Житие одной избушки

Рассказ

Далеко-далеко, на реке Каменушке, стоит маленькая деревушка, в ней приземистая избушка, жили там когда-то старик и старушка. Старика звали Дмитрий Платонович, а старушку Дарья Васильевна. Скучно было им вечерами, сядут, жизнь свою вспоминают.

— А жили мы куда богато, — говорил Дмитрий Платонович. — Земли было много: печь да лавки сами засевали, пол да полати взаймы отдавали.

— Когда это мы лавки засевали? — удивлялась Дарья Васильевнв. — Ведь то не лавки были, а завалинки.

— Нет, лавки!

— Нет, завалинки! — стояла на своём она.

Как давно это было... Вот и старик уже умер, вот и старушке царство небесное, вот и избушка побрела вслед за ней. Однажды ночью тихо охнула, осела...

А утром шли мимо на работу мужики.

— Гляди, она уже ползёт, — сказал один. — На дрова разобрать надо б, что ли...

— Какие там дрова, — другой ответил. — Одна труха, гореть не будут.

Они прошли, и снова стало тихо.

Стояла осень. В избушку залетали листья.

Потом в избушку залетела старая сорока. Повадилась она сюда недавно, выискивала, что бы утащить. Вещей в избушке уже было мало, сорока спохватилась поздно. Она выискивала по углам булавки, гвозди, ложечки... Однажды под кроватью нашла очки Дарьи Васильевны. Последний раз Дарья Васильевна в них подшивала занавеску. Сорока долго, осторожно стучала в стёкла клювом, потом засунула очки подальше, в щель, да и, наверное, забыла. Теперь она взялась таскать из брёвен мох.

До этого в избушке жил барсук. Он приходил из леса и ложился возле печки. Внимательно оглядывал избушку чёрными глазами, о чём-то думал, что-то плановал... Ещё б маленько, и привёл бы барсучиху, да тут как раз пошли дожди, крыша избушки протекала прямо возле печки: барсук зафыркал, закуражился — ушёл.

Потом облюбовал избушку ёжик, теперь вот наповадилась сорока. Выискивала что-то по углам, в сухой листве, которую нёс в избушку ветер, и без конца о чём-то говорила. Ни дать ни взять Дмитрий Платонович, подумала избушка. Тот тоже говорун был, говорун... Дарья Васильевна не такая: у ней словечки были на вес золота.

— Ты бы хоть села, отдохнула, — Дмитрий Платонович, бывало ей. В ответ сурово:

— Немного подремлешь, немного поспишь, немного посидишь сложа руки, придёт бедность твоя, как прохожий, и нужда придёт, как разбойник...

И вот сложила ручки... Спит.

То было прошлой осенью. Приехали три сына, пришли пять-шесть старух соседок. Ещё цвели повсюду астры, георгины, старухи приходили с огромными букетами цветов:

— Ой, Дарьюшка... царство небесное. Любила ты цветочки, так я вот принесла...

— А кака крепкая была старуха, я думала, ей сносу нет. Третьего дня ещё ходила в магазин...

Старухи стали вспоминать, когда и как последний раз видели Дарью Васильевну. Кто видел, как она воду брала на речке, кто — как в саду сгребала листья: «ох, не присядет, не присядет...»

— Она завалинки ведь засевала! — вдруг вспоминала одна.

Старухи даже закрестились.

— Правда, правда... Их привезли сюда... ой, дай бог памяти, когда же это было? Году в тридцатом, — вспомнила она. — В избушку ту поселили, а ни клочка земли не дали. Весна пришла, тут Дарья чуть не плачет: пора садить, а земли нет. Ну голь на выдумки хитра: завалинки в избушке земляные, Дарья взяла на них и посадила огурцы, морковку... Ой, все ходили, дивовались: ну, чудо — на избушке огород! Да огурцы ещё какие уродились!

Старухи ахают, качают головами. Одна даже вскочила: «Пойду гляну».

Было слышно, как она медленно бродила у избушки, как раздвигала листья: кругом росла густая жимолость, рябина... Листья пожелтели и тихо шелестели, когда старушка раздвигала их. Потом она вернулась:

— Так у ней и счас там, на завалинках, че-то растёт! Малиновый-малиновый цветочек! Кажется, росный ладан.

— Это который росный ладан?

— Это валерьна.

— Не-не, это плакун.

