На острове Итуруп

1946 – 1950г.г.

Прочитала в «Самарских чекистах» очерк «Курильский десант», и на меня нахлынули воспоминания. Дело в том, что наша семья имела непосредственное отношение к тем местам и событиям.

В 1945 году мой отец, Сазонов Федор Иванович, воевал на западном фронте. И вдруг его часть неожиданно, эшелоном, была отправлена во Владивосток.

После подписания акта о капитуляции Японии отец получил назначение о продолжении службы на острове Итуруп. Прослужив там год, до весны следующего, 1946 года, он приехал в Мелекесс (ныне г. Димитровград), забрал нас с мамой, и мы на 5 лет отправились жить на остров.

Добирались мы из Владивостока до Итурупа на судне «Яков Свердлов» 19 суток. Это было что-то! Корабль скрипел, чихал, заваливался то на один, то на другой борт, двигался еле-еле. И команда, прямо скажем, состояла не из «морских волков», а из каких-то хлипких новобранцев, морскую болезнь переносивших хуже нас, пассажиров. Но мы все-таки добрались. Высадились ночью, причем, с приключениями не на тот остров. Дождались утра и тогда стали добираться дальше, до нашего Итурупа. А «Яков Свердлов» через несколько дней, возвращаясь назад во Владивосток, затонул в океане...

Забегая вперёд, скажу, что этим же путем мы возвращались во Владивосток через 5 лет. Путешествие заняло всего 3-4 дня, и это был настоящий праздник красивый корабль, комфорт, роскошь. Было жаль, что так быстро добрались!

И началась наша жизнь на Итурупе. Как выяснилось, нас там никто не ждал. Строений не было никаких, только несколько больших землянок, видимо, казарм японских солдат. В них нас и расселили в каждую по 20 семей, разграничив «жилплощадь» каждой семьи от потолка до пола солдатскими одеялами. Все было земляное, окно на потолке. Зимой жилище заносило снегом, и самих нас частенько засыпало. Вставали, отряхивались, откапывались.

Но сразу же началось строительство финских домиков, квартиры в которых были однокомнатными. На следующее лето все переселились в эти новые дома.

Много удивительного было вокруг нас другая природа, другие люди. Среди местных жителей все еще оставалось немало японцев. Женщиныяпонки одевались в красивые шелка, на голове сооружали замысловатые прически с какими-то палочками, на попе и на спине носили красивые «подушки». Самое непонятное было то, что они еле ходили: чуть только ветер в спину, и женщина падала носом в землю. Если ветер дул в лицо, а она не успевала повернуться, то падала на спину, на «подушки». Все дело было в том, что японкам с детства пеленали ступни, чтобы ножка оставалась детской. Это считалось эталоном красоты. А они, бедные, страдали всю жизнь, т.к. ноги очень сильно болели, особенно в старости. И передвигались с трудом. Все, кто оказывался рядом солдаты, наши женщины или дети помогали им дойти до нужного места. Мы считали, что «подушки» это для смягчения ударов при падении, хотя это было украшение.

Между женщинами наладился товарный обмен. Наши брали их красивые шелковые ткани, а японки простые носки, сатин и ситец. Наши, переглядываясь между собой, крутили пальцем у виска мол, такую красоту задаром отдают. А японки показывали большой палец, нахваливая наши товары после ручной стирки, по их мнению, они даже еще лучше становились. А японские красивые ткани очень быстро линяли и расползались. Один раз мама оставила остывающий утюг на материале отвлеклась. А когда спохватилась, на ткани осталась просто дыра в форме утюга. Уже тогда у них была синтетика.

На острове было много собак, типа лаек и кавказских овчарок, «замухрышек» не было. И они быстро в лице нас, приезжих, обрели новых хозяев. В каждом дворе было по 2-3 собаки. Их любили, кормили, и они отвечали привязанностью и любовью. Но стоило только появиться на улице или во дворе японцу, начиналась настоящая война собаки сбегались со всей округи с визгом, лаем и набрасывались на японца, готовые его растащить по клочкам. И если бы не выбегал русский и не разгонял их, то трудно представить, что он остался бы живым. Нам долго было непонятно такое поведение, пока мы не узнали, что японцы употребляли собак в пищу, даже делали консервы. Собаки тонко чувствовали опасность и своим поведением выражали протест.

