НА ВОЙНУ – ДОРОГА ДЛИННАЯ...

СОЛДАТ  -  СЫН  СОЛДАТА        

Так много туч, так много черных туч.
«Но все-таки отчаиваться рано,
На нас падет пассионарный луч»,-
Сказал мыслитель наш с телеэкрана…

Так много туч, так много черных туч,
Но кое-где уже сквозит  и просинь, 
На нас падет пассионарный луч,
И будет свет и золотая осень.

По всем приметам что-то началось:
Стремленье и попытка к возрождению…
И в лицах недругов я вижу злость и страсть
К насилию и к преступленью

Геннадий  ИВАНОВ.

К столетию со дня рождения Л.Н.Гумилева

Лев Николаевич Гумилев, сын великого нашего поэта Н. С. Гумилева, не служил в армии по призыву. Как отпрыск «врага народа», значился в «лишенцах», избирательными правами не пользовался. В пионерах и кимовцах  (в комсомольцах, то бишь) не состоял. От отца родного в свое время, когда сие  оставалось целесообразным  в рассуждениях делания карьеры,  не отрекся. Хотя   ему  предлагались более, чем назидательные рекомендации на этот счет. Ну, а политически неблагонадежному элементу  доступ в ряды Рабоче –Крестьянской Красной армии категорически возбранялся в те годы, когда Гумилев – Сын мужал, взрослел, входил в призывные года…

Так и достиг он почти двадцатишестилетнего возраста, покуда в марте тридцать восьмого  его  под гребенку свирепствующих   в ту пору политических репрессий не загребли в каталажку на предмет привлечения к уголовной ответственности по пресловутой 58-ой статье УК.

Арестовали Льва Гумилева вкупе  с двумя студентами второго курса факультета востоковедения  Ленинградского государственного университета Николаем Ероховичем и Теодором    Шумовским, его сокурсниками и коллегами по научным занятиям. Ник Ерохович, социально обреченный элемент – сын царского генерала – специализировался по хамито-семитским языкам, готовился  к аспирантуре. Но погиб в лагерях на Магаданской земле. Где-то в Сибири сгинул и Теодор Шумовский, поляк по происхождению, имеющий родственников за границей.

Это был не первый и не последний «привод» Гумилева – Младшего под своды знаменитого Большого    (Желтого) дома на Литейном проспекте в славном городе Ленинграде. Николаю Гумилеву, уже в то время ставшему великим (но пока не признанным) ученым, автором книги «Древние тюрки», которая впоследствии  принесла  ему всемирную известность и по содержанию которой ему удалось потом  защитить две  диссертации: кандидатскую и докторскую, инкриминировали банальнейшее -  в духе тогдашних нравов и времен - обвинение. Будто бы он и его однокурсники, уже упомянутые нами, создали антисоветскую контрреволюционную молодежную организацию и даже – страшно подумать! – мараковали на счет того, как им подготовить и привести в исполнение террористический акт против самого Жданова Андрея Андреевича, тогдашнего первого секретаря Ленинградского обкома ВКП(б).

Конечно, додуматься до сих абсурдов – это ведь надо уметь! И умели подручные главы ОГПУ товарища Ягоды, которого вскорости сменил  товарищ Ежов.

Нешуточная заваруха закрутилась вокруг Гумилева и его товарищей, и один только Бог ведает, чем бы она завершилась. («Десятку»  отбухали бы в лагерях и на пересылках.. Это – при благоприятном обороте событий. А расстрел оставался более чем вероятным!) Но все обошлось. Хотя и не вполне.  Гумилеву довелось повторить крестный путь  отца. Отсидел свое в сизо на Шпалерной улице и в «Крестах». Готовил себя к самому худшему исходу. Так же, как и Гумилев Старший, - лечь в землю в расстрельном рву где-нибудь в болотистых лесах под Питером – Ленинградом.

Но, на  счастье  Льва,  в недрах  зловещей в те годы «конторы»  (НКВД), над которой до поры до времени самодержавно царствовал кровавый карлик Ежов,  началась грандиозная чистка «авгиевых конюшен». На Ежова самого надели колючие «ежовы рукавицы», упрятав в один из его  застенков. И к стенке поставили.  Под руководством нового наркома  Л.П.Берии последовала компания по изгнанию из охранного ведомства многочисленных «спецов», чей образовательный уровень, по меткому замечанию доктора исторических наук профессора  Ю. Н. Жукова, не превышал объема обучения в каком-нибудь местечковом хедере.  (Путь, коим эта почтенная публика получила столь явное преобладание в комиссариате внутренних дел – не наша тема. Но  что дела в нем обстояли именно так – бесспорный исторический факт.)

Лаврентий Павлович первыми шагами своими  избрал по возможности смягчить  участь узникам так называемой 58-ой. Льву Гумилеву десятилетнюю отсидку заменили, исключив расстрел, на пятилетний срок. Местом наказания определили Беломорканал, где как раз завершались марафетные строительные работы. На новом поприще  в общем-то здоровый  и сметливый парень проявил себя талантливым землекопом, а в дальнейшем – и недюжинным организатором, бригадиром. Думается, сказались ухватки  (в хорошем смысле этого слова) и опыт, обретенные Левушкой, когда он начинал свой трудовой путь, зарабатывая на кусок хлеба, в качестве путейского рабочего в трамвайном управлении Ленинграда, в археологических  и геологоразведочных экспедициях в разных концах России. Трудился тоже не на первых ролях, но с лопатою и кайлом в руках.

А также коллектором, то есть, сортировщиком и переносчиком  геологических образцов породы.. Впрочем, к этим страницам его биографии мы еще вернемся в наших записках …

В 1940-ом году работы на Беломорканале в основном завершились. «Зэка – контингент», занятый на строительстве, рассовали кого куда. Но большинство  угодило, как говаривал еще Александр Сергеевич Пушкин, во глубину сибирских руд.  Декабристам такого и не снилось. На севере Красноярского края, в высоком заполярье,  там, где коренная материковая Сибирь плавно переливается в арктический полуостров Таймыр, полным ходом  разворачивалось строительство Норильского горно -металлургического комбината, начатое еще в тридцать пятом году. На глазах  возникал и стремительно рос высокоширотный город Норильск, тогдашним архитектурным убранством своим – «сталинский ампир» - сильно смахивающий  на Магадан, столицу Колымского края.  (Норильском  восхищался шведский премьер -министр Ульф Пальме, которого в брежневские времена пригласили сюда, дабы показать, как русские умеют строить города на крайнем севере.) 

Гумилеву пришлось проделать немалую дорогу сначала в вагон-заке по российским магистралям и по Транссибу до Красноярска. Потом на буксируемой барже вниз по Енисею, минуя Туруханск и Игарку, до глубоководного порта Дудинка, принимающего океанские пароходы. Отсюда по новопроложенной автомобильной шоссейке  (на этой трассе протянули позднее и железнодорожную колею) не то, чтобы рукой подать, но и  не столь далеко до места назначения.

Лев всегда полагал себя счастливым человеком. Дескать,  думаю, как хочу, пишу и говорю, как думаю. К этому можно добавить: он и делал только то, что умел. А умел он многое.  И все у него получалось.

Повезло Гумилеву и на крайнем севере. Во-первых, в Норильске условия содержания заключенных совсем не напоминали тех ужастиков, столь ярко живописуемых в  антикультовых мемуарах, принадлежавших перу многих и многих  жертв «сталинских репрессий». Около трети «зеков» ходили расконвоированными. Значительная часть их служила в так называемой самоохране. То-бишь, в форме военнослужащих  внутренних войск НКВД, вооруженные трехлинейками, занимались тем, что конвоировали тех, кого действительно надо было конвоировать: закоренелых рецидивистов, неоднократных беглецов, тех, кто был осужден по серьезным уголовным статьям УК, охраняли важные объекты строительства.

Во-вторых, Лев Гумилев, привыкший с младых ногтей  и не смотря на дворянское происхождение кормить себя сам, никакой работы не чурался, и любое дело очень быстро подчинялось молодцу, становилось ему по плечу. ( Хотя, конечно, среди элитарных «зеков», учившихся в свое время в гимназиях и на факультетах, и бытовали задорные шуточки.  Когда на вопросы с подковырочкою «Како веруеши?» отвечали: «Филону и Канту покланяемся.». В смысле –  по возможности филоним и стараемся перекантоваться. Лев,  хитрить и халтурить не умеющий, никогда не перекладывал свою ношу на чужую спину. Очень быстро снискал авторитет и уважение как среди своих собратий по горькой доле, специалистов тачки и лопаты, так и у ближайших,  и у более высоких начальников. Которые в большинстве своем оказались  вполне приличными, порядочными людьми. И – даже интеллигентными.

Руководил строительством и всеми работами в Норильске Авраамий Павлович Завенягин. Заслуженный человек. Депутат Верховного Совета СССР. Бывший строитель и директор Магнитки. Поработавший некоторое время заместителем наркома тяжелого машиностроения. В сорок первом нарком НКВД  Берия, в ведении которого в ту пору оставались не только правоохранительные органы, внутренние и пограничные войска, учреждения пенитенциарной системы, но и  важнейшие стройки народного хозяйства на Севере, в Сибири, на Дальнем Востоке, предприятия горнодобывающей промышленности и геологоразведки, назначил  Завенягина своим заместителем по вопросам геологии, добычи и производства редких и драгметаллов. В то же время оставляя  за ним и пост начальника Норильского горно-металлургического медно-никелевого комбината.

Весьма скоро видим Льва Гумилева  уже  не навалоотбойщиком в подземном забое, не грузчиком таратаек, с лопатою в руках подбирающим взорванную породу в открытых разрезах  для доставки на обогатительную фабрику, а в рудоуправлении. Сначала в должности лаборанта химлаборатории. Определили  Гумилеву «ноги». Так на лагерном сленге назывался пропуск, выдаваемый расконвоированнным, проживающим вне «зоны» - в рабочих бараках.

Потом  его перевели в геологический отдел к Николаю Александровичу Козыреву. Профессор- астрофизик Пулковской обсерватории. Не будем гадать о том, какими неисповедимыми путями оказался профессор на Норильских медно-никелевых рудниках.            Под опекой Козырева Гумилеву жилось, в общем-то, не так уж и тяжко. Благоволил ко Льву и начальник центральной химической лаборатории Норильска Л.В. Гусаковский. Который и помог Гумилеву, хорошо рекомендуя, перейти под начало профессора Козырева. К слову сказать, Н.А. Козырев, впоследствии – автор  многих   трудов по исследованию  космоса,  стал не только покровителем Льва Гумилева, но и его другом, соратником и единомышленником по научным интересам. Наверное,  в доверительных, дружеских и откровенных беседах с патроном можно узреть истоки тех взглядов и воззрений Льва Николаевича, которые он в дальнейшем развивал и  излагал в своих работах, посвященных этногенезу и биосфере планеты Земля. В новейшее время, в эпоху космонавтики, Козырев открыл на Луне признаки  современного активного  вулканизма… 

В марте сорок третьего истекла «пятилетка» Гумилева – назначенный ему «зековский стаж». Разумеется, свой срок отбывал  он не всегда за колючей проволокой. Шла война. Только что закончилась блестящая Сталинградская эпопея. В Норильске  во всю шла запись в добровольцы на театр военных действий. Среди урок. Как отсидевших свое. Так и среди категории УДО. (Условно - досрочно освобожденные.)

