МАМА, Я ТЕБЯ ТАК ЗВАЛА

Она легла спать рано - болела голова, и ломило каж­дую косточку. Видно, продуло немного в дюнах. А может так что.

Какое замечательное место - Паланга. Белый мелкий и мягкий песок, похожий на муку крупного помола. Чуть выше пляжа - дюны. Каждая песчинка такого чу­десного песка сберегается - от морской воды и крепкого ветра. На самом деле, в дюнах лежать тепло, нежно - на солнышке. Но чуть приподнимешься - сразу же тебя за­хватывает ветер, который никому не подвластен.

Жаль, не привезли в такую красоту и нежность 4-х летнюю дочь - Лану. Правда, она не очень-то и просилась. Оставаясь с бабушкой в уральской деревушке, она даже не ожидала, что ей предстоит разлука с родителями и, в первую очередь, с мамой. Расставаться с мамой она совсем не любила, так как они, практически, всегда были вместе.

В тот вечер мать заснула очень быстро и внезапно. Никакие мысли перед сном не побеспокоили ни сердце, ни голову. И вдруг среди ночи, как удар грома: в сердце, в голову, в каждую клеточку организма. Лана умирает! Вытаращив в темноту глаза от недоумения под впечатлением только что и кем-то неизвестным произнесенных слов, мать громко сказала:

- Мы летим к Лане!

Перед глазами продолжала оставаться темнота, ко­торая только что поглощала взгляд и во сне. Просто гу­стая всеобъемлющая темнота перекочевала из сна в явь, и матери даже не было понятно, в какой именно момент глаза её открылись, а сон слетел с ресниц.

- Мы летим к Лане! - повторила она более громко.

-    Что случилось? Спи! Три часа ночи. У нас ещё пять дней отдыха.

-    Надо лететь, ей совсем плохо там. Надо лететь, - язык не повернулся повторить ту фразу, которую только что она услышала из черноты пространства. Она так и не повторила эту фразу ни тогда, ни позднее, ни много лет после этого.

-    Самолеты - не каждый день. Без брони - не улетим.

-    Надо лететь. Вставай, сделай что-нибудь. Надо ле­теть. Ей плохо, плохо, мне надо лететь. Я поеду поездом - это недолго. Я не могу больше ни о чём думать. Мне надо лететь к дочери. Сейчас же, срочно - надо лететь. Делай что-то, - повторяла мать одни и те же слова, но только не ту самую страшную в её жизни фразу.

-    Ну, хорошо-хорошо, не нервничай, тебе сейчас в твоём положении нельзя нервничать.

Он встал и начал обычный утренний туалет: душ и тщательное бритьё станком выросшей за ночь щетины.

-    Как ты долго! Быстрее. Может улететь самолёт, если есть ночной или утренний рейс. Ведь до аэропорта ещё надо доехать. Быстрее. Быстрее.

-    Ты ещё не сложила вещи.

-    Ошибаешься — чемодан упакован, только твои бритвенные принадлежности да зубная щетка не убраны.

-    Как ты быстро. Что-то случилось? Скажи!

-    Ей плохо - мне надо к ней. Пожалуйста, не расспрашивай ни о чём - полетели на Урал!

Они торопливо спустились на первый этаж к вахте­рам, которые удивленно таращили на странных посто­яльцев сонные глаза и ничего не могли понять в столь то ли позднее, то ли раннее время. А ведь прошёл уже час, как она услышала из темноты два слова, при воспоминании о которых сердце замирало и обрывалось до самых пяток. Они проследовали в комнатку с телефоном, где были и телефонные справочники. Он стал своим тактич­ным, слегка картавым голосом, наговаривать необходи­мые слова сотруднику аэропорта. Телефон всегда сраба­тывал, на противоположном конце кто-то брал трубку и вежливо по-русски произносил: «Доброй ночи!» Дальше этих слов разговор не клеился - не успевал склеиться. Матери показалось, что, заслышав русскую речь с этого конца провода - на том конце отключали телефон неслу­чайно. Мысль мелькнула - она её отогнала. «Такого не может быть. Нас все любят, и все люди - братья», - по­думала она.

-     Ты не так говоришь, ты не с того начинаешь! Давай я поговорю.

Но ей не сказали даже «Доброй ночи!».

-     У вас какие-то проблемы? - доброжелательно и с легким прибалтийским акцентом обратилась к постояльцам с вопросом сотрудница санатория. То ли прибалтийка, то ли давно проживающая здесь русская.

-   Нам надо дозвониться... - начал объяснять он.

-    Нам надо срочно улететь на Шереметьево, - произнесла скороговоркой мать.

-    Но, насколько я помню, у вас ещё не закончились путевки и билеты дней через пять? Сейчас я помогу - вам на ваш русский никто ничего делать не будет. Давайте ваши билеты.

И она - этот добрый ангел, имя которому Женщина, по-прибалтийски тактично и без лишних вопросов, набрала тот же номер телефона и на местном наречии довольно бы­стро объяснила, что требуется при наличии билетов на более позднюю дату - улететь срочно и сейчас. Самолет через пару часов!.. Летим, едем, чтобы лететь - быстрее, быстрее.

Всю дорогу она молчала. Ни о чем не могла ни говорить, ни думать. Совершенно непроизвольно в висках стучали слова: «Господи, скорее, скорее, господи!»

В Москве переехали во Внуково.

-    На Курган сегодня рейса нет, - изучил он расписание, как более опытный пользователь советского Аэро­флота.

-    Летим. Летим. Хоть куда - в ту сторону ближе.

-    Сейчас - только в Омск.

-    Летим в Омск.

-    Если будут билеты.

-    Будут билеты, будут, - иди в кассу. «Господи, ско­рее, господи, скорее!»

