ШАПЛОВ
 |
31 июля 1996 года. Моему экипажу дали немного отдохнуть. Отдых заключался в нахождении на аэродроме и выполнении дежурства по поисково-спасательному обеспечению боевых вылетов. Можно было немного поспать. Но через час после начала полётов прозвучала команда: - Экипаж ПСС! Первая готовность! Я подбежал к открытому окошку КП. Там уже начиналась какая-то суета. Меня заметил дежуривший в этот день оперативный дежурный майор Завгорулько и подошёл к окну. - Стас! Подбили борт Хомутова, сел на «вынужденную», сейчас загружаешь спецназ и летишь в район Ялхой-Мохк вытаскивать их. Там сейчас работает кочующая группа «спецназёров», позывной «Искра 25», они везли им боеприпасы. Пока только такие сведения. «Прикрытия» пока нет! Взлетишь один, а через минут пять поднимем за тобой пару «двадцатьчетвёрок». Всё! Давай на борт! Через минуту я уже сидел в кабине вертолёта, связываясь с руководителем полётов: - 711! Экипаж ПСС, запуск! Группа на борту. - 711-й! Вам ждать! - Не понял? Как ждать? - 711-ть! Вам ждать 901-го! «901-й» - это был позывной командира авиагруппировки армейской авиации, генерала Самарина. - Понял ждать! А сколько? - Не знаю! Они уже выехали, загрузишь ещё инженеров. - Понятно! Жду! Прошло ещё пятнадцать минут. К вертолёту подъехал УАЗик Самарина. С ним из машины вышли инженеры управления авиагруппировки. Я услышал команду Самарина: - «СПЕЦНАЗ» свободны! Летим без вас! - Как без «СПЕЦНАЗа»? - удивлённо посмотрел я на Самарина. - Всё! Запускаемся! - только ответил он. Теперь мы остались на борту без боевой поддержки. В кабину протиснулся Лёша Хроменков и, попросив поменяться местами, сел на командирскую чашку, а я, занял место лётчика-штурмана. - Ладно! Запускаемся! А там посмотрим. И так уже много времени упустили! Надо срочно в район аварийной посадки. После взлёта мы, установив максимальную скорость, помчались в предполагаемый район поиска. Я вышел на связь с авианаводчиком группы «Искра 25» и уточнил их координаты. Через семь минут мы были уже на месте. Вертолёт Хомутова мы увидели сразу. Он, как-то нелепо накренившись, безжизненно свесив лопасти, стоял на склоне горы с большим креном, недалеко от селения Ялхой-Мохк. Сходу стали строить заход на посадку. И тут по фюзеляжу вертолёта что-то начало колотить. Звук был похож на удары молотка по консервной банке. - Мать твою! По нам работают! – выкрикнул борттехник. Откуда стреляли, определить было невозможно, везде был лес. Следом нас догоняла пара «двадцатьчетвёрок» прикрытия. В шлемофоне послышалась команда ведущего: - Зелёный! Ты что не садишься? - Да какой «садишься»! По нам «работают», а откуда – не поймём! После небольшой паузы, ведущий «прикрытия» продолжил: - Ну, что ж! Давай заходи! Будем смотреть! Мы переглянулись. Это означало только одно! Так сказать - «на живца»! Но делать было нечего, да и время играло против нас, сейчас мы и так болтались в воздухе шикарной мишенью! Энергично довернув нос на посадочный курс, мы стали выполнять заход на посадку. Через мгновение, по вертолёту опять «заколотили» пули. - Всё «зелёный», видим! По тебе работают сзади! Отходи влево! Начинаем атаку! Выполняя отворот, я заметил, как по дороге внизу, на большой скорости, в направлении села Бельты, мчался трактор "Беларусь", без прицепа, нелепо мотаясь и подпрыгивая на ухабах. В голове пронеслась мысль: - Да куда же он, дурень, несётся? Но мысль не успела закончиться, как я увидел, что там, где только что мчался трактор, будто кто-то вывалил ведро с золой и горящими головёшками. Всё накрылось огромным морем дыма и огня, и лишь только огромные колёса трактора, всё также подпрыгивая на ямах, продолжали катиться по дороге. - Господи! Да зачем же ты так убегал? - только подумал