Японцы часто приходили в дома русских. Их приглашали жены офицеров для помощи по хозяйству. Мужья на службе без выходных, а тут то крыльцо поправить надо, то забор, то табуретку сбить. Да мало ли еще дел на новом месте?! После выполненной работы хозяйки японцев кормили и наливали им водки.

Русскую водку они очень любили. И если хозяйка наливала по полстакана каждому, то японцы разливали водку по своим рюмкам величиной не больше наперстка, растягивали эти 100 граммов на полдня и становились «в усмерть» пьяными. Командир полка умолял: «Женщины, пожалуйста, кормите, угощайте, но не давайте им водки, не создавайте лишних проблем».

Как-то к нам прибился белорыжий пес, типа кавказской овчарки. Назвали его Абреком. Такая умница, ласкушка, сладкоежка! Очень любил сгущенку. Вылизывал ее так, что не нужно чашку мыть. А если ему попадалась нераскрытая банка, то он ее прокусывал и все оттуда вытягивал. Бывало, делаешь ревизию на полке с консервами, попадается с виду целая, но на деле легкая, пустая банка, и диву даешься. А потом найдешь маленькую дырочку от зуба, и все становится ясно Абрек полакомился.

Отец сделал ему упряжку с нартами, и он таскал меня по поселку, как якутку. Один раз перестарался, сбегая с горки с большой скоростью. Санки перевернулись, и я кубарем скатилась в горную речку. Вода мне выше колена, быстрая, выбраться я не могу берег крутой и обледенелый. Абрек мечется на верху, лает, зовет на помощь, а никого нет. Довольно далеко от берега находилась баня, из нее, на мое счастье, как раз вышли два солдата. Пес рванулся туда, подбежал, хватал за полу шинели то одного, то другого, тянул к реке. Те ничего не понимая, отбивались. Но присмотревшись, увидели упряжку, детские санки и пошли за ним. Увидели меня в воде, узнали: «Да это же капитанская дочка!» Выловили, принесли домой. Я потом очень долго болела воспалением среднего уха и плохо слышала. А года через 2-3 отцу нужно было ехать в центр, в Тосимо, с докладом к генералу. Он взял с собой Абрека, но узнав, что генерал собак не любит, оставил пса в казарме. А когда вернулся, Абрека не было. Он все обошел, несколько раз потом приезжал в Тосимо, но так и не нашел нашего любимца. Говорили местные, что видели его с каким-то японцем. Может старый хозяин? Но вряд ли! Если бы пес был живой, все равно бы прибежал 100 км для собаки не проблема! Больше полвека прошло, а я его помню и люблю.

Часто заявлялись из тайги медведи и бродили по поселку. Их старались прогнать опять в тайгу. Послушные удалялись восвояси, а бунтарей пристреливали. Мясо медвежье раздавали просто так. Но оно спросом не пользовалось, т.к. было очень жестким, пока жена одного офицера с Кавказа не научила делать чесночную соль и натирать ею мясо на несколько часов перед жаркой. Вот тогда любое мясо делается мягким, душистым, вкусным (до сих пор пользуюсь этим рецептом). Спрос на медвежатину быстро возрос. Но командир наложил «табу» на браконьерство. Нарушителей наказывали.

Самым неприятным явлением было землетрясение. Трясло каждый день. Ночью люди выбегали в чем спали, хватали детей и на улицу, дома ходили ходуном. Остров окаймляла гряда сопок вулканов, над ними всегда вился дымок. Острова «курили» на то они и Курильские. Каждый из домов мог в любой момент завалиться, поэтому у нас всегда присутствовало чувство опасности и настороженности. Мама очень боялась и говорила: «Всю жизнь буду есть черный хлеб с солью и воду, только бы скорее на материк».

Питание первый год было таким: паек из консервов, рыба, крабы и соленая красная икра. Всего этого было навалом, и деликатесом не считалось. Рыбу мы любили речную, пусть даже мелкую. Красная горбуша, кета, чавыча в каждом дворе сушилась связками, но есть ее особого желания не было.