Сейчас уместным, думается, будет вспомнить о тревожных днях, пережитых норильчанами  в летнюю навигацию сорок второго года. Дело в том, что в восточный сектор Арктики из Баренцова моря прорвался германский «карманный» линкор «Адмирал Шеер». Ежели бы этот хищник сумел войти в Енисейскую губу и достигнуть по реке до глубоководного порта Дудинка, тогда  мало бы не показалось строителям и жителям Норильска. Об этом даже сегодня страшно подумать.

На входе в залив возле восточного  берега лежит маленький архипелаг, главный  из островов которого известен под именем Диксон. На нем обычно содержались маячное хозяйство с  обслугой, а также лоцманский пункт. Лоцманы занимались проводкой океанских пароходов до Дудинки, откуда на экспорт во многие страны   потоком шла великолепная ангарская сосна, - лучшая в мире  древесина для производства строительного пиломатериала. Дудинку неоднократно посещали и германские  лесовозы…

Командир «Адмирала Шеера» питал надежды взять на Диксоне лоцмана, дабы нанести русским как можно больше ущерба в Норильском промышленном узле. Медь – это,  выражаясь слегка переиначенными и домыслимыми словами марксистского классика российской закваски, не что иное, как хлеб промышленности, выпускающей артиллерийские снаряды. В те годы основные объемы меднорудного сырья  и концентратов поставлял стране именно Норильский комбинат. Немцы полагали: местное нетуземное население к советской власти относится скорее враждебно, нежели наоборот. Островитяне Диксона однако доказали, что это не так. Вместо лоцмана они послали на «Адмирала» несколько залпов семидесяти шести – миллиметровых пушек, батарею которых  на всякий случай успели здесь развернуть с началом военных действий.

Входить в лиман и в реку, не имея проводника, - рискованная авантюра. Командир «Шеера» предпочел развести пары и уйти в открытое море. Позднее возле Чукотских берегов «германец» обнаружил и затопил наш старый ледокол «Сибиряков»
Лев всегда ставил себе в пример светлый образ своего отца.  Белобилетник, полностью непригодный к военной службе, Гумилев  Старший сумел-таки сделать так, чтобы  его приняли в волонтеры и отправили на германскую. Воевал в уланах и гусарах.

Вольноопределяющимся заслужил два  солдатских георгиевских креста. Вышел в офицеры. Служил в разведке Генерального Штаба. Левушка помнил об опасном приключении, постигшем отца в Финляндии, когда тот под псевдонимом «Ахматов» и под крышей корреспондента газеты «Русская воля» пробирался на Солунский фронт через Стокгольм и  Лондон. Германские агенты сначала намеревались физически устранить русского разведчика, пытаясь сбросить его на ходу поезда на рельсы под вагонные колеса. А потом – сделали ему подставу в лице очаровательной и, выражаясь по-нынешнему, весьма сексапильной шпионки. Ей поставили задачу соблазнить и скомпрометировать Николая Гумилева. Не вышло. Ни того, ни другого.

А сам  эпизод послужил  «красному графу» А.Н.Толстому, очень талантливому писателю, но в личном  плане  -  весьма нечистоплотному человеку, сюжетом для написания скабрезного и даже  откровенно порнографического рассказа «Возмездие». (Впрочем, рассказ известен и под другим названием и в варианте, вполне подцензурном, пригодном для печати.)

И об этом постыдном зигзаге в характере «красного графа» не забывал Лев Гумилев…

Первую попытку записаться в добровольцы на фронт он сделал еще в Норильске. Раз бывшим уголовникам дозволено защищать Россию с оружием в руках, то ему, Льву Гумилеву, сыну дважды георгиевского кавалера, героя германской войны, сам Бог велел находиться на боевых позициях. Но на призывном пункте Льву тактично и деликатно дали понять:  мол, как весьма ценный работник на комбинате, ты нужен именно здесь – в геологическом отделе рудоуправления. Дескать, планируется очередная поисковая экспедиция, и тебя включили в состав ее участников. Так что извини, дорогой гражданин – товарищ!

Действительно, в сорок четвертом, в мае-месяце, ранней весною  – по здешним арктическим  меркам – видим Льва Гумилева на берегу Большого Хантайского озера,  немного  южнее широт, на которых стоит Норильск. Геофизическая экспедиция. Начальник – геолог Дмитрий Григорьевич Успенский. Научный руководитель – профессор-астрофизик  Н.А. Козырев. Рабочая сила – повар Митя ( русский), землекопы Заур (природный татарин) и Абрек (лицо кавказской национальности, скорее всего, чеченец).  Полевой топограф  - Савельев. Лев Гумилев подвизался среди них в качестве техника-геолога. Как полевик и камеральщик, он  навострился еще в бытность участником  многочисленных геологических и археологических экспедиций  в младые свои годы.
Некоторые подробности Хантайской  экспедиции сохранила для нас Елена Георгиевна Херувимова,  тогда - студентка Ленинградского  горного института, тоже, как и другие профильные учреждения, готовящие специалистов горного дела, находившегося под эгидою НКВД. Институт  вместе с учащимися, профессорско-преподавательским составом эвакуировали сначала на Северный Кавказ. Когда летом сорок второго обстановка на юге обострилась, институт пришлось убирать и оттуда. Через Грузию и Баку,  Каспием на Красноводск и далее – в Сибирь. Так практикантка Лена Херувимова оказалась  на Норильском  медно-никелевом комбината. Она была единственной представительницей прекрасного пола в сугубо мужском составе экспедиции профессора Козырева.

На Хантайку прилетели самолетом - «аннушкой». Она и сегодня могла бы безбоязненно садиться на любом северном и не только северном пятачке. Опустились на тундровом аэродромике Валек. Встречали их, чуть ли не с хлебом и солью. С почетом. И сытно, вкусно – по-арктически угостили. Олениной. Ухою из хантайской форели. Брусникою из прошлогодних запасов.  Напутствовал геофизиков и поисковиков сам хозяин округи – генерал А.П. Завенягин, замнаркома и Герой Социалистического труда.

Из сказанного можно сделать вывод: на Хантайскую геофизическую экспедицию возлагались весьма важные и судьбоносные для Норильского комбината задачи. Не только разведка полезных ископаемых и магнетитов, которыми Таймыр и его подножье нашпигованы, как сказочный пирог, но и – изыскательские работы на предмет энергетического обеспечения здешнего хозяйственного комплекса. Дело в том что Малое и Большое Хантайские озера, связанные протокой, дают начало короткой, но полноводной, как  Нева, реке , которая носит то же имя -Хантайка и впадает в Енисей. В ее устье уже тогда  намечалось построить первую в Арктике гидроэлетростанцию. Что и претворилось в жизнь. Хантайскую ГЭС завершили строительством  много лет спустя – в 1962-ом  году.  Она исправно питает электричеством  и Норильск, и весь его градообразующий комплекс. Жаль только, что все это народное богатство, стоившее неисчислимых трудов, лишений, выпавших на долю таких патриотов Отечества, какими были Лев Гумилев и его товарищи по арктическим отсидкам, заграбастали сегодня разного рода Дерипаски и Прохоровы, прихватизаторы…. 

Геофизики поработали на Хантайке, далее, на вьючных оленях, переместились южнее – на реку Северную – приток Нижней Тунгуски. Здесь когда-то работал сосед Гумилевых  по Бежецкому Верху геолог Вячеслав Шишков, ставший знаменитым писателем- романистом, автором «Угрюм-реки».

Как вольнонаемный, Лев Гумилев получал приличные деньги за свою работу в экспедиции. Тратить их было негде. ( Есть одна особенность оплаты труда на Крайнем Севере. Ее производили частью  рублями и червонцами, имеющими всеобщее хождение, а частью - и особыми дензнаками, о коих мало кто помнит сегодня. Это - так называемые боны, наподобие кредитных купонов. Они отоваривались в особых магазинах. Бескарточных, свободных от нормирования. Бери, что хочешь и сколько хочешь. В просторечье - золотоскупки. Аналог нэповских торгсинов и позднейших «Березок», торгующих на инвалютные рубли.

В Туруханске , где отбывал царскую ссылку Сталин и где соответственно оборудовали музей в его честь, Лев Гумилев сделал еще  одну попытку записаться в добровольцы.  Уже ведал: на фронт не берут, потому что над ним тяготеет проклятье этой самой 58-ой статьи. Есть негласная директива на сей счет. Уголовникам и рецидивистам дорога на фронт  - открыта. Но «политикам» – ни в коем разе. (Хотя скорее под этой «рубрикой» Гумилева «замели» как раз за аполитичность. В комсомоле никогда не значился, избегал собраний. Зато не скрывал своей религиозности, всегда посещал церковь. Совершал утреннюю и вечернюю молитвы. Наверное, все-таки не без резона Льва арестовали в свое время. Сказано, ведь: отрицание политики – это тоже политика.)

На его удачу туруханский военком оказался человеком покладистым. Согласным на то, чтобы совершить немалый должностной подлог. То - есть, он закрыл глаза на зловещую приписку  к 58-ой статье. Ты, мол, мне ничего не сказал. А и не знал, по какой статье тебя осудили. Раз освобожден и просишься на фронт – скатертью  дорожка, как говорится. Но, дабы вознаградить себя за немалый риск на случай возможного разоблачения, отзывчивый военкоматский начальник  попросил, так сказать, компенсации. Брать на прямую боны из рук Гумилева  не пожелал. А вот, если любезный мил человек закатит военкому приличную отвальную, да пригласит на прощальный пир своих будущих попутчиков из очередной группы новобранцев, готовой к отправке  вверх по Енисею, это будет самое то.

Лев, конечно,  ни минуты не раздумывал. Только попросил военного комиссара, чтоб тот приписал Гумилева к какой- нибудь части, формирующейся неподалеку от его родных мест. Такая часть нашлась. В Ярославле. 1386-ой зенитно-артиллерийский полк, которому в дальнейшем предстояло влиться в состав 31-ой дивизии зенитной артиллерии  РГК.

Норильск навсегда остался для Гумилева значимой вехой его судьбы. Во множестве своих ипостасей Лев Николаевич был и  талантливым поэтом.  И он с полным правом выразил себя, когда из-под его пера вылились  блестящие строчки:

Я этот город строил в дождь и стужу,
И, чтобы был он выше местных гор,
Я делал камнем собственную душу
И камнем  выложил дорог узор.   

Так определилась военная судьба  Л.Н. Гумилева. Типичный гуманитарий, он сделался  рядовым артиллерии, командиром 76-миллиметровой зенитной артустановки. Сержанта Гумилеву не дали. Как- никак – бывший «зек»… Но и в этом качестве он проделал немалый фронтовой путь по шляхам Белоруссии и Прибалтики, освобождал Литву, воевал в Восточной Пруссии, шел на Берлин с северного охвата. Четыре боевых награды отметили грудь  солдата: «За отвагу», «За боевые заслуги»,  «За взятие Берлина», «За победу над Германией». Конечно, и судимость сняли прежде, чем писать представления на него. Мы еще вернемся к перипетиям ратного его пути. А пока – речь о том, как Гумилев, по дороге  на фронт, побывал  в милых  сердцу  бежецких родных палестинах.