В Омске в тот же день оказался рейс на Курган. «Го­споди, скорее, скорее, господи!»

В Кургане в аэропорту встретили родственники. На волнение матери прозвучали слова:

-    Да там всё нормально, у матери и Ланы. Мы вот были только в субботу.

-    Едем, едем в деревню.

-    Уже поздний вечер. Нельзя в такую дорогу на ночь. 100 км по бездорожью - застрянем где-нибудь. Дороги раскисшие. Ночью никто не поможет - мимо не проедет. Замерзнем - ночью уже холодно.

-    Едем, Сережа! Едем.

-    Давай утром? - пытался добавить он.

-    Нет, надо ехать срочно.

-    Да всё там хорошо - зря ты так переживаешь! -произнес Сергей.

-    Мне надо ехать.

-    Ну, ладно, поехали по объездной - немного короче будет. Время-то уж одиннадцать, ночь, практически. К Галине-то будем заезжать? Нет? А ужинать как - с собой хоть что-то взять.

Грязь стаскивала старенький «Москвич-412» с рас­кисшей глинистой и скользкой от мокрой глины дороги. В некоторых местах руль выворачивало перпендикулярно движению автомашины - и они бороздили дорогу попе­рек шин. Иногда казалось - всё, это последний миг дви­жения! А в ее мозгу только и было одно и то же: «Господи, скорее». Она ни о чем и ни с кем не могла говорить.

Пробили колесо. Запаска? Есть - слава Богу! Ме­няли долго: машину стаскивало по скользкому грунту и никак не удавалось её приподнять.

-      Если ещё раз пробьем - колёс больше нет!

Наконец показались единичные огоньки деревень­ки, расположенной в живописном распадке, окруженной березовыми рощами. Кто-то не спит. Не спали в доме стариков. «Ну, вот» - блеснула она глазами в его сторо­ну, и он понял в темноте её бессловесный взгляд. Сказал вслух:

-     Это ещё ни о чём не говорит - всё хорошо, не вол­нуйся!

Доехали до высоких и широких добротных ворот ру­бленой усадьбы. Сергей не успел выйти из-за руля, чтобы открыть ворота, как они широко распахнулись, и машина плавно, медленно въехала на широкий двор. Остановилась капотом вплотную к конюшне. Коней там никогда и не было  на ее памяти. Но помещение было - конюшней.

Она сидела на заднем сиденье, вжавшись всем худо­щавым телом в кресло, и не решалась приоткрыть двер­цу, опустить ногу на грунт. На крыльце показался дед. Он вышел из сеней. «Кто же открыл ворота?» Мелькнуло в голове.

-     Ну, вот видишь - всё нормально! - шепнул он и крикнул уже делу:

-    Здравствуй, отец!

-    Да, горе у нас, сынок, горе - вот не сплю!

Она похолодела - сердце остановилось. Дед - плакал! Спрашивать ничего не хотелось, закрыла глаза и от­кинула голову на спинку автомобильного сиденья. Мыс­лей не было никаких.

-  Что случилось, отец?

-  Да Лану вот с бабушкой-то в больницу отправил вечером - «Скорая» с райцентра приходила. Тяжёлая Лана-то тяжелая.

-    Что, что с ней? Упала, ударилась, обожглась, таблеток наелась? - встрепенулась мать.

-    Да нет - температура высокая, ничего не есть, не пьет, не говорит - не шевелится, прямо.

-   Она не падала?

-   В ведро перед этим упала - с холодной водой, только из колодца принес, а она тут как тут: иг-ра-ла-ся, - протяжно сказал дед, - и задом так и села в ведро. Да она, нет, не ударилась, ничего не ударила - вода была очень холодная, ледяная. Мы её с бабушкой и достали быстро и переодели - да видно прихватило.

-    Едем в больницу.

-    Утром и поедем.

-    Сейчас едем - мне надо, ей плохо, поехали.

-  Ну, всё. Приехали - ты знаешь, она жива, в больнице, ей помощь оказывают. Сереже надо отдохнуть - по такой дороге ехал. А тут еще ехать 30 километров, опять по темноте и по глине. Надо отдохнуть. Сразу с утра и поедем. С самого раннего.

Мать просидела остатки ночи, не сводила глаз с кусочка неба в окне и лишь засерело в уголочке, как гляну­ла на часы - пять утра. Пора всех поднимать - это уже утро.

Мужчины, толком не выспавшись, встали безропотно, как и обещали все трое: дед и два его сына - средний и младший.

-  Едем! — скомандовала мать. По дороге она расспросила деда: в какую дверь входить и где находится па­лата. Дед объяснял, приговаривая:

-  Да я там, на месте и покажу - доедем.

В больнице их никто не ждал. В детское отделение вообще нельзя было проходить. Их не пускали.

Она ни слова никому не возражая, не совершая никаких лишних движений прямиком направилась в нуж­ную дверь и быстро стала удаляться от вахтера в длинном коридоре, по которому, в конце концов, побежала. Или дед хорошо объяснил, или она хорошо расспросила - но в палату к дочери она влетела с первого захода, очень точ­но и сразу. Быстро обвела небольшое помещение глаза­ми: три кровати. Где, где моя доченька, где моя...

Справа на коротенькой детской кровати почти невидимая - худенькая как тень, лежала Лана, и, не отры­вая глаз, смотрела на двери. В палате было почти темно - утро так еще и не рассветилось. Но глаза матери и дочери встретились разом и они обе не видели уже ничего иного и никого:

-    Мама, я тебя так звала!

-    Я слышала - слышала, я прилетела!

1980 г.                                                       Галина Пысина

www.proza.ru/avtor/gapysina