Весной сажали огороды. Урожаи капусты, картофеля, моркови были отменные. Пепел из кратеров вулканов был очень хорошим удобрением. Еще из тайги приносили черемшу и шиповник. Шиповник был очень крупный, его разрезали, вынимали семечки и варили варенье. А весной собирали лепестки цветов шиповника, и тоже варили варенье. Цветы были большие красивые, пахучие. В доме их в большом количестве оставлять было нельзя аромат очень сильный.

Бывали и случаи диверсии. Однажды кто-то что-то набросал во все колодцы нашего поселка. Все заболели. Весь поселок как один большой госпиталь: заболели солдаты, офицеры и их семьи. Все страдали кровяным поносом и рвотой. Срочно прибыли дополнительный медперсонал, повара, подсобные рабочие. К счастью, никто не умер. Было расследование, конечно же, во всем разобрались, но нам, детям, после выздоровления до этого не было дела, у нас были «дела» поважнее.

Недавно в журнале «Тайны 20 века» была статья о бедах, которые приносили цунами. Рядом с Итурупом размещались небольшие острова необитаемые, маленькие, с вулканами. На один из них как-то выгрузили много военной техники и военных, наверняка временно, чтобы потом все это рассредоточить. Но возникла волна цунами, которая всегда непредсказуема, и все это враз смыло. Это было в 50-е годы, нас там уже не было. Но до нас доходили слухи об этой беде. Тогда об этом официально нигде не сообщалось, только по «сарафанному радио».

При нас на одном из таких островов проснулся вулкан и стал выбрасывать пламя, пепел, лаву. Итуруп весь покрылся пеплом. Люди ходили чумазые. Объявили чрезвычайное положение, стали готовиться к эвакуации, одновременно поливая водой все постройки, чтобы не загорелись от искр. Но загорелась тайга, положение еще больше осложнилось пожар подступал к поселку. И спасла нас горная речка. Огонь дошел до нее и дальше не перекинулся. Все облегченно вздохнули, стали разгребать пепел и сваливать на огороды, отмываться, очищаться.

Горячая вода сбегала с сопок. Женщины дома не стирали, а ходили к этим горячим источникам. Там и стирали, и сушили, и уходили домой с чистым сухим бельем. Эту же горячую воду направляли в баню. В ней был очень большой круглый резервуар, разделенный на три сектора. В один шла вода прямо с источника (около 60 градусов), в другом воду разбавляли холодной до 40. В него залезали все те, кто любил париться, т.к. Других парных в нашем поселке не было. И третий, самый большой, был уже с теплой водой. Во всем бассейне вода была проточная и горячая, и холодная.

Единственным развлечением у нас было кино. Собирались все свободные солдаты, офицеры, семьи с детьми. Сидим как-то, ждем, удивляемся, почему не начинают. Оказалось, командир полка не подошел. Пришел командир, начальник штаба подошел. Ждали, как выяснилось, жену командира полка. Когда все, наконец, собрались, начали крутить вручную кинопередвижку по частям фильмы «Свинарка и пастух», «Веселые ребята», «Чапаев» и другие. И так до поздней ночи.

Еще одно развлечение художественная самодеятельность. Участвовать в ней должны были все женщины, все жены, обязательно. Это был приказ командира. Надо было петь, плясать или читать стихи. Если ничего не умеешь — иди, шей костюмы. Надо сказать, что все тогда шили сами. Костюмы получались хорошие, просто как у профессиональных портных.

Школу нам построили деревянную, небольшую. Детей было совсем мало. В одной комнате занимались сразу два класса 1-й и 4-й, в другой 2й и 3-й. Было всего две учительницы, а детей не больше 20 человек. Моя первая учительница Нина Александровна лет около 30, полноватая, не семейная, была удивительным человеком. Для каждого ученика она была как бы личным репетитором. Она хорошо знала способности каждого ребенка и к каждому имела свой подход для преодоления трудностей в учебе. Пользовалась похвалой, положительным примером, старалась заинтересовать ученика, но ни в коем случае не повышала голос, не унижала и не наказывала. Домашние задания делали тоже в классе под ее присмотром, как в продленке.

После выполнения заданий мы просто беседовали с учительницей. Она столько нам интересного рассказывала о жизни в других странах, о путешествиях, о чудесах света! Затаив дыхание, мы слушали о героях войны панфиловцах, Матросове, о Ленинграде, Сталинграде. Еще она учила нас вышивать, вязать, давала навыки кройки и шитья.