Путь далек до Ярославля. Из Норильска. Легко сказать! Сам Енисей-батюшка чего стоит! Вместе со  своей братвой – разного рода освобожденными из заключения. Встречались среди них и откровенные урки. Прошли через огонь и воду и медные трубы. Через  чистилище прошли. Но   нажитые их привычки давали о себе знать. Нет, нет, да и сорвутся.… Новобранцев охраняли солдаты. Иначе – никак. От Красноярска – Транссибом на Владимир.   Потом – Москва, Сонково, Рыбинск. Конечный пункт – Ярославль. Телячьи вагоны. Короткие остановки. Но за распахнутыми дверями  теплушек уже   бегут пейзажи, много говорящие сердцу. Его вскормила и поставила на ноги эта сторона.
Недаром Лев Гумилев в счастливчиках себя числил!  После принятия Военной Присяги командир разрешил ему не надолго смотаться в Сонково, дабы повидаться с земляками – беженчанами.  Здесь, на Тверщине родной, его поджидали друзья. И среди них – председательша колхоза «Дирижабль» Татьяна Ивановна Унина, жена Василия, пострадавшего на  германской. В девичестве  - Букшина. Унины и Гумилевы повязаны узами, которые, может быть, сильнее кровных. Отец Льва Николай Гумилев в германскую служил в одном полку с Василием Униным. Они и в детстве оставались хорошими приятелями. А на войне, служа в одном разведвзводе, вышли в унтер-офицеры, заработали по два солдатских Георгия. Гумилеву повезло больше. Стал прапорщиком. А Василий  Унин попал под газовую атаку австрияков. В Карпатах это было. И ослеп.

Так вот! Эта самая  председательша, в девках - Букшина, замужем – Унина, кормила  маленького Левушку  грудью, когда его мамаше Анюте Гумилевой надоело это скучное занятие. Когда Гумильвица отринула узы материнства, чтобы и дальше шагать по коридорам богемной жизни.

Лев помнил свою кормилицу. И она его  тоже.  Татьяна Ивановна вздрогнула, увидев  своего Левушку. Боже ж ты мой! Как он похож  на отца, блаженной памяти Николая Степановича! Те же глаза с раскосинкой. Тот же рост. И тот же голос. Так же шепелявит, когда взволнован. И букву «эр» старается не произносить.

Сердечной теплотой светилась эта встреча. Назад –  в Ярославль повез солдат Гумилев изрядный шмак сала. Бидончик бежецкого меда.  Несколько пар толстых вязанных овечьих носков и рукавичек. И - большенький сидор, наполненный отменною деревенскою махоркой. Крупка – самосад!  Передала четвертную бутыль  забористого, чистого, как слезинка, первача.  Царский подарок! Первач пригодился – чего греха таить, - дабы отблагодарить отцов – командиров, отпустивших солдата на побывку…

Солдат Гумилев отдарил землячку-кормилицу добротными конторскими счетами. Нужная вещь в председательском обиходе. И попросил сохранить две рукописные толстые тетради. «Если вернусь – они мне пригодятся» И вернулся. И пригодились. Лев Гумилев и на каторге  не оставлял своих научных трудов…
Невеселые новости поведала  кормилица Татьяна. Молочный братец Левушки Павлуша, у которого Гумилев- Младший, не имевший в Питере, где переночевать, частенько останавливался   в рабочем бараке,  сложил голову под Сталинградом. Работал на Путиловском ( сиречь, на Кировском заводе) в номерном оборонном цехе.  Блокадник. Имел бронь. Так нет же! Все время просился: на фронт бы, на фронт! Вот и напросился.… Второй сыночек Иван тоже воюет. Работал     в Читинской области. На золотых приисках. И работал бы! Чего ему не хватало? Но узнал  о похоронке Павла,  и как белены объелся. Поеду на фронт! Мстить за старшего брата. До того надоедал начальству, что махнули на него рукой: пусть едет! Вместе с ближайшими друзьями по прийску. Раз так им приспичело – повоевать!

От Ивана пришло письмо – находится в госпитале на излечении, Это – в Лиде. Белорусский город… «Коли доведется, Левушка, обязательно повидайся с Ванюшей!» (В скобках заметим: Лев таки встретился с Иваном, приятелем своим по школе в Бежецке.) Ваня даже советовал Льву. Мол, брось все и иди ко мне в разведку. Я – ротный командир, младший лейтенант. Помогу. Твой отец ведь тоже был войсковым разведчиком. Наши отцы вместе воевали. Но Лев мягко возразил: мало тебе, Иван, судьбы твоего дяди Якова, военного священника в царской армии. Так и погиб где-то в лагерях. Я ведь тоже запятнан. Сын «врага народа». «Политик». Будешь хлопотать  – пострадаешь и ты.)

Человеческие судьбы порою сплетаются настолько замысловатыми узлами, что диву даешься. 1386-ой зенитный полк 31-ой артиллерийско-зенитной дивизии РГК придали для усиления 3-ей гвардейской армии, которая на завершающем этапе войны перешла в состав Второго Белорусского фронта – под начало маршала Рокоссовского. Константин Константинович, как известно, командуя Первым  Белорусским, блестяще спланировал и осуществил операцию «Багратион». В результате   от фашистских полчищ была освобождена наша Белоруссия. Вышел на Вислу к стенам Варшавы. Непосредственно нацелился на Берлин.

Окончательный разгром германского разбойничьего логова – столицы гитлеровского рейха Верховный поручил  Георгию Константиновичу Жукову, назначив его командующим  Первым Белорусским фронтом, переместив Рокоссовского на Второй Белорусский. Сделано это было в рассуждениях высокой политики. Надо было показать всеми миру:  с фюрером за все его злодеяния  расквитается человек, так сказать, исконно русский.  От сохи российской. От пашни. А Рокоссовский, как ни крути, хотя и русский по духу, но по крови – поляк. Такие вот резоны были у будущего Генералиссимуса. Правым он оставался  в своих расчетах или нет – судит не нам, а Богу.

И, к высокой чести  маршала Рокоссовского, сей поворот в  карьере  воспринял он без амбиций и обид. Как должное.
К сказанному следует добавить следующее. 3-ей гвардейской армией командовал генерал  - полковник Александр Васильевич Горбатов. Есть общие моменты в судьбе Рокоссовского и Горбатова. Оба проходили по так называемому делу НКО (Тухачесвский, Путна, Якир и другие) Но и Рокоссовский, и Горбатов почти сразу были реабилитированы и восстановлены во всех правах состояния, получили назначения на высокие командные должности. С Гумилевым – Младшим их роднит то обстоятельство, что последний мотал срок тоже по 58-ой статье и тоже был реабилитирован по всем обвинениям первой своей отсидки (но гораздо позднее).

Другой момент причудливых этих переплетений. И Жуков, и Горбатов в германскую войну были сослуживцами Гумилева Старшего, который вышел в прапорщики. И – пострадал в 21-ом. (Ни за что. Только – происками Агранова, следователя ОГПУ.)  Жуков как-то обмолвился: «Если бы тогда – в империалистическую дали   прапорщика, не сносить было бы мне головы в революцию и в гражданскую.» Но – не дали. Дали только унтер-офицера. И георгиевский солдатский крест. Унтер-офицера и   солдатский крест получил также и  Горбатов, будущий «жертва сталинских репрессий», генерал армии, Герой Советского Союза.

В составе армии  генерала Горбатова, однополчанина и боевого товарища своего отца, довелось служить, получается, и Гумилеву Младшему.   Он командовал расчетом 76-миллиметрового зенитного орудия  системы выдающегося артиллерийского конструктора Граубина, неоднократного лауреата Сталинских премий, героя Социалистического труда, разработавшего также и полевую полковую пушку того же калибра…  Ею вооружили и знаменитую нашу  «тридцать – четверку». Это были лучшие орудия в своем классе  периода второй мировой войны. Зенитная  артустановка Граубина великолепно показала себя и при стрельбе по наземным целям. Особенно - по танкам, когда ее заряжали  подкалиберными и кумулятивными снарядами. По воздушным целям батареи вели залповый огонь на дистанции до 10-ти километров. Очень эффективно. Германские асы боялись русских зенитчиков.

В последние дни гитлеровского рейха командарма Горбатова, по результатам операций в Восточной Пруссии ставшего Героем Советского Союза, перенацелили на южное направление  - на  помощь Жукову, штурмовавшему Берлин с Зееловских высот и вышедшему к его восточным окраинам. Горбатов, охватывая столицу Германии с северо – запада, выйдя на соединение с армиями Конева, охватывающего ее с юго-запада, замкнул клещи вокруг фашистской берлоги. Участь Берлина была решена.

В этих боях трижды отличился рядовой артиллерии Лев Гумилев, ранее неоднократно стрелявший и по германским танкам. Он участвовал в захвате мощной  немецкой радиостанции в районе Берлина. Нескольких  устрашающих выстрелов оказалось достаточным, чтобы персонал станции выкинул белый флаг. А потом, используя ее мощную аппаратуру, была налажена связь с частями Первого Украинского, наступающими с юга. Гумилев получил  «За отвагу».   Второй награды - медали «За боевые заслуги» Лев Гумилев  удостоен за то, что своим огнем помог остановить и разоружить большую колонну германских вояк, драпавших на запад – в американский плен. Оказались переодетыми эсэсовцами. Залповой стрельбой в составе зенитной батареи Гумилев участвовал  в отражении атаки пяти «фоке—вульфов». Три «германца» повернули восвояси. Два самолета рухнули на землю. Вот  тогда-то я отомстил за мой Ленинград,- вспоминал позднее  Л.Н. Гумилев.

В Ленинград он вернулся победителем. С наградами, добытыми в честном бою. Был восстановлен в ЛГУ – сразу  на четвертый курс востоковедения. Правда, пришлось экстерном сдавать накопившиеся «хвосты». Ничего! Справился. Сдал. Где наша не пропадала! И занялся своими любимыми тюрками. Предстояла защита диссертаций. Кандидатской и докторской… 

(Войсковой разведчик, командир разведроты младший лейтенант И.В. Унин, друг и однокашник Льва Гумилева,  в Великую Отечественную воевавший и на западе, и на востоке, кавалер многих боевых орденов, - это отец полковника запаса В. И. Унниа, пограничника, дальневосточника, побывавшего на Памире и в Афгане, который является одним из авторов этих записок.)

УДАЧА ШАГАЛА ЗА НИМ ПО ПЯТАМ

Лев Гумилев, можно сказать, был намолен у Бога самой Гумильвицей. Она ведь кроме крайней  легкомысленности,- настоящая жрица  любви!- стремления повергать к своим ногам все новых и новых рыцарей - сердцеедов, была и искренне верующей. В лоне нашей православной церкви.

