Сверчок
 |
Разомлел… Филя поднял голову и откинулся на спинку стула, на упругую изнанку тулупа. То, что рядом кто-то, слышал давно, но глаз не открывал. По голосам – две девки и парень. Прислушался… много чужих слов, похоже, заезжие литвины. – Нет, девчонки, он не лох: без проблем «мерина» поставил под козырёк, и когда я за ним входил, швейцар и подмигнул, и с наступающим поздравил не меня. – Вид, увы... Расшить бы галунами его дублёночку ручной работы и валенки на сапоги сафьяновые поменять, чем не Стенька Разин!? Интересный мужчина: кудрявый, бородка супер, усы чуть-чуть подправить... а лицо, рост, плечи – на зависть. Он тебя, Борюсик, шутя сломает. – Да нет, Марина, с каратэ, думаю, не знаком. Помнится, в «Табакерке» его видел. Новая прима у Олега. Играет класс!.. Вспомнил! Кудинов Филипп... Тихо! – сейчас он на задании, пока в роли Штирлица. Подождём... Открыл глаза. Кабак за пару часов, что он дремал, преобразился до неузнаваемости. Повертел головой, остановил взгляд на пришельцах. Парень гладко выбрит, глаза за стёклышками, смотрит с вызовом. А девки... чисто ряженые: на лице у одной морда лисы, вторая – нарумяненная, колпак шутовской. Соседи замолчали, уставились... – Здравия желаю вам, люди добрые. Меня, слыхал, знаете, а сами, откуда будете, не из Литвы ли? Как величать? Что празднуете? – Меня Борисом. Это – Алиса... Это – Марина, супруга моя. Все – коренные. Ясное дело: Новый Год встречаем, – парень разлил по бокалам вино. – Предлагаю за знакомство... Алиса оттянула за лисий нос маску и приподняла, открылось симпатичное личико, озорные глаза: – За знакомство, Филя! Ваше здоровье! – И вам того желаю… А пристяжные-то где?.. Иноземцы прыснули… В это время от стены напротив загремело под сводами: – Господа! Объявленный конкурс на лучший маскарадный костюм завершён, и наши доверенные объявили победителя, – говоривший указал на Филиппа толстым пальцем с печаткой. – Пожалуйте на сцену! Тот, оказавшись в центре внимания, ничего толком не понимая, особенно, почему все «господа», подчинился и направился к сцене. Подвыпивший разбитной тип с улыбкой встретил его и развернул к залу: – Если хотите получить суперприз, смартфон, с Вас причитается номер: песня или танец. – Та-нец, та-нец! – потребовал зал. Филиппу это понравилось: – Уж я постараюсь, господин народ. Какое веселье без пляски? Только мне б колпак найти и бубен. Колпак нашли быстро: взяли у Марины, за инструментом на парковку слетал барабанщик. Филипп снял валенки, – на ногах остались серые чуньки, – и развязал поясок. Наклонился, взлохматил голову, опустил руки и, потряхивая ими, расправил рукава. Надел колпак, сосредоточился и... закружился вихрем, понемногу добавляя стон из груди. Загремел бубен... и народ замер. Скоро, кто угадал ритм, начал прихлопывать, подхватили другие, и зал сошёл с ума, а на пяточке перед сценой завертелась карусель. Закончили, наградили аплодисментами, вручили блестящую шкатулку, а на пути к столику – бокал со жгучим напитком. Теперь бы отдышаться. Алиса взяла подарок, достала из своей сумки такую же шкатулочку и стала что-то нажимать на крышечках. Когда подарок заурчал и тут же, будто прихлопнули, смолк, вернула Филиппу: – Спрячьте хорошенько. Где шаманить научились? – Плясать-то? Так в плену у татар. За Степью город есть, по-нашему – город-тыква... – Бахчисарай. Пушкин о нём писал, фонтан, арбузы... – Не-е! С Пушкиным мы только до Шацка дошли. Меня-то в обоз назначили. Ратники на смерть бьются, едят одно толокно, по деревням разбойничают. Мне ж – где рыбка вяленая, где солонинка. На Ногайской тропе обоз пленили, через полгода барин выкупил. Он всегда так, барин наш… Вот балда, надо ж мерина глянуть! – Стоит твой «мерин». Выходил я, смотрел, – остановил