К школе был прикреплен солдат. Он топил печи, носил воду, следил за чистотой, разгребал снег. Он же стал учить ребят работать лобзиком по дереву, мастерить маленькие табуретки, полочки. И скоро мы наши классы обставили этажерками, резными полочками. Я и сейчас могу выпилить любой узор на фанере. Нас тянуло в школу как магнитом. Родители даже ревновали: «Вас там медом что ли кормят?!»

Поселок был далеко от океана. Нас возили на берег, чтобы посмотреть на «большую воду». Проезжать надо было одно опасное место. Называлось оно «Чертово ущелье». С одной стороны сопка, с другой обрыв с горной речкой. Дорога узкая, ее, к тому же, часто заваливало камнями с сопок.

Упомянула ущелье, вспомнила одну историю. Ехала однажды в поселок груженая машина с товаром для магазина. А самым ценным грузом в ней была огромная бочка с марочным французским красным вином. В поселке вина никогда не было, только спирт и водка — это пожалуйста. А тут бочка литров на 200, а то и больше. В таких бочках финны парятся и моются. Когда машина проехала ущелье, бочка вдруг потекла, а до поселка еще было приличное расстояние. Продавщице, как материально ответственному лицу, чуть не стало дурно как такой урон компенсируешь?! Пока добирались, в поселок, сообщили о ЧП. Дали распоряжение всем, кто свободен, раскупить вино. Даже солдатам разрешили, но только по 0, 5 л в руки. Когда подъехали к магазину, там уже стояла очередь с ведрами, банками, кастрюлями. Все быстро разливалось по таре. Если кто-то впопыхах прибежал без денег, продавщица давала в долг, записав на бумажке количество литров и сумму. Деньги, конечно же, ей потом приносили.

Весь берег острова был завален останками китов и больших рыб. Серо-черная шкура китов нигде не использовалась, и ее складывали большими гуртами вдоль берега, а потом выбрасывали далеко в море. Вид был очень неприятный, особенно, когда они начинали тухнуть. Запах распространялся ужасный. Нам, детям, было жалко этих бедных великанов. Из сказок мы знали, что земля держится на «трех китах». Зачем же их так жестоко уничтожают?! Не надо, наверное, было возить детей на эти экскурсии. Зрелище не из приятных, как на скотобойне.

Были и веселые поездки в тайгу по накатанной дороге, на лошадях с большими санями. Нас укутывали в тулупы и везли на дальние заставы, где были большие заросли рябины. После первого мороза ягода становилась очень сладкой и мягкой. Конфет мы не знали, т.к. их просто не было. Так что рябина была желанным лакомством. Уставших, раскрасневшихся от легкого морозца, нас везли в солдатскую столовую и кормили обедом перловкой с тушенкой, яичным омлетом (из американского яичного порошка) и компотом. Все это мы уплетали с большим аппетитом. Дома родители не видели от нас такого азарта за обедом и всегда отпускали с радостью в эти поездки.

Жили мы одной большой дружной семьей. Не было в поселке ни воровства, ни драк, ни склок. Если были какие-то трудности, болезнь, большая семья, дети, выделяли солдата-«ординарца», который помогал по хозяйству, таская воду и дрова, занимаясь с детьми весь световой день. Солдатам в увольнение и пойти-то было некуда, поэтому общались они с семейными людьми. Женщины поселковые их обшивали.

А когда выдавали новое обмундирование, то они же подгоняли ее каждому по росту. Отец приносил домой по 10 комплектов, и мы с мамой каждому солдату подгоняли форму, а, заодно, и кормили. И каждый после этого становился нашим знакомым. Никакой «дедовщины» в помине не было. Мы слова такого даже не знали.

Пишу и думаю, для чего я это делаю. Что это ностальгия, вдруг нахлынувшие воспоминания? Нет, наверное, я бы не хотела вернуться туда. Может, только чтобы одним глазком посмотреть, как там сейчас. Хотя, недавно показывали по телевизору сюжет про Итуруп, правда, не то место где мы жили, а южнее. И я ощутила какое-то разочарование все та же неухоженность, временность. Построили два двухэтажных дома - большое событие. А вот настроить бы там рыбных заводов и обеспечить государство морскими продуктами!