— Ну ты мне будешь говорить — плакун, когда у плакуна листочки вот такие...

Старухи стали было спорить, но спохватились, замолчали... Сидят, вздыхают: «Все там будем...» «Ой, все-все, но только не в одно время».

С реки донёсся плеск воды о камни. Вода в ней потемнела — к холодам. Дня два назад на крыше и крыльце избушки лежал иней: зима намётки уже давала — ждите...

Внимательно и строго посмотрев на всех, одна старуха вдруг сказала:

— Жил человек и было у него три друга. Первого он сильно любил: всё для него делал, старался, ради него лишь и жил. Второго тоже любил, но поменьше. А третьего совсем не любил: не слушал, гнал от себя, обижал... И вот пришлось ему отправиться в далёкий, долгий и чижолый путь. «Пойдёмте со мной», — позвал он друзей. Но первый, которого любил он больше всех, не пошёл: и с места не стронулся. Второй сказал: «Ладно, провожу немного тебя, до дороги, а после вернусь». А третий отправился с ним в дальний путь...

Старуха помолчала и снова начала:

— А друзья эти вот такие. Первый друг — богатство его: имущество, дом, всё добро... Второй — близкие, родня человека. А третий — его душа. А дальний и чижолый путь — это смерть человека. И вот после смерти добро его осталось на земле...

Старухи закивали головами:

— С собой туда не заберёшь, не заберёшь...

— А родня проводила до кладбища и вернулась. И только душа человека ушла вместе с ним...

Так всё и было. Душа Дарьи Васильевны ушла куда-то вместе с ней, а сыновья, вернувшись с кладбища, разъехались.

Они закрыли, уезжая, ставни; в избушке стало тихо и темно. «Будто глаза закрыли мне», — подумала избушка и побрела вслед за хозяйкой. Она примерно знала, куда ушла Дарья Васильевна, и в ту же сторону направилась сама...

Путь был далёкий, долгий и тяжёлый. Зимой от снега провалилась крыша — будто платок сполз с головы. Весну избушка встретила простоволосой. Земля оттаяла; избушка стала медленно врастать в неё. Ночами слышался какой-то шорох. Не то в подполье мыши шебуршали, не то по крыше ветер пролетал. Однажды что-то с шумом вдруг посыпалось, полилось, и на пол вытекла горстка трухи. Избушка догадалась: это сыпется она...

В ту пору какой-то человек прохожий сорвал в двери замок и прожил в ней почти неделю. Он открыл ставни, окна, топил печь, а уходя, оставил настежь дверь. Через ту дверь стали наведываться то барсук, то ёжик, то сорока.

Она и раньше, при хозяевах, была странноприимной. Теперь и вовсе в неё заглядывали все, кто мог: и тёплый дождь, и вольный ветер, и лесные птицы...

Однажды ночью заглянул цветок.

Запахло ладаном... Избушка поняла, что это она вросла по окна в землю, и росный ладан, росший на завалинке, заглядывает к ней теперь в окно.

Его смолистый чистый запах напомнил ей что-то далёкое, родное... И вдруг избушка вспомнила ту пору, когда её поставили тут, у реки. Какой она тогда была красивой, молодой! Какими чистыми были её окошки, какими ровными полы, какими светлыми бревенчатые стены...

А стены ей сложили из сосны, и шёл от них вот этот же густой смолистый запах.

Избушка слушала его и вспоминала. Перед ней мелькал то стол, вокруг которого сидели ребятишки, то полосатый половик, то кот у печки... А то сама Дарья Васильевна мелькнула: она вошла в избушку с улицы с охапкою сухих смолистых дров.

«Помяни моё слово», — говорила она, но никто не помянул её слов и саму её, поди, уже никто не помянет, лишь избушка стояла, всю ночь вспоминала...

А ночь была светла, как будто бы сам Бог смотрел на землю. И от его взгляда всё вокруг сверкало: и речка, и леса за нею, и поля... Свет лился и в избушку; блестела паутина по углам.

Она свисала густо, низко; ночной ветер гулял по комнате, и паутина шевелилась как живая. Длинные нити раскачивались, вспыхивали и сверкали; избушке показалось, что вся она, от потолка до пола, пронизана живыми серебристыми лучами; глядя на них, избушка закачалась и пошла...

Татьяна ГЛАДКИХ

«Словесница Искусств»

региональный культурно-просветительный журнал

№ 1 (7) 2001