я, - Да остановился бы ты, и всё бы закончилось по-другому! Но дело было сделано, и только нелепые останки железной машины, догорали внизу. В наушниках послышалась команда "прикрытия": - «Зелёный» заходи, глиссада чистая! Теперь уже без проблем мы зашли на посадку. И ещё более удручающая картина предстала перед нашими глазами. Вертолёт Хомутова, с большим креном на уклон, стоял на склоне горы, с огромной зияющей дырой в носовой части кабины фюзеляжа. Вокруг суетились бойцы СПЕЦНАЗа. Чуть поодаль стоял танк, лупивший, куда-то вниз, в сторону деревни, из своего орудия. Сразу же после посадки, к нашему вертолёту побежали бойцы с носилками. На них, в куче каких-то тряпок, окровавленных бинтов, прикрытый грязной плащ-накидкой, лежал без сознания борттехник из моего штатного экипажа Олежка Шаплов. Одна его рука безжизненно свисала с носилок. - Господи! Да что же это такое! «Студент»! Во что тебя превратили! Бойцы быстро заскочили в грузовую кабину и поставили носилки на пол. Вся инженерная бригада уже суетилась вокруг подбитого вертолёта. Тут в кабину заглянул, забежавший в вертолёт, лётчик-штурман Хомутова, Толя Иванов. В его стеклянных глазах было видно одно только безумие и страшная боль! Я с изумлением посмотрел сначала на абсолютно целого, без единой царапины, Толю, а потом на зияющую дыру в кабине изуродованного вертолёта, в то место, где было его рабочее кресло. - Толя! Да как же ты-то уцелел? Толя ничего не ответил, лишь только как-то обмякнув, опустился на кресло в грузовой кабине, рядом с Олегом. Со стороны моего блистера подошёл Хомутов, и сквозь рёв движков, прокричал: - Стас! Инженеры сказали, что основные агрегаты не пострадали, сейчас подлатают, и я попробую взлететь! Мне нужно прикрытие! Я оглянулся в кабину. Там лежал Олежка, жизненные силы которого таяли на глазах. Я вновь посмотрел на Хомутова. В его глазах читалась такая мольба, боль и безысходность, что у меня мороз пробежал по коже! Я посмотрел на Хроменкова. Алексей всё понял! Затем на стоящего у блистера, Хомутова и, медленно покачав головой, прокричал: - Мы сейчас вернёмся! Вернёмся! - уже зная, что делать. Вечером, отпросившись пораньше у Чебыкина, мы помчались в 131-й госпиталь ханкалинской группировки, чтобы узнать состояние Олега. Госпиталь находился на самой окраине служебного городка, практически примыкая к территории аэродрома. Разделяла его с ним лишь небольшая группировка авиации МВД, с поэтическим названием - «Лужок»! Сам госпиталь был небольшим, и состоял из нескольких корпусов модульного типа, аналогичных тем, в которых жили и мы. Основной корпус, хирургический, практически ничем не отличался от остальных, но возле него была постоянная толчея. Несколько дежуривших возле него «санитарных» автомобилей, если так можно было назвать пару, видавших виды, ГА3-66-тых, да снующие туда-сюда, бойцы-помогайки, которых можно было встретить при любом госпитале! Даже на войне! На крыльце хирургического корпуса нас остановил один из таких бойцов, в стареньком, потрёпанном больничном халате: - Вы куда? Сюда нельзя! – раскинув руки, преградил он нам вход. - Боец! Ты чё! Мы ж летчики! - пытались мы «буром» проскочить внутрь. Но он стоял, преисполненный важности своего положения, не опуская рук. - Нельзя! - Ладно! Сегодня привезли к вам нашего летчика! Мы хотели узнать его состояние, – уже смирились мы, понимая, что боец выполняет свои обязанности. - Сейчас я позову дежурного доктора! Вы только не заходите! Пожалуйста! А то меня накажут! - успокоился мальчишка, опустив руки. - Давай–давай! Бегом! Боец чуть приоткрыв дверь, быстро шмыгнул, внутрь, как мышонок, и так же быстро её закрыл. Мы остались стоять у крыльца, нервно куря сигареты. Через несколько минут, дверь