Направила пульт на Вадима и нажала на кнопку. – Буду ждать продолжения нового сериала, скучать, смотреть в окно…

Когда закрывалась дверь, Вадим услышал голос мужа: «Люся, ты на Главпочтамт ходила?»… Журавлёв впал в ступор... Разумеется, для него не было секретом, что Главпочтамт есть в каждом городе, и Лидия, в свою очередь, могла думать, что на проходной сотрудница сообщила Вадиму, куда она уехала.

Журавлёв в нетерпении топтался у стойки. Наконец, оператор доступен, минута, и в руках Вадима конверт, на штемпеле дата полуторамесячной давности. Вскрыл, достал лист, развернул. Он был не в состоянии читать: он видел только адрес и номер телефона соседей. Вадим направился к автомату, позвонил, услышал:

– Алё-о!

– Пригласите, пожалуйста, Лидию Владимировну из пятнадцатой.

– Минуточку.

У Вадима перехватило дыхание. Трубка легла, хлопнула дверь, прошло время, вернулся шум, следом прорвался строгий мужской голос:

– Быстров. Какие проблемы?

– Здравствуйте. Вас беспокоит Журавлёв Вадим. Могу я поговорить с вашей дочерью?

– Можете... но не сейчас. Лида скоро вернётся, а подождать её лучше у нас. Чтобы вы не плутали, давайте встретимся у входа в Пионерский парк. Подойдёт?

– Да! Буду через двадцать минут.

*     *     *

В вечерний час пик движение большинства граждан подчинено известным правилам, поэтому Журавлёв легко выделил из всей массы Быстрова, подошёл и представился:

– Здравствуйте. Я вам звонил, меня зовут Вадим.

– Здравствуйте. А я – Владимир Васильевич, отец Лиды. – Обменялись рукопожатием. – Служите в Ратниках?

– Да. Перевёлся три месяца назад.

– Смотрю, вы молоды, а звание имеете приличное.

– Назначение и присвоение были в одном приказе, а сколько переходил за всю службу – пустяк. Если позволите, добавлю в двух словах... Зимой мы с Лидией случайно встретились, она оставила телефон. Я свободен, обременений и обязательств перед третьими лицами не имею. Думаю, всё вместе дало мне…

– Не оправдывайтесь, – перебил Быстров. – Вы, Вадим, и она – взрослые люди. – Быстров замолчал. Эта мысль затронула то, что до сих пор не даёт покоя многим из его поколения, и он, глядя в сторону, признался: – Мы с матерью детей своих воспитывали правильно, по совести. Вот она – беда-то наша... И их тоже… – В это мгновение им овладели смешанные чувства, он взмахнул рукой, отбросив грустное, и указал направление. – Нам сюда. Пойдёмте не спеша.

– Неудобно как-то: Лидия меня не приглашала.

– Ну, адрес она ж дала. Значит, никаких вопросов.

Шли минут семь. Поднялись на пятый этаж. Быстров открыл дверь, пропустил Журавлёва.

– Проходите. Матери нет, она на даче. Летом часто остаётся, бывает, на неделю. – Мужчины прошли в комнату. Быстров покрутил головой. – И Лиды, смотрю, ещё не было. А младший наш работает и учится, он будет поздно. В меня пошёл: сначала Родине отслужил.

Вадим заметил на полке фото в рамке, его заинтересовал знакомый силуэт, подошёл:

– Можно? – Поднёс ближе. – Это же вы? Необычная фотография.

На фото – вековые липы, аллеи, площадки, в центре композицию венчает памятник Воину-освободителю. Нет сомнений, фото сделано в Берлине, в Трептов-парке. Пространство от ступеней постамента к зрителю заполнено группами советских солдат и офицеров. Все солдаты в касках, с автоматами, офицеры в полевой форме, с пистолетами в кобурах. На первом плане стоят, обнявшись, ефрейтор Быстров с товарищем.

Владимир Васильевич предложил Вадиму присесть, сам устроился напротив.

– Раньше я это фото не выставлял, даже в семейном альбоме оно не лежало. Это мы в 53-м. Недобитые фашисты восстали, пришлось усмирять. Историю одну расскажу. Но сначала давайте по рюмочке коньяка за знакомство. Нет возражений?

Вадим кивнул и показал пальцем – одну! Владимир Васильевич встал и занялся подготовкой, продолжая рассказ:

– Подняли нас по тревоге, выдали боевые. Такое бывало, например, в день-икс, так у нас обозначали день рождения их фюрера. А здесь другое вышло! Построили нас и объявили, что фашистские недобитки достали из схронов стрелковое оружие, фаустпатроны, и что есть уже безвозвратные потери. Выдали, значит, боевые, и помчались мы, танки и пехота на бэтээрах, из Форст-Цинны – там стоял наш штаб – на Берлин. Дошли мы до одного городка в Саксонии. Аккуратные домики, черепица, ратуша, кирха. Колонна встала. Оказывается, на ратуше флаг той Германии вывесили. Напролом рискованно, командиры решили посовещаться. В это время наш ротный бинокль опустил, ну, я и попросил посмотреть, он дал. Навёл, гляжу, в одном доме, из окна под крышей немка высовывается, зевая. До городка метров триста, а шуму от нас, будь здоров. Увидела колонну и потянулась за ставнями, чтоб закрыть, ещё больше высунулась, да так, что груди из сорочки выпали. В общем, закрыла ставни, а я бинокль вернул. – Быстров усмехнулся. – Тем временем прибыл снайперский экипаж. Как жахнет болванкой, и с первого выстрела флаг снёс... Ну! За знакомство!