Жданов Андрей Андреевич недаром сказал об Ахматовой, выступая в политбюро ЦК ВКП(б) со своим знаменитым докладом. Дескать, блудница она неуемная. Это с одной стороны. А с другой - Ахматова к тому же еще  и иступленная до фанатизма монахиня. И то, и другое в устах высокопоставленного бонзы от марксизма-ленинизма звучало крайней степенью возмущения. Мол, куда же дальше-то катиться? 

В 1911-ом году летом Анна,  тогда еще Гумилева, мужняя жена, принимала участие в большом гастрольном путешествии, которое организовал   тогда  совсем юный Николай Степанович, начинающий, но уже подающий блестящие виды поэт, по маршруту Бежецк – Карельский Городок вдоль правого берега реки Мологи.. Компания молодых, веселых, жизнерадостных людей отправилась в путь, имея целью разыграть по дороге, на остановках в деревнях шутливую пьеску  «Любовь – отравительница», сочиненную к этому случаю самим организатором поездки, выступая перед пейзанами на самодеятельной  балаганной сцене.   

Гумильвица отстала от дружеской компании  в самом начале пути. Свернула на Кашин. Помолиться перед образом святой преподобной Анны Кашинской, которая     во времена монгольского ига совершала здесь  послушание  перед пострижением в монахини. В миру Анна Кашинская была женою тверского князя Михаила, зверски замученного в Орде и причисленного Русской православной церковью к лику святых. В замужестве  Анна, супруга святого великомученика, была отмечена от Бога щедрым чадородием. Она – мать шестерых детей.

Потому – то и Анна Андреевна воспылала желанием молитвенно просить святую преподобную Анну Кашинскую, свою  небесную покровительницу, чтобы и она помолилась  Богу о даровании  ребенка чете Гумилевых. Как видим,  будущей Ахматовой, ставшей  талантливой поэтессой, не чуждыми оказались благие порывы.

Молитва Анны Гумилевой и Анны Кашинской дошла до Бога.
Гумилевы после венчания в Киеве   совершили  свадебное путешествие в Париж. Вернувшись, затеяли шутливые театральные гастроли, от которых Анна уклонилась, заехав в Кашин. А потом был круиз Гумилевых  в Италию. Так вот, вернувшись из итальянских скитаний, жена Гумилева стала замечать: ее начали посещать приступы тошноты… Минули положенные от природы сроки, когда рано утром 18 сентября 1912-го года (старый стиль)  Анна, поднялась с кровати в своей спальне в  царско-сельском особняке Гумилевых, где они тогда жили, и постучалась в комнату к мужу.

-Ты знаешь, Коля! Кажется, началось. Пора ехать в город. Наскоро собравшись,  супруги поспешили на станцию, успеть чтоб на  первый поезд в  Санкт-Петербург.   Прибыв в столицу, Гумилевы, изловив извозчика,  скорым шагом направились от Витебского вокзала на Васильевский остров.  В родильный приют императрицы Александры Федоровны. Лучшая родильная больница в те годы. Ныне здесь расположен НИИ акушерства и гинекологии.  Николай Степанович Гумилев дружил с великими княжнами  Ольгой и Татьяной. В  приюте Анну уже ждали.

Устроив жену, Николай Гумилев подался к своему другу Дмитрию Кузьмину – Караваеву. Страдать и названивать в приют. Роды были тяжелыми. Гумилев, наверное, извелся не меньше, нежели жена. Наконец, поздним вечером, когда начала наливаться синькою  неяркая петербургская осенняя ночь, в телефонной трубке прозвучало долгожданное: «Поздравляем! У вас родился сын…»

Тяжким радостным вздохом отозвался Гумилев на эту благую весть.

По зрелому разумению Гумилевы решили не возвращаться в Царское Село. То есть, они, конечно, по первому случаю, вернулись.И жили здесь вплоть до начала военных действий в тысяча девятьсот четырнадцатом. Но на дальнейшее, покуда мальчик не подрастет и не окрепнет,  пожить молодой маме и сынишке-богатырю надо будет в Слепневе, родовом имении матери Гумилева Анны Ивановны. Под ее надежной опекой. И под  присмотром Александры Степановны Сверчковой, кровной сводной сестры Гумилева, рожденной в первом браке его отца, ставшего вдовцом вскоре  после родов.  Анна Степановна не чувствовала себя изгоем в новой семье  отца. Анна Ивановна, вторая жена Гумилева  (в девичестве – Львова), никогда не была  мачехой для своей падчерицы…

Однако не надолго хватило  материнских горячих порывов Анюте Гумилевой. Кормить грудью ребенка ей  обрыдло.  Еще в Царском Селе. Всего ничего понадобилось для этого.  Бросила все и подалась в Питер, наведываясь в Царское, дабы было где преклонить голову. Левушка с пеленок познал, что значит  жить без отца (Николай Гумилев ушел на   фронт, когда сыну едва исполнилось два года). А мать впервые после разлуки увиделась с сыном только в восемнадцатом году. Наведалась вместе с бывшим мужем. Повидаться с сыном. Приехав    уже не в Слепнево, а в уездный   Бежецк. Куда перебрались бабушка и тетя Льва. От греха подальше. Ибо в деревнях  Бежецкого Верха начались нехорошие дела.  Гумилев Старший вывез из Питера (нелегально!) офицерский свой мундир с орденами и медалями, а также офицерскую саблю гусара. Левушка с восхищением смотрел на своего отца- героя. Трогал его награды, вынимал шпагу из ножен…
Во второй раз  Анна Андреевна повидалась с сыном только  в двадцать пятом. Приехала  в Бежецк наскоро, накоротке.
Хватило Гумильвицы  лишь на то, чтобы наскоро поцеловать сына и завернуть оглобли обратно в Питер. Спустя несколько часов после наезда.

Кормилицей для маленького Льва, как читатель уже знает, стала Таня, жена  Василия Унина, с которым Гумилев Старший дружил  еще с бежецко-слепневских лет в мальчишескую пору. В Царском она жила у Гумилевых на положении домашней прислуги. Когда Гумильвица покинула сына, у Тани,  в начале тринадцатого года родившей первенца Павлика,  здоровой крестьянской молодайки, как-то само собой получилось, молока достало для двух малышей. Так и росли они вместе – Павлик и Левушка.  Вскормленные одной матерью…

Покуда не ушел на фронт, Николай Гумилев частенько наведывался в Слепнево. Навестить сына. Потом начались военные действия. Отозванный с позиций, прапорщик Гумилев командируется на Балканы - на Солунский  фронт в качестве разведчика-нелегала, имеющего «крышу» корреспондента  газеты «Русская воля».  В пути его застали сначала февральская революция, а потом - и  Великая Октябрьская.

В восемнадцатом году Николай Гумилев, уже частным лицом, возвращается в Питер. В этот голодный, холодный, замусоренный город… Левушка рос без отца и матери, но под ласковой заботой бабушки. Она была для него – как Арина Родионовна для маленького Саши  Пушкина. А тетушка Шура,  - Ася в домашнем обращении,- просто души не чаяла в любимом племяннике. Хотя держала в строгости. Приучала к порядку.

Бежецкие мужики, может, и пальцем бы не тронули барскую усадьбу. От своих бар они худа не видели. Но в округе  разгорался пожар погромов. Грабили помещичьи усадьбы… Пришлось перебираться в Бежецк. Куда вскоре Гумилев Старший привез новую свою жену Анну Энгельгардт. С новорожденной дочкой Леночкой. Думал, в провинции легче будет перебиться, нежели в революционном, постоянно митингующем и бушующем Петрограде. Однако отношения Энгельгардт-Гумилевой со свекровью и золовкой не заладились почти с первых  дней ее пребывания в Бежецке… Но это – так. Для сведения. Вскорости она и дочь вернулись в Питер, где им очень несладко пришлось…

Трудно жилось и Гумилевым  вкупе со Сверчковой  в Бежецке. Революция и глубинку опаляла своим недобрым дыханием. Косые взгляды со стороны обывателей. В массе своей  - уездно-разночинной. Но туда же!  Дескать, вот они – классово-чуждые недобитки. Отоваривают пайки, которых и трудовому элементу не хватает. ( А паек полагался лишь тетушке  Сверчковой, состоявшей на положении совслужащей. Работала учительницей в школе.) 

Сынок царского офицера, наряду с детьми пролетариата, посещает нашу бежецкую гимназию. (То бишь, Льва Гумилева, когда достиг  возрастом восьми годов, определили в первый класс уездной девятилетки, преобразованной из бывшей гимназии.)

Под крылышком  Луначарского, умудренного наркома просвещения (а попутно - и всей тогдашней культуры) в российской школе затевались и творились странные, на сегодняшний взгляд, сумбурно-завиральные реформы. Например, в  двадцать третьем отменили преподавание истории, которая, мол, начинается только с девятьсот семнадцатого года. Вынашивались абсурдные проекты отмены кириллицы и поголовного перехода на латинский алфавит. Так,  мол, облегчим путь в мировую революцию для пролетариата других стран. В России революция началась, и она победит на всем земном шаре. 

Упрощались учебные программы. Литературу и русский язык рекомендовалось преподавать с оглядкой на установки Авербаха, заправилы от пролеткульта, предписывающего «сбросить Пушкина с парохода современности». В дисциплинах обществоведения культивировались примитивные  постулаты вульгарного социологизма. Согласно которым, к примеру, исследовательская и осваивающая миссия наших первопроходцев в их движении на восток понималась, как проявление крайне агрессивного и насильственного русского шовинизма, стремящегося поработить другие племена и народы.

На фоне сих нелепых нововведений, усиленно внедряемых в практику, несладко приходилось Гумилеву Младшему в Бежецкой девятилетке.  Он ведь  от бабушки и тети, в прошлом – успешных смолянок, получал прекрасное домашнее воспитание. Свободно разговаривал по-французски и по-английски. Без словаря читал и переводил с немецкого. Однако,   по дойчу шпрехал  не без некоторых усилий. Знал старославянский, ибо родился, взрослел в семье поповичей. (Его дед по отцу готовился к священнической карьере, учился в духовной семинарии.)

Со временем Лев довольно основательно освоил фарси – мог читать  Омара Хайяма, Фирдоуси, Саади в подлиннике. С чистого листа, без того, чтобы то и дело нырять в словари. Он знал довольно и по латыни. Гораздо глубже, чтоб только эпиграфы разбирать. Читал Горация и Цицерона!  А уж татарским-то владел в совершенстве. Вспомним давнюю его приверженность к любимым тюркам.

В доме Гумилевых до скрупулезности исполнялись обряды православной церкви. Посещение храма считалось непреложной обязанностью христианина. С раннего детства Гумилев Младший приобщился к изучению и восприятию книг Священного Писания. Земную жизнь Господа нашего Иисуса Христа знал не по  Ренану, как все  либерально мудрствющие, прогрессивно мыслящие люди той переломной эпохи, а по подлинным текстам Евангелия (по церовно-славянски и по синодальному переводу на русский). В царско-сельской гумилевской библиотеке получались и хранились  популярные богословские издания того времени. В том числе выпускаемый по благословению Иоанна Кронштадтского журнал «Странник». Где публиковались отрывки из книги французского теолога и  мыслителя Дидона, посвященной изучению священных текстов всех четырех Евангелий – от Матфея,  от Марка, от Луки, от Иоанна. (На наш взгляд, этот труд и сегодня является лучшим в ряду многих богословско-философских исследований на эту тему.)