жалобно скрипнув, отворилась, и на крыльцо вышел доктор, в больничном халате с пятнами крови, с безумно уставшими глазами. - А, ребят! Это вы! - медленно проплыв мимо нас, направился он в стоящую рядом курилку, доставая из кармана пачку сигарет. Мы, гуськом, проследовали за ним. Доктор, устало сев на скамейку, долго чиркая спичкой о коробок, пытался прикурить. Кто-то поднёс зажженную зажигалку. Он, медленно затянувшись, кивнул головой. - Ну-у, не молчи! - произнёс кто-то сзади. Врач, никак на это не отреагировав, продолжал сидеть, обессиленно свесив руки и выпуская дым. - Доктор! Что с ним? - А-а-а? С кем? – медленно он поднял на нас глаза. - Что с Шапловым? Доктор! - С Шапловым?.. А это кто? Ах, да! Летчик! – продолжил он говорить куда-то в пол, - А что с ним? А с ним ничего! Сначала операция, он умер! Мы его откачали! А потом ещё несколько... Доктор явно был где-то в «другом месте»! - Доктор! Он живой? – начали уже впадать мы в истерику. - Лётчик? … А что ему будет…. Железо из него достали…. – продолжал он бубнить что-то себе под нос, - Сейчас лежит в реанимации! Отходит! Сигарета, в три его затяжки, закончилась! Он медленно встал. И посмотрев на нас уже осмысленным взглядом, кивнув головой в сторону хирургического корпуса, произнёс: - Вон окно реанимации! Сейчас я его подкачу к нему! Он в сознании! И медленно встав, пошёл в сторону входа в отделение. А мы кинулись к пыльному и закопчённому окну. Через пару минут окно приоткрылось, и откуда-то из глубины, к нему, подъехала каталка. Олежка лежал на ней с, чуть приподнятой головой, накрытый простынёй. Цвет его лица был, как и наволочка на подушке! - Олеж! Ну, ты как? - с дрожью в голосе произнес Юра Рубан. - Мужики-и-и! - почти шёпотом, ответил Олег, - Да нормально! Как борт? - Да целый твой борт! Перегнали на аэродром! Подлатают, и вскоре будет летать! - Мужики! Там, на створках, мои сапоги! Заберите их в модуль! - Да какие, на хрен, сапоги! - мы не могли уже сдержать слез, отворачиваясь от окна! В это время, на крыльцо, вышел высокий, красивый мужчина, в белом халате: - Подполковник Фидаров! Здравствуйте ребята! Я его оперировал! Затем, немного помолчав, добавил: - Нужна его срочная эвакуация, на «большую землю»! Срочная! Мы сделали всё, что могли! Но-о-о! Он слишком… слишком тяжёлый! - Понятно! Понятно! – закивали мы, одновременно головами, - Мы всё сделаем! Медленно отходя от окна, мы на ватных ногах поплелись в сторону своих модулей, глядя себе под ноги, и ни с кем не разговаривая! В этот же вечер, в аэропорту Северный Грозный, приземлился Ту-134-й Командующего Армейской Авиации, генерал-полковника Павлова. Легендарный лётчик-«афганец», Герой Советского Союза, Виталий Егорович Павлов, был нашим - БАТЯНЕЙ! На следующее утро, он собрал весь личный состав авиагруппировки, в нашем «классе предполётных указаний», и без всяких формальностей, по-отечески произнёс: - Сынки! Ситуация очень тяжёлая! Мы с 25 июня выводим войска из Чечни, согласно Указа Президента № 985! Но кое-кому это «не выгодно»! Обстановка, с каждым днём, будет накаляться! Скорее всего, чеченская оппозиция предпримет меры к серьёзным действиям против этого. Есть агентурные и разведданные, что они планируют крупную перегруппировку своих сил. А вот где и когда, сведения неточные. Поэтому прошу! Максимум спокойствия и слаженности! Дальневосточники нас никогда не подводили! Будет очень тяжело! Но надо терпеть! Мои «замы» будут постоянно здесь! Поэтому, любой вопрос, любая проблема – сразу давайте знать! Руку поднял Алексей Хроменков: - Товарищ Командующий! У нас проблема! 