его Борис. – Расслабься: кругом видео, ЧОП... Не догоняю: кто ты? Станиславский отдыхает. – Пушкинские мы, тут недалече вотчина его, за Рублёвым. – Да-а, такой карьере можно позавидовать: богема, дом на Рублевке, «мерин» тюнинговый… Не забудь, когда начнём разбегаться, поедем вместе: нам по пути. Маринка – за руль... Ночь. Деревня. Снежок. У церковной оградки лошадка дремлет. В санях, завернувшись в овчины, спит Филипп. Раз – толчок! Ещё, ещё… – Эй! Филя! Просыпайся. Добро, мороза нет. Куда ты пропал? Любишь один. Волков слыхал? Шли за нашим поездом до самой околицы. Дальше – с нами, и боле не отставай! Гостинцы-то не растерял? Филипп перевернулся на бок, пошарил под овчинами: – Всё тут, – встал, взбодрил мерина вожжами. – Помню иль приснилось: на Варварке в кабак заходил, в нём один литвин мне нагадал: «Там, где был ты вчера, не сыскать днём с огнём». Вот так-то, Васька. Неожиданно под полой загудело. – Ты, Филя, не закусываешь, вот кишка-то запела. На, хлебни! – и протянул деревянную флягу с бражкой. Филипп полез под полу, достал – шкатулка! Шустрый Васька, просунул голову и ахнул: – Глянь, как сверчок светится, и писано вроде по-нашему… иль по-гречески: А-а-ли-и-са! Филя быстро убрал, притих и огляделся по сторонам: – Быть чудесам, Васька: сказывали, какой-то новый год пришёл! * * * В сенях послышались чьи-то осторожные шаги, и в избу вошла женщина с девочкой. Переступили порог, перекрестились и поклонились образам в Красном углу: – Здравствуй, доченька. Храни тебя Бог. – Здравствуйте, бабушка. Проходите. Водички или квасу с дороги? – Хозяйка, Алёна, жена Филиппа обрадовалась редкому событию, которому обычно сопутствуют новости. – По какой надобности в стороне нашей? – Мы из Гавердова, что за Ясаковым – ответила немолодая баба, развязывая платок. За руку она держала девочку лет семи, та оттягивала подол бабушкиной длинной юбки и прятала в нём веснушчатое лицо. – Вышли мы с Полюшкой на заре. Хорошо идтить летом: и в озере искупнулись, и землянички покушали… К полудню пожалело нас небушко: тучки набежали, так и шли мы в тенёчке и не устали вовсе. А послали нас люди добрые к Филиппу, сыну Кудина-бортника за спасением. – Сарай он чистит, сейчас позову. Как зовут-то Вас?.. А вы, тётя Даша, пока отдохните с Полюшкой. Алёна выбежала в сени, скрипнули ступеньки, из маленького оконца, распахнутого в сад, послышалось: «Фи-иля! Фи-иля!». Минутки три прошло, вернулась, вытирая передником куриные яички: – Приберётся и будет, – подошла к люльке, подвязанной к поперечине, заглянула под полог, улыбнулась, покачала, – а я пока младшенького перепеленаю и покормлю… Филипп поплескался, пофыркал над бочкой и вошёл в дом. У порога потёрся лицом о висевшее полотенце, причесался пятернёй, поздоровался и у входа на кухню присел, прислонившись спиною к печи. Давая время гостям подготовиться, заговорил с Алёной: – Старики-то наши с детишками припозднились. Пора бы. Верно, ягоды не дотащить, по коробу набрали… А вас, тётя Даша, что в гости к нам привело? – Ох, беда-а-а! Вот Полюшка наша, – притянула к себе девочку, обняла, прижалась щекою, – как родилась, заговорила-то ко времени, а сегодня, почитай, годика три, как молчит и не растёт. Что за порча такая? А ты, Филипп Кудинович, не прост, бывал в странах дальних, чудеса видел, поди, знаешь много. Прогони беду или подскажи, как избавиться. Век молиться за тебя будем, – баба поджала губы и затряслась, не пряча лица и не вытирая слёз. Филипп растерялся: до этого дня не было к нему ходоков. Чудаковатым слыл – верно, а за этим в гости не ходят: на работах да по праздникам встреч хватает. Правда, есть у него одна забава – сверчок. Дела того похожи на чудо, но не поддаются пониманию, и в Писании нет схожего, потому-то