Книгу Дидона, несомненно имеющуюся у Гумилевых, Лев вполне мог читать и изучать в подлиннике.  Совокупностью этих и других факторов, по-видимому, можно объяснить очень глубокую и стойкую     православную  убежденность Льва Гумилева, которой он не изменял на протяжение всей своей жизни. В какие бы жизненные передряги ни бросала его судьба…  Хранилась  в  библиотеке Гумилевых  и «Библейская энциклопедия», изданная в 1891-ом году трудами архимандрита Никифора.

Большой  удачей Льва, выпавшей ему на долю в ученические годы, можно считать то обстоятельство, что житейские пути Гумилева переплелись с дорогами учителя географии и истории (вскоре отмененной ). Александр Переслегин  был поистине светлой личностью. Глубоко интеллигентный человек. Широко образованный. Знания, которыми он располагал, охватывали очень обширный диапазон. Были прочными и основательными. Не только в области истории и географии, которые он преподавал в школе, но и в вопросах философического свойства, таких, как гносеология (теория познания). Основную коллизию  философии, замыкающуюся на том, чему отдать  приоритет в развитии природы и общества  - сознанию или материи, он скорее склонен был решать   предпочтительнее в пользу первого начала.  В этом его взгляды находили резонанс с православной убежденностью своего юного ученика. Который в массе школьников бежецкой девятилетки выглядел белою вороной.  Как великан среди лилипутов.
Свет православия, воссиявший над Россией,- говорил впоследствии Гумилев,-

Это  великий дар, ниспосланный свыше. Православие убило отца лжи – мамону. Оно истребило кровопийцу Перуна, мало чем отличающегося от древнесемитского Молоха, требующего  человеческих жертвоприношений. Наконец, истинная  вера утвердила с собою  красоту православной этики. Любовь к Богу – это и любовь к людям.

В летние каникулы Лев и Александр Переслегин почти каждый сезон посвящали путешествиям по родному Бежецкому краю. И не однажды  прошли по маршруту, который когда-то проделал отец Льва со своим бродячим театром. На правом берегу Мологи  (так же, как и на левом) и сегодня можно увидеть много курганов – свидетельствующих о глубокой древности этих мест. Тогда-то и проявился у Гумилева Младшего вкус к археологическим и геологическим экспедициям.

Весьма рано у Льва прорезался и  поэтический талант.  Он пробует свои силы, естественно, в таких темах, к коим душа его лежала в первую голову. Историю отменили в бежецкой «гимназии». А Лев таки не изменил своим пристрастиям. История оставалась его любимым предметом. И, конечно, друг-учитель, в полную меру своих сил, помогал на этом благородном поприще своему любознательному ученику.

Первые  литературные опусы Гумилев Младший предавал гласности в школьной рукописной газете «Прогресс». Редактор охотно публиковал его пробы как в области прозы, так и стихотворные начинания. Одно из этих стихотворений, посвященных родной реке Мологе, по которой когда-то пролегал путь из варяг в хазары, хочется процитировать полностью. Потому что, как представляется, четырнадцатилетний стихотворец впервые обозначил  истоки своих исторических воззрений, которые в будущем вылились в его взглядах, связанных как с теорией этногенеза, возникновения и развития наций и народов, так в и особенных подходах к роли тюркского элемента в формировании великорусского этноса.

Прекрасна ты, река Молога.
С твоею тихою водой,
На Волгу-матушку  дорога
В дни старины еще седой.
Ты ведала иное время:
Здесь  лося бил из лука финн –
Не сеял здесь ржаное семя
Лесов дремучих властелин.
Бывало из варяг в хазары,
К далеким чуждым городам
Купцы везли свои товары
По разливным твоим водам…
Но вот пришли сюда славяне
И провезли        свои суда,
Потребовали с финнов дани
И стали строить города…
Настала новая пора,
Пришли из Азии татары,
И стала «Ханина гора».
Монголы дикие сокрылись,
Как исчезает ночи тень.
И в нашем крае появились
Дрюцково, Бежецы, Узмень.
Мы долго сеяли, пахали,
Наш край прославился давно.
В Москву мы рыбу отправляли.
В Новгород  - крупное зерно.
Молога дружит с Остречиной,
Как сестры нежные живут,
А  Бежецк новый, горделивый,
Второй Украиной зовут…

Простим юному стихотворцу некоторую шероховатость слога. Обратимся к собственным своим четырнадцати годам. Ну стихами баловались многие. Но, согласитесь, они и в подошвы не годятся по части чисто литературной по сравнению с  только что вами прочитанными. А, что касается глубины историософских обобщений, то нам  такое и в голову не могло втемяшиться. Другие нас занимали темы и сюжеты…

К сказанному следует добавить. Уже  в отроческие годы обнаружилась у Гумилева Младшего совершенно феноменальная, прями-таки уникальная память. Один раз прочитанное или услышанное впечатывалось в его голову на долгие годы.  Если не навсегда. Сегодня мы  бы с вами  сказали: «Ходячий компьютер». Только компьютер мылить не умеет. А он умел… 

Нельзя, думается, обойти молчанием и духовных наставников Льва, окормлявших его в отроческие годы. В Бежецкой епархии служил епископ   владыка Иоанн (Постников), викарий Тверской и Кашинской митрополии. А  кафедру в  Твери занимал его высокопреосвященство Серафим  (Чичагов), митрополит Тверской и Кашинский. Оба с давних пор дружны были с семьей Гумилевых. Брат владыки Серафима поручик Михаил Чичагов в годы  германской войны служил с Гумилевым Старшим в одной разведроте. Николай посвятил поручику Чичагову одно из лучших своих стихотворений военного цикла «Война»…

Конечно, в те годы авторитетные духовные пастыри, пользующиеся  в народе православном известностью и уважением, не могли не состоять под плотным надзором со стороны органов ВЧК -  ОГПУ. Они и состояли. Оба архиерея. Серафим и Иоанн.
Владыка Серафим в священнический сан  был рукоположен еще  в1893 -ем году. В миру  Отец Леонид занимал высокий чин полковника гвардии. Службу начинал  в Преображенском  его императорского величества  гвардейском полку. Это он, будучи уже в монашеском сане,  подвигнул императора Николая Второго к тому, чтобы прославить в лике  святых великого молитвенника Земли  Русской Серафима Саровского, В 1911-ом году  владыку Серафима хиротонисали на митрополичью кафедру в Твери. (Для справки заметим: оба архиерея закончили свои дни в тридцать седьмом  году на Бутовском полигоне под Москвой. Расстреляны как контрреволюционеры и враги народа. В числе многих  сотен и тысяч священнослужителей.  Тогда  Аграновы и Ягоды  в очередной раз  сделали попытку окончательно снять проблему православия в новой – революционной России.)

А в девятьсот одиннадцатом  митрополит  Серафим, только что поставленный на свое новое служение, предложил бродячим актерам балаганного театра Гумилева собраться в имении Батюшковых, где  и состоялась, как сказали бы сегодня, общественная презентация  новой героической поэмы Николая Гумилева «Туркестанские генералы». В числе восторженных слушателей был и его высокопреосвященство митрополит Серафим.  Тогда же Гумилев представил публике и свою канцону «Я молюсь на восточные зори».

Строки:
Есть Бог, есть мир, они живут вовек.
А жизнь людей мгновенна и убога.
Но все в себе вмещает человек,
Который любит мир и верит в Бога,-
на всю оставшуюся жизнь стали путеводным девизом для владыки Серафима, ныне причисленного РПЦ к лику святых. Эти слова   послужили жизнеутверждающим эпиграфом и в трудной, трагически прекрасной, изысканной судьбе Льва Гумилева.
Конечно, наставницы и воспитательницы Левушки, его тетя и бабушка, набожные прихожанки, много рассказывали Гумилеву Младшему о духовных пастырях Тверщины и Бежецкого Верха. А с владыкой Иоанном Лев и сам  встречался не  раз, когда учился в Бежецкой девятилетке…

Закончить тамошнюю «гимназию». Льву не удалось.  Не дали. Выжили «белую кость», сына контрреволюционера. Доучиваться и попытать удачи подался он в Ленинград (может быть, получится поступить в Питерский  пединститут имени Герцена, на историко-географический факультет). Но удача на этот раз ему не улыбнулась. Задробили. Не прошел мандатную комиссию. Девятилетку зато закончил. Блестяще по гуманитарным предметам. Но так себе – на средний балл по физике и математике.

Ночевать Льву  в Северной Коммуне частенько приходилось, где  придется. То у матери, которая подживалась в семье Пуниных  не понятно, в каком свойстве.  Вторая ли жена при здравствующей и живущей в той же квартире первой супруге искусствоведа Пунина, или просто квартирантка без прописки? Когда появлялся у матери, Льву отводили место в чуланчике на хозяйском сундуке.. Как-то раз Гумилева Младшего пустили на ночлег Мандельштамы. Осип Мандельштам всегда помнил Николая Гумилева, своего учителя по цеху поэтов. Тогда  Лев впервые за много лет спал на настоящей кровати с пружинным, панцирным матрасом… И это было незабываемым блаженством. «Кости мои впервые  познали, что значит отдохнуть  по-царски», - вспоминал впоследствии Гумилев Младший, возвращаясь к этой ночи.

Личность Николая Николаевича Пунина, профессора Академии Художеств, преуспевающего и до  семнадцатого года, как нам представляется, еще не получила должной оценки вплоть до сегодняшнего времени. Его ведь тоже репрессировали.  Где-то между сентябрем и октябрем сорок первого года. В блокадном Ленинграде.  Спрашивается: за что? На сей счет помалкивают мемуаристы и либеральные ораторы. И никто даже не заикнется по поводу занятий  Пунина в довольно значительном промежутке между 17-ым и 41-ым годами. Ну просто жил, прозябал, как пискарь и помалкивал в тряпочку?  Если бы так!

Не прозябал и не помалкивал. И было за что арестовывать Пунина после начала блокады…

Приоткроем таинственную завесу времени над делом этого двурушника и перевертыша. После октябрьского переворота Пунин публично сжег все, чему поклонялся, и поклонился тому, что сжигал. «Ну и что?» - скажут многие. Блок, ведь, тоже  подался на службу к большевикам. Читал лекции революционным матросам. Работал в Горьковской «Всемирке», приобщая пролетариат к мировым шедеврам художественной литературы. Получал паек согласно табели о совслужащих. Гумилев Старший тоже, ведь, подвизался на этом, как ни верти, но в общем-то благородном поприще… 

Все так, скажем  в ответ. И Пунин получал паек, который, правда, отоваривался на несколько рангов повыше, нежели пайки того же Блока и Гумилева. Даже великого пролетарского писателя Пунин переплюнул. Ибо  снабжался не как простой обыватель, а как особа, приближенная к самой верхушке тогдашней правящей элиты. Состоял в должности заместителя самого Луначарского, ведая вопросами изобразительного искусства.