Весной 1950 года нам прибыла замена, и мы уехали на Большую землю. Отец получил назначение в Башкирию, в г. Белебей. Там мы прожили год, а затем его направили на учебу в Военную академию в г. Ленинград пос. Жеребцов. После нескольких таких смотров его забрали в Приволжский военный округ, а потом в Москву. Видеть мы его стали только по телевизору, на праздничных парадах и концертах в Кремлевском Дворце съездов. Когда объявляли, что руководит сводным военным оркестром знакомый нам дирижер полковник (а потом уже генерал), взявший в дальнейшем фамилию жены, мы говорили, что Коленьку нашего показывают.

После увольнения со службы наша семья уехала на папину родину в Краснодарский край. Вскоре родители получили назначение на работу в г. Майкоп, на молококомбинат, и занялись гражданской профессией. Отец стал технологом, зав. производством, а мама экономистом.

Когда я уже училась в г. Куйбышеве, в политехникуме связи, 23 апреля 1979 года после окончания учебы отец был направлен в г. Бузулук, где прослужил до 1959 года, до увольнения в запас.

Треть всей службы отец был начальником клуба на Итурупе, в Белебее, в Бузулуке, потом служил в политотделе. В клубе на Итурупе основное внимание всегда уделялось художественной самодеятельности. Из новобранцев отбирались певцы, музыканты, чтецы, танцоры, гимнасты. Организовывались хор, танцевальная группа, духовой оркестр. Костюмы шили сами. Концертов в клубе ждали, на них ходили, как правило, все проживающие на острове.

В городах Белебей и Бузулук клуб тоже посещали все военнослужащие, их семьи и все, кто был вхож на территорию части. Народу набивалось битком. Сидели на подоконниках, в проходах и даже в фойе, для чего специально открывались двери из зала.

Вспоминаю одного замечательного исполнителя. Вот объявляют «Вдоль по Питерской», и выходит маленький, худенький, вихрастый, ножки-палочки в кирзовых сапогах, паренек. В зале смешок. Но как только запел, все ахнули какая мощь голоса в таком хрупком теле! Ему позавидовал бы сам Шаляпин. Потом, на следующих концертах, зрители требовали снова исполнить «Вдоль по Питерской». И когда выходил ведущий и говорил, что сегодня песни не будет, т. к. солист занят по службе, по залу проносился вздох разочарования.

Коллектив художественной самодеятельности, созданный при части в Бузулуке, часто выезжал на окружной смотр в г. Куйбышев и занимал призовые места. Дирижером оркестра был Николай. На 62-м году жизни от тяжелой болезни умер отец и был похоронен в Майкопе.

На этом можно было бы и закончить свой рассказ. Но хочется упомянуть еще одно событие: мы были свидетелями испытания атомной бомбы в Тоцких лагерях. В лагеря военнослужащие выезжали каждое лето на период с мая по ноябрь, а семьи ехали к ним после окончания учебного года и оставались там до сентября.

В тот день в Бузулуке была солнечная теплая погода, и вдруг произошла очень яркая вспышка, которая накрыла весь город. Все были в недоумении. И только посвященные знали, что это такое, но молчали. Прошло несколько дней. В эпицентр взрыва было направлено много народа. Отец с политотделом был откомандирован туда в обязательном порядке, а многие военные и даже их жены поехали просто из любопытства.

Перед взрывом туда навезли всякой техники, живности, чтобы потом сделать выводы о последствиях. Вернулись очевидцы в подавленном состоянии, лучше ничего этого было бы не видеть. Помню даже анекдот на эту тему, этакий «черный» юмор: «Все обуглилось, сгорело, танк расплавился, а привязанный к нему бык стоит и хвостом обмахивается».

Ездил туда вместе со всеми и академик Курчатов. Он точно знал о губительных последствиях радиации, но, как ученый-испытатель, просто не мог туда не поехать. Это тоже поступок, даже подвиг.

После этого Курчатов недолго прожил, умер в 1960 году в возрасте 53-х лет.

Валентина БЕЛОГЛАЗОВА, майор в отставке, ветеран ОПС КГБ – ЦССИ ФСО.

Газета «Самарские чекисты» №1, 2 (99, 100) январь, февраль 2017

На фото:

1. Сазонов Федор Иванович.

2 и 3. Художественная самодеятельность.