его Филя чудом не считал. Скорее то – промысел Божий, и Филя сделал вывод: никто в округе не знает о делах этих, значит, и рассказать не мог. Филя уловил над головой лёгкое жужжание, обошёл печь, ухватился за отполированную ладонями предков жердь, встал на ступенечку, подтянулся и достал из старого, мятого валенка сверчка. Заметил встревоженный взгляд жены, насупился, опустился на пол и ответил страннице: – Никого в округе нашей Господь не наградил такой силой, чтоб Его творения исправлять. Была б то рана на теле либо на кости... – и Филя, поколебавшись, нажал на кнопочку... * * * – Привет! Соскучился? Я – очень! Филипп, мы как договаривались? Ничему не удивляться и по сторонам не глазеть. Бери с других пример. К одежде привыкай, эта новая, летняя. Руки можешь в карманы сунуть. Не переживай, выглядишь прекрасно. Замечаешь, на тебя некоторые дамы внимание обращают, – засмеялась: – Завидуют, а мне приятно! – Алиса, бывает, что скучаю сильно. Могу ли я сам приходить? – Скорее – нет. Как с тобой получается, я не знаю, не владею. И к тебе не могу. Я ничего не могу. Не хозяйка судьбы. Он сам всё сделал: тот, кто со мною во сне разговаривает. Не пугает больше, привыкла. И тебя не должно пугать: вернёшься таким, каким был, когда сверчка погладил. На то же место и в то же миг. Никто не заметит. – Летаю, ни времени, ни ветра не чую… В сказочном мире живёте. Говоришь, земля эта тоже наша? Не слыхал. Кремль ваш видел, похож, однако поменьше будет. А река, поворот, всё, как в белокаменной. – Филипп, – мне, дурёхе, когда ещё надо было спросить, – на Руси кто сегодня правит? – Молимся мы за царствование, благоденствие и долгие лета Ивана Васильевича. Известно: у сильного царя врагов много, из-за того опасается народ, как призовёт его Господь, начнётся... – Смутное время... – Верно: и смутное, и мутное. Полезут дружины иноземные, казачки, людишки лихие, шайки разбойные, не разберёшь потом, где кто. Народ озлится, и свои хуже чужих станут.... – Филечка, народ ваш, оправится. А наш мир, похоже, только катастрофа образумит. Голос, потому и сказал, что Ему нужен чистый человек. Так надо, сказал и выбрал тебя. Ещё сказал, что ты станешь мне мужем... не насовсем... Успокойся, перед тобой уж нет трудных задач, всё позади, ты свободен... Сын у меня будет, его Он ждёт... Филипп! – схватила за плечи, потрясла, поймала блуждающий взгляд: – Алёна об этом никогда не узнает. А, может, он сделает так, что ты забудешь всё... Ну, не знаю я... * * * – Убери его, спрячь с глаз моих, а то ненароком пришлёпну, – здесь Алёна вспомнила, что в избе они не одни, и стала ласковей. – Ты после него, будто столбняком пораженный, будто не ведаешь, где сам. Вот и сейчас онемел. Эх, беда мне с тобою, соколик ты мой, – и протянула руку к его лицу, но, заметив встречный взгляд, опустила. Филипп покачал головой и вернулся на место у печи. Повздыхал, разглядывая лапти, из-под бровей осмотрел горницу, остановил взгляд на тёте Даше и вспомнил начатый разговор. Подошёл к девочке, погладил по головке, чувствуя ладонью под белым платочком живую плоть. – Не смогу я помочь, но подскажу. Печалить нельзя, с соседскими ребятишками играть надо много. И не в пряталки, а там, где весело и крику больше. Всюду с собой берите и на работы какие и разговаривайте. А там, где совет нужен, как у ровни, спрашивайте. Она всё слышит, а как захочет, заговорит. – А сверчок ничего не подскажет? И про него люди добрые сказывали, – тётя Даша уголком косынки вытерла нос, искоса поглядывая на руку Филиппа. – Какой же это сверчок? Это шкатулка и пустая она вовсе! – в подтверждение слов Филя разжал кулак. – Эх, кабы до греха не довела молва ваша. Прилепит мне народ дела бесовские, потом возьмёт избу спалит. Разве ж