31 июля был подбит вертолёт Ми-8. Тяжело был ранен бортовой техник! Он в очень тяжёлом состоянии! Врачи рекомендуют немедленную эвакуацию! - Да! Я знаю! Как только врачи разрешает его транспортировку, мы отправим его в «Бурденко», я уже договорился! Если потребуется, можете взять мой самолёт! Так что держитесь! Сынки! Я с вами! Но всё сложилось совсем иначе! Генерал-майор Самарин Александр Николаевич, наш командующий дальневосточной авиагруппировкой армейской авиации, такой же «афганец», как Виталий Егорович, принял «другое решение»! Своё! «Личное!» - Как это? Какие-то лётчики, минуя меня, у командующего просят «о чём-то»! Я сам знаю, куда и как отправлять свой личный состав! И он принял «РЕШЕНИЕ»! (Я не присутствовал при «принятии этого решения», но мне об этом рассказали, через десять лет, офицеры из штаба группировки, присутствующие при этом!) Когда «борт» Виталия Егоровича, на следующий день улетел из аэропорта Северный Грозный, была «поставлена срочная задача» - эвакуировать нашего бортового техника в военный госпиталь Ростова-на-Дону! Но «оказии» уже не было! Если не считать «ростовский» Ан-12, «Чёрный тюльпан», который должен был вылететь через пару дней, из того же аэропорта. Узнав «это решение» мы, сжав зубы «до скрипа», и кулаки «до хруста», «приняли» это решение, и стали его выполнять… по офицерски! Честно! 3 августа, когда Юрий Николаевич Чебыкин ставил задачу экипажу Юры Рубана, перевезти Олега в аэропорт Северный Грозный, мы, собравшись у КП, заявили: - Командир! Мы тоже полетим его провожать! Юрий Николаевич, умничка-мужик, всё понимая, только ответил: - Давайте ребятки! Давайте! Олежку привезли из госпиталя, на ханкалинский аэродром на нормальной санитарке! - Студент! Ну, ты даже здесь отличился! Доставка с комфортом, так казать! - пытались шутить мы, бережно вытаскивая носилки с белым, как мел Шапловым, и аккуратно занося их в вертолёт. Госпитальный врач, отведя в сторонку доктора нашей авиагруппировки, молодого старшего лейтенанта, вручая ему пакет с документами, о чём-то ему кричал в ухо и показывал пакет. Экипаж Рубана уже приступил к запуску двигателей, и свист турбин заглушал своим звуком всё вокруг. Старлей с непонимающими, испуганными глазами, только тряс головой, прижав пакет к груди. Врач госпиталя что-то попытался ещё прокричать ему, а потом остановился на полуслове, посмотрев молодому доктору в глаза, махнул рукой, сел в санитарку. И машина, рванув с места, запылила в сторону выезда с аэродрома. Все были в сборе. Борттехник, обежав вокруг вертолёта, быстро заскочил по стремянке внутрь, убирая её и закрывая сдвижную дверь, показав большой палец командиру экипажа. Мы сидели рядом с носилками, придерживая их руками, надеясь так предотвратить передающуюся на них вибрацию и тряску. Но Олег лежал спокойно, глядя на нас усталыми глазами. Скорее всего, в госпитале, его подготовили к такой транспортировке, обколов обезболивающими! Мы прекрасно понимали, как ему было сейчас тяжело! Врачи госпиталя рассказали нам, как они два дня назад буквально по кусочкам собирали разорванные ракетой мышцы спины, ног, левой руки, да ещё и достав из кишечника огромный кусок трубы, оторванный от бокового турельной установки. Через десять минут мы уже заруливали на стоянку прилетающих экипажей аэропорта Северный Грозный, примыкающую к полувыгоревшим останкам аэровокзала, и на которой уже стоял «Черный тюльпан», самолет Ан-12 тёмно-серого цвета, который в той ситуации своим мрачным видом полностью соответствовал своему второму названию! Выключив двигатели, мы так же аккуратно вынесли носилки с Олегом из вертолета, и понесли их к самолёту. Но, уже подойдя к нему на пятьдесят метров, все как по команде, зажали носы и закрыли глаза. Трупный запах, исходящий от самолёта, стоял невыносимый! Мы, чуть замешкавшись, остановились, поставив носилки на бетон. Скорее