|
|
Таранущенко Анатолий Николаевич предложил нам свою повесть «Стройотряд». Те, кто учился в 70 - 80 годы, помнят, что в каникулярное время все студенты объединялись в студенческие отряды и направлялись на народные стройки в качестве строителей, хотя строителями они были в большинстве случаев никакими, а также поднимать сельское хозяйство - заготавливать корма или убирать урожай.
Анатолий Николаевич ностальгически вспоминает ребят – студентов педагогического института, поехавших рубить просеку в тайге, по которой позже будут установлены опоры ЛЭП. Он пишет об обычных молодых людях, не героях, и даже – не отличниках, о таких, которых было большинство среди молодёжи, ничего не идеализируя и не очерняя. Он сам жил в гуще молодёжных студенческих общежитий, где всё было общее: и радости, и тревоги, и еда, и многое другое. Но эта общность личности никак не нивелировала, каждый из ребят был интересен по-своему.
После окончания историко-филологического факультета Благовещенского – на Амуре – педагогического института Анатолий Николаевич свою жизнь связал с педагогической работой. Он был учителем русского языка и литературы, истории и обществоведения в школе, работал завучем и директором в средних школах и техникуме в Солнечном районе, заслуженно является «Отличником народного просвещения».
Только на некоторое время он сделал перерыв в непосредственной педагогической практике: работал заведующим отделом пропаганды и агитации Солнечного райкома КПСС, но вскоре снова возвратился в школу, оставаясь верным избранной профессии.
Как литератор - он не мог не писать. Как человек скромный - не занимался продвижением написанного. Как автор повести «Стройотряд» - наблюдателен, лиричен, правдив. Он умело использует богатство русского языка, без излишеств, умеренно, но точно.
Особенно поэтично пишет Анатолий Николаевич о дальневосточной природе. В этом чувствуется лубокая, искренняя любовь автора к дальневосточной земле.
Предлагаем нашим читателям отрывки из повести Анатолия Николаевича Таранущенко, которые звучат как отдельные новеллы.
******
Дорога петляет по узким распадкам, взбирается на крутые склоны сопок по бесконечной спирали, а затем, как бы сорвавшись, падает вниз. Автобус то сердито ревёт с печальной ноткой покорности, то облегчённо вздыхает, и почти тотчас слышится визг тормозов. За окнами то медленно и величаво проплывают, то стремительно проносятся медно-красные лиственницы, белоснежные берёзы, тонкие осины. Иногда серебряной лентой блеснёт меж стволов горная речушка, ещё реже прогудит встречный лесовоз.
В автобусе шумно. Нас – двадцать пять. Двадцать пять парней-студентов педагогического института, возвращающихся с объекта стройки. Далеко позади остался палаточный городок, чёрные угли на месте костра, вокруг которого по вечерам собирались бойцы отряда, звучал смех, шутки, звучала гитара и под её аккомпанемент задорные песни разносились над притихшей тайгой.
Всё это осталось позади, но в душе у каждого с обычной постоянностью продолжает действовать та особая сила, которую каждый почувствовал на объекте ЛЭП-35 и которую увозили с собой, - сила коллектива.
*****
… ЛЭП-35… Когда мы приехали, вокруг стояла непроходимая тайга. Мы наполнили её ударами топоров, рычанием мотопил, треском и грохотом падающих деревьев. Мы прорубили в её дебрях прямую полосу просеки. На вершинах и склонах сопок, в глухих распадках взметнулись вверх громадины – опоры, готовые принять на свои плечи стальные нити проводов.
*****
Середина лета. Лёгкий ветерок лениво треплет тент палаток. Огромные лиственницы вплотную обступили площадку, на которой расположен лагерь. Сразу за палаткой – столовая: вагончик для продуктов, очаг, сложенный из дикого камня, рядом с ним – длинный стол с лавками по бокам. И стол, и лавки сколочены из толстых лиственничных плах. За столовой – речка. У неё нет названия, и поэтому мы называем её просто Речкой. С правой стороны лагеря стоит зимовье, сложенное из круглых брёвен. Никто не знает, когда и кем было сооружено это здание, но, судя по обильной поросли буро-зелёного мха на его крыше и стенах, оно может гордиться своим возрастом. Теперь здесь расположился штаб отряда. Рядом со штабом высится мачта с вымпелом, на кумачовом полотнище которого выведено название отряда – «Икар», а ниже – «ССО-1968 г.»
Перед мачтой плотной толпой сгрудились мы, а перед нами выступают целых три оратора: командир отряда Виктор Зимин, комиссар – Сергей Станков и прораб этого, теперь уже нашего участка – Шарфик. У Владимира Ивановича Шарфика нет ничего общего с мягким предметом одежды. Он оказался въедливым и хитрым мужиком с ехидной улыбочкой, резкими движениями и острым, загнутым книзу носом. На его сухих, чуть согнутых ногах ловко сидели кожаные сапоги с высокими голенищами неизвестного нам покроя. Сапоги были довольно поношены, но всё же выглядели щегольски по сравнению с его же старой, латаной во многих местах курткой из лосиной кожи, и даже скрипели.
-Скрип – скрип, - это Шарфик бежит вдоль строя, размахивая руками.