И даже воспевание всякого рода течений  в этой сфере, таких, как супрематизм Казимира Малевича с его пресловутым  «Черным квадратом». Как назойливо навязываемый шизофренический примитивизм Марка Шагала с его Пегасами, порхающими над  апофеозным убожеством местечковой  черты оседлости, можно было бы простить Пунину. Ибо время, в котором он жил, диктовало свои странноватые каноны и в искусстве, и в литературе.

Однако Пунин служил пролеткульту и по другой линии, состоя в тайных списках секретного сотрудничества с органами, надзирающими за гражданами на предмет их лояльности к  новому политическом строю. Попросту, был банальным стукачом. Освещал  настроения и атмосферу в творческой среде, строчил доносы на своего брата – литератора и художника.  Таким он был. Таким он и оставался. Покуда в 41-м кто-то не донес на самого Пунина. Достоянием органов стали личные дневники Николая Николаевича, где он, изливая душу, проливал свет на свои истинные мысли и настроения, как изначального врага и пролетарской революции, и нового искусства, и пролетарского патриотизма. В частности,  с негодованием сетовал на бесполезный с точки зрения Пунина героизм ленинградцев, в массе своей самоотверженно отстаивавших  родной город на Неве.
Это Пунин, продолжавший ревновать Гумилева Старшего к своей любовнице  Гумильвице, после того, как в 18-ом году она вместе с бывшим мужем съездила в Бежецк на побывку к сыну, подвел  Николая Степановича под расстрел, накатав  Агранову ложный донос на него.     

В «Имени Герцена» Гумилева Младшего не приняли.  Опять подсуетился Пунин. Зато  в тридцать четвертом Лев выдержал конкурс в ЛГУ. На исторический факультет. К тому времени он успел наработать пролетарский стаж и на путях в трамвайном управлении, и, таская рюкзаки с образцами горных пород  в геологоразведочных экспедициях. И, орудуя лопатою на археологических раскопках. И, подвизаясь санитаром  в горах Таджикистана в составе летучего медотряда, снаряженного на борьбу с эпидемией малярии…

Правда, не обошлось и без перчинки с едкою горчицею на поприще тогдашнего  его бытия. Гумилева Младшего арестовали и привели на Питерскую Лубянку в Большой (Желтый) дом. Видать, бдели за ним соответствующие охранные органы. Не забыли, чей он  сын.… Наверное, порадели и давние «опекуны» семьи Гумилевых Пунин, Агранов с Ягодою. Это их усердием, их тщаниями и заботами Гумилев Старший встал на краю расстрельного рва, докуривая свою последнюю папиросу.

Но в  тридцать третьем ничего не вышло  у Аграновых и иже с ними, чтоб поставить к стенке и Гумилева Младшего. Как ни старались, но сколько – нибудь путного в смысле,  политически криминальном,  на него тогда не накопали. Пришлось отпустить. Буквально спустя несколько дней после ареста.

А вот  в тридцать пятом, на волне политического террора, поднявшегося после убийства Кирова,  все пошло, как по маслу у товарищей   Агранова и Иегуды. Чуть было не припаяли Льву Гумилеву убийственную кару по той же 58-ой статье УК. Не получилось и на этот раз. Родная мамаша Льва А.А. Ахматова на этот раз позаботилась о сыне. Написала хвалебную оду в честь самого Вождя. И постаралась, чтоб сие творение, по слухам,  художественными достоинствами  близко восходящее к державинскому хвалебному посланию «К Фелице», посвященному Екатерине Второй, попало на стол к Иосифу Виссарионовичу. Борис  Пастернак и Пильняк, которых Сталин знал и чье творчество высоко ценил,  через Поскребышева устроили, чтоб сие так  и случилось. Генсек умел  отличать хорошее от плохого в поэтических строчках. Он ведь и сам был поэтом. Изрядным. Писал по-русски… И дал понять: пусть, дескать, Ахматова попросится на прием к самому Ягоде. Он, наверняка отзовется на  материнское горе. У него, мол, чуткое сердце.

Анна так и поступила. Приняли ее без проволочек. Наедине в роскошном кабинете товарища Ягоды (Иегуды). Что там  произошло, какой разговор состоялся между ними – Бог весть. Но Ягода, как и полагал Вождь, дал «добро. Надо освободить студента. Сталин умел видеть как дальнее, так и ближайшее будущее.

Правда, из ЛГУ Льва таки ж отчислили. Под сурдинку с этим «приводом» в органы. Не укладывался  в общие рамки того, каким должен быть  советский учащийся. Чурался общественной активности…

А Лев Гумилев?  Из университета вышвырнули. Чуть не обмолвились: «На улицу». Но вспомнили. Он и без того был фактически на улице. Ни жилья. Ни постоянного дневного пропитания. Ни приличной работы.

Подвизался в разных экспедициях.  Землекопом.
На трамвайных путях. Чернорабочим…
Чтоб не умереть с голоду.

Но при всем при этом Лев работал. Напряженно и продуктивно. Уже тогда его мысли крутились на орбите вокруг заветной для него темы. Древние тюрки. Их роль  что в формировании и развитии  великорусского этноса, так и в становлении российской государственности. Под каким знаком следует понимать ее.   Под минусом (господствующее мнение среди историков  того  и не только того времени)? Или под плюсом, к чему все более  и более  склонялся сам молодой ученый.

Вопрос о тюркских корнях в русской истории занимал Льва, может быть, с «гимназических» лет, еще когда учился  в бежецкой школе. В самом деле,  ведь выдающихся людей с «татарскими» истоками в родове, отзвуки которых сказываются и в их фамилиях, анналы наши знают немало. За примерами далеко ходить не нужно. Взять  тех же Батюшковых, среди которых  известен выдающийся поэт, слывущий как учитель молодого Александра Сергеевича Пушкина. Тех же Муравьевых, давших России и нашего дальневосточного героя Муравьева-Амурского. Тех же Чичаговых. В начале девятнадцатого столетия адмирал Чичагов командовал Черноморским флотом. Удачно воевал с турками. Принимал участие войне с Наполеоном. Отличился в битве на Березине, хотя, может быть, и не столь блестяще, как другие полководцы, оставившие в те времена свои имена на исторических скрижалях.
Гумилев Младший и свою родословную  знал неплохо. Как по линии отца, так и по линии матери он происходит от потомков последнего  золотоордынского хана Ахмата. А татарский царевич выкрест Симеон Бекбулатов сидел однажды и на московском троне, посаженный  на престол самим царем – батюшкой Иваном Четвертым Грозным, когда удалялся в Александровскую слободу – в опричнину…

С первых дней пребывания в Ленинграде Лев посещает  академический Музей Востоковедения, преобразованный вскоре  в  научно-исследовательский институт Академии наук  СССР. В читальном зале этого заведения и вызревали  у Гумилева Младшего коллизия и интрига его будущей  книги «Древние тюрки», получившей высокую оценку в тогдашних академических кругах. Хотя были и весьма напористые, весьма агрессивные противники Льва Николаевича на  поприще его научных трудов.

В декабре     тридцать пятого Гумилев Младший закончил основной труд своей жизни. Через год «Древние тюрки» с авторским эпиграфом «Посвящаю  эту книгу братским тюркским народам нашей великой Родины» были опубликованы. Книгу горячо рекомендовали  к печати в издательстве Академии наук академики Г.Е. Грум –Гржимайло, И. В. Кюнере, А.Ю. Якубовский, В.В. Струве. Но мы знаем: Гумилев уже не значился в студентах ЛГУ. И только в тридцать седьмом по настоянию ректора ЛГУ профессора  М. С. Лазуркина Льва восстановили в университете на втором курсе  факультета востоковедения. А через год последовал новый «привод»…

Но  нам хочется процитировать строки из  еще  одного стихотворения Льва Гумилева, написанного поэтом, когда он работал в составе сибирских экспедиций под руководством академика Окладникова на Байкале, в Туве, в Бурят - Монголии. Давайте вернемся  к истокам тридцатых годов прошлого века. К тридцатому и тридцать первому. Это важно для понимания того, как шел процесс формирования евразийских взглядов у Гумилева Младшего.

Как только я вдруг вспоминаю
Таежную ночь и ветра,
Байкал без конца и без края,
Дымок голубой от костра,
Гольцов величавые дали,
Ручьи на холодных камнях,
Так сердце болит от печали,
И слезы – в сомкнутых глазах.
Там небо туманами щедро,
Там гнется под ношей спина.
Но там – высочайшие кедры
И воды вкуснее вина.
Не родина мне, не родная…
Там милая русская  речь.
Родною – тобой пренебречь?
За эти горячие строки,
Где я от тоски изнемог,
Позволь мне вернуться с Востока
На Русский – на Дальний Восток.

Евразийство свое он выстрадал – Лев Николаевич Гумилев. Тоже – и  на медно-никелевых рудниках в Норильске. И позднее. В Карлаге  (Караганда).

В марте тридцать восьмого года, поздней ночью, возле рабочего общежития, в Ленинграде на Петроградской стороне остановился черный ворон. Хлопнули машинные дверцы. В рабочий барак просочились две бесшумные тени. По длинному гулкому коридору прозвучали твердые шаги. Умолкнувшие возле комнаты Павла  Унина. (Устроился в Питере на заработках.)

Кто-то требовательно, дробно постучал в двери. «Откройте!»  Вошли двое в длинных шинелях. Проверка документов. Едва глянули на комсомольский (кимовскийй) билет Павла. «А это кто такой?» - кивнули в сторону Льва Гумилева, который как раз на эту ночь приткнулся у Павла  Унина. « Мой земляк.  Из Бежецка,» - «Не прописан?» - «Пока – нет.» - «Ему придется поехать с нами!»
Такой примерно диалог состоялся позднею ночью в рабочем общежитии на  Петроградской стороне. В Ленинграде.  В 1938-ом году.

Остальное читатели уже знают…

КАРЛАГСКИЕ  КОЛОКОЛА

Такого наверняка не знали древние стены петровских Двенадцати коллегий, где впоследствии разместились аудитории Петербургского императорского  - Ленинградского государственного университета. Восстановленный в вузе хлопотами  ректора профессора Вознесенского,  Лев Гумилев, вернувшийся с фронта, встал перед дилеммой: продолжать учебу еще в течение двух с половиной лет за четвертый и пятый курсы, или сдать все набежавшие  и еще не набежавшие «хвосты» сразу скопом, защитить диплом, уже готовую кандидатскую по древним тюркам и, таким образом, закончить аспирантуру. Он словно чутьем ощущал нависшую угрозу: гулять на свободе ему остается совсем недолго (что и произошло после инциндента на Фонтанной в Шереметьевском флигеле; к этому происшествию мы еще вернемся). Поэтому Гумилев выбрал второе: буду сдавать экстерном.