всего по этой причине, у мрачного борта никого не было, и нас никто не встречал. Покрутив головой, мы заметили, на большом удалении от хвостового оперения машущего нам рукой человека, в тёмно-синем комбинезоне, поняв, что это член экипажа, указывающий нам на продолжение загрузки. До назначенного времени вылета оставалось чуть меньше получаса. Подняв носилки, мы нехотя пошли к самолёту, продолжая одной рукой закрывать нос и рот. Подойдя к узкой и шаткой стремянке, приставленной к её борту, я быстро заскочил по ней внутрь и сразу присел на карточки, закрывая лицо. Глаза резало, рвотный рефлекс подкатил к горлу! Но немного придя в себя, я огляделся, и пришёл в ужас от увиденного! Самолёт практически полностью, был заложен нелепыми, серебристыми целлофановыми мешками с останками наших мальчишек, тускло поблескивающими в тёмном нутре грузовой кабины. Прямо напротив входа сидела молодая русская девушка, лет двадцати пяти, прижимающая к груди голову маленькой девочки, которая сидела рядом. Холод сковал моё тело! В голове всё смешалось! - Вы то что здесь делаете? - только и смог я произнести, - Идите подышите воздухом! Но девушка, испуганно глядя на меня, ещё сильнее прижала ребёнка к себе, замотала головой: - Нет! Нет! Я отсюда не уйду! Я хочу улететь! - Да улетите вы! Идите подышите воздухом! - настаивал я. Но девушка, глядя на меня молящими глазами, только покачала головой, сильнее вцепившись свободной рукой в откидное сиденье. Я с грустью в глазах покрутил головой и повернулся к выходу, готовясь принять носилки. От увиденной, ужасающей картины, слезы наворачивались уже сами собой. Даже не от невыносимого трупного запаха, заполнившего всё пространство внутри и вокруг самолёта! Мужики, подняв носилки в самолёт, и увидев тоже самое, втянули шеи, отвернулись. Кто-то тихо, почти шёпотом, сказал: - Давай сразу в гермокабину! Мы аккуратно внесли, через узкий вход, носилки с Олегом в средний отсек самолёта, примыкающий к кабине экипажа, называемый гермокабиной, и в которой уже стояли двое носилок с ранеными. Олега постарались разместить подальше от прохода, поставив носилки у правого борта кабины. Рядом с ним разместили носилки с тяжелораненым мальчишкой, с ног до головы, как мумия, замотанного в бинты, через которые проступала желтоватого цвета мокрота. Скорее всего, он был полностью обгоревшим. Целым, без бинтов, было только лицо. Смугловатая кожа и раскосые глаза говорили о принадлежности его к азиатской расе, скорее всего к корейской. На его красивом лице сейчас была маска ужасной боли. Боец даже не мычал. Его силы, наверное, уже были на исходе. Глаза, с капельками слёз в уголках, мученически были уставлены в потолок. Пробравшись поближе к Олегу, я пристраивал на его носилках, со стороны целой руки, пластиковую бутылку с минералкой, чтобы он имел возможность, хоть и за короткий полёт, утолить жажду. В кабине стояла неимоверная жара, смешанная со зловониями человеческих останков, и на его лбу уже выступили крупные капли пота. Я уже не помню, кто именно, но кто-то закричал за моей спиной: - Эй! Эй! Стой–стой! Боец не уходи! Когда я оглянулся, мне самому стало плохо! Смуглое лицо мальчишки стало тёмно-зелёным, глаза его закатились за веки, оголив желтоватые белки с красными капиллярами, губы посинели. Тут уже закричал я, повернувшись к нему, так как был ближе всех к его носилкам: - Э-эй! Стоять! – я приподнял руки, ища место на его теле, за которое мог его потрясти, но так и не находил, за что, на этом израненном теле, можно было взяться. Мальчика умирал на глазах! Рядом, в проходе в кабину, стоял наш доктор-старлей. Лицо его было белое, как стена в его медпункте! Тут уже я заорал на него: - Что ты стоишь? Ты что не видишь, что он