Просто женская военная работа…
      |
Прочитал не так давно материал Полины Ефимовой «Это было святое, высокое чувство любви и сострадания», и в нем очень была интересно описана работа санитарок в военно-санитарных поездах. И тут же вспомнилось – б-а-а, - да ведь мне же моя бабушка рассказывала в детстве и очень подробно о том, как она работала в бригаде сандружинниц, принимавшей такие поезда на вокзале станции Пенза – I. Вот только она мне ничего не рассказывала ни про патриотизм, ни про высокие чувства, ни про перелеты женского экипажа, ни про зажженные сердца. Удивительно, но тогда, в советское время, никаких подобных пафосных слов она даже не произносила. Ну не слышал я их. А вот о том, как это было, и что она тогда чувствовала на самом деле, она рассказывала мне не один раз. А детская память она хорошая, да и потом тоже я на нее не жаловался никогда. Надо сказать, что судьба у моей бабушки Евдокии Петровны Таратыновой была еще та: родилась она в семье… лесничего при одном… пензенском графе, а мать ее была в их семье старшей экономкой. Ну, а лесничий отвечал за все лесные угодья и чтоб мужики из окрестных сел леса не воровали. На матери ее была вся готовка и все припасы, потому как и старая, и молодые графини хлопотами по кухне себя не обременяли: «хочется, милочка, курника, как ты делаешь, или котлеток по-киевски…» - и это все, о чем между ними шла речь. А вот ее дочку, то есть мою бабушку, сделали компаньонкой графской внучки, и они вместе учились у домашних учителей, и на фортепиано, и шить, и вязать. «А зачем графской внучке было учиться шить? – спрашивал я, - Какой в этом смысл?» «Все учились, - отвечала мне бабушка. Все вместе в комнате сидели и вышивали или шили. Так было принято». Впрочем, про шитье мне было неинтересно. Интереснее было слушать про то, как на зиму графская семья из их загородного имения переезжала в город, и бабушка вместе с графской внучкой вместе ходила в гимназию. Но больше всего меня удивляли их «графские привычки». Так, каждое утро из имения в город в любую погоду отправлялся нарочный с только что приготовленным сливочным маслом (отформованным в формочки с выпуклой коровкой), бидоном молока и крынкой сметаны. А тем временем сама старшая экономка пекла на всю семью горячие булочки с кремом, к которым и подавали сметану, сливки, масло и молоко «прямо с коня». Но потом началась революция и «на этом все и закончилось», а чем и как закончилось, я так и не дознался. Но было очевидно, что бабушка вышла замуж за дедушку и стали они жить поживать, да добра наживать. Большой ковер из ее приданного продали в голод 1921 года, но в целом, благодаря тому, что дел работал продотрядником, голод пережили без особых потерь. В 1940 году дед окончил Ульяновский учительский институт (до этого у него был диплом, но царского времени) и в 1941-ом он вступил в партию и сразу получил назначение на должность заведующего гороно – городским отделом народного образования. Бабушка все это время работала библиотекарем в школьной библиотеке из-за чего потом, когда она вышла на пенсию, она у нее составила всего 28 рублей. Правда, дед получал пенсию республиканского значения, как ветеран труда и орденоносец, в 95 рублей, так что в целом под старость на жизнь им хватало. Ну так вот, когда началась война и они практически сразу потеряли обоих сыновей, то решили, что надо ей идти работать в сандружину, потому что там хороший паек дают, а так «что толку в библиотеке за гроши каржить, да и Рита (это моя мама) уже большая». Вот так по зрелому семейному размышлению и пошла моя бабушка на станцию принимать поезда с ранеными. Интересно, что семья их в это время жила… с прислугой! Одна женщина приходила убираться в доме, а другая – стирала им белье. И все за плату, то есть у них была возможность им платить! Но зато и дома, как вспоминала уже моя мать, они все вместе практически и не бывали: придет бабушка, принесет паек, сварит щей и опять на станцию. А тут в Пензу понаехало эвакуированных, ну просто тьма. Один мой коллега даже кандидатскую диссертацию защитил по теме «Партийное руководство эвакуированным населением в годы Великой Отечественной войны на примере Пензенской, Ульяновской и Куйбышевской областей». И поскольку я ее мог прочитать, то узнал, что эвакуация носила исключительно сложный и многоплановый характер, что эвакуировался скот (самоходом), учебные заведения, ну, а про заводы и фабрики и так всем известно. Даже заключенных тюрем (!) и тех эвакуировали и помещали в тюрьмы местные, вот как. То есть врагу не оставляли не только ни грамма горючего, но и лишали его потенциальных пособников, из-за чего пензенский тюремный замок был просто переполнен заключенными. Ну, а в школах занятия шли в четыре (!) смены, так что нагрузка на учителей была ой-ой какая, и деду моему приходилось решать множество проблем и действовать максимально эффективно. И он действовал, иначе ордена Ленина бы не получил. Ну, а с бабушкой было так: сначала она окончила курсы санинструкторов, и поскольку ей тогда было уже 40 лет, назначили