так можно... * * * На опушке лесистого холма, в тенёчке, расположились на отдых два немолодых, стриженных под горшок мужика. Они сидели на траве, прислонившись спинами к соснам и разбросав по сторонам босые ноги. На кусты малины набросили мокрые от пота рубахи, рядом сложили обувку, а сами полдничали, пошевеливая пальцами ног, и от ласковых прикосновений ветерка балдели, любуясь родными просторами. Отсюда, сверху, им хорошо были видны дальние дали, поля с крестьянскими наделами, волнующаяся рожь, ковыль, как по их зелёным волнам не спеша плыли тени облаков, в небе над лесом кружили и клекотали большие чёрные вороны, а над молодыми хлебными колосками метались туда-сюда ласточки, порхали вблизи и в вышине жаворонки... Лепота-а! – Васька, глянь-ка! Кто-то там шагает, что за странник? Вдоль дальнего края поля размашисто шёл человек. Был он немолод, высок, худ, сума через плечо, в руке посох. – Так то ж – Филя. Ваши разве не знают о нём? Повстречать его можно вот так, как мы с тобой, или в лесу: любит один быть. Он наш, бывший деревенский, Кудина сын. Пропадал долго, а как Романовых повенчали на царство, к осени вернулся. Избу свою не занял, и жить стал у затворницы Плюшки-Мухоморихи... Ну, буде – слышь, Никола Угодник призывает: поспешайте сено сгребать, горемычные русские души, а то, не ровён час, дождик налетит, и вся ваша работа будет насмарку. Мужики прихватили грабли с вилами и, покашливая, направились к рядкам скошенной, просушенной травы. Собрали, поставили стожки, и накрыли их макушки еловым лапником. – Складно у нас сообща-то вышло. И работать веселее по-родственному. Назавтра, Петруха, дай-то Бог, к тебе косить поедем. Переночуешь у меня, со вторыми петухами встанем. А потом на лошадке не спеша всё повывезем. – Где ж Филя пропадал? – Петруха прервал вопросом Ваську-свояка и собственные размышления. – Да как сказать-то... Всё бы ничего, пока не завёлся у него сверчок. Мы с нашими, с деревенскими, когда мои первые детишки совсем малые были, ездили как-то зимой в белокаменную на ярмарку. Растерялись по Китай-городу, а когда на обратном пути повстречались, Филя был уже с ним. Где взял, не помнил, говорил, пьяный был. Свирестела чёрная козява не часто, а пропоёт вдруг, потрёт Филя ему спинку, он вроде успокоится, а Филя после – тот да не тот. Будто весть какую получил, думает себе сам, столбенеет и слов не слышит. – А сверчок и сейчас с ним? – Ладно, расскажу, как знаю, слушай... Вот как-то летом правили мы с Филей плотину на пруду за Ярцами. Народ карасей разобрал, дно почистил и ушёл, а нам осталось запруду починить и в другой раз закрыть. Сверчок возьми, да запищи. А был он у Фили на груди в мешочке, а мешочек тот – на бечеве на шее. Он его хвать, погладил и… сам почернел весь, в глаза смотреть страшно, завыл, зашатался и в пруд, на ту сторону, где воды уже помалу набралось, с плотины-то головой – бултых! Помог я, жердь сунул, вышел он, и всё слышу – ох да ах. А руки пустые. Вопрошаю: «А тварь-то безбожия где?» Он огляделся, пальцы растопырил: «Утоп… да и не нужен он боле», и рукой махнул, да так широко-о: по всему небу. – И ушёл он с того самого горя? – Да погоди ты! Не торопи… В ту осень зачастили к нам ездить за кормом для войска ляхи с окраинными казаками. Вот с первой порошей они и наехали. Лучше бы ливонцы, чем эти. Хуже татар... Половину деревни спалили, а Кудинину избу спалили с бабами и детишками. Сам Филя со старым Кудином были на барщине в лесу. Вернулись мужики, а здесь им такое горе… Кудин и преставился. Прямо на гари сделал это. Барин наш, – доброго здоровья ему пожелаю, – людишек пожалел, говорит, нынче, когда морозец из дерева сок выжмет, заготовим в Луговом лесу брёвна, подсушим, а летом всем миром поставим погорельцам