-Скрип – скрип,- это он остановился. –А скажите-ка мне, братцы дорогие, зачем это вы изволили сюда прибыть? Санаториев здесь нет, а грязевые ванны после дождей вам самим принимать не захочется, потому как целебными свойствами местные грязи, к великому сожалению, не обладают. Но и дожди вам покажутся росой божьей, потому что работать придётся в тридцатиградусную жару, а что это такое, да ещё на просеке, где надо целый день размахивать острым топориком или, скажем, таскать мотопилу с интернациональным названием «Дружба», вы сами скоро убедитесь. Лопухи, маменькины сынки!!! – без всякого перехода вдруг закричал он. – У меня здесь заключённые работали, понимаете – зэки?! И те не выдерживали. А мне на старости лет пионеров присылают. Ещё бы с детского сада кого-нибудь прислали для разнообразия. Что они там, наверху, совсем с ума посходили, что ли? На участке ещё восемь километров до стыка остаётся пройти. Восемь! А сколько это кубов вырубить нужно, а? Подсчитайте-ка, грамотеи. А потом раскряжевать да в сторону оттащить, да ямы выкопать эдак метра два глубиной, да опоры поставить… Эх, говорить даже не хочется. Ты кто?- спросил он вдруг, ткнув указательным пальцем в Сойкина.
-Чел-ловек,- чуть заикаясь от столь бурного приветствия, выдавил Мишка.
-Человек? – иронически переспросил прораб. – И давно ли, интересно знать, этот человек из коротеньких штанишек вылез? Да тебя из-за пня не видно будет, а ты, тоже мне, тайгу рубить приехал. Тайгу!!! Пришибёт тебя веткой нечаянно, а мне потом отвечай. А если, скажем, за каждого из вас отвечать, так мне не только всей моей оставшейся жизни не хватит, а ещё из прожитого занимать годики придётся. Вы знаете, что такое тайга? - обращается он уже ко всем. И сам же отвечает:
- Тайга – это не курорт! Это комары, мошка, жара, холод и медведи! Не верите? А я докажу вам.
Вот на этом самом месте, где вы сейчас стоите, я убил медведя. Бурого. Он уже шёл ко мне и протягивал мощные лапы, как я сразил его наповал. С одного выстрела, между прочим. Вы думаете, я сразу подошёл к нему? Н-е-е-т. Я целый час ходил вокруг, швырял в него палки и держал наготове нож.
- У вас что, всего один патрон был?- спросил Альфред.
- Патроны? Патроны – ерунда! На них никогда не надейся, они могут и осечку дать, да, молодой человек, - осечку. Самое главное – нож. И если он находится, вдобавок, в надёжных руках.
Шарфик передохнул, искоса взглянул на свои худые ладони, переступил с ноги на ногу.
- В общем-то вы, я вижу, ребята вроде бы ничего… За исключением вот этого,- полусогнутый указательный палец его остановился на Сойкине.
- А я что, хуже всех, что ли?- возмутился Мишка.
- Нет, ты меньше всех, - спокойно произнёс прораб, - ну-ка, дай мне твои руки.
Сойкин, ещё больше растерявшись, протянул ладони.
- Интеллигент, – коротко бросил Шарфик,- у тебя мозолей никогда не было.
- Это у меня-то не было?!- взъярился Мишка. – Да я, если хотите знать, в таких дебрях был, что эту вашу тайгу даже за кустарник не считаю.
- Туризм, культуризм, кустарник – учёный, значит,- подытожил Шарфик, ядовито усмехаясь. – А ну-ка дайте ему топор,- обратился он к рабочим, устанавливавшим для нас палатки и теперь, посмеиваясь, стоявшим в стороне.
- Руби!- указал он на высохшую лиственницу средней величины.
Сойкин обвёл всех взглядом, провёл ногтем по лезвию, поплевал на ладони, ухватился обеими руками за топорище и направился к дереву. Обойдя вокруг ствола, он остановился, высоко занёс над головой топор и с силой нанёс удар. Тах-х! – топор отскочил от дерева. Тах- тах- тах- наносил удары Мишка, всё учащая темп. Небольшая щепка отлетела в сторону. Стук топора разносился далеко вокруг. Примерно на тридцатом ударе Сойкин взмок, бросил топор, снял и отшвырнул в сторону куртку, вновь поплевал на ладони, зашёл рубить с другой стороны ствола. Но там что-то не клеилось, поэтому он вскоре перешёл к первому надрубу. Щепок стало больше, лиственница слегка подрагивала, но периодичность Мишкиных ударов неудержимо становилась всё реже. Движения его стали вялы, и топор уже не так агрессивно вгрызался в древесину.
- Довольно! – громко сказал прораб,- теперь ты понял, в какой санаторий приехал?
****
Наш командир отряда подвёл итог:
- Вот что, друзья. Говорили мы много, особенно перед отъездом. Насильно сюда никого не отправляли. Теперь вы сами видите всю ситуацию. Прораб весёлого время препровождения не сулит. И правильно делает. Запомните одно: снисхождения не будет никому…
*****
А утро встречало нас, приветствуя своим великолепием. Крупными бриллиантами вспыхивали в косых лучах восходящего солнца капли росы на примятой вчера траве. Ослепительно белые клочья тумана расползались по крутым склонам сопок, устремляясь вверх, а наша безымянная Речка напоминала оставленный без присмотра кипящий самовар, сердито бурлящий и испускающий клубы пара. С бешеной скоростью неслась прозрачная, как хрусталь, вода, с рёвом и грохотом устремляясь на прибрежные скалы, разбиваясь о них, повисая в воздухе мельчайшей белой пылью…
*****
|