старшей в бригаде девушек 17-18 лет. Задача была такая: как только на станцию прибудет санитарный поезд, немедленно бежать к нему с носилками и выгружать раненых. Затем нести их в приемный покой для первичной обработки. Там за дело принимались другие девушки, которые раненых мыли, перебинтовывали, переодевали и направляли по госпиталям. Впрочем, самая первичная сортировка осуществлялась еще при выгрузке. Медсестры с поезда с каждым раненым давали «историю болезни», а то еще и передавали на словах: «У этого гангрена обеих ног, третья степень. Немедленно под нож!» И таких тащили не в приемную на станцию, а прямиком на площадь, где уже стояли кареты «скорой помощи», и немедля таких тяжелых развозили по госпиталям. Сигнализация осуществлялась так: поскольку телефон был только на станции Пенза-II, то оттуда звонили и сообщали, сколько и какие поезда идут. Иногда было так: «Девочки, у вас час отдыха. Поездов нет!» - и тогда все радовались, что можно отдохнуть, сидели и болтали, но никуда не расходились. Ведь сообщение о поезде могло прийти в любую минуту. Однако гораздо чаще санитарные поезда о своем прибытии сигнализировали гудками: один долгий гудок – идет поезд с ранеными, приготовиться к разгрузке. И тут все бросали чаевничать, если зима, то надевали полушубки и шапки, рукавицы, разбирали носилки и шли на перрон. Принимали такие поезда всегда на первый путь, за исключением тех случаев, когда таких поездов было сразу два-три. Вот тогда девчонкам приходилось побегать! Но страшнее всего было, когда с поезда звучали частые гудки. Это означало: «Много тяжелых, нужна немедленная помощь!» Тогда на перрон бежали сломя голову все, невзирая на то, кто простая санитарка, а кто начальник бригады. Таскать раненых нужно было всем. Поезд в облаках пара подходил к перрону, и тут же распахивались двери вагонов и поездной медперсонал начинал сдачу раненых вместе с сопроводительными документами. И все кричали: «Быстрее, быстрее! На подходе второй эшелон, а за ним на перегоне третий! Уже на перегоне! Мы чудом его обогнали!» Это было особенно ужасно, когда три таких эшелона приходили подряд. Смотреть на раненых было не просто тяжело, а очень тяжело. И никакого подъема патриотизма при этом, равно как и особой жалости к ним, никто не испытывал. Было просто не до того, чтобы испытывать хоть какие-то высокие чувства! Нужно было тяжелых мужиков перекладывать с одних носилок на другие, или вытаскивать их на брезенте из вагона, или помогать выйти тем, кто может ходить сам, но ходит плохо, а он на тебе норовит повиснуть всей массой. От многих воняет непереносимо, того и гляди тебя вырвет, но ни отворачиваться, ни «рвать» нельзя, нужно банально делать порученное тебе дело, то есть спасать этих людей. Утешали, не задумываясь: «Потерпи, милый». А про себя думали: «Экий ты тяжелый, дядя». А врачи из поездной бригады еще и торопят: «Обратите внимание – у этого осколочное ранение груди, срочно на стол!»; «Ожоги 50 процентов тела, но еще можно попытаться спасти!»; «У этого поражение глаз – немедленно в клинику!» Носить раненых через здание вокзала было неудобно. Приходилось бегать с носилками вокруг него. А там опять перегружать с них раненых в кареты «Скорой помощи» и тут же мчаться с носилками обратно. Нельзя было потерять, забыть или перепутать бумаги, от этого могла зависеть жизнь человека. А многие раненые были без сознания, многие бредили и несли черт знает что, тогда как другие еще и подгоняли – «Быстрее давайте, чего копаетесь!» Это только в кино так, что раненые кличут медсестру: «Сестричка! Милая!» Обычно это уж потом было, в госпитале. А там, в мороз на станции, лишние пять минут лежать было никому неохота. Хорошо еще, что Пензу немцы так ни разу и не бомбили, и все это приходилось делать пусть и на морозе, но хотя бы не под бомбами! Потом в поезд нужно было помогать загружать медикаменты, и он опять уходил назад. А девчонки, как бабушка рассказывала, буквально валились с ног от усталости и бежали в отведенное им на вокзале место пить крепкий, горячий чай. Вот этим только и спасались. И так изо дня в день. Хотя выпадали и дни отдыха, когда поток раненых перенаправляли на другие приволжские города, так как все госпитали в Пензе бывали забиты ими до отказа. Так что патриотизм был тогда не столько на словах, сколько на деле. И кроме того, люди все же оставались людьми: кто-то старался «увильнуть», кто-то «словчить», кого-то интересовала только тушенка и «импортные» одеяла. Но вот так силами и «горевших», и тех, кому все это было противно, но делать дело заставляла нужда, и ковалась общая Победа. Так было. Вот именно так, и никак иначе! И если будет надо, так же будет работать и нынешняя молодежь. Просто никто никуда не денется.
Автор: Вячеслав Шпаковский
На фото: 1. В вагоне санитарного поезда. 2. Сейчас эти вагоны превратились в музеи. 3. А были и такие вот вагоны. 4. Внутренний вид одного из вагонов ИИИ класса на 16 мест. 5. Вот так раненых спускали из вагона. 6. Вот таким было здание вокзала станции Пенза-I в 40-ые годы прошлого века. |