избы, а вы, православные, пока помогайте им, чем можете. Филя ни к кому не пошёл, вырыл землянку, в ней и перезимовал… Чё ты охаешь? Поди, сами не меньше нашего в те лета бедствовали? – Все мы настрадались, не без этого! Вся Русь, что от литовской границы до самой Оки и Волги раскинулась, кровушкой умылась. А князь Пожарский рану получил, знаешь где? – аж за Рязанью, у Пронска, где днепровских казаков воевал. Вон куда разбойники повадились тогда шастать! Ну, сказывай, дальше-то что? – Ну-у, то ж когда по-осле было! А в ту весну, про что речь веду, ещё при Борисе, пришёл как-то Филя и зовёт с ним идти в церковь: «Намедни мальчонка приблудился, а креста на нём нет, надо покрестить – будь ему крёстным отцом, а мне кумом». В воскресенье сходили мы к батюшке, сделали всё, как полагается, и имя дали Дмитрий, сын Филиппа и… ох! – имя мамки запамятовал… – Может, был он ему сынок от другой бабы? Эх, да какая разница: не одинок остался и мальца пригрел. – Ты дальше-то послушай… В деревне на своём месте жить не стал, хоть избу и ему поставили, она до сих пор не занята. Ушёл он! В монастырь ушёл. Там стал книги переписывать, а Митька учиться на иконах лики писать. – А как же он в мирскую жизнь вернулся? – Не знаю. Никто из наших толком не знает. Но!.. – Василий задрал к небу палец и заговорил тихо: – Видел я его на Девичьем поле в воровском стане самозванца, когда мы сено, дрова и всякую снедь привозили. Смотрю, меж шатров больно свой кто-то верхом едет, а как ближе стал, я его и признал – Филька! Конь под ним вороной, сбруя красная, одёжа богатая, броня и сабля серебром чеканены, шапка соболья, перья на ней, а борода наполовину седая и рубцы на лице. Я к нему: «Филипп Кудинович!», так он даже коня не свернул, но взгляд его, скажу, дрогнул… Когда вернулся он в деревню с отметинами на голове и на теле, барин его простил, мол, немолод ты, так уж и быть, доживай свой век у нас. А с собою Филька только и принёс что, так это бубен басурманский. На все праздники приходит с ним, выпьет чарку, другую, а после третьей берёт бубен, кружит и стучит, кружит и стучит. Сядет, ещё с народом выпьет, опять попляшет, теперь уж с песней, а что поёт и на каком языке, никто не ведает... Потом плачет, и так всегда. А ещё в лесу его бубен слыхали, а сам он, словно кликал кого... Такие-то дела, Петруха. С тех пор прозвали его Филипп Бубнов. Опять мы с ним дружим, только редко, да и сказать нам нечего, одно дело – посидим рядком да помолчим… * * * – Помнишь, Алиса, как за этим столиком мы в прошлый раз Новый Год встречали? Четвёртым был актёр из «Табакерки». Странный тип. Был я на премьере, успех неописуемый, мы поздравлять, я близко оказался: «Филипп, помнишь ночь на Новый? Это я – Борис, были ещё Марина и Алиса». Так он, представь, наклонился и, чтоб никто не слышал, далеко меня послал… Коз-зёл!.. В эту минуту Алиса почувствовала, что Борис стал удаляться, а сама она проваливаться в забытье, вот и глаза прикрыла, как вдруг в сознание вторгся до боли, так показалось ей, знакомый голос: «Миссия не удалась, друзья мои, иначе, здесь бы вы не сидели». Алиса попыталась удержать фразу, понять… но фраза рассыпалась, и слова её растаяли. – Смотри-ка, кто-то телефон оставил… – Борис выдвинул свободный стул, взял находку, повертел, осмотрел и положил перед Алисой: – Модель та же, какой презентовали Филиппа за танец дервиша. Ты номер записывала, посмотри, может, сохранился... Во-о-о! Набери: чем чёрт не шутит, – сказав от нечего делать пустое, Борис отодвинулся, прищурился и наклонил голову к плечу. Алиса вяло улыбнулась и доброе одолжение ему сделала… Скиталец заурчал и закружил медленно-медленно…
Виктор Калинкин, полковник в отставке, кандидат технических наук город Тверь |