Сохранились свидетельства очевидцев. Будучи больным, с температурою под сорок, Лев явился перед очи государственной экзаменационной комиссии. Сдавать предстояло ключевой по тем временам комплексный  экзамен:  философия марксизма-ленинизма, история ВКП(б), научный коммунизм. Взят на удачу первый попавшийся билет. Бегло глянув на него, Гумилев ошарашил экзаменаторов – профессуру с высоким ученым и педагогическим стажем неожиданным вопросом: «Можно, я буду отвечать стихами?»

Переглянулись. Пожали плечами. Уникальный случай! И он, скорее всего, никогда не будет иметь повторения. Есть шанс запечатлеться в анналах…

Почувствовав настроения коллег, председатель кивнул, выражая согласие. Дерзайте, молодой человек. Посмотрим, что у вас получится. 

Первый вопрос по диамату. Как понимать гегелевский постулат «отрицание отрицания»? «Приступайте, пожалуйста, наш юный друг!»

Гумилев голосом едва ли не ораторским провозглашает источник, откуда он будет цитировать  ответ: «Отрывок из стихотворения Николая Заболоцкого «Лодейников.»

Лодейников склонился над листами,
И в этот миг привиделся ему
Огромный червь, железными зубами
Схвативший лист и прянувший во тьму.
Так вот она, гармония природы,
Так вот они, ночные голоса!
Так вот о чем шумят во мраке воды,
О  чем, вздыхая,  шепчутся леса.
Лодейников прислушался. Над садом
Шел смутный шорох тысячи смертей.
Природа, обернувшаяся адом,
Свои дела творила без затей.
Жук ел траву, жука клевала птица,
Хорек пил мозг из птичьей головы,
И страхом перекошенные лица
Ночных существ смотрели из травы.
Природы вековечная давильня
Соединила смерть и бытие
В один клубок, но мысль была бессильна
Соединить два таинства ее. 

Прекрасно! Экзаменаторы, умные люди, не могли не учесть: парадигма  Гегеля  о преемственности  в развитии и движении вверх по спирали у Заболоцкого высказана очень наглядно, очень весомо. Весьма отчетливо. «Что у вас по второму вопросу?» - «Народничество и его роль в революционном движении в России.» - «Чем порадуете по сему  поводу?»

Гумилев прочитал наизусть  главу «Отцы» из поэмы Бориса  Пастернака «Девятьсот пятый год». Очень трудную для запоминания. Но тоже бьющую, что называется, в самое яблочко.  Поэтическими образами автор отразил своеобразие исторического фона эпохи, когда в России возникло народничество, его корни и эволюционный путь.

На третий вопрос Гумилев, извинившись (не сумел припомнить ничего поэтического на сей счет), отвечал прозою, своими словами. Но тоже  исчерпывающе и глубоко. «Спасибо, молодой человек! Вы  доставили нам  великое удовольствие. Пожалуйте вашу зачетку…»

Почти по всем дисциплинам на этом экстерне Гумилев получил заслуженные «пятерки» По истории СССР – высший балл (профессор Б. Греков) Также оценили его знания академики В. Струве, Е. Тарле, другие члены комиссии. И только профессор А. Молок поставил Гумилеву тройку по новой истории. Непостижимо, из каких соображений.  При необъятной, прямо-таки бездонной памяти своей он просто не мог отвечать на «посредственно». Гумилев блестяще, триумфльно защитил кандидатскую диссертацию…

Но  в декабре следующего года был  отчислен из университета. В связи со скандалом, разразившемся вокруг его матери Анны Ахматовой. Спуталась (другого слова не подберешь!) с английским культурным атташе некиим Исаей Берлингом на почве очередного любовного увлечения. Несколько раз принимала его у себя дома. И, ведь, предупреждали ее соответствующие компетентные товарищи. Мол, Анна Андреевна! Не советуем  встречаться с британским шпионом. Не надо! Так нет же! Закусила удила. Кого хочу – того и люблю! Не ваше дело!

А тут еще и этот подозрительный  шорох, услышанный Львом на чердаке Шереметьевского флигеля. Поднялся – обнаружил каких-то незнакомцев, монтирующих нечто вроде магнитофона. Рассердился. Выкинул их взашей с немалой высоты. И понял быть ему, как тому быку, на веревочке. В очередной отсидке. Так это и произошло. Гумилева арестовали в сорок девятом. Дали десять лет. Хотя никакой вины он за собою не знал, Ни в чем не признавался.

Нельзя сбрасывать со счетов и конкретно-исторический фон тех драматических лет. Постановление ЦК партии по журналам «Звезда» и «Ленинград». Основной докладчик  первый секретарь Ленинградского обкома А.А. Жданов. Крепко влетело Ахматовой и Зощенко. Хотя поводов для расправы над ними  в общем-то послужили  шашни  Анны Андреевны с английским разведчиком Берлингом. Через год  весьма загадочно, по невыясненной до сего дня причине ушел из жизни Жданов, главный претендент на то, чтобы стать преемником Сталина.  Почти официальный его наследник.  В сорок девятом назрело так называемое «Ленинградское дело», фигурантам которого вменялись коррупция и сепаратистские поползновения с переносом столицы РСФСР из Москвы в Питер и намерения образовать как бы отдельную компартию в Российской федерации. «Почему другие союзные республики имеют свои «цэка», а Россия не имеет?»

Все это имело весьма негативные – репрессивные последствия. В том числе - и для людей, не имеющих никакого отношения к сим событиям.

Так  Гумилев оказался в Карлаге. Отбывал срок в  лагере «Чурбай  Нура» близ .Караганды. Следует сказать: на этот раз он был обязан своею бедою не Агранову и не Ягоде, которых постигла заслуженная ими кара – расстрел.  Не Блюмкину, расстрелянному еще в двадцать девятом. А Пунин закончил свои дни в пятьдесят втором году. Умер в одном из лагерей. Под Воркутой.  Говорят, ему утроили «темную». Зеки, заподозрив Пунина в лагерном стукачестве.

В Карлаг Лев Гумилев угодил только по вине своей мамаши, талантливой русской поэтессы  Анны Ахматовой. Так и говаривал сам Лев Николаевич: «Первый  срок отмотал – из-за отца. Второй – из-за матери.»

В системе Карлага содержался очень своеобразный контиигент заключенных. Наряду с уголовниками отбывали сроки люди,  так сказать, интеллектуальных, элитных профессий. Которых подозревали в нелояльности. (Может быть, многих из них - и вполне обоснованно, ведь, не круглые же дураки работали тогда в органах.)

Такие, как Л.Троппер, бывший наш разведчик, провалившийся   вместе со своей сетью, сильно смахивающий на израильского националиста. Как В. Шелгунов, взятый в Белграде, освобожденном Красной армией, в прошлом монархист, уговоривший царя отречься от престола. Как  старорежимный профессор В. Т. Меркулов – сегодня его назвали бы вечным диссидентом и скептиком, ехидным и въедливым. 

Сидел в «Чурбае» и перс, арестованный в советском посольстве, пробравшиийся туда на свидание с возлюбленной – кухонной работницей (в аккурат, когда в Тегеране проходила конференция «Большой тройки»: Сталин, Рузвельт и Черчилль). Гумилев Младший, беседуя с арестантом из Тегерана, совершенствовался в персидском языке.  Отбывал свой срок рядом со Львом также и бывший коминтерновец, работавший в СССР. Некто Джерри Вильямс Ханна. Вполне обрусевший англичанин, откликавшийся на русское имя Виллиам Георгиевич. 

Работали на Кахастанской Магнитке, сооружаемой на базе коксующихся углей, залегающих  в Караганде и Экибастузе, а также  залежей железорудных ископаемых в Темиртау, специалисты, некогда осужденные по знаменитому делу о Промпартии.

С ними поступили мудро: поставили дилемму – либо расстрел, либо поработайте на благо страны, строящей социализм. Выбрали последнее. Жили в Караганде вполне сносно. Получали усиленные пайки. На себя и на членов семейства. Передвигались безнадзорно. Пользовались благоустроенными квартирами. Специалисты высокого класса. По нашему разумению, и власти, и осужденные  не подкачали. Проявили себя, как должно.
Эти сведения мы почерпнули из книги А.Ф. Савченко «Семь лет рядом со Львом Николаевичем Гумилевым». Он тоже имел честь быть  его солагерником.

В « Чурбайе» уголовники попытались  проверить Льва  на «вшивость».  Но ничего у них не вышло. Гумилев и сам оказался не промах. Докой по части зековских разборок. К тому же – фронтовик. Знал и умел, как за себя постоять. Владел ножом. Еще в Норильске чуть было не столкнулся с одним заключенным интеллигентского пошиба. Тот по наивности своей, осведомленный о земной жизни Господа нашего Иисуса Христа всего лишь по книге Эрнста Ренана, обмолвился  как-то: мол, Спаситель зачат и рожден был как все иные человеки.  Обыкновенным биологическим способом.

Такого оскорбления Святой Непорочной  Девы не мог простить Гумилев Младший.  Вызвал обидчика к барьеру. На дуэль. Драться  будем на ножах.  За неимением другого оружия.
Хорошо хоть, что поединок так и не состоялся. Слава Богу! Друзья еле уговорили Льва. Нужно, дескать, простить оппоненту его невежество и профанство. Не ведал, что говорил. Дурачок! Он и на голых-то кулаках не умеет драться. А ежели  финку возьмет в руки, сам себе обкарнает пальцы… Ну и остыл Гумилев. Ладно уж! В другой раз пусть говорит, да не заговаривается.

В Карлаге отметелил  он головорезов, как хотел. Под орех. В сплошных синяках ходили. И зауважали Льва  лагерники. Хоть и наградили  убийственной кличкой:  «Фраер».

Лагпункт «Чурбай Нора» отличался весьма мягким режимом. Вернувшись с работ, имели зеки, после ужина и отбоя,  полную возможность собираться в каком-нибудь бараке на «чифирь» То бишь, готовили очень крепкий чай, подсыпая в кипяток большие дозы заварки, и распивали сие пойло – ловили кайф. Придает, дескать, бодрости, чистит мозги, поднимает настроение.
Такого рода сборища регулярно происходили   и у Гумилева. Одна только разница. Здесь сходилась  избранная, элитная публика. Разные там бывшие  дипломаты,  репрессированные профессоры и доценты, эрудированные интеллектуалы – представители многих стран и наречий, оказавшиеся в России неисповедимыми  судьбами их.

«Чифирили» умеренно. Зато спорили до хрипоты. Бывало, ночами напролет.

Гумилев лидировал на сих диспутах. Любому оппоненту всегда давал огромную фору и клал его на обе лопатки. Наверное, на таких прямо-таки аспирантских семинарах и симпозиумах, вызревали у  Льва Николаевича, получали чеканную, почти отшлифованную кристаллизацию  взгляды и открытия, выливавшиеся впоследствии на страницы его научных книг, многочисленных популярных статей, публикуемых в прессе, в  выступлениях на радио и телевидении.