сейчас умрёт! Сделай хоть что-нибудь! Но старлей, трясущимися руками, только достал, из своей сумки с красным крестом, маленький пластмассовый шприц с промедолом, и продолжал стоять в проходе, бестолково тряся головой и смотря на умирающего бойца. Я завыл от бессилия! А тут, ещё Шаплов, стал делать попытки приподняться на своих носилках и посмотреть, что происходит! - «Студент»! А ты-то куда смотришь? Ну ка отвернись! – продолжал я орать. Ситуация стала выходить из-под контроля. Мотаясь между двух тяжелораненых я, не знал, что сделать! Врач так и продолжал, как бестолковое полено, стоять в проходе. - Ссу-ка! Беги за врачами, в аэропорт! – заорал я на него, выхватив из его рук шприц с обезболивающим. Докторишку «как ветром сдуло»! Повернувшись к солдатику, я на мгновение замер. Из-за спины крикнул Юра Рубан: - Ко-о-оли! Ещё секунду посомневавшись, я вогнал шприц в единственное целое и открытое место на его теле, в щеку, ближе к уху! Глаза мальчишки закатились ещё больше и он, перестал дышать! Теперь уже не зная, что делать, я просто стал остервенело лупить ладонями по его щекам! Голова его моталась в такт моим ударам. Сколько это продолжалось, я так и не понял, но при очередном взмахе моей руки, из его губ послышался слабый выдох, а затем вдох, голова, мотнувшись, остановилась и глаза, медленно вернулись в нормальное положение. Цвет его лица, так же медленно, стал возвращаться в его «нормальный» цвет! Через мгновение боец мутным взглядом уже смотрел на меня. - Ну, ты что? Дорогой! Ну не уходи больше! Пожалуйста! – я почти молился, зависнув над ним, а из глаз, рекой, лились слезы. Через какое-то время, в кабину протиснулись два местных врача в зелёной медицинской униформе и приступили к реанимации раненого. Ну а мой мозг, отказываясь понимать происходящее, отключил меня от страшной действительности! Из «небытия» я вернулся только в Ханкале, в столовой. Сидя на стуле и отрешенно опустив голову, я смотрел в стол. На коленях лежал автомат. В груди была такая жуткая тяжесть, что никого не хотелось слушать, а тем более уж ни с кем говорить. Не знаю, сколько я так сидел, только почувствовав, что рядом со мной кто-то стоит, с безразличием, поднял глаза. Рядом со мной стояла официантка, с тарелкой супа, и, глядя на меня, плакала навзрыд. Комок подкатил к горлу. Я медленно встал и, таща по земле автомат, держа его за ремень, шаркая ногами, направился к выходу. Позади ревела официантка, обессилено опустившись на мой стул и закрыв лицо передником. На выходе стояли экипажи Ми-24-х, нервно куря цигарки, отворачивая от меня взгляды и опуская вниз головы. А я, не обращая ни на кого внимания и ничего уже не замечая, поплёлся в сторону служебного городка. Летать не хотелось. Да и командиры, понимая настроение таких как я, в воздух не пускали! Уже подходя к городку, и проходя мимо кунга, в котором жили наши связисты-дальневосточники, мой друг Серёга Скворцов и Валерий Иванович Кубрин, я остановился, а затем ноги сами повернули в их сторону. Зайдя в маленькую, душную комнатку Серёгиного жилища, я тяжело опустился на стул, и уже не контролируя свои эмоции… разревелся! - Доктор! Ссу-у...! Ну только теперь попадись мне на глаза! - уже начал я впадать в истерику! - Тихо! Тихо! Дорогой! Спокойно! Это война! – сев рядом и обняв меня за плечо, попытался меня успокоить Скворцов. Обхватив голову двумя руками, я сидел и выл! Открыв дверь, в кунг заглянул Валерий Иванович. Серёга, приставив указательный палец к губам, тихонько прикрыл дверь, затем молча достал бутылку водки и стакан, налив его полным, поставил передо мной. Выпив его залпом, и ничего уже не понимая, я отключился.
Штинов Станислав Борисович, полковник в запасе, ветеран боевых действий |