Владимир Васильевич, беспокоясь, кабы не возникло тягостное молчание, монолог решил не прерывать и сходу продолжил:

– Женился я поздно. Как получилось? Рассказываю. Дождался дембеля, и подались мы с другом-сослуживцем в геологоразведку. Такая работа по мне, несколько лет ходил. И надо ж такому случиться, сорвался со скалы. Вывозили на вертолёте, несколько лет лечился, операция за операцией, а как вылечился, поступил в институт по той же специальности. Закончил, встретил девушку-красавицу, и стала она мне женой, а Лиде и нашим двум сыновьям – матерью. Так и живём... Ну, ещё по одной? – Вадим показал, что не стоит. Быстров пожал плечами. – Согласен, но тогда надо по последней: последнюю мы не обозначили, а так нельзя. Выходит, сами виноваты, нам и исправлять, верно?

Обменялись взглядами и поддержали древнюю традицию. Быстров почесал нос, встал, убрал графин, рюмки, вернулся за стол.

– Всё чисто, не придерёшься. Ну, чай, кофе – это мы уже вместе с Лидой. – Посмотрел на Журавлёва. – А что вы нам расскажете, милостивый граф?

*     *     *

Щёлкнул замок на входной двери, дверь открылась и закрылась – кто-то вошёл... Вадим встал.

– Пап, привет! Сумку возьми, – послышалось из прихожей.

Вадим впервые услышал голос Лидии, и каждая клеточка в нём задрожала. Владимир Васильевич заметил состояние Вадима, покачал головой и, нахмурившись, направился в прихожую. Скоро шуршание и короткие, вполголоса реплики стихли. В комнату вошла Лидия, за ней – Быстров. Лидия, увидев гостя, застыла. Вадим вышел из-за стола и представился:

– Здравствуйте. Вадим.

– Очень приятно. – Побледнела, губы дрогнули. – Лида.

– Э-э, как у вас всё запущено-то! – вырвалось у Быстрова, он попытался сгладить, но на ум пришло только одно старое непреложное правило: – Значит так, ребята: надо за знакомство! – Отнёс сумку на кухню, вернулся.

Глаза у Лидии стали оживать, к ней возвращалась способность понимать происходящее.

– Папа, ты же знаешь, я не… Ну, ладно… – Лидия села в кресло, выгнулась, поморщилась и на выдохе расслабилась. – Я-то подумала, вы с дядей Эдуардом в нарды играете…

Сидели недолго. Лидия пригубила, пришла в себя, отвечала на шутки, добавила свою. Быстров, в отличие от других, не уклонялся от прямых взглядов, напротив, он их ловил, и он один безуспешно пытался найти общую тему для разговора.

– Папа, прости, но мне так хочется выйти на свежий воздух: набегалась, устала, надо успокоиться. Вадим, составьте компанию, пожалуйста.

– Хорошо. – Вадим встал.

– Куда ж это вы, на ночь глядя, – удивился Быстров. – А впрочем, ты права. Сам бы погулял, да не с кем.

– Мы – ненадолго и недалеко: на стадион, моё любимое место. – Выбор в пользу прогулки принёс ей облегчение, и в интонации появились нотки ожидания приятного: – Там по вечерам освещение включено, музыка играет, милиция заглядывает, не бывает ни алкашей, ни бродяг.

Ворота на стадион были открыты, они вошли и оказались в ином мире, где торжествуют свет, музыка и положительные эмоции, клубный интерес и многое другое, от чего кружит голову адреналин и хочется жить. Они, не касаясь друг друга, шли медленным шагом вдоль беговой дорожки, слушали мелодии, поглядывали по сторонам, под ноги и на поле, на верхние ряды и на звёзды, только не на того, кто рядом, а когда круг замкнули, поднялись на трибуну и сели. Стихла очередная мелодия, её сменили тропические ритмы, к ним добавились незамысловатые слова, а самыми первыми были: «Мальчик хочет в Тамбов…»

«Мистика», – подумал Журавлёв и украдкой посмотрел на Лидию. Та, прикрыв глаза и опершись подбородком на кулачки, покачивала головой в такт.

«…На тебя посмотрел он украдкой, И слезинка блеснула огнем.

От улыбки его стало жарко, Вам так весело стало вдвоем.

Руку он протянул и промолвил «Пойдём». Море тихо пропело «Смелей!

Длится ваш беззаботный, случайный роман Уже целых семнадцать недель…»

Вадим нарушил молчание:

– Смогу ли объяснить… Попробую… В моём воображении между реальной Лидой и её образом возникла стена. Это – проделки времени... Хотелось бы ту преграду разрушить и вас соединить. – Лидия кивнула.

Вадим осторожно взял Лидию за запястье, она замерла, но руку отдала. Он прикоснулся тыльной стороной её ладони к своей щеке, ощутил приятную прохладу, услышал:  

– Ты горишь… Что случилось?

Вадим показал взглядом вверх, где рождались горячие ритмы ламбады, и там, на границе света и ночи – так им виделось, а на самом деле, из динамика на фонарном столбе – ей ответили звёзды: «Мальчик хочет в Тамбов, ты знаешь…»

Виктор Калинкин, полковник в отставке, кандидат технических наук

город Тверь                                                                             http://www.proza.ru/avtor/kalinkin