Не наша задача углубляться в содержание его книг, написанных как до отсидок, так и после них. Мы лишь отсылаем любознательного читателя к  трудам Гумилева, таким, как «Древние тюрки», «Хунну», «Древняя Русь и Великая Степь», «Этногенез и биосфера Земли». Эти книги доступны даже и неспециалистам. Ибо изложены языком, близко переплетающимся со стилистикой и слогом художественной прозы. Скажем только, что научные постулаты, смело озвученные Гумилевым Младшим, буквально взорвали  парадигмы, господствующие в вузовской и академической научной среде, школьных и вузовских учебниках.
Он, к примеру, не то чтобы отрицал классовую борьбу в роли движущего фактора исторического процесса, но выдвигал на первый план другие  побудительные к тому начала: формирование  этносов и их перемещение по лику Земли, столкновения народов и племен  с другими этническими сообществами, неизбежно возникающие на сем пути. Не революция рабов и колонов сгубила Западную Римскую империю (Фридрих  Энгельс), а нашествие варварских германских племен. Правда, нельзя не учитывать и внутренние неразрешимые противоречия, происходящие в недрах самой империи, склоняющейся к закату, утратившей былую пассионарность. 

Вслед за великим нашим историографом Сергеем Соловьевым Гумилев Младший придавал огромное значение конкретным природно-климатическим и ландшафтным условиям географической среды обитания наций, народностей, племенных союзов.

Если глянуть на лингвистическую карту Евразии, которая в основном охватывает территории бывшего нашего Союза, нельзя не заметить: зеленый цвет, которым условно помечают распространение языков  так называемой алтайской семьи  (куда основным   компонентом входит тюрко-монгольская группа), занимает огромные ареалы. Почти вся Сибирь (кстати, топоним сей чисто тюркского происхождения), целиком, если не брать во внимание территорию Таджикистана, Центральная и Средняя Азия, часть Среднего и Верхнего Поволжья, значительная доля Алтая. Который и был главным очагом рождения и распространения тюркских этносов.  

Тюрки-воители, предводительствуемые близкородственными халхи-монголами, не только разрушили Древнюю Русь (согласимся: методами варварскими и беспощадными), но и дали толчок к возникновению на ее территориях новых этносов: великорусского, малорусского, белорусского.  Народы, хотя и братские, от единых восточно-славянских корней, но каждый, как говорят, со своим менталитетом, обычаями, особенностями психологического склада. Кроме того, Русский Улус Золотой Орды, постепенно собранный под начало Москвы, лег в основу  могущественного евразийского государства – Великой России.
Но, ежели заглянуть в глубь веков, та же Киевская Русь не всегда отбивалась от нашествия тюрок – разных там печенегов и половцев.  Бывало, и татарва защищала ее. Половецкие  дружины, например, воевали на стороне русских в битве на Калке. Служивое тюркское племя кара - колпаков (черных клобуков), служа великим  князьям, прикрывало Киев от нашествий степняков со стороны юга и юго-востока…

Служили тюрки и московским  государям - царям. И в императорскую эпоху не последними были они на полях сражений, обороняя Россию. Петр Великий после битвы под Полтавой, где особенно отличились калмыцкие конники, которые атаковали шведов с боевым кличем «Хурарх!» («Вперед!»), повелел и русским воинам идти в бой с этим отважным призывом. Так родилось знаменитое русское  «Ура!» Раньше полки шли в бой, возглашая не совсем понятное им «Виват!» - на общеевропейский манер…

Существенные коррективы, сам того  не ведая, вносил Лев Николаевич в классическое, чеканное  сталинское определение нации. Помните? «Нация - это исторически сложившаяся общность людей на базе общности языка, территории,  экономики  и психического склада, выражающегося  в общности культуры.»
Формулировка, верная во многих отношениях. Но – не во всем. Что значит, к  примеру, общность экономики? Если исходить из этой посылки, то, получается, русский народ не сложился, как нация,  не только в пределах Московии, но – и  гораздо позднее. Ибо общности экономики у него не наблюдалось никогда. Вместо этого – смешение укладов. От хозяйства натурального, охоты и собирательства до крупных аграрных и промышленных предприятий. 

Не бывает наций ни дворянских, ни буржуазных, ни социалистических.  Есть только те, которые объедены   общностью языка – в первую голову,  общностью культуры, куда входит и сталинский «психический склад», но только в качестве частного, но не общего понятия. Получается, совсем  наоборот. Не по- сталински, а по-гумилевски. Истина на стороне Льва Николаевича.
Важнейшим атрибутом нации Гумилев полагает и господствующие в ней религиозно- исповедальные  представления и верования. О которых у Сталина не сказано ни слова.

Возвращаясь к тюркам, Гумилев не мог не заметить:  на территориях Российской империи эти народы имели государственные образования гораздо раньше, нежели восточные славяне. Вспомним Хазарию на нижней Волге, а потом – и Волжскую Булгарию, именуемую сегодня Татарстаном.

Наконец, размышляя о необычайных взрывоподобных всплесках, увеличивавших численность тюрок, сопровождающихся лавинообразным возрастанием их жизненной энергии, проявляющейся в территориальной экспансии, Гумилев Младший приходит к открытию пассионарных начал в истории стран и народов. Истоки пассионарности тех или иных этносов, полагает он, лежат как в особенностях конкретной биосферы, привязанной к определенным локальным зонам на Земле, так   и в процессах, проистекающих в ближних и  далеких сферах Космоса. Он творчески осваивал и развивал  взгляды выдающихся русских космистов: Морозова, Тихомирова, Циолковского, Чижевского, Вернадского и других.

Миновала сталинская эпоха. Почти сразу же политические зеки начали в массовом порядке покидать лагеря, места поселений, тюрьмы. Но Гумилев это не коснулось. Его освободили и то – без снятия судимости, только в пятьдесят шестом. Мать нисколько не хлопотала за сына. Хотя,  как «жертве сталинских репрессий»», ей вернули былые ее права и привилегии, дарованные тем же Сталиным.

Зато за  Гумилева ходатайствовали авторитетные деятели, светочи  науки, профессоры и академики. Среди них члены Академии А. Окладников, В. Струве, профессор, лектор ЛГУ и директор Эрмитажа М. Артамонов. Хотя в научной среде были у Гимилева и влиятельнейшие противники, непримиримые враги, очень часто, когда в ученом споре с ним недоставало аргументов, прибегавшие к так называемому административному ресурсу.
Административно-директивные органы, в л партийных комитетов от самых высших рангов, начиная  с ЦК КПСС и, по нисходящему ранжиру, кончая первичками,  относились к учению Гумилева, в котором классовые подходы звучали приглушенно, с настороженность, доходящей  до  явного неприятия. Но и в этих кругах находились у Гумилева стойкие сторонники, помогавшие неординарному ученому всем, что было в их силах. Многим рискуя.  Ходили, как говорится, по острию ножа,  пробивая его книги к печати. Среди них – М. Титаренко, Леон Оникова, Анатолий Лукьянов – работники ЦК КПСС.

Гумилев вернулся в Ленинград. Пока без пристанища, без    постоянной работы, чтоб было, на что существовать. Думал перебиться на первых порах у матери, проживающее все там же, откуда его и взяли. В Шереметьевском флигеле на Фонтанной. Здесь жили законная жена Пунина и их взрослая дочь. Так что с крышею над головой пока не получилось у Гумилева.

Помог Артамонов. Устроил Льва, кандидата наук, на должность пожарника в  Эрмитаже, заполнив не музейную, а университетскую  штатную единицу. С перспективой назначить Гумилева директором планируемого научного издательства Эрмитажа. Не получилось. Происками концептуальных противников Гумилева, как уже говорилоь, умевших нажать, где надо, директором стал не он, а  С. Авраменко. Умевший только руководить, без ученых званий  и степеней.

Кандидата исторических наук Гумилева удалось переместить с амплуа пожарника на должность смотрителя научной библиотеки Эрмитажа. С окладом  жалования в тысячу рублей. По тем временам значительная сумма. Выделили ему и комнату где-то с подселением.  Жить стало лучше, жить стало веселее…
В шестидесятом выходит книга «Хунну». Гумилев использовал свои карлагские наработки. Через год защищает докторскую   по материалам  «Древних тюрок» и только что опубликованной книги. Становится доктором исторических наук, профессором ЛГУ. В этом качестве, развивая идеи евразийства, он читал впоследствии лекции в аудиториях ЛГУ. В бытность студентом их слушал и нынешний президент РФ Путин…

С матерью поддерживал более чем прохладные отношения. Забегал накоротке на Фонтанную. Поболтать. Раздавить бутылочку чего - нибудь  крепенького. Иногда  уступал ей свои стихотворные переводы с древних языков Среднего Востока. С египетского, например. Которые она и публиковала под своим именем в маленьких сборничках. Однажды подарил ей, не за так – за четвертинку водочки новый эпитет, спонтанно родившийся в его голове. Был, мол,  век золотой в русской поэзии, но был и серебряный.

С тех пор этот «век серебряный», с легкой руки Анны Андреевны, плавно перекочевал на  страницы литературоведческих исследований, книг по искусству. И никто не задается вопросом, кто же все-таки был автором сего выражения.

В жизни Льва Николаевича наступала осень. Она могла бы стать золотой. Но не стала. Достойное жилье появилось у него только за два года до кончины. Гумилев уже был серьезно больным человеком. С матерью порвал отношения     задолго до того. Хотя  в шестьдесят седьмом, когда пятого марта, день в день с годовщиной смерти Сталина, Анна Андреевна завершила жизненные счеты, ему же и пришлось провожать ее в последний путь. Гумилев зла не помнил. Оставался человеком до конца  жизненной  дороги своей…

Защитив  диссертацию по материалам книги «Этногенез  и биосфера земли», Гумилев как бы совместил в своем  амплуа историю и географию. Стал доктором географических наук. Подобно Геродоту, который, ведь, тоже был и историком, и географом…

Земную жизнь пройдя больше, чем на половину, Лев Николаевич нашел свою любовь. Первую и единственную. На все оставшиеся годы, Соединились судьбы его и  Натальи Викторовны Симановской, ставшей Гумилевой. Детьми они не успели обзавестись. Наталья Викторовна, москвичка, после кончины мужа вернулась в первопрестольную, завещав их квартиру Питеру под организацию музея мужа.

Лев Николаевич Гумилев, академик РАН, скончался 15-го июня 1992-го года, Не дожив двух месяцев до своего восьмидесятилетия. Отпевали его в церкви Николы Вешняго, что на Обводном канале. Похоронен в Александро -_Невской Лавре.
Он жил, как солдат. И пал, как маршал. Всегда имел маршальский жезл в солдатском ранце. Через короткие годы рядом с ним легла и любимая жена. Наталья Викторовна Симановская – Гумилева…      
Памятники  Гумилеву Младшему воздвигнуты на центральной площади в Казани, перед зданием его имени евразийского университет в Астане, и в родном Бежецке, где Лев стоит рядом с отцом и матерью.

На прощание хочется процитировать еще несколько строчек из поэтического наследия Льва Гумилева:

Нас всех прядет судьбы веретено
В один узор. Но разговор столетий
Звучит, как сердце, в сердце у меня.
Так я, двусердный, я не встречу смерти,
Живя в чужих словах чужого дня…
Вот - достойный эпилог достойной жизни.

Евгений КОРЯКИН, Виктор УНИН.